1789 — 1799

Французы не любят называть свою первую революцию Великой, но для всего остального мира она закрепилась именно под этим именем. Да и как еще назвать это грандиозное действо, растянувшееся на целый десяток лет, вобравшее в себя все проекты устройства общества, ради осуществления которых шли на смерть десятки исторических героев этой народной трагедии? Смена событий этого десятилетия тщательнейшим образом изучается историками разных стран, они ищут во всем этом смыслы и закономерности. Для них это своеобразный «полигон», на котором осуществились в своем самом ярком выражении все мысли и чувства того времени в исполнении великолепных «актеров», где одно их поколение просто физически истребляло своих предшественников, чтобы построить во Франции что-то свое, а когда очередной проект разваливался, его создателей, в свой черед, под свист и улюлюканье толп тащили под нож гильотины…

Устройство дореволюционной Франции получило название «Старый порядок». Общество делилось на три сословия: духовенство, аристократия и все остальные — так называемое «третье сословие». В ходе многочисленных войн с аристократическими кланами короли подмяли под себя «первое» сословие и, чтобы надолго закрепить свой успех, полностью лишили его возможности управлять страной, а в обмен предоставили дворянству максимально возможные привилегии. Аристократия, обильно подпитываемая королевскими пожалованиями, вела жизнь исключительно «светскую», в королевских и провинциальных дворцах возникла целая «галантная» культура времяпрепровождения — в роскоши, изысканная, утонченная, изнеженная, беспечная, заполненная бесконечными любовными интрижками… (позже выжившие и ностальгирующие по дореволюционным временам говорили, что не жившие при «старом режиме» не могут знать, что такое сладость бытия).

Король отменил закон о веротерпимости, запретив во Франции протестантское вероисповедание, и католическое духовенство — единственная религиозная организация в стране — стало верной и сильной опорой трона.

Первые два сословия налогов не платили, а государственную казну пополняло «третье» сословие, в основном, крестьянство. Но и крестьяне участвовали в «договоре» с королевской властью — их требование о замене денежных выплат хозяевам-дворянам, Церкви и казне натуральным налогом (непосредственно продуктами, производимыми их хозяйствами) было удовлетворено. Прикрепления крестьян к земле уже давно не существовало, да в этом и нужды не было — около 90% крестьян никогда за свою жизнь не отходили от своей деревни и на несколько километров. В городах власть поощряла и всячески поддерживала десятки тысяч мелких предпринимателей.

Все чиновничьи должности во Франции продавались, и купивший ее мог передать ее своему сыну по наследству. Это приводило к дикой коррупции, огромному разрастанию бюрократической машины, к фактической потере управления ею, но зато огромный слой низшего дворянства (дворянские титулы тоже можно было купить) был, что называется, «при деле» и имел возможность выжимать из населения часть его доходов в свой карман.

Короли были монархами абсолютными, неограниченными, слово их было законом для страны. Не надеясь на чиновничий аппарат, превратившийся лишь в доходное место для дворянства, короли завели собственный, параллельный аппарат власти, — в провинциях реально всем распоряжались его доверенные люди с множеством собственных подчиненных.

Система требовала для своего содержания много средств, но была прочной на протяжении примерно полутора столетий. Однако ценой этой стабильности стало все большее отставание от главного, извечного соперника, Англии. К тому же содержание двух первых сословий и безумная роскошь собственных дворцов и непрерывных празднеств королям обходилась слишком дорого, ни на что другое средств больше не было. Монархия покрывала свои расходы, занимая деньги, а долги по ним покрывая все новыми займами. Последней каплей стали затраты на войну с Англией в ее американских колониях. На этом деньги кончились, взаймы больше никто не давал, с крестьян дополнительно взять было уже нечего. Реально работавшему населению Франции поддерживать стабильность Старого порядка было уже не под силу, надо было полностью этот порядок менять. Но кто его решится менять и на что менять, каков будет этот «Новый» порядок?..

Король, пытаясь как-то выбраться из долговой «ямы», созвал представителей двух высших сословий и предложил им тоже платить налоги. Пораженные отчетом казначейства о том, что «в закромах Родины» шаром покати, собравшиеся потребовали увольнения от должности министра финансов (как будто, в его воровстве был корень проблемы) и под нового министра выдали заем, явно недостаточный, чтобы спасти государство от банкротства. Теперь вся надежда была на Генеральные штаты, которые за ненадобностью уже полтораста лет не созывались. Это было старинное собрание представителей всего населения, которых оно избирало отдельно по сословиям. Оно было созвано в начале января 1789 года.

У Генеральных штатов фактически было три голоса от трех сословий, — каждое из них отдельно от других вырабатывало ответы на королевские вопросы, так что, у первых двух сословий всегда было большинство, а депутаты-реформаторы от дворянства и духовенства не могли надеяться убедить «свое» традиционно консервативное большинство. Поэтому те из них, кто не хотел давать королю деньги «просто так», кто был убежден в необходимости сломать весь Старый порядок, начали сразу переходить на собрания представителей «третьего сословия» и требовать, чтобы «вес» его голоса в Генеральных штатах соответствовал количеству стоявших за ним избирателей.

В дни выборов, во время невиданного подъема политической активности всего населения огромной популярностью стало пользоваться ходившая по рукам брошюра «Что такое третье сословие», в которой говорилось, что именно «третье» сословие и есть сама нация, а привилегнрованные — лишь чуждое ей бремя.

Наказы избирателей депутатам от «третьего сословия» требовали, чтобы все без исключения дворянские и церковные земли облагались налогом в том же размере, как и земли непривилегированных, требовали не только регулярного созыва Генеральных штатов, но и того, чтобы они представляли не сословия, а в целом нацию и чтобы министры были ответственны перед нацией, представленной в этом создающемся парламенте. Крестьянские наказы требовали уничтожения всех феодальных прав сеньоров, всех феодальных платежей, десятины (налога в пользу Церкви), исключительного для дворян права охоты, рыбной ловли, возвращения захваченных сеньорами общинных земель. Городские предприниматели требовали отмены всех стеснений торговли и промышленности. Все наказы осуждали судебный произвол, требовали суда присяжных, свободы слова и печати.

Фактически это и была программа слома Старого порядка и замены его на Новый: провозглашение нации, как источника любой власти в стране, полная ликвидация разделения ее на сословия во всех областях, ограничение королевского всевластия (ликвидация абсолютизма) и замена его конституционной монархией (рядом с королем — избираемый парламент, разрабатывающий законы и контролирующий правительство).

В мае 1789 года в одном королевских дворцов в Версале были торжественно открыты Генеральные штаты. Монарх предостерег депутатов от «опасных нововведений» и дал понять, что видит их задачу лишь в том, чтобы изыскать средства для пополнения государственной казны.

Но большинство депутатов были иного мнения. Вскоре сословные перегородки рухнули — вместе с перешедшими на их сторону депутатами от привилегированных сословий «третье» сословие составило большинство и объявило себя Национальным собранием. Однако, Людовик XVI, придя на заседание, заявил, что не допустит покушений на свою власть и приказал депутатам разойтись. Большинство депутатов первых двух сословий приказу подчинились, но «третье сословие» продолжало сидеть на своих местах. А когда пришла дворцовая охрана, поднялся депутат Оноре Мирабо и громовым голосом провозгласил: «Идите и скажите Вашему господину, что мы здесь собрались по воле народа, и что нас нельзя удалить отсюда иначе, как силою штыков«. Попытку гвардейцев разогнать «незаконное сборище» пресекли депутаты-дворяне с обнаженными шпагами.

После того, как на другой день большинство депутатов от духовенства и дворян присоединилось к «бунтарям», Людовик вынужден был признать Национальное собрание и приказать всем депутатам Генеральных штатов присоединиться к нему. И тут же король начал стягивать к столице верные ему полки немецких и швейцарских наемников (20 тысяч штыков), а министрами сделал «решительных» людей, ради сохранения старых порядков готовых на все, — дело явно шло к разгону новорожденного Национального собрания. Но неожиданные стихийные события в Париже перечеркнули все королевские планы.

Ввод в столицу войск наэлектризовал Париж, повсюду разносились слухи о королевском заговоре, люди собирались вокруг множества ораторов, выступающих с возмущёнными речами. И после того, как один из них, адвокат Камилл Демулен, прокричал: «Сегодня вечером все швейцарские и немецкие войска выступят с Марсова поля, чтобы нас перерезать! Нам остается один путь к спасению — самим взяться за оружие! К оружию!», толпы парижан начинают стычки королевскими отрядами. Полк гвардии отказался повиноваться своим офицерам, вышел из казарм и объявил, что он «за народ». Толпа громила заставы на въезде в город, жгла налоговые документы, ворвалась Арсенал — и теперь у нее в руках было оружие.

Королевская крепость Бастилия выдвинула из амбразур свои пушки. Депутация горожан потребовала пушки убрать, комендант подчинился, но крепость сдать отказался. Пока шли переговоры толпа сумела опустить подъемный мост и ворвалась во внутренний двор, нервы у защитников не выдержали и они начали стрелять, началась бойня. Восставшие гвардейцы подтянули к крепости пушки и начали ее обстрел. После двух часов канонады Бастилия выбросила белый флаг. Толпа осаждавших растерзала коменданта вместе с офицерами и насадила их отрубленные головы на пики.

[Бастилию в следующие месяцы разобрали на камни, поставили на образовавшейся площади табличку «Здесь танцуют» и в каждую годовщину штурма начали устраивать тут народные гуляния. Традиция этих гуляний в национальный праздник Франции, День взятия Бастилии, сохранилась и поныне]

После этих событий принцы покинули страну, но Людовик XVI еще на что-то надеялся — он отказался от своих планов государственного переворота, пришел в Национальное собрание и отдался под его защиту. Восстания охватили крупнейшие города Франции, и в течение нескольких недель королевское правительство потеряло всякую власть над страной, провинции признавали теперь только Национальное собрание. По всей стране запылали помещичьи усадьбы.

Национальное собрание приняло «Декларацию прав человека и гражданина» — «Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах», права эти — «свобода, собственность, безопасность и сопротивление угнетению».

Но в Париже начинался голод, и тысячи женщин, по много часов простоявшие в очередях в продуктовые лавки, решили, что они так страдают оттого, что королевская семья живет не в самом городе, а Версале. Тысячи вооруженных женщин двинулись на королевскую резиденцию. Неизвестно, чем бы это все кончилось, не подоспей в Версаль Национальная гвардия во главе с генералом Лафайетом. Гражданские солдаты встали на защиту дворца, а страсти удалось умерить лишь отъездом королевской семьи в Париж в окружении ликующих домохозяек.

В Париж переехало и Национальное (Учредительное) собрание. Оно начало конструировать новое государственное устройство, большинство депутатов стояло за конституционную монархию. Из «милостью божьей, короля Франции и Наварры», Людовик XVI стал «милостью божьей и в силу конституционного закона государства королём французов». Король остался главой исполнительной власти, но править он мог лишь на основании закона. Законодательная же власть принадлежала Национальному собранию, которое и стало высшей властью в стране. Право объявлять войну и заключать мир перешло также к Национальному собранию.

За полтора относительно спокойных года в соответствие с законами Национального собрания страна неузнаваемо изменилась. Вместо феодальной «чересполосицы» (провинции, губернаторства, женералитэ, бальяжи, сенешальства) страна была разделена на примерно равные по площади департаменты, которым предоставлялось самое широкое выборное самоуправление, а все должности агентов центральной власти на местах ликвидировались.

Купля-продажа должностей, разумеется, была прекращена. Появилась новая система судов — с выборными судьями, которые судили с участием присяжных. Было ликвидировано все, что ограничивало предпринимательскую деятельность — средневековые цехи и монополии, таможни внутри страны на границах областей и городов, бесчисленные прежние налоги были заменены тремя общегосударственными. На уплату кредиторам гигантского государственного долга пошло церковное имущество, которое было пущено в свободную продажу. Церковь лишилась своего привилегированного положения — регистрация рождения, браков и смертей передавались светским органам, епископов и рядовых священников теперь начали избирать, все священнослужители обязаны были приносить присягу «гражданскому устройству духовенства».

Но 20 июня 1791 года под ногами реформаторов словно разверзлась пропасть — король, переодетый слугой, попытался бежать из Франции. Он был уже почти на границе, где его ждали верные ему войска, но по изображению на монете его узнал почтовый служащий. Он позвал на помощь посетителей кабачка, они забаррикадировали мост перед ожидавшими короля гусарами и выкатили туда пушки, а Людовика арестовали.

Возвращение «конституционного» монарха в столицу прошло в угрюмом молчании высыпавших на улицы парижан — все понимали, что проект конституционной монархии затрещал по всем швам (вернее, не по всем, но по главнейшему — по королю Людовику XVI).

[«Котлами», в которых варились новые идеи, где появлялись все новые люди революции, были дискуссионные клубы. Старейшим из них был Якобинский клуб, объединявший поначалу всех революционеров. Но, когда после предательства Людовика в клубе раздались громкие призывы низложить короля и превратить Францию в республику, практически все депутаты Национального собрания, столько сил положившие на конструирование конституционной монархии, покинули клуб и организовали свой собственный — Клуб фельянов (названный так, как и Якобинский, по имени монастыря, в помещении которого проходили встречи единомышленников). ]

Фельяны, пользуясь своим влиянием в Национальном собрании, могли реабилитировать короля и вернуть его на место главы государства, они, используя Национальную гвардию, могли подавить на время выступления республиканцев, но их проект конституционной монархии с Людовиком все равно был обречен — события вышли из-под их контроля. После того, как командующий антифранцузской армией, прусский герцог, обратился к народу Франции с угрозами (революционеры, покусившиеся на своего короля «будут отвечать за всё своей головой» и их «будут судить по законам военного времени без всякой надежды на помилование», а Париж будет разрушен) парижане пошли на штурм королевского дворца Тюильри. Людовик бросился под защиту Национального собрания, но был низложен и заключен в тюрьму.

В конце 1792 года прошли новые выборы в парламент, теперь называвшийся Конвент. Ему предстояло решить участь Людовика и определить, какова будет теперь форма правления в стране. Ни один его депутат не осмелился назвать себя монархистом — Франция впервые стала республикой. Над королем  в стенах Конвента был устроен суд над бывшим королем. Незначительным большинством голосов Людовик был приговорен к смерти. Через полгода по нож гильотины повезли его жену Марию Антуанетту. Восьмилетнего сына-наследника престола поместили в тюрьму и отдали на воспитание сапожнику-революционеру, чтобы он воспитал его истинным республиканцем (не выдержав такого «воспитания», мальчик в тюрьме умер).

В это время главенствующее положение в Конвенте заняли вместе со своими сторонниками депутаты из Бордо, избранные от департамента Жиронда (их поэтому называли «жирондистами»). Их главными соперниками были депутаты, сотрудничавшие с Якобинским клубом и с радикальным органом столичного самоуправления Парижской коммуной — «монтаньяры» (их называли так, поскольку на заседаниях Конвента они занимали скамьи слева на самом верху (montagnards — люди на вершине, горцы). По своим главным устремлениям они мало чем отличались друг от друга, борьба между ними скорее была борьбой за власть. Можно сказать, что жирондисты больше отстаивали интересы провинций, выступая против «оседлавшего» революцию Парижа, который представлял лишь 1/83 Франции и в котором стремительно набирали силу не просто радикалы, а люди, которых мы бы сейчас с полным правом назвали бы экстремистами. Гнев парижан вызвал и отказ жирондистов законом ограничить цены на продовольствие (поскольку они понимали, что в таком случае крестьяне в столицу продовольствие не повезут, а значит нужно будет отнимать его у них силой, жестоко карать за «спекуляцию» со всеми вытекающими последствиями).

Жирондисты — это сторонники свержения монархии, но противники казни короля, инициаторы наступательной революционной войны, но противники массовых расправ без суда и следствия, люди, которые понимали, что Франция конца 18 века слишком велика и неоднородна, чтобы жестко управляться из одного центра.

Как и во всякой сложной политической борьбе, водоразделом были не столько идейные разногласия, сколько личные неприятия, сталкивались разные типы личностей. Жирондисты были, безусловно, культурнее монтаньяров, одареннее, артистичнее, тоньше их, были более разборчивы в средствах достижения своих целей. Но они не обладали качествами, необходимыми для удержания власти в любой народной революции — абсолютной безжалостности и небоязни «большой крови», бескомпромиссности и решительности, готовности ради достижения целей идти по трупам врагов, партийной дисциплины, организаторских талантов.

Парижская коммуна представила дело так, что, отстаивая интересы других французских департаментов, жирондисты стремятся расчленить страну. В начале июня 1793 года она окружила Конвент десятками тысяч своих вооруженных сторонников, собрала полторы сотни пушек Нацгвардии и направила их жерла на парламент. Коммуна потребовала выдать им депутатов-жирондистов. Конвент подчинился — и жирондисты сошли с политической сцены.

Монтаньяры-якобинцы победили в борьбе за власть, но должны были выполнять требования разъяренных и напуганных «низов» столицы. А обстановка к лету  1793 года становилась не просто угрожающей, но катастрофической. Обстановка на фронтах в войне с окружавшими Францию монархиями после первых побед сменилась сплошной чередой поражений. Протесты провинциальных департаментов против самоуправства столичных комиссаров стали открытыми и вооруженными (однажды провинциальные войска удалось остановить лишь у самых ворот Парижа) — более половины департаментов отказывались повиноваться Конвенту, власть его держалась лишь там, где была подчинявшаяся ему армия. С весны разгорелись мощные крестьянские восстания на северо западе страны — Вандейский мятеж и восстание шуанов. А в Париже был уже настоящий голод.

Якобинцы сразу же после насильственного переворота «впряглись во власть» со всей серьезностью и революционной страстью. Они установили максимальные цены, по которым могли продаваться основные продукты питания. Крестьяне были освобождены от всех остатков прежних феодальных повинностей, в продажу поступила земля бежавших из страны их прежних хозяев-дворян, но одновременно у них начали отбирать урожай и свозить его в «хранилища изобилия», а всех граждан республики объявили «находящимися в состоянии постоянной реквизиции (изъятия собственности)». Была набрана специальная «внутренняя армия», которая должна была бороться с заговорами и снабжать продовольствием Париж (то есть, реквизировать у крестьян их урожай).

Вставши на этот путь, за несколько недель демократы-якобинцы превратили свою власть в централизованную диктатуру, основанную на терроре. Во главе «правительства Террора» встал адвокат Максимилиан Робеспьер.

Обстоятельства вынудили Конвент (и созданный им всесильный Комитет общественного спасения) взять на себя руководство экономикой всей страны. Практически все производство стало принадлежать «нации»: леса, рудники, карьеры, печи, кожевенные заводы, фабрики по производству бумаги и тканей, мастерские по изготовлению обуви; крестьяне сдавали зерно, сено, шерсть, лен, коноплю, а ремесленники — выпускаемую продукцию. Главной заботой было изготовление ружей, пушек, пороха, военной формы, — надо было вооружить, обуть и одеть набранную 650-тысячную армию.

Эта армия огнем и мечом прошла по восставшим департаментам, массовые расправы с «подозрительными элементами» были жесточайшими. Разбила она и главные силы восставших крестьян; от описаний обоюдных расправ — и восставших, и карателей — кровь стынет в жилах. Армия под руководством выдвинувшихся тогда же талантливых генералов отбросила за границу и всех внешних врагов.

Костяк якобинцев победил и в Конвенте, и в Клубе всех, кто смел возражать против такой силовой, террористической политики — Дантона и всех сторонников компромиссов («снисходительные») и крайних ультра-революционеров («бешеные»), которые жаждали еще большей крови ради окончательной победы, которые все проблемы призывали решать с помощью «святой гильотины». Почти одновременно весной 1793 года на Гревской площади Парижа все они легли под нож. Вчерашние их товарищи казнили тех, кто был «мотором» революции, ее организаторами, ее ораторами, тех, за кем шли толпы восторженных сторонников. Их заменили верные приверженцы Робеспьера.

Но, когда опасность иностранной интервенции исчезла, очень многие начали считать, что Большой террор больше не нужен, что пора хоть немного «отпустить вожжи» и хоть немного попользоваться плодами побед. В руководящем слое революции нарастала усталость от диктатуры Робеспьера и его ближайших соратников, от обострившегося ужаса перед завтрашним днем — кого на сей раз Неподкупный назовет «врагом народа», кого следующим повезут в тележке палача к страшной машине для отрубания голов? А Робеспьер своим авторитетом буквально заставил депутатов Конвента принять новый закон о Революционном трибунале — отныне для того, чтобы послать человека на казнь, не нужно больше ни выслушивать его защитника, ни даже предварительно хотя бы допросить самого обвиняемого, а под обвинение «враг народа» можно будет подвести любого…

Заговор нарастал постепенно, вбирая в себя все новых депутатов Конвента, до тех пор, пока Конвент не «вспомнил» что большинство в нем может своей властью сменить правительство. На заседании 27 июля 1794 года Робеспьера и его ближайших соратников арестовали. Парижская коммуна отбила своих кумиров и спрятала их в своем здании, но войсковая колонна других районов столицы ворвалась в него. Вчерашние вершители судеб кто обреченно ждал своей участи, кто выбросился из окна, кто покончил с собой; Робеспьер пытался застрелиться, но лишь раздробил себе челюсть. Всем им на другой день под оскорбительные выкрики толпы отрубили головы, похоронили в братской могиле, и засыпали известью, чтобы от их тел ничего не осталось. А на следующий день в самой массовой казни революции на эшафоте погибли семь десятков активных деятелей Парижской коммуны.

Якобинский клуб и Парижская коммуна были закрыты, уцелевшие жирондисты вернулись в Конвент. Ужаснувшись тому, что делало ими же созданное всесильное правительство, депутаты рассредоточили исполнительную власть между многими комитетами, членов которых они стали постоянно переизбирать. Они перестали контролировать цены, надеясь, что крестьяне со своими продуктами выйдут на рынок, но ошиблись. Денежное хозяйство пришло в такое расстройство, что деньги страшно обесценились, и крестьяне отказывались принимать их — в беднейших кварталах городов обострился жестокий голод.

Результатом стало восстание предместий Парижа весной 1795 года, которое окрепший Конвент без труда подавил с помощь отрядов центральных районов столицы. Оставшиеся в Конвенте последние депутаты-монтаньяры поддержали восставших и были приговорены к смертной казни. Не желая предавать себя в руки палача они одним кинжалом по очереди покончили с собой.

Но уже не везде в Париже положение было столь тяжким — когда армия с захваченными в предместьях пушками проходила по центральным улицам ее встречали густые толпы ликующих горожан центра столицы. Так на целый следующий век был заложен конфликт между «рабочими куртками» и «сюртуками». Это было уже внутренней борьбой обновленного французского общества — а Великая французская революция на этом, пожалуй, закончилась.

1757 — 1834

Мари Жозеф Поль Ив Рош Жильбер дю Мотье, маркиз де Ла Файет прошел через три революции, причем отнюдь не рядовым их участником. Он был их романтическим героем, но одновременно в круговерти событий никогда не терял разума и здравого смысла, выступая и против жестокостей революционных толп, и против деспотического их подавления. И при этом не только остался жив (что само по себе удивительно для человека такого склада), но и надолго остался в памяти потомков.

Он был из богатой старинной рыцарской семьи, гордился своим предком, сражавшемся рядом с Жанной д`Арк, и отцом, павшим во время Семилетней войны в Канаде. Он был еще подростком, когда умерла его мать, а через неделю и его дед, в прошлом капитан королевских мушкетеров, и Жильбер унаследовал их состояния. В семнадцать он обвенчался с пятнадцатилетней  Адриeной из герцогской семьи, и ее приданое, разумеется, было огромным. О материальной стороне жизни можно было в дальнейшем не думать. По окончании колледжа он был зачислен в роту королевских мушкетеров, потом стал ее лейтенантом, а потом командиром эскадрона отправился служить в крепость Мец. Карьера юного титулованного богача развивалась лучше некуда, но наступали времена бурных, неожиданных перемен. В 22 года он впервые услышал о событиях на Американском континенте…

Он бросается в Париж, находит там американских представителей и получает их согласие на участие в войне. Но при этом ставит два условия: он поплывет через океан только на судне, которое он сам купит и отказывается от какого бы то ни было жалованья.  Добравшись до Филадельфии, где в то время пребывал Конгресс, он обращается к нему с письмом, в котором пишет: «После всех жертв, принесённых мною, я считаю себя вправе просить о следующем: разрешить мне служить в вашей армии, во-первых, на мой собственный счёт и, во-вторых, в качестве простого волонтёра». Конгресс решил принять услуги маркиза де Ла Файета и, признавая энергию и знатность рода, назначить его начальником штаба Континентальной армии с присвоением чина генерал-майора. Правда, должность эта тогда мало что значила (как и звание), молодому маркизу вменялось в обязанность неотлучно быть при главнокомандующем. С Вашингтоном у него сложились прекрасные отношения.

Подошло и время боевого крещения. В ходе первого в его жизни сражения, видя беспорядочное бегство ополченцев, Ла Файет метался со шпагой в руке по полю боя, пытаясь остановить солдат, до тех пор, пока не был ранен в бедро и не потерял сознания. Отряд с Вашингтоном во главе подоспел вовремя — маркиза спасли.  Едва оправившегося от раны Ла Файета назначают командиром отряда ополченцев в 350 человек, и он с ним разбивает равный по численности отряд профессиональных немецких наемников во главе с английским генералом.

Его назначают командующим Северной армией, на границе с Канадой. Там Ла Файет впервые встречается с индейцами. Ирокезы часто нападали на поселения колонистов и угрожали северному флангу войны. Маркиз собрал всех вождей шести племен и в своей речи попытался объяснить им цели американской революции, ее идеалы и принципы. Неизвестно, насколько поняли его вожди, но сам он индейцам чрезвычайно понравился. Он был торжественно наречен индейским именем (Кайевла — Грозный всадник) и с ним был заключен договор, по которому племена обязались сражаться со всеми врагами Кайевлы. Встреча, как водится, закончилась песнями, танцами и раздачей подарков. Подарки были куплены на деньги маркиза, за свой счет он выстроил на границе и форт с артиллерией.

[Бомарше, сам немало помогавший американцам, сказал о нем: «Этот молодой сумасшедший маркиз де Ла Файет, который, не довольствуясь тем, что открыл Америке своё сердце, открыл ей и свой кошелёк»]

В конце 1778 года Ла Файет заболел тяжелой формой воспаления легких (тогда его лечить не умели, полагаясь на крепость организма больного) и согласился взять отпуск, чтобы отправиться в Европу (для него Конгресс выделил фрегат). Во Франции его встречали с таким восторгом, что королевский двор, наградив его генеральским званием, постарался восходящую «звезду» побыстрее сбыть с рук — через полгода он уже отплыл из Ларошели. Он вез американцам важнейшую новость о том, что в ближайшее время придет подмога в виде французского военного корпуса.

После решающей операции войны, в которой генерал принял самое активное участие, капитуляции английской армии в Йорктауне, он вновь возвращается на родину, а затем, уже после подписания мира, по приглашению Вашингтона снова плывет через океан и триумфально объезжает победившие штаты.

В ту поездку он разыскал своего лучшего агента, который всю войну снабжал его ценнейшей разведывательной информацией — чернокожего раба Джеймса Армистеда. Джеймс уговорил своего хозяина отпустить его воевать в Континентальную армию. Он попал под начало Ла Файета, который решил сделать из него шпиона. Под видом раба, убежавшего от своего хозяина-американца, Джеймс быстро входил в доверие в английских штабах и постоянно передавал информацию обо всех передвижениях британских войск и намерениях английских командиров. Он был «глазами» и «ушами» Ла Файета в лагере противника, в самом центре принятия его решений. После победы Джеймс вернулся к своему хозяину, поскольку права на освобождение он не имел — по виргинскому закону освобождались чернокожие солдаты, а Джеймс формально солдатом не был. Ла Файет был возмущен тем, что его соратник, которому он был стольким обязан, до сих пор раб и написал ему рекомендацию, к которой присоединился и его хозяин. Его освободили, он стал успешным, богатым фермером — и сменил имя, став Джеймсом Армистедом Лафайетом. Маркиз помнил его всю жизнь. Когда через тридцать лет по приглашению президента Монро он вновь приехал в США, посетил могилу Джорджа Вашингтона, в огромной массе встречавших он узнал своего прежнего соратника — он остановил карету, выбежал из нее, пробился через толпу, и они — оба уже постаревшие — обнялись.

А на родине пошли дела совсем уже крутые. Война за океаном стала «последней соломинкой, переломившей спину верблюда» — финансы страны затрещали по всем швам, королевская, государственная казна оказалась не только пуста, но за ней накопилось огромное число долгов по займам, отдать которые не было никакой возможности. Пополняли казну, платили налоги, в основном, крестьяне и горожане, дворянство и духовенство налогов во Франции не платили. И король сам отбирает представителей аристократии на собрание нотаблей, чтобы распространить налоги и на них — среди них и маркиз Ла Файет. Это собрание, на верность которого так надеялся Людовик XVI, отказывает королю. Теперь вся его надежда на Генеральные Штаты, на которые делегатов избирает все население, отдельно по каждому сословию (дворяне, духовенство, и «третье сословие» — крестьяне и горожане). От дворянства был избран и маркиз Ла Файет.

Почти сразу же началась борьба за объединение депутатов от всех сословий и за провозглашение их Национальным собранием, парламентом страны. После принятия такой резолюции король приказал депутатам разойтись. Но гвардейцы, пришедшие разогнать депутатов «третьего сословия» на пороге зала были встречены группой дворян во главе с Ла Файетом с обнаженными клинками — и королевская стража отступила. Отступил и король, признав бессословное Национальное собрание. Но депутаты тут же сделали следующий шаг, назвав свое собрание Учредительным — они поклялись не расходиться до тех пор, пока не примут первую в истории страны конституцию.

Ла Файет  внес предложение предварить статьи конституции Декларацией прав человека по образцу США, что и было сделано. В тот же день король попытался дать отпор покусившимся на его абсолютную власть, — он сменил правительство, и ключевой министр его заявил: «Если нужно будет сжечь Париж, мы сожжём Париж», в столицу стягивались полки, состоявшие из немецких и швейцарских наемников. Учредительное собрание, не имевшее иных сил, кроме доверия народа, могло лишь обреченно наблюдать за развитием переворота. «Вот и всё, с революцией покончено» — записал в дневнике английский наблюдатель, «Генеральные штаты сошли с ума, нужна полная коррекция положения» — сказал ему один из офицеров.

Но тут вспыхнул Париж. Огромные толпы чем попало вооружившихся парижан штурмом взяли символ королевской власти в центре города — крепость-тюрьму Бастилию. Отказались подчиняться своим офицерам и присоединились к горожанам солдаты гвардейского полка. Столица оказалась во власти восставших, после чего начались повсеместные восстания в провинции и повальное бегство чиновников — в одночасье развалилась вся система королевского управления страной. Повсюду из вооруженных горожан создавались отряды Национальной гвардии. И командующим Национальной гвардии Франции был избран Лафайет (так он изменил свою фамилию после этих событий). По слухам, именно он предложил для своих гражданских солдат трехцветную кокарду (сине-красный — цвет Парижа и белый — цвет знамени короля), цвета, ставшие национальными. [А ключи от главных ворот Бастилии Лафайет послал в подарок Джорджу Вашингтону]

Но победа восстания не прибавила парижанам хлеба, крестьяне опасались везти зерно в город, в котором происходило что-то невиданное и непонятное. И женщины, измученные многочасовыми стояниями в очередях в лавки, решили, что вся беда в том, что король не живет в Париже, а по-прежнему в своей резиденции в Версале (в 20 километрах от столицы). Они были уверены, что присутствие в городе короля сразу же решит проблему с продовольствием. Напрасно Лафайет несколько часов уверял толпу в бессмысленности похода, — десятитысячная масса разъяренных женщин взломала оружейный склад и, прихватив ружья, пики и даже две пушки, двинулась к Версалю. Вечером Лафайет также повел Национальную гвардию к резиденции короля, чтобы предотвратить кровопролитие.

Он подоспел вовремя, — всю ночь и все утро то там, то здесь начинались схватки с охраной дворца, некоторым королевским гвардейцам уже успели отрубить головы и возбужденная толпа потрясала своими страшными трофеями, насаженными на пики. Ситуация висела на волоске, на грани неуправляемого бунта «бессмысленного и беспощадного». Лафайету удалось разрядить обстановку, — он вывел на балкон королевскую чету с ребенком-наследником и на глазах толпы поцеловал королеве руку. Король согласился на переезд в Париж, и радостная толпа двинулась с королем в обратный путь, восклицая: «Мы уже не будем сидеть без хлеба! Мы везём пекаря, пекаршу и маленького пекарёнка!» В столице король поселился во дворце Тюильри под присмотром Лафайета.

На этот раз удалось обойтись без большой крови. Король окончательно потерял власть, аристократы спешно покидали страну, и Национальное собрание без помех приступило к конструированию нового государства. Франция должна была стать конституционной монархией с минимальным влиянием короля, главную роль в управлении страной должен был играть всенародно избираемый парламент.

Но тут королевская семья со своим ближайшим окружением решилась на авантюру, которая, в случае удачи, грозила иностранной интервенцией, а при неудаче, разрушила бы все то, чего добились сторонники мирного развития революционных событий, — король, обманув бдительность Лафайета, выбрался из дворца и попытался тайно сбежать из страны. Его узнали, поймали недалеко от границы и привезли обратно.

Пытаясь хоть как-то оправдать Людовика и спасти практически уже готовый проект нового государственного устройства, Учредительное собрание, в котором большинство выступало за конституционную монархию, объявило, что король вопреки своему желанию был «похищен» теми, кто хотел его скомпроментировать. Но правда стала ясна всем — Людовик XVI на роль конституционного монарха, верховного защитника свобод своих подданных не годился.

[Для тех, кто может удивиться позиции этого первого поколения революционеров, справка: республикой Франция стала лишь спустя 84 года; но и тогда при голосовании в Национальном собрании республиканская форма правления победила большинством в… один голос]

Именно с этого момента стали набирать силу те, кто хотел сделать Францию республикой, — они требовали низложить короля. Республиканские вожди подготовили петицию Учредительному собранию с этим требованием и призвали парижан собраться на Марсовом поле, чтобы ее поддержать. Лафайет, как всегда, был в гуще событий во главе Национальной гвардии. Сначала его гражданским солдатам удавалось сдерживать толпу, но когда «левые» вожди привели новые разгоряченные массы людей, которые начали забрасывать национальных гвардейцев камнями, те открыли огонь на поражение — полсотни человек было убито, сотни ранены. После этого начались аресты, «левые» вожди скрылись или бежали в Англию.

После этих событий сама должность командующего Национальной гвардией была ликвидирована, и Лафайет отправляется на войну, объявленную Национальным собранием своим восточным соседям. Он с раздражением следит за тем, что происходит в Париже, как рушится все, ради чего он жил. Он попытался было приехать в Национальное собрание с офицерскими требованиями восстановления авторитета законов, конституции, запрета парижских экстремистских клубов, спасения королевского достоинства, но встречен был враждебно всеми — и «правыми», и «левыми», и королевской семьей («Лучше смерть, чем помощь Лафайета», — сказала королева).

После известия о низложении короля Лафайет арестовал парижских комиссаров, приехавших приводить войска к присяге Республике, а, когда он был официально объявлен изменником, решил скрыться в Америку. Но, едва он пересек франко-голландскую границу, как тут же попался австрийцам, которые увезли его вглубь своей империи, в суровую чешскую крепость-тюрьму Оломоуц. И целых пять лет о кровавой смуте революции на родине Лафайет узнавал лишь из вражеских уст. К нему приехала жена, Адриена, с дочерьми, измученная заключением во французских тюрьмах и добровольно пошедшая в заключение в тюрьме австрийской. Но ей еще повезло, ей не решились отрубить голову ради знаменитого имени мужа (тут вмешался и американский посол, будущий президент Монро), но она видела, как все ее родственники пошли под нож гильотины только за свое дворянство…

Австрийцы выпустили Лафайета в 1797 году. Во Франции крупномасштабный террор уже закончился, шли какие-то мутные дела, которые неизвестно было, чем закончатся. На родину возвращаться не хотелось, Лафайет предпочел жить «обыкновенной» частной жизнью неподалеку, в Голландии, без каких бы то ни было надежд. Через два года он приехал, чтобы встретиться Наполеоном, установившим свою диктатуру в стране: «Мне не нравится общее направление вашего режима»… И, не желая во всем этом участвовать, снова — в «частную» жизнь, на семнадцать лет.

Крах наполеоновской империи и восстановление прежней династии Бурбонов никакого энтузиазма у Лафайета не вызвало — один тиран сменил другого. Но, когда Наполеон, обещая французам мир, свободу, укрепление принципов Великой революции, в 1815 году вновь вернулся к власти, Лафайет решается выйти из многолетнего затворничества. Наполеон предлагает сделать его пэром (членом верхней палаты парламента, назначаемой императором) — Лафайет отказывается. Вместо этого он проходит в нижнюю палату парламента в результате выборов и там успевает «насолить» Наполеону так, что тот не мог забыть этого до самой смерти, назвав в своем завещании Лафайета в числе четырех главных изменников.

После окончательного свержения Наполеона и второго восстановления на престоле Людовика XVIII Лафайет остается депутатом и осваивает новое для себя поприще — каждодневную борьбу за соблюдение королем навязанной ему державами-победительницами конституции, которая была значительно свободней наполеоновской и которую монарх торжественно обещал блюсти. Гражданские свободы, даже провозглашенные в самых торжественных обстановках, даже записанные, закрепленные в конституциях — свобода вероисповедания, свобода слова, печати, собраний и т.д., и т.д. — всегда на практике превращаются в пустые декларации, если не стоят за ними такие борцы, как Лафайет.

Тем временем, место умеренно-либерального Людовика XVIII занял Карл Х, который считал умершего брата безбожником и отступником от идеалов монархизма и вознамерился восстановить королевский абсолютизм в полном объеме, в точности как при Старом порядке. Но Франция уже была не та — фактическая попытка монархического государственного переворота разъярила страну настолько, что Карл из покрывшегося баррикадами Парижа вынужден был бежать в Англию. И Лафайет увидел, что создалась уникальная возможность осуществить свою давнюю мечту — посадить на трон такого короля, который бы вместе с парламентом мог обеспечивать закрепленные либеральной конституцией права и свободы всех граждан. И такой кандидат на трон имелся — Луи-Филипп Орлеанский.

В парижском восстании в июле 1830 года семидесятитрехлетний Лафайет, наконец-то, снова в своей стихии — баррикады, войска, переходящие на сторону восставших, толпы, чем попало вооруженных, ликующих парижан… Он, глава временного правительства, вновь, как и сорок лет назад, избранный командующим Национальной гвардией, приглашает в столицу Луи-Филиппа и, под трехцветным революционным знаменем обнимает на балконе перед толпой будущего короля — «Луи-Филипп — лучшая из республик!» — и слово Лафайета дорогого стоит. Впервые именно парламент возвел на трон монарха, который подходит Франции, «короля-гражданина» — своим голосованием.

Вряд ли Лафайет успел разочароваться в своем выборе — в первые годы Июльской монархии прошли долгожданные реформы: в два с половиной раза расширилось число избирателей, заложены основы народного образования (каждая община предоставляла здание для школы и жалование учителю), в школах отменены телесные наказания, стал более человечным режим в тюрьмах, уничтожена цензура. Это были поистине «золотые» годы для Франции, именно в это время переживавшей бурный период промышленной революции, перед которой новая власть открыла широкую дорогу. Он умер через четыре года после последней в его жизни революции.

Его именем названо множество городов и улиц (в основном, в США), его имя носит парк, примыкающий к Белому дому в Вашингтоне, американские летчики, сражавшиеся в Первую мировую войну во Франции, назвали себя его именем — эскадрилья «Лафайет», так называют авианосцы и подводные лодки, станции метро и торговые центры. Кто-то взял на себя труд подсчитать количество упоминаний имен в трудах французских историков — и имя Лафайета уступило лишь Наполеону…

У нас слишком своеобразная история и историческая память, чтобы проникнуться чувствами англоязычных американцев и понять причины, которые привели к кровопролитной войне североамериканских колоний со своей матерью-метрополией, Англией. Подумаешь, «пятачок» налоговый накинули!.. Меж тем, британских «пятачков» становилось все больше, но самое главное — была стеснена свобода североамериканцев, в которой поколениями жили и воспитывали своих детей, внуков и правнуков колонисты. Была затронута основа мироощущения американцев, его главный стержень — этим и объясняется, что сопротивление стало настолько массовым, что война за независимость получило в США название «Американская революция». Революционными были и результаты движения за независимость — в итоге образовалось государство, непохожее на остальных, единственное в своем роде и по сию пору.

За полтора века колонизации восточной части северной Америки там сформировалось 13 самоуправляющихся колоний. Изначально туда плыли англичане, составившие большинство, костяк населения, но со временем эти места за океаном стали привлекать и других уроженцев Старого света, искавших там своей доли, спасавшихся от религиозных преследований на своих европейских родинах. В Пенсильвании селились немцы-лютеране и меннониты, в Мериленде — англичане-католики, в Южной Каролине — французские протестанты, шведы и финны заселяли Делавэр, а польские, немецкие и итальянские ремесленники-протестанты предпочли Вирджинию. И из этих пестрых сообществ, объединенных общей судьбой, постепенно формировался новый англоязычный народ — американцы.

Постепенно колонии переставали зависеть от продовольственной помощи метрополии, их мелкие фермерские хозяйства вполне могли прокормить население сами, появились и собственные экспортные товары (табак, хлопок, ткани), все больше становилось мастерских, обеспечивавших потребности американского населения. «Хозяйка» колоний, Британия, с середины 17 века установила порядок, по которому товары заокеанские колонии могли покупать только английские, в обмен поставляя свое сырье исключительно в Англию. Налоги, собираемые с колонистов (устанавливаемые тоже в Англии) были невелики и оставались в колониях. При этом американские колонии были лишены возможности посылать своих депутатов в парламент метрополии. Такие порядки до поры до времени устраивали обе стороны.

Но в 1765 году, после Семилетней войны, все изменилось. Англия воевал с Францией в Америке, захватив дотоле французскую Канаду. Армию было решено оставить в Новом свете, расквартировав часть ее в старых колониях. А расходы британской казны за войну было решено частично возложить на колонистов. Первой такой платой должен был стать «гербовый сбор» — американцы отныне обязаны были оформлять любые документы только на специальной бумаге с отпечатанным на ней британским королевским гербом. Особое возмущение американцев вызвало то, что эти сборы шли непосредственно в британскую казну. Был введен налог и на американские газеты (это показывает, что силу растиражированного в тысячах экземплярах печатного слова британские законодатели еще не вполне оценили).

Здесь впервые американцы осознали, что это плата за войну, которую не они начинали, что налоги и поборы решено с них взимать не только без их согласия, но даже без обсуждения с ними. Крылатыми стали слова американского юриста: «Налоги без представительства — это тирания». Повсюду начались митинги протеста, организовывались союзы «сынов свободы», начались даже поджоги домов британских чиновников. Возмущение было настолько всеобщим, что на следующий год английский парламент пошел на попятную — «гербовый сбор» был отменен. Но при этом Палата не смогла удержаться от того, чтобы не заявить о своем праве «издавать законы и постановления, касающиеся всех сторон жизни колоний», что разозлило американцев еще больше. Идти на компромиссы никто не захотел, и конфликт быстро разрастался — до первой крови, после чего война стала неизбежной.

В следующем году британский парламент обложил таможенными пошлинами самые ходовые товары для американских колоний (стекло, свинец, бумагу, красители, чай). А когда нью-йоркское самоуправление (законодательное собрание) отказало в денежной субсидии английскому гарнизону, британский парламент отказался утверждать любое решение нью-йоркцев. А английским губернаторам колоний было рекомендовано вообще распускать избранные местным населением органы самоуправления. Американцы отвечали повсеместным и массовым бойкотом товаров, на которые англичане установили пошлины — они их просто перестали покупать. Пошлины англичане отменили на все товары — кроме чая.

Новый виток противостояния начался, когда парламент пошлину на ввоз в колонии чая отменил — но только для Ост-индийской компании. Ее чай стал от этого дешевле, и это подорвало контрабандный бизнес американцев, которые продолжали ввозить его нелегально. Переодевшись индейцами, группа бостонцев напала на лодках на корабли, привезшие чай и стоявшие в гавани. Не трогая другого груза, они повыбрасывали за борт ящики с чаем (порядка 4 тонн) под одобрительные крики собравшейся в порту толпы. Англичане ответили на это роспуском законодательного собрания штата (Массачусетс) и запретом морской торговли в Бостоне.

Представители колоний собрались на Первый Континентальный конгресс и потребовали отмены всех законов, дискриминирующих американцев и пригрозили полным прекращением торговли с Англией. В ответ Парламент объявил Массачусетс «мятежной территорией» и ввел там военное положение, английский губернатор колонии получил указание подавить мятеж в зародыше. В апреле 1776 года были посланы войска, чтобы захватить запасы оружия местной милиции, находившиеся недалеко от Бостона. Но предупрежденное массачусетское ополчение встретило английский отряд огнем, он едва спасся, понеся тяжелые потери. После пролитой в открытом бою крови пути назад уже не было ни для одной из сторон.

Срочно созванный Второй Континентальный конгресс всех колоний объявил их союз независимым государством, Соединенными Штатами Америки, принял решение об организации собственной армии. Главнокомандующим назначили виргинского плантатора Джорджа Вашингтона, имевшего хотя бы минимальный военный опыт (он был участником войны в Канаде).

4 июля 1776 года Континентальным конгрессом была принята Декларация независимости. Краткая выжимка из этого революционного документа такова:

• люди имеют определенные неотчуждаемые права — это жизнь, свобода и стремление к счастью.
• люди учреждают правительства, для того чтобы защищать свои права.
• власть правительства основана на том, что они представляют людей.
• люди имеют право (и даже обязанность) изменить правительство, которое нарушает их права.

День 4 июля стал главным праздником народа и государства США — Днем Независимости.

Но «мятеж не может кончится удачей, противном случае его зовут иначе». Вряд ли кто-нибудь, находясь в здравом уме, мог усомниться, что это именно безнадежный мятеж — абсолютно мирным жителям, не имевшим никакой военной подготовки, с необстрелянными командирами, при остром недостатке вооружения предстояло сражаться с, несомненно, лучшей армией Старого света, и итоги такого столкновения предугадать было нетрудно.

Поначалу костяк Континентальной армии состоял из минитменов, ополчения штатов, создававшихся для отражения набегов индейцев, привычную им тактику нарождающаяся армия применила и против англичан. Против плотных, в несколько рядов, линий «красных мундиров» американцы действовали рассыпным строем, прячась за деревьями и используя любую складку местности, а на мощный, но не слишком прицельный залповый огонь британских линий отвечали россыпью гораздо более точных выстрелов охотничьих ружей, выбивавших, прежде всего, офицеров.

Однако первые удачные столкновения с британцами сменились поражениями, и становилось ясно, что с «партизанской» тактикой войны у них не выиграть. Надо было осваивать современные методы открытого боя.

Разгромленные и выбитые из Нью-Йорка, разгромленные и выбитые из Монреаля отряды Континентальной армии зимовали 1776-77 году в палатках буквально под открытым небом. Не хватало оружия и пороха. Не хватало продовольствия — сотни солдат в лютые морозы умирали от голода, неоткуда было брать обуви — на походе за войсками тянулась кровавая полоса от босых ног солдат. Призванные всего на год солдаты на законных основаниях уходили домой, для бывших фермеров отсеяться было важнее любой войны и они дезертировали, чтобы было чем кормить семьи. Не видящая военной перспективы, потерявшая веру в победу, армия таяла на глазах (осталось чуть более 3 тысяч человек). «Это были времена, которые испытывают человеческие сердца».

Но на исходе той страшной зимы пошли и первые победы, хоть и небольшие, но вселившие в американских солдат уверенность в своих силах — Вашингтон стал успешно нападать на отряды англичан, приблизившихся к зимнему лагерю Континентальной армии. А весной оборонявшая Канаду британская армия двинулась на юг на соединение с главными силами, но наступление ее было задержано повстанцами, которые завалили деревьями дороги. В ходе нескольких яростных стычек британцы были поставлены в безвыходное положение и предпочли сдаться. Вашингтон же бросился на выручку Филадельфии, которую атаковала главная армия англичан, но потерпел жестокое поражение. Его войска откатились от города и встали на зимовку.

Вторая зимовка (1777-78) оказалась едва ли не тяжелее первой. Четверть солдат умерло от болезней, армия вновь сократилась до нескольких тысяч человек. И тут в лагере появился прусский офицер, пересекший океан, чтобы сражаться в рядах Континентальной армии, барон фон Штойбен. Ему Вашингтон поручил обучить остатки своей армии, научить ее сложной, трудной, кровавой науке тогдашнего открытого боя. За образец барон взял прусскую армию Фридриха Великого, в рядах которой он отличился в Семилетнюю войну. Начались непрерывные учения, жесткая муштра измученных холодом и голодом людей, приучение их к беспрекословному повиновению командирам, линейному строю, согласованным перестроениям сотен людей, доведенным до автоматизма навыкам перезаряжания ружей и непрерывной пальбы залпами — всей той науке, которой славились европейские армии, и, в особенности, английские войска. И через несколько месяцев непрерывной муштры батальоны Континентальной армии вышли в поход в полном порядке и в открытом поле уже не были лишь «мальчиками для битья» (хотя, конечно, их выучка по сравнению с британцами была недостаточной).

Тем не менее, несмотря на то, что американским «бунтовщикам» удалось немного подравнять силы, о победе можно было лишь мечтать. В большинстве столкновений англичане брали верх, но успехи их выглядели призрачно, — власть их распространялась лишь на те города, где они стояли гарнизонами, окрестности же их они были контролировать не в состоянии; выигранные ими локальные сражения не приводили к уничтожению Континентальной армии, и поэтому теряли смысл, поскольку все равно выигранная при победе территория ограничивалась коридором, по которому шли их войска. С другой стороны, Континентальная армия тоже не могла окончательно победить своего противника — уничтожить его войска или выдавить их из страны.

Такая война, война на истощение, могла продолжаться сколь угодно долго — пока не иссякнет мужество американцев и их желание обрести независимость, или пока сохранится упрямство заокеанской державы и желание во что бы то ни стало сохранить свою власть над колониями в другой части света. И, когда это стало ясно, свою гирю на замершие в равновесии весы войны бросила традиционная противница Британии — Франция.

Французские добровольцы (например, маркиз Ла Файет) и раньше воевали в Континентальной армии, но в 1778 году Франция переправила в Северную Америку целый корпус (6 тысяч человек) обученных добровольцев. Англия объявила своей европейской соседке войну, но к Франции тут же присоединились Испания и Голландия, которые со злорадством наблюдали, как их давняя соперница увязала в безнадежной войне в колониях. Морские боевые действия начались практически во всех водах. Франция бросила чуть ли не весь свой военный флот к американским берегам. Британским войскам пришлось сосредоточить свои силы в американских портах, чтобы отразить нападения французов.

Тем временем, силы американцев были на исходе — война практически разорила Конгресс, деньги обесценились, в Континентальной армии перестали платить жалованье, система ее снабжения разваливалась, что вызывало солдатские бунты, Вашингтону было всё труднее контролировать свою армию — войну нужно было заканчивать как можно скорее.

А война все продолжалась и продолжалась в бесплодных маневрах армий и локальных сражениях. Наконец, объединенные американо-французские войска нанесли решающий удар. Они осадили крупный порт Йорктаун, в котором была сосредоточена крупнейшая британская группировка (9 тысяч человек) в главе главнокомандующим английскими силами в Северной Америке. Разгромив британскую эскадру, французский флот блокировал порт с моря, а наземные войска, выстроив вокруг города укрепления, начали систематический артиллерийский обстрел британцев. Окруженный со всех сторон командующий британской армии предпочел за лучшее капитулировать (1781 год). Военные действия в разных районах страны еще продолжались какое-то время, но всем уже было ясно, что это конец — Англия войну проиграла. Английское правительство пало, в новое же пришли более умеренные политики, видевшие бесперспективность конфликта за океаном, его представители вместе с делегацией Конгресса сели за стол переговоров в Париже.

Великобритания признала тринадцать своих бывших колоний суверенными, независимыми государствами. После подписания договора около 100 тысяч противников отделения (лоялистов) покинули новое государство вместе с британскими войсками. Континентальная армия была тут же распущена (оставили лишь один полк в 700 человек, а срок службы в нем определили в 1 год)

Сразу же после подписания мирного договора Джордж Вашингтон сложил с себя командование и уехал на свою плантацию. Составился было офицерский заговор с целью сделать его монархом, но это предложение бывший главнокомандующий решительно отверг, хотя был и недоволен как складываются дела Союза штатов после войны. В первые годы США были Конфедерацией, то есть, отдельным штатам тогдашняя конституция предоставляла слишком большие полномочия в ущерб центральному правительству, что грозило распадом Союза. В 1787 году Вашингтон был избран главой Конституционного конвента, который выработал новую конституцию, отвечающую его представлениям о новом государстве и действующую и по сию пору. Там впервые появился пост президента, избираемый выборщиками от всех штатов. На первых президентских выборах Джордж Вашингтон был единогласно (единственный раз за всю историю США) избран на высший пост в государстве.

Два четырехлетних срока, которые Вашингтон провел в президентском кресле, его усилиями стали самыми важными в истории юного государства, когда были заложены основы, принципы, традиции, сделавшие США самой стабильной, устойчивой — демократической — государственной системой.