В 17 веке Швеция была совсем не похожа на привычную нам страну — мирную, нейтральную во всех европейских военных конфликтах, либеральную Швецию. Тогда это была протестантская империя, одна из ведущих европейских держав, жестко, активно и успешно воевавшая, распространившая свою власть на северную Германию, Прибалтику, Финляндию. В 1897 году на шведский трон взошел пятнадцатилетний мальчик, Карл XII, и соседние государи решили, что настал удобный момент вернуть потерянные ими ранее, при предшественниках юного короля, земли.

Речью Посполитой (+ Саксония) и Данией (+ Норвегия) для войны со Швецией был создан Северный союз, к которому присоединился и Петр I, решивший вернуть России выход в Балтийское море (он был потерян по итогам Смутного времени в начале 17 века, когда шведам  отдали устье Невы). Но, когда они в 1700 году  двинули войска в шведские владения, выяснилось, что союзники явно недооценили молодого шведского короля. Карл оказался прирожденным воином, стратегом, полководцем, не интересующимся ничем, кроме войны, влюбленным в войну. Узнав, что датская армия выступила в поход, он посадил свои войска на корабли и неожиданно высадился под Копенгагеном, чем принудил столицу к сдаче, и Дания запросила мира. Узнав об этом, польско-саксонский король Август поспешил снять осаду с Риги и отступить. Не зная об этих событиях, Петр двинул свои войска к Нарве и осадил эту крупную крепость.

Артиллерийская бомбардировка ее стен, однако, не дала никаких результатов — артиллерию притащили слишком малокалиберную, да порох мало что оказался некачественным, так еще и быстро кончился — и стало ясно, что Нарву русским не взять. А тем временем, выбив из войны Данию и заставив отступить польско-саксонские войска, Карл морем стремительно перебросил главные свои силы в Прибалтику и, дав своим солдатам передохнуть, оправиться от морской болезни, повел их под Нарву. При известии о приближении шведов, Петр вместе с ближайшими соратниками уехал в Новгород (историки до сих пор спорят, что побудило его, человека отнюдь не малодушного, это сделать). Армию он оставил на недавно приехавшего фельдмаршала-наемника герцога де Круа, который отбивался от этой чести, как только мог, но царя было не переубедить.

Вероятно, опытный военный видел чего стоит эта многочисленная, но совершенно «разобранная» армия. Был самый разгар ее реорганизации, а точнее создания всего военного механизма заново. Лишь два бывших «потешных» полка — Преображенский и Семеновский — были военной силой в полном смысле слова — дисциплинированы, организованы, управляемы, полностью вооружены и обучены современным методам боя. Частично были сформированы по-западному образцу еще два полка (Лефортовский и Бутырский). Остальная армия, хоть и была вооружена западными мушкетами (отечественного производства еще не было) и насыщена командным составом из иностранных офицеров-наемников, реальной угрозы для западного противника не представляла. Обучение ее воинскому делу по западным уставам только-только начиналось, эта армия еще не знала жесткой военной дисциплины, не знала и не доверяла своим командирам. Практически ни у кого из отечественных командиров не было никакого опыта столкновений с западными войсками.

Карл же получил от своих предшественников армию, обходящуюся без иностранных наемников, с опытным, испытанным в боях офицерством и талантливыми командующими, с рядовым составом из крестьян-лютеран, которые были твердо убеждены в том, что за успехами их, шведского, оружия стоит «Божья воля».

9 тысяч шведов в сильном буране (видно было не больше, чем на двадцать шагов) решительно атаковали защищенную земляным валом и намного более многочисленную (от 34 до 40 тыс.) русскую армию, провали ее фронт и ворвались в укрепления. Там началась паника. Первой бежала кавалерия, но мост под ней подломился — в декабрьской воде погибло до тысячи человек. Бежала и пехота, предварительно закалывая своих офицеров («Иностранцы — изменники!»). Весь штаб, спасаясь от избиения собственными солдатами, предпочел русским штыкам шведский плен. Стойко держались лишь преображенцы, семеновцы и лефортовцы.

Наутро русская армия капитулировала. Шведам досталась царская казна, 20 тысяч мушкетов и вся артиллерия. Карл XII получил славу великого полководца, шведского «Александра Македонского», а русскую армию на несколько лет все перестали воспринимать как серьёзную силу.

Петр I: «Итак, над нашим войском шведы викторию получили, что есть бесспорно. Но надлежит разуметь, над каким войском оную получили. Ибо один только старый Лефортовский полк был, да два полка гвардии были только у Азова, а полевых боёв, паче же с регулярными войсками, никогда не видели: прочие же полки, кроме некоторых полковников, как офицеры, так и рядовые сами были рекруты. К тому ж за поздним временем и за великими грязями провианта доставить не могли, и единым словом сказать, казалось все то дело яко младенческое играние было, а искусства — ниже вида. То какое удивление такому старому, обученному и практикованному войску над такими неискусными сыскать викторию?»

Генералы советовали Карлу продолжить войну в России, но король посчитал, что ему будет мало чести добивать столь слабого противника, и увел армию на запад, воевать с польско-саксонскими силами. Петр же воспользовался неожиданной передышкой, чтобы продолжать уже начатое со свойственной ему энергией и в бешеном темпе — создавать современную армию, муштровать ее, приучать к воинскому делу.

Через пол-года после Нарвы шведская эскадра (7 кораблей, 127 пушек) появилась в Белом море с целью уничтожения единственного российского порта, торгующего с Европой, Архангельска. Шведы захватили двоих поморов, которым приказали вывести их суда в место, удобное для высадки десанта, но они посадили два корабля на мель прямо под русские пушки. Корабли были уничтожены, после чего шведы «лоцманов» расстреляли. Один из них, притворившись мертвым, сумел выжить, выбросится за борт и доплыть до своих, где был арестован, как пособник врага. Раненого в том же бою командира артиллерийских батарей воевода также посадил под арест. Их обоих спасло только появление в Архангельске Петра I. Архангельскую «форточку в Европу», через которую в Россию шло оружие и порох, закрыть шведам не удалось.

Пока Карл гонялся за Августом, выигрывая у него сражения, но не в силах выбить его из войны, Петр со своей возрождающейся армией занялся Прибалтикой, где войск у шведов было немного. С целью приучения молодых войск к походам было принято решение: «Идти с конным и пехотными полками в Свейскую землю для поиску и промыслу над неприятелем, куда военный случай позовет, сухим и плавным путём». Столкновения со шведскими отрядами оказались весьма удачными, шведы спрятались за стенами своих крепостей, отдав остальную территорию Прибалтики на волю противника. Русские сумели взять и две крепости на Неве, в результате чего вся река оказалась под их контролем. Это дало возможность в 1703 году заложить здесь новый город — Санкт-Петербург. В 1704 году была взята и Нарва.

Тем временем, Карл XII захватил всю Польшу и поставил королем своего ставленника, вторгся в Саксонию и заставил капитулировать Августа, заключившего с ним мир. У него остался лишь один противник, с которым шведский король, повернув на восток, решил «разобраться» в 1708 году — Россия. Шведская армия двинулась из Польши на восток, а из Риги вышел огромный обоз с припасами. После занятия Могилева и захвата днепровских переправ, движение армии замедлилось — Петр применил тактику «выжженной земли», приказав на пути шведов разорить и сжечь десятки белорусских селений. И всюду, куда ни пытались пробиться шведы, перед ними была «зона опустошения».

Чтобы идти на Москву, шведской армии нужен был полуторамесячный запас продовольствия и артиллерия, а стратегический обоз со всем необходимым все не появлялся. И Карл принимает решение повернуть на юг, поверив перекинувшемуся на его сторону гетману Ивану Мазепе, что все украинское козачество ждет не дождется шведов, что они получат на Украине долгожданный отдых, продовольствие, корм для лошадей и в подкрепление десятки тысяч козацкого войска.

Нетерпеливо ждал обоза не только Карл, но и Петр. Оставив свои главные силы беспокоить шведов, они с Меньшиковым посадили три гвардейских полка на лошадей и налегке принялись искать  продовольствие и боеприпасы собранные со всей Прибалтике. И, наконец, они нашли корпус генерала Левенгаупта, охраняющего и ведущего 8 тысяч фур со всем необходимым для армии Карла. В битве при Лесной корпус вынужден был бросить почти все повозки и лишь в половинном составе добираться до своих.

И обещаниям гетмана не суждено было исполнится. Вместо обильных припасов, которые Мазепа накопил в своей ставке в Батурине шведы нашли лишь пепелище — русский отряд накануне ворвался город и полностью сжег его. Слухи о жесточайшей расправе с попытавшемся сопротивляться гарнизоне и жителями привели к тому, что колеблющиеся козаки отшатнулись от своего гетмана, и Мазепа привел к Карлу лишь несколько тысяч верных ему людей. Но Мазепа рассказал, что все что надо, шведский король может получить в крепости Полтава, поскольку именно там накапливалось продовольствие и артиллерия для походов против крымцев. Полтава была последней надеждой оставшихся без резервов, измотанных походами, едва переживших лютую зиму, голодных, шведов — именно здесь должна была решиться судьба их армии. Здесь же русский царь решил дать Карлу генеральное сражение.

Два месяца шведы с большими для себя потерями осаждали стены Полтавы, но без артиллерии крупных калибров взять их не представлялось возможным. Подошла и в шести верстах от города выстроила полевые укрепления русская армия. Карл также жаждал главного сражения кампании, он был уверен, что уж в открытом поле победа будет за ним.

У русской армии было почти двукратное численное преимущество, но битва началась с ожесточенных атак шведов на русских, засевших в полевых укреплениях, редутах. К вечеру после ожесточенных схваток шведы выдавили противника из их укреплений. Все уже поздравляли Карла с победой, но наутро он увидел, как русские войска вышли из своего укрепленного лагеря и выстроились для открытого боя. После орудийных и ружейных залпов войска бросились друг на друга врукопашную. И тут в полной мере проявилось преимущество русских в численности и усталость лучших солдат Европы — обстоятельства, над которыми Петр I «работал» все последние месяцы. Шведы «сломались», начали отступать, до тех пор, пока отступление не превратилось в беспорядочное бегство.

Еще не смолкла канонада, как Петр начал праздновать долгожданную победу. К себе в шатер он приглашал пленных шведских генералов и пил за их верность и храбрость, пил за своих учителей ратном деле. Он бросил свою конницу в преследование остатков шведской армии, которая обнаружила их в тупике на «стрелке» слияния Ворсклы с Днепром — дальше бежать было некуда, Карл по настоянию своих генералов с Мазепой и его козаками переправился через Днепр и направился в пределы Османской империи, а его оставшаяся армия (17 тысяч человек) капитулировала. Испытанная в победоносных походах по Северной Европе королевская армия Швеции перестала существовать. Через пол-года Петр проведет пленных шведов по Москве в шествии, на манер триумфов древнеримских полководцев.

После Полтавы затухшая было североевропейская война разгорелась вновь — в нее снова вступили Саксония и Дания.  Русские войска заняли почти всю Прибалтику, взяли Выборг, но тут появилась новая забота, на юге, со стороны Османской империи. Карл XII, засевший в Бендерах (ныне непризнанная Республика Приднестровье), пытался втравить султана в войну с Россией, но безрезультатно. Гораздо более успешно действовал крымский хан — и Высокая Порта объявила России войну. Петр, решивший «разобраться» со своей южной соседкой надолго, двинул 80-тысячную армию на Днестр. Царь сам поехал в поход вместе со своей подругой Мартой Скавронской, Екатериной Алексеевной в православном крещении, с которой еще не успел официально обвенчаться.

Тяжелейший переход из Прибалтики к Черному морю сократил армию вдвое. Собственно сражения так и не произошло — турки, оказавшиеся в огромном большинстве, летом 1711 года прижали армию Петра к реке Прут, обложили ее своими укреплениями и начали непрерывно обстреливать из полутора сотен пушек. Они пытались атаковать, но в начавшихся стычках несли тяжелые потери, однако выпускать русских из капкана командующий армией, великий визирь, не собирался.

Положение сложилось отчаянное: заканчивалось продовольствие, на исходе были запасы пороха и ядер, а помощи ждать было неоткуда. Петр временами приходил в отчаяние («бегал взад и вперед по лагерю, бил себя в грудь и не мог выговорить ни слова»). На военном совете решено было предложить султану мир, а в случае отказа сжечь обоз и прорываться «не на живот, а на смерть, никого не милуя и ни у кого не прося пощады».

Петр готов был отдать туркам Азов, захваченный им в 1696 году, отдать захваченную им часть Прибалтики за исключением области, в которой строился Санкт-Петербург, а в возмещение отдать Швеции Псков (как было записано в инструкции переговорщикам). Но благодаря колоссальной взятке турецкому командующему условия мира оказались гораздо мягче. Турки выпустили русскую армию за Азов, Таганрог, пропуск Карла  XII на родину и невмешательство в польские и украинско-козацкие дела. Турки расступились и дали пройти русской армии со знаменами под барабанный бой, их конница даже охраняла русских от разбойничьих нападений своих вассалов-крымчаков.

Северная война, между тем продолжалась с переменным успехом. Вернувшийся из турецкого «сидения» Карл пошел войной на Норвегию (принадлежавшую тогда Дании) и погиб при осаде одной из крепостей. «Окно в Европу», прорубаемое Петром I, было бесполезным, пока на Балтике господствовал сильный шведский флот — война переместилась на Балтийское море. Строящийся в спешном порядке российский военный флот одержал целый ряд громких побед, дважды громили шведские эскадры и датчане. Покончив с доминированием шведского флота, русские корабли начали высаживать десанты на шведской территории (даже в районе Стокгольма). Захватывать какие-либо территории не собирались — эти акции должны были заставить шведов пойти на переговоры о мире. Десантам предписывалось разорять шведские берега, но грабить церкви и убивать мирное население запрещалось: «людей не токмо не брать, но не грабить с них и ничем не досаждать, но внушать, что мы воюем для того, что сенат их не склонен к миру».

Наконец, после долгих дискуссий дипломатов мирные договоры со Швецией подписали все ее противники, в 1721 году был оформлен и Ништадский мир, договор между Швецией и Россией после двух десятилетий войны. «…Слава богу, так хорошо окончилась, как лучше быть невозможно», — сказал о нем Петр I. Практически вся дотоле шведская Прибалтика и Карелия отходила к России. Но это не было завоеванием, Швеция продала эти земли за весьма внушительную сумму — два миллиона талеров.

Соотношение сил на Балтике коренным образом изменилось. Швеция перестала быть великой державой, империей. Перед вышедшей к морю Россией это открыло путь к интенсивной морской торговле с Европой. Но цена, которую пришлось нашей стране за это заплатить, оказалась огромной.

Страна была разорена. Из районов, в которых проходили боевые действия и походы армий, бежало до 40% мирных жителей. 80% государственного бюджета шло на войну. От налогов, которые за время войны выросли в 3,5 раза, сбежало из остальных областей до 20% населения (и это несмотря на почти всеобщее закрепощение и дикие кары за уход от государственного «тягла»). Зато Прибалтика стала российской, а Петр объявил о том, что его страна стала империей.

Швеция же империей быть перестала, превратившись во «второразрядную» страну, утратив свое былое военное могущество и влияние на европейские дела. Разгромленная и выброшенная из «большой» политики страна обратилась всецело к своим внутренним делам. И не без успеха — тогда были решены или начали всерьез решаться многие проблемы, к которым Россия лишь приступила через два века: было ликвидировано самодержавие королей и власть на себя взял выборный парламент, постепенно но активно разрушалась зависимость крестьян от общины (крепостная зависимость в Швеции так не сложилась). Были предприняты энергичные меры, которые толкали людей становиться предпринимателями, развивать судоходство и судостроение и многочисленные производства, с ними связанные.

Время после Северной войны получило в Швеции имя «Эры свободы», и недаром. Либеральное по духу правление изменило атмосферу в стране, что благотворно сказалось на культурной, научной жизни — именно тогда в Швеции появились ученые мировой величины (один Карл Линней, «Менделеев живого мира», чего стоит!).

Страна резко (и навсегда) изменила направление своего развития. И сейчас Швеция вместе со своими скандинавскими соседями является местом с высочайшим уровнем жизни, наиболее удобным для жизни человека, в котором раскрываются самые разнообразные его таланты. И этим она обязана своему поражению в Северной войне. Шведы должны бы Петру Алексеевичу на центральных площадях всех своих городов конные статуи ставить…

Устье Невы веками было «яблоком раздора» между новгородцами и скандинавами, шведами — это был выход из внутренних районов Новгородчины в Варяжское море. И те, и другие ставили в этих местах крепостицы, периодически разоряемые соперниками. Когда в 1703 году туда пришел российский военный отряд, устье реки «держали» шведы. Он взял их небольшую крепость, и в том же году Петр заложил первый камень в фундамент нового русского укрепления.

В России в то время все было «по-новому». Петр принял решение построить посреди малонаселенных финских болот большой город. И не просто город, а город своей мечты, новую столицу России, которую он вскоре объявит Империей. И первым делом, заложил (Петропавловскую) крепость, под охраной которой будет город, который он назвал Санкт-Петербургом. Тогда еще у правителей не было наглого обычая называть города своими именами, — город был назван в честь апостола Петра, являвшегося также покровителем Рима, а в его гербе вместо римских перекрещивающихся ключей царь поставил перекрещивающиеся якоря.

Строился город в самом, что ни на есть, «петровском» стиле: в большом количестве стали пригонять на жительство в эти малогостеприимные места крестьян и ремесленников, предписывая им привозить с собой камни для строительства (булыжник с подводы), чтобы стянуть сюда рабочую силу, царь запретил каменное строительство во всей остальной России. В 1712 году нарождающийся город был объявлен столицей государства, сюда переехал Сенат, расположившийся в избе на территории крепости, а в 1723 году сюда стали насильно, под угрозой конфискации имущества, переселять и московских дворян (что, впрочем, было делом обычным и в предыдущие века).

Город возводился насильно, был неудобен для привычной жизни — болотистая низина, периодически затапливаемая Невой, дров мало, цены на все раза в три выше московских. Но по прошествии долгого времени новоявленные «петербуржцы» как-то попривыкли, наросла вокруг городская среда, все умножавшемуся чиновничеству и армейским требовалась обслуга, и появилась работа. Над этим «окном в Европу» два века трудились лучшие европейские архитекторы и русские строители. И прижились тут люди, обустроились и стали гордиться своим городом, становившемся из поколения в поколение все прекрасней.

Его стали называть Северной Пальмирой. Пальмира — город в Сирии, три тысячи лет тому назад выросший в пустыне на караванном пути из Дамаска на Восток, славившийся красотой, роскошью и удобством жизни.

Боимся, что о Екатерине Алексеевне, Екатерине II, Екатерине Великой подавляющее большинство российского населения знает лишь то, что она, как пелось в запомнившейся песенке, «была неправа»… продав американцам Аляску. И смех, и грех, право слово…

Как-то не по душе она приходится российским потомкам. И это при том, что ее царствование было не только долгим (34 года — целая эпоха!), но и самым успешным в «царской» истории страны.

Закончилась беспорядочная чехарда вокруг трона многочисленных Романовых, власть, наконец, оказалась в твердых руках человека умеющего править и знающего, зачем он ее взял. Ее трон окружили лучшие люди страны, боготворившие свою «матушку императрицу», при ней раскрылись их таланты управленцев, дипломатов, полководцев («екатерининские орлы»!).

Именно при Екатерине были решены вековые внешние проблемы — в ходе русско-турецких войн завоеван Юг вплоть до Крыма, а с присоединением Великого княжества Литовского и Русского отечественные самодержцы уже с полным основанием могли именоваться «царь всея Руси». И именно при ней Россия вошла в семью европейских народов, стала жить ее интересами и ее проблемами. Причем, это не было «улицей с односторонним движением» — ее программное сочинение «Наказ» [Уложенной комиссии, возможным российским законодателям] стал первым в отечественной истории документом, который до смерти его автора выдержал 25 изданий на девяти языках.

Она на сотню лет вперед нашла основу, опору, костяк государственной стабильности — дворянство. И, дав ему все мыслимые привилегии и свободы, она все силы положила на то, чтобы образовать из него «культурный слой» страны, залог ее дальнейшего развития.

Это при Екатерине появились первые российские писатели и поэты (один Державин чего стоит!), публицисты и просветители, педагоги и агрономы, с каждого из которых началась цепочка учеников и продолжателей, которая дошла и до наших дней. С ее личной коллекции произведений европейского искусства началась история Эрмитажа, современной российской гордости.

Она действовала спокойно, методично, будто зная, что судьба определила ее царствованию много лет. В достижении своих целей она избегала резких движений и, тем более, «кровопролитиев». И она стала самым успешным реформатором «царской» России, осторожно, постепенно изменившим страну настолько, насколько это было тогда вообще возможным.

Удалось осуществить не все задуманное — государственная мудрость заставила императрицу отступать в надежде на своих внуков. Это будто о Екатерине позже было сказано: «Господи, дай мне мужество изменить то, что я могу, дай мне душевный покой, чтобы принять то, что я не могу изменить, и мудрость, чтобы отличать одно от другого».

И тем не менее, в сознании россиян Екатерина Великая занимала и продолжает занимать далеко не столь большое и важное место, какого она, без сомнения, заслуживает, а знаменита она в этом сознании чем-то совсем другим. Любопытно было бы разобраться, в чем тут дело.

Может, в том, что потомков смущает абсолютная незаконность воцарения Екатерины, которая сместив мужа-императора, даже не передала корону его маленькому сыну, а начала царствовать сама? Если кого-то и смущали такие «детали» до 17 года, то после революций они уже мало кого волновали.

А может быть причина в том, что звали Екатерину Алексеевну на самом деле Sophie Auguste Friederike von Anhalt-Zerbst-Dornburg, и была она чистой немкой, принцессой крохотного княжества, дочерью прусского генерала? Но и Петр III, Петр Федорович, хоть и являлся внуком Петра Великого, но с рождения звался Karl Peter Ulrich von Schleswig-Holstein-Gottorf и тоже был монархом-подростком небольшого северонемецкого герцогства. Оба они познакомились с Россией, с русским языком и православием впервые в жизни, лишь приехав в Петербург.

Но Петр Федорович (имя, которое он получил в православном крещении), став по выбору императрицы Елизаветы наследником российского престола, к своей новой стране относился наплевательски. Он жалел, что, перестав быть лютеранином, лишился прав на шведский престол («Затащили меня в эту проклятую Россию, где я должен считать себя государственным арестантом, тогда как если бы оставили меня на воле, то теперь я сидел бы на престоле цивилизованного народа»).

Екатерина, напротив, все свои силы положила на то, чтобы стать русской. Она днями и ночами учила этот трудный язык, практикуясь в разговорах с горничными, полотерами, истопниками, конюхами (елизаветинский двор предпочитал изъясняться по-французски). И выучила, прекрасно выучила, далеко обогнав в этом русских по рождению сановников. Будущая императрица тщательно соблюдала все предписания православной церкви, пыталась даже вернуть в обиход двора русский костюм.

В результате, в ходе переворота 1762 года в Петербурге начались даже немецкие погромы. «В подобные минуты, — сокрушался иностранный свидетель, — чернь забывает о законах, да и вообще обо всем на свете, и от нее много досталось иностранцам в этот памятный день. Один заслуживающий доверия иностранец рассказал мне, как в тот день какой-то русский простолюдин плюнул ему в лицо со словами: «Эй, немецкая собака, ну где теперь твой бог?». А на присяге ей Синода и Сената было разъяснено, что захват власти Екатериной — мера вынужденная, поскольку существовала опасность  православной вере и независимости страны, исходившая от внука Петра Великого (!).

А может, дело обстоит еще проще: потомки в массе своей не могут примириться с тем, что столь больших успехов добилась женщина?

Про Екатерину ходило и продолжает ходить столько анекдотов, которых хватило бы на все «мужские» царствования вместе взятые, причем, самого непотребного свойства. Из них вырисовывается образ какой-то сексуальной маньячки, которой благодаря ее царскому положению «всё позволено». Ничего подобного. Если отбросить все выдумки, количество мужчин, с которыми была близка императрица за тридцать пять лет, не дотягивает и до двух десятков (из них шесть серьезных, длительных романов). В общем-то, ничего особенного за столько лет для в меру темпераментной женщины, лишенной возможности выйти замуж. И уж всяком случае, ее личная жизнь не идет ни в какое сравнение с разнузданным развратом гораздо более любимого народом Петра I. Но ведь он был мужчина, и уж ему-то, действительно было «все позволено». К тому же Петр — мужчина — сам выбирал себе любовниц (это нормально), а Екатерина (о, ужас!) — женщина — была инициатором сближения с мужчинами… 

При этом она скакала с ружьем на коне в мужском седле (женское седло предполагало обе ноги держать на одной стороне лошади), что было для дамы верхом «неприличия»; по утрам ей подавали крепчайший кофе, во всей Европе считавшийся исключительно мужским напитком (дамам предписывалось пить шоколад, какао), она обожала табак (его тогда гораздо больше нюхали, чем курили) распорядок ее дня из года в год не менялся и был таким, что ей позавидовал бы любой сановник-мужчина (императрица на ногах с пяти утра (к старости — с семи) и до четырех дня — работа, работа, работа…)

А может, потомкам казалось, что она вела страну куда-то не туда? Очень может быть, что и «не туда», но куда девать зримые зримые результаты екатерининского царствования, причем, на любой вкус — тут и долгожданные внешние завоевания, и успешное начало народного образования, и выстраивание механизмов управления страной, и начало культурной жизни, настоящей науки. Или мы хотим, чтобы страна двигалась совсем в другую сторону, а успешные результаты были те же? А так не бывает…