В нашем сознании укрепился образ Средних веков, как тысячелетия диких суеверий, полнейшего невежества и бескультурья — «мррачное Средневековье», «темные века»! Но у медиевистов, специалистов-историков, погруженных в этот период, вырываются порой непривычные нам эпитеты — «яркие и светлые столетия», а монахов, которые были «лицом» той эпохи, называют «людьми из огня и железа»…

Современное сознание начало формироваться за три столетия до нашего рождения — в 18 веке, в век Просвещения. У «просветителей» позже оказались свои огрехи, стоившие Европе миллионы жизней, и многие из их идей явно устарели, но то, что они решительно и громогласно отринули, так и осталось отринутым современным человеком — а отношение «властителей дум» того века к Средневековью было уничижительным, откровенно презрительным. Но сколько же можно жить представлениями «века Разума»? Не пора ли относиться к жизни прошлых поколений так, как они того действительно заслуживают?!

Уход от мира в жизнь духовную ради достижения религиозных целей было характерно для всех религий. В христианстве первые монахи появились конце 3-го века в египетских пустынях. «Слухом земля полнится» — десятки, сотни, тысячи людей шли поклониться «святым» отшельникам, скудно питавшимися и прикрывавшимися лишь пальмовыми листьями, но зато полностью, без остатка посвятившим жизнь служению Господу, молившимся о душах — своей собственной и всех людей.

Сознание своей греховности, почти неизбежной «в миру» со всеми его соблазнами, осознание неизбежности вечных адских мучений за жизнь «не в Боге» гнало в эти почти непригодные для жизни места все больше христиан, жителей обильных оазисов и городов, этих рассадников смрада и погибели. Они строили в горных ущельях и пустынях свои новые жилища, объединялись, чтобы помогать друг другу спастись от вечным мук, — так появлялись монастыри.

Тем временем христианство из отверженной секты превратилось в господствующую, государственную религию обеих Империй (4 век). Если раньше переход в новую веру сам по себе был подвигом, чреватым мученичеством и смертью, то больше христианину не грозили земные кары — и для избавления от кары небесной, для вечного блаженства нужны были новые подвиги. Именно в 4-5 веках уход от мира в монастыри становится явлением относительно массовым. Монашеское движение распространилось тогда и по Восточной, и по Западной Европе, но его пути в Византии (православии) и в «варварских королевствах» (католичестве) были различны.

На Востоке ромейские императоры, установив плотный контроль за Церковью, пристально следили и за монастырской жизнью — государственными законами регулировалась не только экономическая их деятельность, но и их внутреннее устройство. Пристальный государственный «пригляд» за религиозной жизнью населения существенно ограничивал самодеятельность и в монашеском движении.

Главной задачей «восточного» монастыря было предоставлять убежище от мира, где можно было бы вести праведную жизнь. Монастыри выступали как благотворительные учреждения, оказывая помощь сиротам, старикам, больным и другим обездоленным слоям населения. Но, в отличие от «западных» обителей, «восточные» монастыри мало занимались образованием. Может быть, это было связано с тем, что в Ромейской империи были очень сильны традиции античной культуры и высокой степени грамотности населения. Но в результате церковной экспансии Византии такой тип монастырей распространился и на относительно «дикие» в культурном отношении районы, включая Русь.

Совсем в другой обстановке монашеское движение зародилось и развивалось на бывшей территории Западной Римской империи. По сути, перед ним стояла задача не столько увести людей из «мира», сколько «победить мир». Оно имело неизмеримо больше самостоятельности, — в «лоскутном одеяле» полудиких «варварских королевств» не было никого, кто бы мог контролировать религиозные инициативы. Катастрофическое опрощение «западной» цивилизации, отсутствие элементарной грамотности даже у родовой аристократии сделало монастыри чуть ли не единственными хранителями культуры во всех ее проявлениях.

Западное монашество постепенно переходило от пассивности, созерцательности к активной деятельности, к воздействию на окружающий мир. Уже первые монастырские уставы настоятельно рекомендуют монахам, помимо молитв и благотворительности, неустанно заниматься физическим трудом. Его презирали и в бывшей Империи, считая физический труд рабским занятием, и в «варварских королевствах», аристократия которых превыше всего ставила войну. Поэтому проникнутые уважением к мирному труду монахи пользовались высочайшим авторитетом у масс «простого» народа. Не только проповедь, но и весь строй их жизни помогали им христианизировать языческие племена, «новых европейцев».

Другим необходимым монаху занятием было чтение. Для этого он, прежде всего, должен был научиться грамоте, многие монахи хорошо знали не только латынь, но и греческий, а то и арабский языки. Они были абсолютно необходимы для переводов и чтения всей той литературы, которая накапливалась в библиотеках монастырей (скрипториях). Монастырские книжные коллекции не лежали в хранилищах мертвым грузом — их переписывали, над текстами свитков думали.

Именно монастыри стали к концу тысячелетия средоточиями культуры, образованности, именно они не дали погаснуть едва не затухшему огоньку цивилизации, именно монахи впервые занялись научными исследованиями (анализ которых специалисты продолжают и по сию пору), именно монахи становились учеными помощниками и пап, и светских правителей.

Монастыри создавались для молитвы, которая была главным делом жизни монахов (один из древних отцов Церкви сказал, что молитву совершать труднее, чем тесать камни). Им полагалось молиться в то время, когда не молится никто другой, молитвами они должны были ограждать мир духовным щитом. Однажды корабль французского короля в 12 веке был застигнут на море бурей, и король повелел всем молиться, заявив: «Если нам удастся продержаться до того часа, когда в монастырях начнется утреня, мы будем спасены, ибо монахи начнут богослужение и сменят нас в молитве».

Но создать свой особый, автономный мир молитвы было невозможно без самообеспечения физического существования обитателей этого мира, даже при самых минимальных их потребностях. Монахи забирались в самые глухие уголки Европы, устраивали свои обители в горах и на болотах. Они валили лес и расчищали места для будущих своих поселений, рыли каналы и осушали болота, строили свои первые хижины и сеяли на отвоеванных у природы площадях зерно, сооружали хлевы для домашней живности и водяные мельницы для помола нового урожая.

Монахи добывали уголь и торф, мрамор и сланцы, свинец и гипс, соль и железную руду. У них были кузницы, дубильное, кожевенное и суконное производства, маслобойни, мельницы, черепичные мастерские, они давили виноград на вино и варили пиво (горожане тогда из-за загрязненности источников практически не пили воду). Некоторые монастыри специализировались на изготовлении стекла, витражей, кирпичей, «ювелирки». Они строили дороги и мосты, делали порох и вытапливали воск, возводили плотины, отвоевывая у болот пахотные земли, и устраивали системы канализации.

На протяжении столетий монополией монастырей были гостиницы, больницы, приюты, лепрозории, аптеки. Чуть ли не при каждом монастыре была своя школа, где детей учили читать и писать на латыни, арифметике, пению и Псалтири. До 13 века книги переписывались исключительно монахами. Это был тяжелый труд, но и самое почитаемое, «святое» занятие в монастыре. За свою жизнь монах мог переписать до сорока книг.

Монахов в Европе было сравнительно немного, но их небольшие обители (в среднем два-три десятка «братьев») были повсюду. Их воздействие на население не зависело от их числа — в каждом уголке Европы они были элитой — интеллектуальной и, что ценилось несравненно выше, моральной, нравственной — они были зримым образцом истинно христианской жизни.

Постепенно тяжелый коллективный труд начинал давать плоды, монастырь становился независимым от окружающего мира буквально во всем. Вокруг насаживались плодовые деревья и виноградники, устраивались рыбные пруды, умножался скот, монахи ткали холсты и шили для себя одежду. Накапливались излишки, которые монахи раздавали окрестным крестьянам или продавали на ближних ярмарках. Отстраивался и сам монастырь — с церковью, спальнями, кухней, складами, гостиницей и богадельней (домом престарелых). Тут же была и библиотека с главными драгоценностями того времени — книгами! Обязательно к ней примыкали мастерские для переписчиков, для переплетчиков.

Монастырь превращался в маленький городок, в котором было от десятка до тысячи человек, спаянных общим делом, равенством и суровой дисциплиной уставов. Он становился центром, к которому тянулась вся округа. Приезжали и издалека — исповедаться, получить духовное напутствие, благословение, помолиться вместе с братией.

Далеко не все монахи были готовы к святости — приходившее богатство и влияние, конечно же, портило монастырские нравы. Монахи начинали делать себе послабления, не так строго соблюдали свой устав, позволяли себе роскошества, не столь рьяно молились, переставали трудиться в поте лица. Но всегда находились «братья», которых возмущала такая порча. Они собирали единомышленников и уходили на новые места, чтобы все начинать сначала, основывать и обустраивать новые обители, еще больше устрожать новые монастырские уставы, неукоснительно соблюдать принятые на себя обязательства, умерщвлять плоть. Таких крупных «волн» обновления монашества было несколько. В результате почти вся Европа покрылась сетью многочисленных монастырей.

Схожие по уставам и принятому направлению деятельности новые монастыри объединялись в ордена. Так появлялись августинцы и камальдулы, кармелиты и картезианцы, премонстранты и цистерцианцы  — таких орденов в истории монашества можно насчитать более семи десятков. Во времена Крестовых походов возникли духовно-рыцарские ордена — тамплиеры, госпитальеры, тевтонский орден. Суровые условия жизни, которые принимали для себя монахи-рыцари, дополнялись постоянными упражнениями во владении оружием и несением воинской службы.

Но практически у всех монашеских орденов был схожая судьба: яркое рождение, упорный труд, приобретение богатства авторитета и влияния — и постепенное внутреннее разложение. Даже крайние формы монашества — нищенствующие ордена (францисканцы и доминиканцы) — в которых монахи должны были жить подаянием, не помогло — в Риме разрешили этим ставшими очень популярными орденам накапливать общее имущество…

Роль монастырей, как единственных хранителей культуры, цивилизации, поколебалась, когда из сохраненных ими зерен с 11 века начали появляться, расти и множится городские университеты. Затем, в 14 веке, «властителями дум» становятся гуманисты, с их светскостью, интересом к человеку и равнодушием к религии.

Страшный удар по всему монашеству нанесла Реформация. Много монахов стали протестантами и перешли к светской жизни, разъяренные толпы различных сект громили монастыри. Суровый кальвинистский идеал «монашества в миру», вне стен монастырей, в обычной, светской жизни был принят сотнями тысяч людей.

Но удар не был смертельным — католическое монашество выжило, сохранилось. Сегодня число монахов разных орденов более двухсот тысяч. Среди католических монахов можно встретить всевозможные течения, начиная с крайнего консерватизма и заканчивая крайним либерализмом. По-прежнему в католическом монашестве сильно стремление найти общий язык с современным миром.

После падения Парижа, отречения от власти Наполеона и восстановления на троне законного короля из династии Бурбонов союзники по антифранцузской коалиции стали решать судьбу «императора французов». Поверженному врагу, перед которым десять лет трепетала вся Европа, предложили в собственность на выбор три острова в Средиземном море, где он мог бы править, будучи выброшенным из «большой» политики (Корфу-Керкиру, Корсику и Эльбу).

Наполеон выбрал Эльбу. C ним в почетное изгнание в мае 1814 года уехали несколько его генералов и добровольцы из Старой гвардии («элиты из элит») — полторы тысячи давних соратников великого полководца.

Три городка, несколько тысяч подданных — это все, что осталось от еврепейской империи Бонапарта. Но и на этом крохотном кусочке суши Наполеон старался наладить жизнь: знакомился с жителями, организовывал управление, пытался возобновить добычу железной руды, оживить торговлю — в общем, устраивался на острове всерьез и надолго. Но с осени 1814 года отрекшийся император все внимательнее прислушивался к новостям из Франции и Вены.

На Венский конгресс, созванный для определения послевоенных судеб Европы, съехались победившие монархи — и тут выяснилось, что у них масса разногласий по множеству вопросов. Но насколько они глубоки, насколько близок распад антинаполеоновского союза, это еще предстояло выяснить.

Единодушны союзники были лишь в тревоге за положение во Франции. Они восстановили на троне династию Бурбонов, но вернувшиеся из многолетней эмиграции аристократы повели себя настолько бесцеремонно и неумно, что Александр I вынужден был заметить: «Бурбоны и не исправились, и неисправимы».

Российский император был убежден, что былая абсолютная власть французских королей совершенно нежизнеспособна и долго не продержится, поэтому он настоял, чтобы Франции была дана конституция, по которой суды остались бы независимыми, а законы принимались бы избираемым парламентом. Избирательные права давались лишь тонкому слою богатейших людей страны — но это уже не было ни королевским абсолютизмом Старого порядка, ни самоуправством яростных, голодных толп, ни бесконтрольным хозяйничаньем «новых французов», ни военной диктатурой самопровозглашенного императора.

Возвратившееся дворянство было не в силах сломать государство, выросшее из революции и наполеоновский диктатуры — прежними остались и организация министерств, и полиция, и система налогообложения, остался Гражданский кодекс Наполеона и весь уклад чиновничьего аппарата Империи, сохранилось устройство армии,  университетов, высшей и средней школы.

Однако, получив земли, у них конфискованные, но еще нераспроданные, дворяне громко требовали вернуть им все имущество, которое они потеряли в революции. Нередко, вернувшись в бывшие свои родовые имения, они избивали крестьян, купивших их земли — а тем некому было жаловаться в «новых» судах. Возвратившиеся католические священники в своих проповедях называли «черный передел» земель смертным грехом. Еще помнившее Старый порядок крестьянство глухо, но грозно заволновалось.

Очень быстро разочаровался в новой власти и городской промышленный класс, надеявшийся после нескончаемых войн на улучшение своего положения. Королевское правительство не смело поднять ввозные пошлины перед дешевыми английскими товарами, и неокрепшие французские фабрики и мануфактуры оказались перед угрозой разорения.

Королевская власть уволила в запас двадцать тысяч наполеоновских офицеров, выбросив их из армии на полунищенское половинное жалование. Оставшиеся офицеры и солдаты встретили новых командиров-аристократов с презрением и ненавистью, ни во что не ставя новые белые знамена Бурбонов, заменившие былой победоносный революционный триколор.

Наполеону показалось, что что настал долгожданный час возвращения — зимней ночью бриг с Наполеоном на борту в сопровождении ещё нескольких кораблей отплыл на родину. Ускользнув от патрулирующих английских и королевских судов, никем не ожидаемый маленький десант (1100 человек) 1 марта 1815 года высадился на французском берегу (в нынешнем курортном центре на мысе Антиб). Таможенная стража и население окрестных деревень восторженно приветствовали императора, а городок Канн (сегодня принимающий мировой кинофестиваль) снабдил крохотную армию всем необходимым.

Наполеон бросил на берегу свои на всякий случай захваченные пушки (не они решат дело) и двинулся навстречу гусарским и пехотным полкам с артиллерией у которых был приказ остановить «корсиканское чудовище». Остановив своих людей, Наполеон один подошел к рядам солдат, замершим с ружьями наперевес: «Кто из вас хочет стрелять в своего императора? Стреляйте!» Ответом ему был взрыв восторга — его бывшие солдаты, сломав строй, окружили своего «маленького капрала», целуя его руки и колени, как в припадке массового умопомешательства. В Гренобле командир защищавшего город полка выстроил своих солдат на главной площади и крикнул: «Да здравствует император!»…

В Гренобле Наполеон впервые объявил цели своего возвращения. Он покаялся в том, что слишком «любил величие и завоевания», и «ему нужно извинить искушение сделать Францию владычицей над всеми народами». Он заявил, что пришел спасти крестьян от грозящего им восстановления дореволюционных порядков, пришел обеспечить крестьянские земли от покушений со стороны дворян-эмигрантов. Он объявил, что отказывается от личной диктатуры и намерен ввести конституционную монархию со своей династией во главе, и разделить власть с избираемым населением парламентом.

Но Наполеону предстояло преодолеть самую большую угрозу его необыкновенному предприятию — столкнуться с армией, посланной правительством для его разгрома. В главе ее встал Мишель Ней, «храбрейший из храбрых» маршалов Наполеона, который пообещал королю привезти в Париж своего бывшего повелителя в железной клетке. Наполеон послал Нею записку, как имевший право распоряжаться: «Ней! Идите мне навстречу в Шалон. Я Вас приму так же, как на другой день после битвы под Москвой». Когда обе армии встретились, маршал выхватил саблю из ножен и воскликнул: «Офицеры, унтер-офицеры и солдаты! Дело Бурбонов погибло навсегда!» — и армия Нея в полном составе перешла на сторону Наполеона.

После этого в центре Парижа появился издевательский рукописный плакат: «Людовику XVIII. Король, брат мой, не посылайте мне больше солдат, их у меня достаточно. Наполеон». Королевская семья вместе с высшими сановниками в панике бежала из столицы, а на другой день огромная толпа обезумевших от восторга парижан на руках внесла Наполеона в королевский дворец Тюильри.

В эти 19 дней произошло нечто неслыханное, невообразимое, воспринятое современниками как чудо — один человек, не пролив ни капли крови, даже не сделав ни одного выстрела, буквально смел государственную власть в стране, и, меньше года назад все проигравший, с триумфом вернулся на императорский трон. В жизни Наполеона было немало неожиданных, головокружительных поворотов, но это — последнее, самое дерзкое, самое рискованное из его приключений — которое стали позже называть «полетом орла», было самым замечательным.

Наполеон торопился предстать перед страной в новом облике и выполнить все свои обещания. Прежде всего нужно было изменит конституцию Империи. Для этого ему нужен был умный, авторитетный человек либерального образа мыслей. Он распорядился разыскать политического философа, развивавшего идеи Локка и Гоббса, Бенжамена Констана (он скрывался потому, что еще за день до въезда Наполеона в Париж, вопреки всеобщему восторженному настроению, называл его возвращение «национальным бедствием»). Император, однако, сделал ему предложение, от которого Констан не смог отказаться — написать новую конституцию обновляемой Империи, разработать основы ее государственного устройства.

За основу философ взял конституцию, навязанную державами-победительницами королю, и лишь сделал ее несколько либеральнее, дающей большую свободу населению. Наполеон успел провести общенациональный референдум по ней, давший ей одобрение. Успел он и провести выборы в законодательную Палату представителей парламента. Как в реальности сложилась бы новая система управления Францией, так и осталось неизвестным — армии держав двинулись к границам страны.

Оказалось, что Наполеон неверно оценил международную ситуацию, сильно преувеличив начавшиеся раздоры в лагере союзников — в отношении Бонапарта разногласий у них не было. Он обратился к главам европейских держав с предложением о мире и обещал, что Франция не будет переходить свои границы. В ответ продолжавший свою работу Венский конгресс победителей объявил Наполеона вне закона, назвав его «врагом человечества».

Покончить с возрождающейся французской Империей готовы были русская (250 тыс. штыков), австрийская (230 тыс.), прусская (50 тыс.) и английская (120 тыс.) Поняв, что столкновения не избежать, Наполеон принял решение опередить своих противников и, не дожидаясь их полной мобилизации, бить их армии поодиночке. Со стотысячной армией он стремительно перешел северную, бельгийскую, границу, где стояли английские и прусские силы. Он ударил в стык между ними и разбил пруссаков фельдмаршала Блюхера. Но уничтожить или рассеять их не удалось, и в преследование Наполеон бросил 30-тысячный корпус маршала Груши. Сам же он повернулся к британской армии, изготовившейся для генерального сражения близ бельгийской деревни Ватерлоо.

Объединенной армией британцев и некоторых ее союзников командовал Артур Уэлсли, герцог Веллингтон. Долгое время со своей небольшой армией он успешно сражался с наполеоновскими маршалами в Португалии и Испании и, в конце концов, прорвался во Францию, но с самим Наполеоном в бою лицом к лицу еще не встречался. Оба противника были в расцвете полководческого таланта (им было по сорок шесть лет), имели под своим командованием примерно равные силы (по 70 тысяч штыков и сабель; преимущество у французов было лишь в артиллерии). Веллингтон занял оборонительную позицию вокруг высокого холма, предоставив Наполеону атаковать его по раскисшей после сильнейшей ночной грозы почве.

Утром 18 июня 1815 года Наполеон дал сигнал к началу битвы. Атакам подверглись, прежде всего, каменные фермы на подступах к главным силам британской армии — обе стороны сражались ожесточенно, врукопашную, фермы и лес вокруг них неоднократно переходили из рук в руки. Наполеон ждал, что Веллингтон бросит в бой полки из центра своей позиции, и даст возможность французам провести атаку, которая решит дело, но английский командующий не дал Наполеону этого шанса. В какой-то момент французам показалось, что центр противника начал подаваться, отступать, и маршал Ней, у которого к тому времени почти не осталось пехоты, бросил в решающую атаку свои кавалерийские полки. Но британцы, не дрогнув, построились в каре и заняли круговую оборону, прорвать которую кавалерия была не в силах. Четырежды бросались на неприступные, изрыгающие непрерывный огонь, каре кавалеристы Нея, но, понеся ужасающие потери, вынуждены были прекратить атаки.

И тут, уже под вечер ожесточеннейшего сражения, с фланга послышалась канонада, и оба командующих с надеждой вглядывались, кто бросит решающую гирю на весы равной схватки — Груши или Блюхер. Наконец, стало очевидным, что это подходит прусская конница… Блюхеру удалось обмануть маршала Груши — предоставив французам догонять небольшой замыкающий отряд, главные силы он направил окольными дорогами обратно, туда, где кипела главная битва.

Видя неизбежность соединения своих противников, Наполеон бросил в последнюю, отчаянную атаку на центр британцев свои лучшие силы — Старую гвардию. Но залегшая под орудийным огнем британская пехота встала и встретила французских гвардейцев столь убийственным огнем, что эта «элита из элит» заколебалась, дрогнула, подалась назад и, наконец, побежала. По знаку Веллингтона вся его армия перешла в контрнаступление, а в рядах французов, наблюдавших эту картину, началась паника — «Гвардия бежит!», «Спасайся кто может!» — и изможденная десятичасовым боем армия потеряла управление, перестала существовать, превратившись в разрозненные толпы людей, каждый из которых помышлял только о собственном спасении…

Наполеон добрался до Парижа и неделю отрешенно бродил в одиночестве по Елисейскому дворцу. Ему предлагали самые разные, порой фантастические проекты продолжения борьбы, но он знал, что все уже кончено. Он выехал в порт, надеясь уплыть в Америку, но в море его уже ждали англичане — и он сдался…

Впереди у него было лишь шесть лет медленного угасания на крошечном островке посреди Атлантического океана. Он уже не ловил жадно новостей из Франции, для него всякая надежда испарилась. А Франции, с трудом и скрежетом зубовным пережившей повторное воцарение Бурбонов, пришлось разбираться с ними уже самостоятельно — без всемирных героев…