Европа и Московское царство в 16-17 веках
Смута: война «всех против всех». В 1598 году пресеклась династия Рюриковичей на московском престоле: старшего своего сына Иван Грозный убил, средний его сын царь Федор Иоаннович умер, не оставив наследников, а младший, Дмитрий, погиб в результате несчастного случая. На Соборе царем был избран влиятельный боярин, фактически уже более десяти лет державший в своих руках бразды государственного правления — Борис Годунов. Он очень надеялся, что сможет основать новую династию русских царей и своего сына заранее воспитывал и обучал как наследника престола. Однако смена правящей династии в России не могла произойти гладко.
(1601-1603) «Великий голод» в Московском царстве
Для русских людей того времени законным был царь «природный», получивший государство по наследству от своих предков, именно потому, что он был сыном предыдущего государя. Главная сила его заключалась в том, что никто не мог оспаривать его права повелевать своими «холопами».
Совсем другим было положение Годунова. Он был политиком разумным, старался заслужить любовь подданных, но, тем не менее, положение его на троне было шатким. Соборное избрание, целование креста на верность новому царю — все это не имело такой силы, как природное право. Для московской знати он оставался всего лишь боярином — таким же, как они все, и далеко не самым знатным. Годунов был царем «по должности», но не по праву. И когда в соседней Речи Посполитой появился человек, утверждавший, что он сын Ивана Грозного и заявивший свои наследственные права на московский престол, дни Бориса были сочтены.
Когда войско Самозванца, пополнявшееся с каждым днем, уже вошло в пределы Московского царства, Борис при неясных обстоятельствах умер. В 1605 году Москва присягнула новому царю.
Личность его 
до сих пор загадочна. Большинство современных историков согласны с тогдашней официальной версией, что чудесно спасшимся царевичем Димитрием назвался беглый монах Григорий Отрепьев, но эта версия не объясняет, откуда у самозванца взялись естественность, бесстрашие и полная уверенность в своем праве на престол, сквозившая в каждом его жесте (что резко отличало его от Бориса Годунова). Лжедмитрий позволял себе одеваться, жить и поступать совершенно не по-московски и не по-царски: брил бороду, носил европейскую одежду, не ходил в баню, не спал после обеда, вскакивал на коня без помощи слуг, рисковал жизнью на медвежьей охоте, со всеми разговаривал запросто, как с равными — и пользовался среди москвичей большой популярностью.
Однако боярам он был нужен лишь для того, чтобы избавиться от Годунова. Вскоре после торжественного венчания Лжедмитрия на царство Василий Шуйский начал распространять слухи, что на троне сидит самозванец. Лжедмитрий осмелился до такой степени пренебречь московской «технологией власти», что оставил Шуйского в живых и на свободе, и более того — в Москве! Через год, предупрежденный о новом заговоре, он презрительно заявил, что не слушает доносов — и поплатился за это жизнью. Его убийство ввергло страну в полную анархию.
«…Когда династия пресеклась и, следовательно, государство оказалось ничьим, люди растерялись, перестали понимать, что они такое и где находятся, пришли в брожение, в состояние анархии…. Некому стало повиноваться — стало быть, надо бунтовать» (Василий Ключевский).
Шесть лет настоящей гражданской войны, войны «всех против всех» были вызваны отсутствием легитимного царя. Ни «боярский царь» Василий Шуйский, ни наспех подобранный в Польше «вторично чудесно спасшийся Дмитрий» (вошедший в историю как «Тушинский вор») не могли получить признания хотя бы относительного большинства населения. В стремлении н
айти «природного» государя на московский престол выдвигали кандидатуры иностранных принцев, однако тут непреодолимым препятствием стали вопросы веры.
Распались все общественные связи, рухнули все законы, знать перебегала от одного «царя» к другому, получая от каждого в награду почетные должности и звания, бывшие холопы грабили и убивали своих и чужих господ, все подряд грабили крестьян и посадских людей. Во время Смуты на авансцену русской истории выдвинулись вольные казаки, которые уже давно накапливались на окраинах государства — и оказалось, что общество, лишенное верховной власти, ничего не может противопоставить их организованным вооруженным шайкам. Единственной общественной группой, способной к самоорганизации и жертвам во имя общих интересов, оказались торговые люди, которые сумели без всякого правежа собрать «пятую деньгу» (т.е. двадцатипроцентный налог) и снарядить ополчение для освобождения Москвы от засевших там «поляков».
Земский собор 1613 года (под сильным нажимом продолжавших хозяйничать в Москве казаков) избрал на престол более или менее «природного» царя — 16-летнего Михаила Романова. Шестилетняя Смута закончилась, но возврата к прежнему спокойствию не было.
Владимир Кобрин «Смутное время — утраченные возможности»
Государство на вулкане. 17 век получил название «бунташного». Первые Романовы чувствовали себя на престоле гораздо менее уверенно, чем последние Рюриковичи. Алексею Михайловичу регулярно на протяжении всего его царствования приходилось сталкиваться с мятежами, самым страшным и крупным из которых был Разинский бунт 1670-71 годов. В 1648 и 1662 годах, во время «соляного» и «медного» бунтов, царю пришлось лично уговаривать разъяренные толпы, выполнять их требования, отдавать на растерзание своих приближенных — неслыханное дело! Священный трепет перед особой государя был утрачен, подданные не выказывали «ни тени не то что благоговения, а и простой вежливости, и не только к правительству, но и к самому носителю верховной власти» (Василий Ключевский).
Для «жидкого тела» — населения России — в 17 веке резко сузились возможности «растекаться», уходить за пределы досягаемости властей, господ, кредиторов. К середине столетия крестьяне стали пожизненно и наследственно крепостными, посадские налогоплательщики под страхом смерти не могли сменить место жительства. Сроки давности для розыска беглых были отменены — теперь законным владельцам обязаны были возвращать и их, и их детей хоть через сто лет. Возможность ускользать из-под государственного тягла, поступая в личную зависимость к «сильным» людям, также была перекрыта серией законов.
Конечно, эти законы было гораздо легче написать, чем добиться их исполнения — бегство посадских и крепостных было массовым, повседневным и повсеместным явлением. У правительства явно недоставало сил бороться с этим повальным нарушением закона, тем более, что при остром недостатке рабочих рук укрывательство беглых — даже под угрозой суровых кар — было делом выгодным. И тем не менее, подавляющее большинство населения остро ощущало потерю законной возможности искать более легкой жизни.
Козаки. Последней возможностью для сильного, самостоятельного человека в тогдашней России было «сбрести в степь, в козаки» и зажить опасной, но вольной жизнью полуохотника-полуразбойника где-нибудь на Дону, на Днепре или на Яике, «промышляя рыбой, пчелой и татарином».
У правительства не было ни сил, ни возможностей на то, чтобы возвращать беглых крестьян и горожан из козачьих районов («с Дону выдачи нет!»). Но чем дальше к степям продвигались границы обоих сопредельных государств (России и Речи Посполитой), тем меньше оставалось простора для вольного «козакования», тем настойчивее власти стремились поставить козаков на службу своим интересам и положить предел их анархическим «промыслам».
Козаки, стиснутые со всех сторон, лишенные возможности свободно промышлять, охотно принимали государево жалованье за сторожевую пограничную службу, но все желающие его получить не могли — приток беглецов из центральных областей был слишком велик.
Польское правительство в первой половине 17 века вынуждено было постоянно подавлять козачьи бунты, но так и не смогло справиться с запорожской вольницей — поднятое Богданом Хмельницким в 1648 году восстание было поддержано всеми православными «низами» общества и окончилось переходом левобережной Украины и Киева под власть Москвы.
Московские власти старались до последней возможности избегать открытых конфликтов с казаками, предпочитая вести с ними не очень честную игру: казакам посылали жалованье и провизию, а турецкое правительство уведомляли, что «если государь ваш велит в один час всех этих воров казаков побить, то царскому величеству это не будет досадно» [постепенно изменилось написание слова — «казак», в соответствии с московским «аканьем»]. Слабость государства вынуждала правительство смотреть сквозь пальцы на казачьи беззакония и «милостиво прощать» даже разбойные нападения на волжских купцов, если будет «принесена повинная».
Военные проблемы. Из 70 лет царствования трех первых Романовых около тридцати заняли войны с Речью Посполитой и Швецией. Все они, особенно последняя тринадцатилетняя война с Польшей, давались государству очень тяжело.
Шведско-польская война 1655−1660 годов. «Кровавый потоп» в Речи Посполитой
Во-первых, их невозможно было вести только силами дворянско-татарско-казацкого войска, которым пользовались прежде. 17 век в Европе — время профессиональных армий, дисциплинированных и хорошо владеющих огнестрельным оружием. Ни российские дворяне, ни казаки, ни татары не были настоящими военными профессионалами, не знали строя и дисциплины. Поэтому еще в 16 веке начали создавать стрелецкие полки и полки «иноземного строя», для обучения и командования которыми нанимали иностранцев.
Однако содержать профессиональную армию государству было не по карману. На стрельцах экономили — денежное жалование им платили маленькое и с запозданиями, зато позволяли вести свое хозяйство в городах и заниматься торговлей и ремеслами. Дешевизна стрелецкого войска оборачивалась его низкой боеспособностью — стрелецкие полки ненамного превосходили по уровню подготовки и дисциплины дворянское ополчение. Кроме того, размещение в городах вооруженных организованных людей, всегда имевших серьезные претензии к правительству, никак не способствовало спокойствию в государстве — стрельцы всегда были готовы к бунту.
Полки «иноземного строя» были гораздо надежнее и эффективнее, но они были дороги. Необходимость сотнями нанимать высокооплачиваемых иностранных офицеров ложилась на бюджет тяжелым бременем. Кроме того, русские солдаты этих полков тоже стоили гораздо дороже, чем старинное дворянское войско — солдаты жили на денежное жалованье, а не на доходы от собственного хозяйства, как дворяне и стрельцы; оружие было импортное и дорогое, его, как и походный провиант, они также получали из казны. Полки иноземного строя в 17 веке уже составляли основу русского войска, но на них тоже экономили в ущерб их профессионализму — обученных солдат в мирное время распускали по домам.
Финансовые проблемы. За пятьдесят лет стоимость содержания армии утроилась. Доходов, поступавших в казну, хронически не хватало. Московским финансистам приходилось изобретать все новые способы ее пополнения, но изобретения, как правило, оказывались неудачными.
Собирать прямые налоги было трудно, поэтому их частично заменили косвенными — в 1646 году был введен налог на соль. Соль в то время для большинства населения была единственным товаром, покупаемым за деньги и к тому же абсолютно незаменимым. Поэтому правительство рассчитывало без правежа и недоимок существенно пополнить казну. Однако население оказалось слишком бедным, чтобы покупать вздорожавшую в несколько раз соль, и вместо денег власти получили голод и бунты. Соляной налог пришлось отменить.
Не более успешной была и попытка выпустить в обращение медные деньги по цене серебряных. Поначалу это дало большую экономию серебра (которое в Московском государстве не добывалось и шло только из-за границы), но новые деньги начали чеканить в таких количествах, что они резко обесценилось. Дело кончилось опять-таки бунтами и выводом медной монеты из обращения.
Главная финансовая проблема Российского государства заключалась в том, что оно на протяжении двух столетий обогащалось, разоряя подданных и подрывая развитие торговли и промышленности в стране.
И при провозе, и при продаже товаров внутри страны взимались таможенные пошлины, многие промыслы отдавались на откуп (т.е. монопольное право заниматься ими получали те, кто внес установленную сумму в казну), купцов нередко заставляли продавать прибыльные товары только правительственным агентам по «указной» цене. Российское купечество («гостишки, торговые людишки», как они сами себя называли в челобитных начальству) было бедно, задавлено государственными поборами и, вдобавок, малограмотно и совершенно неспособно выдерживать конкуренцию со стороны иностранных торговцев.
Таким образом, основания для недовольства положением дел в государстве были практически у всех, включая правительство. И это недовольство еще усиливалось благодаря появившимся возможностям сравнивать свое государство с другими.
Контакты с Западом. За все предыдущее столетие русские люди не общались с таким количеством иностранцев, как за несколько лет Смуты. Это были, в основном, подданные Речи Посполитой, приходившие на Русь в свитах самозванцев, в отрядах своих магнатов, — всех их москвичи называли «поляками». Но большую их часть составляли жители восточных районов соседнего государства (из автономного Великого княжества Литовского и Русского) — это были люди в большинстве своем православные и говорящие по-русски. Однако для жителей Московии это были уже чужаки — другая одежда и манеры не позволяли признать их «своими» — в тогдашнее русское представление о православии входила и одежда, и манеры, и соблюдение всех не только церковных, но и бытовых ритуалов.
Традиционная для московской культуры подозрительность к иностранцам под впечатлением этого общения только усилилась. Однако в бурном 17 веке, когда европейцы уже начали проникать во все уголки земного шара, Россия также становилась объектом все большего внимания и интереса с их стороны.
Посольства из европейских стран приезжали в Москву все чаще и стали в конце концов повседневным явлением; вслед за английскими купцами домогались права беспошлинной торговли в России голландцы, немцы. Такое право обычно предоставлялось в обмен на добрые отношения с правительствами этих стран и обязательства купцов продавать нужные товары в казну «без наценки».
Посольства из европейских стран приезжали в Москву все чаще и стали в конце концов повседневным явлением; вслед за английскими купцами домогались права беспошлинной торговли в России голландцы, немцы. Такое право обычно предоставлялось в обмен на обязательства купцов продавать нужные товары в казну «без наценки».
В середине 17 века голландским предпринимателям было разрешено построить под Тулой заводы «для отливания чугунных вещей и для выделки железа по иностранному способу из чугуна». Им было разрешено заниматься своим делом «беспошлинно и безоброчно», но с условием — продавать всю продукцию в казну по установленным ценам и обучать хитростям ремесла русских людей. Так появились в России первые мануфактуры. До конца 17 века их открылось еще немало, но все они работали на казну, выпуская стекло, бархат и т.п.
При приглашениях иностранных специалистов забота о спасении души отнюдь не отступала на второй план — вербовщику, посланному за границу, давалась инструкция: «Нанимать солдат шведского государства и иных государств, кроме французских людей, а францужан и иных, которые римской веры, никак не нанимать».
Численность живущих в Москве иностранцев постоянно росла. По свидетельству современника, в Москве при Михаиле уже жило до тысячи протестантских семей — «немцев» из Голландии, Швеции, Англии, Швейцарии… Для поселения иностранцам отвели особую территорию на реке Яузе — там и выросла Немецкая слобода, которой вскоре предстояло сыграть огромную роль в нашей истории.
С середины 17 века среди московской знати появлялось все больше любителей иноземных новшеств. Сам царь Алексей Михайлович с удовольствием не только принимал в подарок от послов, но и покупал для себя всяческие «диковинки» вроде удобных экипажей, часов, картин. Не видел он греха и в театральных представлениях, которые начали показывать во дворце «немцы» по просьбе его второй жены Натальи Кирилловны Нарышкиной. Сама Наталья Кирилловна — мать Петра I — воспитывалась в семье влиятельного боярина (и ярого «западника») Артамона Матвеева, дом которого был полностью обставлен в европейском стиле, полон книг, картин и всяческих иноземных новшеств. К концу 17 века такие дома в Москве уже не были в диковинку, и самым важным новшеством их была «мода» давать детям как можно лучшее образование, обязательно включавшее и знание иностранных языков.
Учителями старались нанимать православных и одновременно ученых людей — а таких можно было найти среди западнорусских и украинских монахов, во множестве появившихся в Москве после присоединения восточной Украины. Эти учителя преподавали и языки — латынь, греческий и польский; и начатки истории и географии; расширяли кругозор, воспитывали хорошие манеры. Старших детей царя Алексея Михайловича Федора и Софью воспитывал и обучал белорусский монах Симеон Полоцкий, давший им прекрасное по тем временам образование.
«У других лучше…». Повседневное общение с европейцами, знакомство с их бытом и нравами разрушало устоявшуюся уверенность русских людей в собственном превосходстве над всем миром, — а ведь именно на этой уверенности строился тогдашний патриотизм. Ревнители древнего благочестия опасались, что весь уклад жизни «немцев» представляет для русского человека сильнейший соблазн.
Как писал князь Иван Голицын, «русским людям служить вместе с королевскими людьми нельзя ради их прелести: одно лето побывают с ними на службе, и у нас на другое лето не останется и половины русских лучших людей, не только что боярских людей, останется кто стар или служить не захочет, а бедных людей не останется ни один человек».
Реакция «охранителей». Светская власть и Церковь прилагали все усилия, чтобы не допустить расшатывания основ государства. Духовенство, все набожные приверженцы старины, сохраняли уверенность в том, что любые перемены грозят «третьему Риму» такой же печальной судьбой, какая постигла первые два — и эта опасность уже на пороге. Для ее отвращения необходимо было удвоить бдительность, не допускать ни малейшего искажения «истинной веры».
Интерес к религиозным вопросам в русском обществе в середине 17 века заметно усилился, — проявлялось повышенное внимание к непорядкам в Церкви и стремление искоренить массовые отступления от норм христианского благочестия. По традиции главным защитником благочестия выступал царь, предписавший, например, воеводам силой заставлять ратных людей соблюдать православные обряды:
«…Дьякам, подьячим, детям боярским и всякого чина людям говеть на Страстной неделе, списки неговеющих присылать в Монастырский приказ, и им будет опала без всякой пощады».
«Тишайший» Алексей Михайлович, любивший мирные развлечения — музыку, игру в шахматы, театр — строжайше запрещал все это своим подданным:
«В воскресные, господские праздники и великих святых приходить в церковь и стоять смирно, скоморохов и ворожей в дома к себе не призывать, в первый день луны не смотреть, в гром на реках и озерах не купаться, с серебра не умываться, олова и воску не лить, зернью, картами, шахматами и лодыгами не играть, медведей не водить и с сучками не плясать, на браках песен бесовских не петь и никаких срамных слов не говорить, кулачных боев не делать, на качелях не качаться, на досках не скакать, личин на себя не надевать, кобылок бесовских не наряжать. Если не послушаются, бить батогами; домры, сурны, гудки, гусли и хари искать и жечь».
Эта государственная борьба за благочестие, видимо, приносила некоторые плоды; по крайней мере, патриарх Иоаким позднее говорил, что, например, «гнусный обычай брадобрития во дни царя Алексея Михайловича был всесовершенно искоренен». Однако решающая роль в борьбе за души все-таки принадлежала русской православной Церкви.
Раскол православной церкви и гибель идеологии «Третьего Рима». C 15 века русская православная Церковь билась над решением труднейшей проблемы: как навести порядок в церковных обрядах и в богослужебных текстах, не сотрудничая с иностранными — греческими — специалистами. Но без них не было никакой возможности привести в порядок богослужебные книги — сверить их с оригиналами, выправить тексты (а это было необходимо, так как за века накопилось множество ошибок переписчиков). Особенно остро эта проблема встала после того, как в Москве началось книгопечатание (середина 16 века). В первое столетие после появления печатного станка книг (разумеется, религиозных) издавалось очень мало, — прежде всего, из-за того, что работа по сверке и исправлению образцов требовала очень длительного времени и была неимоверно трудной и опасной.
Книг катастрофически не хватало. Из-за яростной подозрительности к любым новшествам русская православная Церковь к середине 17 века так и не смогла решить ни одной из тех проблем, которые которые перед ней стояли уже не одно столетие.
Школ для подготовки священников, о необходимости которых говорили с 15 века, так и не появилось, единства в богослужебных книгах не было тоже; в церквах царили те же беспорядки, которые осуждались еще сто лет назад.
Церковь должна была наставлять верующих на путь истинный, а толком объяснить, чем он отличается от «неистинного», в чем преимущества православия, могли очень немногие из священнослужителей. Русская Церковь чуралась общения с заграничными единоверцами, не доверяла своим бывшим учителям — грекам, поэтому она все больше расходилась в богослужебной практике с остальными православными и даже навлекала на себя упреки в неправославии!
Насущные проблемы невозможно было все время откладывать «в долгий ящик». В 1652 году новый патриарх Никон, пользуясь полным доверием и поддержкой царя Алексея Михайловича, решил одним ударом разрубить узел, к которому не решался подступиться никто из его предшественников. С помощью ученых греков и киевлян и при поддержке всех восточных патриархов были исправлены наиболее употребительные богослужебные книги. Вынесли, наконец, обязательные для всех решения по вопросам, вызывавшим ожесточенные споры еще за двести лет до того: креститься следует тремя перстами, а не двумя, аллилуйю возглашать троекратно («трегубо»), а не двухкратно («сугубо»), крестные ходы проводить против солнца, а не «посолонь». Старые книги, как и иконы «неправильного» письма, предписано было уничтожить.
Никонова реформа была воспринята обществом очень болезненно. Речь шла не о формальных мелочах, а о важнейшем убеждении русского православного человека, на котором строилось все его мировоззрение, — убеждении, что именно он является хранителем истинной, чистой, неискаженной христианской веры. Если целые поколения вели церковные службы по «испорченным» книгам, неправильно крестились, неправильно молились и освящали храмы — значит, Москва не была «третьим Римом»?
Для многих легче было думать, что никоновы нововведения — это дьявольские козни, еще одно испытание, посланное Богом православным, чтобы испытать крепость их веры и готовность пострадать за нее. «Третий Рим» рухнул, грядет Антихрист, и спасутся только те, кто не поддался его искушению, кто готов любой ценой защищать «старую» веру. Убежденность в этом заставляла староверов идти не только против церковного руководства, но и против воли самого царя.
Собравшийся в 1666 году церковный собор проклял, предал анафеме всех, кто отказывался принять реформу. Русская православная Церковь раскололась на два непримиримых направления, одно из которых готово было на открытый бунт против властей. Раскольники больше не признавали царя главным хранителем православной веры — монахи Соловецкого монастыря, отказавшись принять новые богослужебные книги, одновременно отказались молиться за здравие Алексея Михайловича и восемь лет сопротивлялись осаждавшим монастырь правительственным войскам.
Так погибла официальная идеология Москвы, погибла религиозная идея, объединявшая и скреплявшая государство, которая была одновременно и самой серьезной преградой на пути любых заимствований и нововведений.
Конец самоизоляции. Резкая критика московских порядков стала к концу 17 века делом обычным. Не все «западники» готовы были довольствоваться европеизацией лишь своего собственного быта — появляются проекты и государственных реформ.
Сын Алексея Михайловича, Федор, занявший трон в 1676 году, говорил по-польски, знал латынь, приближал к себе европейски образованных людей. Война с Турцией вынудила его заняться реформой армии, и в связи с этим в 1682 году было, наконец, отменено местничество. При нем же был принят проект организации так называемой «Славяно-греко-латинской академии», которая задумывалась не только как центр православного образования, но и как своего рода инквизиционный орган, который получал полномочия определять, насколько православны те или иные воззрения. Преподавать в академии должны были ученые греки и украинцы — русской церкви пришлось признать их авторитет в вопросах веры.
Все это означало определенный сдвиг с «мертвой точки», но подозрительное отношение к иноземным влияниям сохранялось и при Федоре, и в годы регентства его сестры царевны Софьи. Приверженность к западной науке еще могла стать поводом для обвинения в чернокнижии, а во взглядах украинских богословов напряженно искали ересей.
Обстановка в государстве после смерти Федора в 1682 году стала очень неспокойной: московские стрельцы, бунт которых использовала в своих целях Софья, стали играть слишком большую роль в политической жизни. Младший сын Алексея Михайловича Петр был единственным препятствием на пути Софьи к самодержавной власти.
Обстановка в государстве после смерти Федора в 1682 году стала очень неспокойной: московские стрельцы, бунт которых использовала в своих целях Софья, стали играть слишком большую роль в политической жизни. Младший сын Алексея Михайловича Петр был единственным препятствием на пути Софьи к самодержавной власти. Но в ожесточенной схватке боярских кланов Софья проиграла, и подросток Петр занял московский трон.
Петр, с десяти лет предоставленный самому себе, в Немецкой слободе чувствовал себя гораздо лучше, чем дома. Обстоятельства его детства и юности сложились так, что он всей душой возненавидел московскую «старину». Он был так любознателен и деятелен, как будто двести лет подавлявшаяся тяга к знаниям и свободной деятельности всего русского народа воплотилась в одном этом человеке.
Когда юноша «вошел в возраст» и начал реально царствовать, оказалось, что он воспитан совсем не в «московском» духе. Петр был убежден в своей избранности для великого дела и готов был сокрушить все и всех, кто этому делу мешает, презирал любые «формальности», ненавидел праздность, лень, обман, был безразличен к знатности и чинам (включая и свой собственный, царский) — все это роднило его скорее с кальвинистами, нежели с православными. Правда, с этими качествами соединялась небывалая распущенность и вседозволенность. Традиция была единственным, что ограничивало произвол московских царей — Петр разорвал это последнее ограничение.
Пока была жива его мать (до 1694 года), он не делал никаких попыток заняться государственными делами, предпочитая продолжать свои «игры» с потешными полками и кораблями. Затем эти «игры» естественным образом перешли в серьезное дело — в 1695 и 1696 годах Петр предпринял два военных похода против Крымского ханства, против Турции. Второй поход увенчался победой — была взята сильная турецкая крепость Азов. На следующий же год царь затеял дело, по московским понятиям совершенно немыслимое и из ряда вон выходящее — в составе небывало многочисленного посольства он отправился путешествовать по Европе.
После этого вопрос, допустимо ли учиться у неправославных, был закрыт — самодержавный монарх ответил на него за всю страну.
Читать дальше:
Русь и Орда
РОЖДЕНИЕ МОСКОВСКОГО ЦАРСТВА
Через несколько лет после усмирения своего «русского улуса» сама Орда подверглась иноземному нашествию, сравнимому по масштабам разорения с тем, которое Русь испытала от Бату. С востока в ее пределы вторгся с огромным войском новый знаменитый завоеватель — среднеазиатский правитель Тимур (Тамерлан).
Четыре года подряд разноплеменные полчища самаркандского эмира вдоль и поперек кромсали Орду, и однажды один из их отрядов направился на север. Он простоял на пастбищах верхнего Дона две недели, ограбил окрестности, взял Елец, но поход на Русь, очевидно, в планы Тамерлана не входил — всадники Тимура повернули коней и ушли обратно в степи — за более лакомой добычей.
Многочисленные богатые торговые города Орды лежали в развалинах (они так никогда больше и не возродились), когда-то подвластные сарайским ханам кочевые орды стали создавать собственные государства (осколки сарайской Орды — Крымское, Казанское, Астраханское, Сибирское ханства). Но Дмитрий Донской не воспользовался удобным случаем освободиться от зависимости, и еще долго для русских князей ордынский хан продолжал оставаться «царем», верховным сюзереном.
Сто лет после Куликовской битвы до официального обретения Московской Русью государственной независимости были до предела насыщены бурными событиями: московские князья всеми правдами и неправдами присоединяли к себе все новые территории и княжества, ликвидировали там местных правителей, органы городского самоуправления и ставили своих воевод-наместников. Неоднократные походы объединенных княжеских ратей на Новгород все больше и больше ставили вольный город в положение московского вассала. Самовластный характер правления великих князей Московских продолжал нарастать, принимая зачастую характер грубого произвола.
Серьезнейшим испытанием жизнеспособности созданного Москвой государственного организма стала феодальная война, сотрясавшая страну в 40-е годы 15 века. Слабый и неудачливый внук Дмитрия Донского Василий Темный испытал и татарский плен после проигранной битвы, и предательство ближайших советников, и свержение с престола соперниками, и ослепление (при этом он и сам предавал, клятвопреступничал, отнимал владения, и тоже ослепил соперника)… Но в трудные минуты правителю «подставляли плечо» и сплоченное московское боярство, и Церковь. В результате слепой Василий вновь занял отцовский престол и передал его своему сыну Ивану.
(1425-1453) Феодальная война в Московии
При Иване III Великое княжество Московское окончательно подмяло под себя всю ту Русь, которая признавала себя данницей монгольских ханов. Использовать при этом ордынские силы нужды уже не было — при необходимости Москва могла собрать более чем стотысячное войско. Посылаемые великим князем рати раз за разом дотла разоряли земли самого строптивого русского города — Новгорода, до тех пор, пока новгородцы не капитулировали. Колокол, веками сзывавший горожан на вече, был выдан ими Ивану III, и повешен на кремлевскую колокольню («И вознесли его на колокольницу с прочими колоколы звонити»). Тысячи новгородцев были ограблены в пользу великого князя (их имущество поместилось на трехстах возах) и переселены в другие земли, а их места в Новгородчине заняли москвичи. Было отнято имущество и у иностранных купцов, торговавших в Новгороде, что надолго отбило у них охоту поддерживать с Московской Русью традиционные торговые отношения.
(1471) Шелонская битва и присоединение Новгорода к Московскому царству
Тем временем, последний более или менее влиятельный ордынский хан, Ахмат, собрав остатки сил своего расползающегося государства, решил в очередной раз привести к покорности свой северный улус и отучить Московию отделываться добровольными «подарками» вместо положенной дани. Иван — человек невеликой храбрости — послал навстречу татарам войско, но сам попытался отсидеться в столице. Среди москвичей, увидевших своего князя вдали от войска, поднялся сильный ропот («Ты, государь, княжишь над нами так, что пока тихо и спокойно, то обираешь нас понапрасну, а как придет беда, так ты в беде покидаешь 
нас»). Когда воеводы и даже собственный сын осмелились не выполнять его приказаний, Иван решился присоединиться к войску. Русские полки выстроились вдоль берега Угры, долгое время пресекая попытки татар переправиться, а тем временем Иван с Ахматом вели переговоры через послов. К смелости призывал великого князя в своем знаменитом послании на Угру архиепискои Вассиан («Не только за наше согрешение, но и за нашу трусость… попустил Бог на твоих прародителей и на всю землю Русскую окаянного Батыя»). На реке встал лед, но сражения так и не произошло — обе рати со своими нерешительными вождями начали одновременное отступление. Непобежденный Иван с торжеством вернулся в Москву — с зависимостью от татар было покончено.
Незадолго до «стояния на Угре» Иван III женился на племяннице последнего византийского императора Софье. После этого брака великий князь Московский решил, что он имеет право называть себя «царем» (титул «царь» выше великокняжеского и королевского и равен императорскому). Почувствовав себя наследником ромейских владык, Иван присвоил себе их герб (двуглавого орла) и ввел при московском дворе византийский обычай целования своей руки.
Искусство Московской Руси 14-15 веков
Киевская Русь и Московия. Древнерусское государство было западноевропейцам хорошо знакомо, но после монгольского нашествия Русь на два с половиной века как бы выпала из их поля зрения. Частью оно растворившись в Литве, а частью, слилась с обширной азиатской «Татарией». И вот, в конце 15 века на европейской политической карте появилось новое самостоятельное государство. Но оно было мало похоже на свою предшественницу — Киевскую Русь.
Домонгольская Русь была «коллективным» владением большого княжеского рода. Князья называли друг друга «братьями», хотя и признавали себя «старейшими» или «молодшими» (самая большая разница, которую допускали между собой князья выражалась в обращении «я отец — ты сын»). Стольные города, как правило, имели веча и активно участвовали в управлении. Местные бояре были полноправными хозяевами своих вотчин и холопов и вместе с дружиной оказывали большое влияние на все дела своего княжества. Каждая земля сохраняла свои особенности, местные традиции. Писаные законы и неписанные обычаи закрепляли за каждой категорией населения их права, нарушать которые было не принято (да и опасно).
В Московском государстве никаких «старших» и «младших братьев» быть не могло — все князья признавали себя «слугами» великого князя; их наследственные уделы переходили в его распоряжение, а взамен они получали новые вотчины за службу. Исчезло древнее право бояр самим выбирать, какому князю служить — любые попытки «отъезда» из Москвы начинают расцениваться как измена.
Единственное право, которое сохранялось у боярина — это право не подчиняться на царской службе людям менее родовитым, чем он сам. В специальных книгах велся строгий учет боярских родов «по старшинству», и каждый род внимательно следил за тем, чтобы ни один из его членов не нанес урона общей чести, приняв неподобающе низкое место на царской службе или за царским столом. Эти постоянные счеты местами — местничество — сильно затрудняли управление государством, но пресечь их московским самодержцам не удавалось до самого конца 17 века. Только в местнических спорах случалось открытое неповиновение бояр государевой воле: царь мог отобрать у спорщика все его вотчины, отправить самого его в далекую ссылку и даже казнить, но заставить принять «невместную» должность был не в состоянии.
Былое самоуправление старинных городов и княжеств вызывало в новой столице сильное раздражение. Единство Московского государства укреплялось по мере распространения московских порядков на все подвластные территории. В состав его вошли земли, сильно отличавшиеся по своим традициям, обычаям, приемам управления и пр., но, чем дальше, тем больше уходили в прошлое местные самобытности, «особости», заменяясь московским единообразием.
АЗИЯ
Монголы после похода в Европу продолжили свои завоевания в Азии. Они нанесли сокрушительный удар по восточной части исламского мира (Иран, Ирак, Сирия) и были остановлены только на границе Египта.
(1256-1260) Ближневосточный поход монголов
Повторный натиск в долине Хуанхэ сокрушил Южный Китай, захвачена была Корея. Дважды монгольский десант пытался высадиться в Японии, но каждый раз тайфуны отгоняли суда обратно на континент.
(1274 и 1281) Попытки монголов завоевать Японию
ВВеликий хан объявил себя Сыном Неба (китайским императором). Довольно скоро монгольские правители Поднебесной окитаились. В середине 14 века (за 12 лет до Куликовской битвы) всеобщее восстание смело монгольскую династию.
(1351-1368) Восстание «Красных повязок» в Китае и свержение монгольской императорской династии
Колоссальная монгольская империя распалась уже при внуках Чингиз-хана. Монголы в завоеванных странах оказались в ничтожном меньшинстве и спустя век растворились среди местного населения. В самой Монголии началась кровавая трехвековая распря между кочевыми родами, до предела истощившая силы страны, и, в конечном итоге, она стала легкой добычей вновь усилившегося Китая. Очевидец трагического финала этой междоусобицы, русский казак, написал в своем донесении: «А по той-де степи мунгальские жилища развоеваны… Люди бродят голодные меж камней и по степям и друг друга едят».
В междоусобице погиб последний хан орды, владевшей Средней Азией. Власть захватил глава одного из местных родов, ставший новым великим завоевателем — Тимур по прозвищу Тамерлан («Хромой»). Полководческий талант этого самаркандского эмира был сравним только с его неимоверной жестокостью. Армии Тамерлана огнем и мечом прошли по Индии, Ирану, Ираку, Сирии, Кавказу, причерноморским степям. Как обычно, империя очередного завоевателя полумира развалилась почти сразу же после его смерти.
В Китае 13-го века были сделаны три изобретения, которые со временем изменили картину мира — книгопечатание, компас и порох. Но в китайском обществе переворота они не произвели, — они сыграли свою роль позже и на другом конце Евразии (европейцы, до которых доходили лишь смутные слухи о делах в Поднебесной империи, аналогичные изобретения сделали сами). Затем — 80 лет монгольского правления, восстание, возведение на престол буддийского монаха, преемники которого правили страной следующие три века, — вплоть до нового, на этот раз маньчжурского, завоевания в 17 веке.
(1254—1322) Судьба. Чжао Мэнфу
14 век. Ши Найань «РЕЧНЫЕ ЗАВОДИ» Китайский классический роман
(1405—1433) Семь плаваний большого китайского флота
Монгольский набег на Ближний Восток «разбудил» жившие в Малой Азии тюркские племена. Их вождь Осман сумел собрать их под свое знамя, сформировать многочисленную армию и бросить ее на завоевание Византии (новых завоевателей стали называть турками-османами). Константинополь, город-крепость, казался неприступным, поэтому османы переправились на Балканский полуостров, заняли византийские провинции и покорили славянские государства — Болгарию и Сербию. Константинополь остался последним островком посреди новой — Османской — империи.
Византия оказалась в безвыходной ситуации, и император запросил западной помощи. Платой стало согласие на объединение восточных и римской церквей при главенстве римского папы при сохранении богослужебной обрядности православия.
На объединительный собор во Флоренцию выехала делегация патриархов всех православных церквей. В ее составе был и московский митрополит грек Исидор (он был только что назначен на этот пост константинопольским патриархом и еще не ездил на Русь). На соборе было принято решение об объединении церквей («Флорентийская уния»). Но реального и полномасштабного объединения так и не получилось — постановление Флорентийского собора отказался выполнять новый собор восточных церквей, а Исидора, приехавшего из Италии в Москву с решением об объединении с католиками, Василий Темный выслал обратно на родину.
Западная помощь не пришла. В 1453 году турки штурмом овладели Константинополем. Последний император погиб в бою. Империя навсегда исчезла с карты мира.
(1453) Взятие турками-османами Константинополя. Конец Ромейской империи (Византии)
В первой половине следующего, 16 века османы создали огромную и довольно стабильную империю, охватившую весь Передний Восток, восточные районы Средиземноморья, Балканы, поставили под свой контроль Крым. Вновь объединенный мусульманский Восток встал на пороге христианской Европы. Одно время даже казалось, что христианскому миру грозит новое глобальное нашествие, — османы вторглись в Венгрию, их войска осаждали Вену. Но сил у турок хватило только на покорение юго-восточных — православных — христианских государств. Началось четырехвековое напряженное противостояние исламского полумесяца католическому Западу и православной Руси-России.
ЕВРОПА
В Европе не было великих завоевателей, сравнимых с Чингизом или Тимуром, здесь никто не сумел создать столь же грандиозных империй, миновали ее и азиатские нашествия, разорявшие и безлюдившие Восток. Это вовсе не значит, что жизнь в Европе была спокойной и безмятежной. Войны — столкновения государств или внутренние распри — и здесь были явлением повсеместным и постоянным.
Но ни один король не был в состоянии собрать и бросить на соседей огромных армий, сравнимых по численности с армиями азиатских завоевателей. Военные действия велись здесь сравнительно немногочисленными рыцарскими отрядами. И опустошения, производимые их походами, не были столь катастрофическими, как при азиатских нашествиях. Рыцари предпочитали сражаться друг с другом в чистом поле и не любили «неблагородных» и гибельных штурмов крепостных укреплений — окруженные высокими стенами города в европейских войнах были по большей части избавлены от разрушений и разорений.
Столетняя война между Англией и Францией
Самой крупной и разорительной средневековой войной была Столетняя война в 14-15 веках. Английские короли имели наследственные права на французский престол и на этом основании считали возможным слить Англию и Францию в единое государство под своей короной. Пока они вели войну с французскими королями, их дела шли успешно и был момент, когда они были буквально в шаге от своей заветной цели (в проигранных битвах погиб весь цвет французского рыцарства). Но сделать этот последний шаг оказалось невозможным. В королевские распри впервые в европейской истории активно вмешался народ.
За десятилетия войны во Франции возникло и укрепилось сознание того, что все слои населения являются не просто подданными или вассалами короля, что объединяет их не только феодальная «пирамида» власти, но еще и то, что все они — французы. Символом Франции, народной героиней стала Жанна д`Арк — крестьянская девушка-воин, пробудившая в истерзанной стране гордый национальный дух.
Первый после Столетней войны король Людовик XI для «собирания» французских земель под своей властью избрал ту же стратегию и применял те же приемы, что и московские князья на Руси. Где деньгами, где насилием, где коварством (современники называли его «всемирным пауком») Людовик стал присоединять к своему личному владению (домену) земли своих вассалов. В конце его долгого правления территория королевского домена распространилась почти на всю страну. Именно с Людовика XI берут свое начало традиции сильной королевской власти во Франции. Сила королевской власти, однако, не подавила городские вольности, — города были важными союзниками королей в борьбе за подчинение крупных вассалов, и за помощь требовали от монархов сохранения своих свобод и даже добивались новых привилегий.
(1455-1487) Феодальная война в Англии («Война Алой и Белой Розы»)
Проиграв Столетнюю войну, рыцарская знать Англии возвратилась на родину — и страну захлестнула тридцатилетняя смута, известная в истории как “Война Алой и Белой розы”. В яростной борьбе за королевскую корону два могущественных клана буквально истребили друг друга, в междоусобице почти полностью погибла древняя английская аристократия.
К концу 15-го века Испания уже вошла в те границы, которые она занимает и по сию пору. Для этого понадобилось четыре столетия Реконкисты — отвоевания Пиренейского полуострова
у мусульман (мавров). Новая страна формировалась как прифронтовое государство. Организаторами многочисленных военных походов под знаменем веры были кастильские и арагонские короли, и поэтому в среде испанского рыцарства и знатных сеньоров (грандов) укрепились традиции повиновения своим сюзеренам-королям. Короли Испании в тогдашней Европе обладали наибольшей властью над своей страной.
Священная Римская империя, чем дальше, тем больше превращалась в фикцию. Германские князья окончательно стали самостоятельными и мало зависели от своего выборного сюзерена-императора. Но и они не были неограниченными хозяевами в своих княжествах, — традиционно влиятельными в Германии были избираемые всеми сословиями населения земельные собрания (ландтаги). Князья, которые добивались пышного императорского титула, использовали его в основном для приращения собственных доменов. У империи не было ни общей казны, ни общеимперской армии.
Большинство германских городов добились почти полной самостоятельности и развернули бурную хозяйственную и политическую деятельность. В середине 14 века 80 имперских городов (имперские города признавали над собой только власть императора, но не местных властителей) заключили союз и превратились как бы в «государство в государстве». Этот союз — Ганза — вел обширную торговлю и войны, определял цены на всех североевропейских рынках, защищал своих членов от произвола властей, охранял торговые пути от пиратов.
Италия вышла из-под влияния Империи, после чего здесь не осталось даже тени государственного единства. Она была самой «городской» из всех западноевропейских стран, североитальянские города были самыми богатыми и культурными в Европе. Местные сеньоры-аристократы были слишком слабы, чтобы противостоять многочисленным городским ополчениям, так что, борьбы между феодалами-землевладельцами и городскими коммунами в Италии не получилось — итальянская знать перебралась в города и связала свои интересы с интересами городов-республик.
(1492 — 1503) Папство Родриго Борджиа (Александра VI) — «несчастье для Церкви»
Авторитет и влияние римских пап к 15 веку в католической Европе заметно снизились. Во многом это было связано с тем, что для государств становились ненужными те вассальные «пирамиды», с которых начиналась новая европейская государственность и которые скреплялись личными клятвами именем Христовым. Постепенно короли налаживали собственный чиновничий аппарат управления, заводили наемные войска и уже могли заставить своих подданных повиноваться более «земными» средствами.
Нарастали и изменения в духовной жизни людей западнохристианского мира.
Католическая церковь сохраняла роль духовного руководителя общества во многом благодаря утверждению своей роли посредницы между Богом и человеком, соединительницы человека с Творцом, — считалось, что человек, стоящий вне Церкви, самостоятельно спасти свою душу не в состоянии. На заре Средневековья Церковь вводила людей в христианство, приучала их неукоснительно исполнять церковную обрядность. Одновременно богословы напряженно искали пути к постижению замысла Творца по отношению к человеку и миру. Католические и «еретические» проповедники страстно боролись за души людей, донося до них истины Откровения. Все это дало свои плоды: через полтора тысячелетия после рождества Христова Его заветы начали все глубже проникать в массовое сознание.
Приходило понимание того, что вера, Спасение не может быть коллективным, а есть интимное дело каждого отдельного человека; что никакие посредники не могут помочь человеку соединиться душой с Творцом; что церковные обряды, — это не главное, а важно глубокое внутреннее единение с Христом одинокой человеческой души.
С середины 14-го века люди начинают пристально вглядываться в самих себя. Но видели они там разное.
Одни ужаснулись своему несовершенству, греховности, несоответствию состояния своих душ христианскому идеалу. По всей Европе широко распространяется движение «нового благочестия». Организуются общины, где люди самого разного общественного положения объединяли свои имущества, трудились сообща, занимались делами милосердия, благотворительности. Они еще были «добрыми католиками» и выполняли все предписанные церковью обряды, но путь к Спасению уже видели не в этом, а в искренней, самоуглубленной молитве и в добрых мирских делах.
Других (их называли гуманистами — «изучающими человеческое») поразило не замечаемое прежде богатство и яркость человеческой личности. Они «открыли» человека, как путешественник открывает, исследует и описывает новый, огромный, неизведанный континент — и пришли к самым оптимистическим выводам.
«Какое чудо природы человек. Как благородно рассуждает! С какими безграничными способностями! Как точен и поразителен по складу и движеньям! Поступками как близок к ангелам! Почти равен Богу — разумением! Краса Вселенной! Венец всего живущего!» (Шекспир «Гамлет». 16 век)
Гуманисты продолжали считать себя правоверными католиками, но их интересовали не небеса, а путь и возможности человека на земле; заботило их не вечное блаженство души человеческой, а волновала земная слава. Их идеалом стал свободный, не стесненный прошлыми запретами человек-герой, перед которым открыт весь мир, который своими талантами и мужеством может добиться всего, чего он хочет.
В средневековой культуре места такому человеку не было, поэтому гуманисты обратились к прошлому — к Античности с ее культом человека, совершенного телом и земной доблестью. Гуманисты увлеклись мечтой возродить этот античный идеал. С их легкой руки все древнегреческое и древнеримское (дохристианское) стало пользоваться огромной популярностью. Конец 14 — начало 15 века тогда же назвали «эпохой Возрождения» (Ренессансом). Римские первосвященники и князья церкви не только не противодействовали этим настроениям, но всерьез увлеклись ими и сами.
Гуманисты верили в человека, в его изначально добродетельную, богоподобную «природу». Они не видели опасности в его безграничной свободе, их раздражали моральные, религиозные «предрассудки», которые эту свободу сковывали. Борьба с такими «предрассудками» была весьма успешной. Во многом поэтому в десятилетия Возрождения сумели в полной мере реализоваться выдающиеся таланты художников, скульпторов, архитекторов, поэтов.
Западноевропейское искусство 15-го — начала 16 века (эпоха Возрождения)
Но людей творческого художественного труда было немного — десятки, сотни… Когда же внутренние, моральные запреты исчезли у тысяч, десятков тысяч людей, когда главной жизненной ценностью был объявлен успех, земная слава, наслаждения, настало время безудержного разгула страстей, «войны всех против всех», в которой все средства были хороши — лишь бы они приводили к личному успеху. «Эпоха Возрождения» длилась менее века, — и это были десятилетия самой разнузданной, циничной, часто извращенной жестокости в европейской истории.
Наивысшего накала эта всеобщая междоусобица достигала в Италии. Здесь дорвавшиеся до власти «ренессансные» правители сами уничтожили для всех остальных ту свободу, которая позволила им — самым жестоким, коварным, развратным — достигнуть славы, власти и богатства.
Читать дальше: