Русский философ (1856-1918), которого, казалось, забыли на десятилетия, вдруг, начиная с 60-х годов, стал необыкновенно популярным, читаемым
«Пропл
ывая через Казанскую губернию, мы были зрителями странной картины, которая не сейчас объяснилась. Перед носом парохода пересекла путь лодка. «Утонут! Утонут» – говорили пассажиры в страхе, видя, как несколько мужиков, очевидно пьяных, что-то неистово крича, ломались, вертелись в лодке, а один из них, перегнувшись через борт, окунулся головой в воду. Но поднялся и махал руками и что-то кричал, потрясая кулаком вслед проплывавшего парохода и неистово показывал, очевидно пассажирам парохода, на воду. Точно он толкал кого-то мысленно в воду. Каково же было наше удивление, когда минут через десять на пароходе заговорили, что это не пьяные, а голодные мужики из голодающих мест Казанской губернии и кричали они проклятия прошедшему пароходу и желали ему утонуть или сгореть и чтобы все пассажиры «в воду»!.. «В воду вас», «утонуть вам», «сгореть вам и утонуть», «и с проклятыми детишками вашими, проклятые» – будто бы слышали с борта и с кормы пассажиры нижней палубы (III и IV классы). Но сейчас это передалось к нам, наверх (II и I классы). Никогда до этого я не видел «голодающих мест», голодного человека. Не оттого, что ему не было времени или случая поесть днем и он поест и даже наестся вдвое вечером, а голодного оттого, что ему нечего есть, нет пищи, у него и вокруг нехватка, как у волка в лесу, у буйвола в пустыне!! Представить себе это в Казанской губернии, в образованной и цивилизованной России, с ее гимназиями, университетами, православием и миллиардным бюджетом?! Просто не умею вообразить! Хоть и видел на лодке, но не верю, что видел. Мираж, наваждение, чертовщина!
Гимназия, ученички в мундирах; почта цивилизованного государства, спокойно принимающая корреспонденцию: «У вас заказное письмо? Две марки». – «Простое? Одна марка». – «У меня простое, потому что это записочка к любовнику». – «Это заказное, потому что это отношение к исправнику». И около этого… человек, которому нечего есть, и он не ел сегодня, не будет есть завтра и вообще не будет есть!!! Бррр… Не понимаю и не верю. Читал в газетах – и не верю, видал – и все-таки не верю!!!
Как же может быть то, чего не может быть?»
Российская империя входит в 20 век
«Голод. Холод. Стужа. Куда же тут республики устраивать? Родится картофель да морковка. Нет, я за самодержавие. Из теплого дворца управлять «окраинами» можно. А на морозе и со своей избой не управишься.
А республики затевают только люди «в своем тепле» (декабристы, Герцен, Огарев)»
Российская империя входит в 20 век
«На готовеньком».
– Так можно определить наше общество и «общественность», – печать, литературу, – клубы, митинги. И все шумные протесты против «негодного правительства».
«Негодно»-то оно, пожалуй, и «негодно»: но было, однако, годно заготовлять нам и завтраки, и хлеб, и шампанское, и чистые салфетки, и комнату для обсуждения «его недостатков». И стоит теперь у двери и сторожит, чтобы кто не вошел и не помешал нам «обсуждать его недостатки».
И вот я думаю, что оно действительно «негодно»: но мне как-то совестно это выговаривать вслух…
Если бы его «негодного» не было, какой-нибудь ницшеанец при выходе из комнаты «обсуждения» заехал бы мне в рыло «по новой морали» пролетария, ссылаясь на дозволение Маркса, снял бы с меня шубу, жена, со ссылками на «свободу чувств», уложила бы на одну кровать со мною – любовника; и подростки-гимназисты, говоря, что «завтра все равно – все сгорит», зажгли бы сегодня мой дом, мою старую библиотеку; и, наконец, плату за мои статьи начал бы получать какой-нибудь «десятский», «сотский» или «тысяцкий», ссылаясь, что 1) никакого особенного таланта у меня нет, а 2) если бы даже и был талант, то он мне дан «средою», и, следовательно, деньги за мою работу принадлежат не мне, а «среде», которая взамен мне выдает «талоны» на получение общественных «завтраков», «обедов» и «чаев», довольно невкусных или, по крайней мере, «не по моему вкусу».
От всех сих новых и ожидаемых благословенностей пока охраняет меня «старое негодное правительство»: и я никак не имею духа ткнуть его в морду сапогом – или дать ему по уху»
Российская империя входит в 20 век
«…Разговор перешел в подробности, в рассказы… Но вот между ними один, который собственно и отвечает на тему моего разговора с негодующими русскими патриотками:
– К маме часто привозит хлеб хлебник из выборгской булочной. Хороший характер, приветливый нрав, – и летом, сидя на балконе на даче, мы разговорились с ним о его житье-бытье. Он ужасно томится недоумением. Попал в Выборг он случайно, живет на месте лет восемь: между тем у него в России, где-то во внутренней губернии, Орловской или Калужской, своя семья, дом и поле. Он крестьянин и по вашим законам не может продать земли и дома… В своем дому и на своей земле и живут его жена и дети, к которым его ужасно тянет. Он говорит: «Ин мне к ним идти, ин к себе их вызвать, – да с семьей не знаю, проживу ли здесь». Естественнее для семьи, земли и дома бросить булочную, где он наемный человек, – и в этом смысле ему и говорили покупатели булок. – «Не могу я бросить своего хозяина в Выборге. Куда я вернусь на родину? Земли мало, работать не на чем, придется идти в город на работу же, а какая работа в России? Здесь я Бога узнал, совесть и закон. Человеком себя почувствовал. У одного хозяина все восемь лет. Сам он человек не капитальный, хотя средства есть. Когда я поступил на службу, к нему, – в первую же субботу он приходит и говорит: «В баню пойдешь? Перемена белья есть? – «Пошел бы, да белья запасного нет, – разве что попариться».
Пошел он к хозяйке, и принесла мне хозяйка пару чистого белья, – не переодеть, а вовсе.
А хозяин сказал: «Вы работаете хлеб, и работу эту нужно делать в совершенной чистоте. От этого я напоминаю о бане». И не со мной одним так. … И у каждого работника при заведении своя отдельная комната, – когда у нас, в России, все булочники спят на тех ларях, на которых валяют тесто. Хозяин никого не теснит, всех оберегает, все равно сжились с ним как в одну семью, и не отделяем своего от его. А перед праздником он войдет к каждому рабочему в его комнату и поздравит его с наступающим праздником. Так вот как. Этого я в России не найду; а вот тянет меня увидеть детей и жену, но уж не знаю, ин их сюда переселить. А только на старое место вернуться мне противно и страшно…
– Вы возмущаетесь возмущением России, а оно слишком основательно, и вытекает из тоски по культуре и идеалу… Этот рассказ выборгского булочника не тенденциозен. Но кого он обнимает? Весь народ. Так трудятся, по-свински и в свинстве по всей России. …Падает Россия, в огромных частях своих падает, от безидеальности существования… Что вы мне говорите о Минине и Пожарском, о красивых легендах… Этот рассказ булочника для меня гораздо важнее всяких мифов и поэтических грез, ибо последние убаюкивают меня среди мертвечины, а первый воскрешает из мертвых.
Я работать хочу… Вся Россия и рванулась к работе, к гигантскому новому созиданию, к перевороту всех условий существования, и прежде всего – условий труда. Но это – только во-первых. Обратите внимание в рассказе булочника на привет, на ласку. Хозяин войдет накануне праздника и поздравит своих рабочих с днем, радостным для него и для них «Sontag» [«Воскресенье»]… И не хочет русский, взглянув на это их чухонское житьё, возвращаться в Калугу… Тут уже нет в этом поздравлении хозяина ничего утилитарного, никакой чистоплотности около испеченного хлеба: это быт и нравы добрых, облагороженных людей. Может ли этому выучить школа? Увы, никогда!.. Где взять этого благородства, этой деликатности, этой тишины, – и простой доброты без… экстазов? Это их честное, доброе, рабочее протестантство…»
Российская империя входит в 20 век
«…До сих пор русский человек имел только видимые, кажущиеся права, и никаких действительных прав. Все в судьбе его и положении его зависело от всемогущего и притом темного, негласного «усмотрения». Кто-то с кем-то шушукался, шептался: и от этого зависело все. … Была «история русского терпения», а не история России, как нравственного лица. …
Сколько было маленьких деспотов… над бедным, рабским населением России… Вот где было настоящее ограничение государева лица, государевой воли, государевой власти. И только, прикрывая, маскируя это уже свершившееся, фактическое ограничение самодержавного государя, «мертвые души» нашей истории кричали: «Не созывай, царь, народа к себе, он тебя ограничит». Бессовестные. Все отняли у царя (кроме подписи бумаг), все отняли у народа, кроме платежа податей, – и прикинулись благодетелями народа и слугами царя.
Ну, Бог с ними. Бог им простит вину их. Теперь они уже безвредны, по крайней мере не всесильны. Русский народ наконец получит себе историю, как выражение именно его нравственной личности, его совести, души, разума. … Боже! Русская совесть перейдет в русские законы, – неужели этому не радоваться?! И услышат в народе русскую душу и скажут: «Вот какова она, а мы думали, что у русских вовсе нет души, а только терпение, молитва и водка»
Революция и реформы в России. 1905–1914 годы
«И у нас, когда в давние времена заикались о возможном парламентаризме, с грустью говорили: «Да, но подкупы!» И энтузиазм слабел. И вдруг, когда поднялась эта волна выборов в России,.. среди пачек телеграмм, известий, описаний, наблюдений, «инцидентов» и «курьезов» ни разу и ниоткуда, ни о ком не замешалось словечка: «кажется, был подкуплен»…
Ни о ком! Ниоткуда!
… Подавали голос и страшно нуждающиеся: но подавали «бумажку с именами», крестясь. Спрашивали некоторые наивные: «Кого записать», перед урнами. И спрошенные главы партий или их видные члены, сидевшие около урн, отвечали: «Не знаем. Кого хотите». …
Вот это-то и важно, что сложилось безмолвно во всех нравственное убеждение, предшествовавшее самим выборам, что «выборы – дело святое»…
Как не сказать: «Христос воскресе!» Как не почувствовать: «воистину воскресе!» Мы обложились со всех сторон Панамами; Панама – в артиллерии, Панама – во флоте, Панама – в Маньчжурии, Панама – в Петербурге. Все обворовано, разорено. Вдруг разоренный народ двинулся к урнам, чтобы выбрать первых своих представителей. И никто ничего не взял, до такой степени, что об этом нет и подозрения, этого не несется даже как клеветы! Просто – все знают, что никто и ничего не взял.
Чудо»
Революция и реформы в России. 1905–1914 годы
«Спрашивают, что же теперь делать?
Как, – что? Летом – собирать ягоды и варить из них варенье. А зимой – пить с этим вареньем чай»
Революция и реформы в России. 1905–1914 годы
«Революции происходят не тогда, когда народу тяжело. Тогда он молится. А когда он переходит «в облегчение»… В «облегчении» он преобразуется из человека в свинью, и тогда «бьет посуду», «гадит хлев», «зажигает дом». Это революция»
Революция и реформы в России. 1905–1914 годы
«…Бежать бы как зарезанная корова, схватившись за голову, за волосы, и реветь, реветь, о себе реветь, а конечно не о том, что «правительство плохо»…»
Революция и реформы в России. 1905–1914 годы
«Как раковая опухоль растет и все прорывает собою, все разрушает, – и сосет силы организма, и нет силы ее остановить: так социализм. Это изнурительная мечта, – неосуществимая, безнадежная, но которая вбирает все живые силы в себя, у молодежи, у гимназиста, у гимназистки. Она завораживает самое идеальное в их составе: и тащит несчастных на виселицу – в то время как они убеждены, что она им принесла счастье.
И в одном поколении, и в другом, в третьем. Сколько она уже утащила на виселицу, и все ее любят. «Мечта общего счастья посреди общего несчастья». Да: но именно мечта о счастье, а не работа для счастья. И она даже противоположна медленной, инженерной работе над счастьем»
«Научный социализм» Маркса и его последователи в Европе и в России
«Что такое совершилось для падения Царства? Буквально, – оно пало в будень. Шла какая-то «середа», ничем не отличаясь от других… Буквально, Бог плюнул и задул свечку. Не хватало провизии и около лавочек образовались хвосты. Да, была оппозиция. Да, царь скапризничал. Но когда же на Руси «хватало» чего-нибудь..? когда же у нас не было оппозиции? и когда царь не капризничал? О, тоскливая пятница или понедельник, вторник…
Да, уж если что «скучное дело», то это – «падение Руси».
Задуло свечку. Да это и не Бог, а… шла пьяная баба, спотыкнулась и растянулась. Глупо. Мерзко»
1917 год. Крах демократической революции
«С лязгом, скрипом, визгом опускается над Русскою Историею железный занавес.
– Представление окончилось.
Публика встала.
– Пора одевать шубы и возвращаться домой.
Оглянулись.
Но ни шуб, ни домов не осталось»
1917 год. Крах демократической революции
«Наступило (я думаю, для всей Европы) великое «дарвиновское испытание». Для всех вещей, статуй, идолов, классов, положений, для всякого счастья и высоты наступила длительная минута «борьбы за существование», где они должны «отстоять себя», показав свою «правду» и «жизненность» и «благодетельность», – не на словах, не риторическую, а деловую. Пришла смерть для всего «ненужного». – «Ну, кто выживет? Кто подлинно нужен?» Вопрос слишком страшный для слишком многого. Недаром у многих и многих поджилки трясутся…» (1906 год)
«Да здравствует мировая социалистическая революция!» 1917–1920 годы
«На пр
отяжении 400 лет внешняя политика Англии состояла в том, чтобы противостоять сильнейшей, самой агрессивной, самой влиятельной державе на континенте… Если подойти к вопросу с точки зрения истории, то эту четырехсотлетнюю неизменность цели на фоне бесконечной смены имен и событий, обстоятельств и условий следует отнести к самым примечательным явлениям, которые когда-либо имели место в жизни какой-либо расы, страны, государства или народа. Более того, во всех случаях Англия шла самым трудным путем. Столкнувшись с Филиппом II испанским, с Людовиком XIV.., с Наполеоном, а затем с Вильгельмом II германским, ей было бы легко и, безусловно, весьма соблазнительно присоединиться к сильнейшему и разделить с ним плоды его завоеваний. Однако мы всегда выбирали более трудный путь, объединялись с менее сильными державами, создавали из них коалицию и таким образом наносили поражение и срывали планы континентального военного тирана, кем бы он ни был, во главе какой бы страны ни стоял. Так мы сохранили свободу Европы, защитили развитие ее живого, многообразного общества…
Заметьте, что политика Англии совершенно не считается с тем, какая именно страна стремится к господству в Европе… Это закон государственной политики, которую мы проводим, а не просто целесообразность, диктуемая случайными обстоятельствами, симпатиями или антипатиями или же какими-то другими чувствами»
«Россия наверняка возродится и, может быть, очень скоро – как великая объединенная империя, намеренная возвратить все, что у нее было отобрано [после чего вместе с Германией и Японией] будет представлять такую же угрозу для Англии, Франции и Соединенных Штатов, как до настоящей войны» [1919 год]
Союз диктаторов и Новый порядок в Европе. 1939-1940 годы
«Давно миновали времена… когда аристократические государственные деятели и дипломаты – как победители, так и побежденные – собирались для вежливых и учтивых споров и, не ведая трескотни и разноголосицы демократии, могли перекраивать политические системы на основе принципов, разделявшихся всеми ими. Ныне руководителей обступали народы, десятки миллионов людей, доведенных до исступления страданиями и увлеченных различными доктринами, рассчитанными на массы. Они требовали, чтобы возмездие было осуществлено в полной мере. И горе руководителям, вознесенным ныне своим триумфом на головокружительные вершины, если за столом конференции они откажутся от того, что было завоевано солдатами на сотнях кровавых полей сражений!»;
«Колокольни собора Парижской богоматери пять раз на протяжении ста лет – в 1814, 1815, 1870, 1914, 1918 годах – видели пламя, вырывавшееся из жерл прусских пушек, и слышали грохот их канонады. … От Вердена до Тулона не было такого дома, такой семьи, где бы не оплакивали своих погибших или не имели своих калек. Французам, которые сражались и страдали в 1870 году, – а таких в высших сферах было много, – казалось почти чудом, что Франция вышла победительницей из несравненно более страшной борьбы, которая только что закончилась. Всю свою жизнь они пребывали в страхе перед Германской империей. … В Англии и Америке могли смеяться над «бронированным кулаком» кайзера и его речами о «сверкающем оружии», но в сердцах французов они звучали зловещим предвестником ужасных реальных событий. В страхе перед германским оружием они прожили почти пятьдесят лет. И вот ценой своей крови они сбросили с себя давно давившую их тяжесть. Наконец-то обретен мир и безопасность. В едином страстном порыве французский народ воскликнул: «Никогда больше!»
Однако будущее внушало мрачные предчувствия. Население Франции составляло менее двух третей населения Германии. При этом численность французского населения оставалась постоянной, в то время как германское население росло. Через десять лет, а может быть и раньше, Германия должна была располагать вдвое большим, чем Франция, ежегодным контингентом молодежи призывного возраста. Германия почти в одиночку воевала чуть ли не с целым миром и едва не победила. Люди, осведомленные больше других, отлично знали, что исход великой войны не раз был под вопросом и лишь разного рода случайности перевесили роковую чашу весов. Какие имелись шансы на то, что в будущем на полях Франции или на Востоке снова появятся миллионные армии великих союзников? Разорение и потрясение, пережитые Россией, сделали ее совершенно непохожей на прежнюю. Италия могла оказаться на стороне противника. Великобритания и Соединенные Штаты были отделены от Европы морями и океанами. Франция, истощенная, с поредевшим населением, но чувствовавшая себя бесспорной госпожой момента, вглядывалась в будущее со смешанным чувством благодарного удивления и гнетущего страха. Где же была та безопасность, без которой все, что было завоевано, теряло свою ценность и сама жизнь даже в разгар победных торжеств становилась едва выносимой? Жизненной необходимостью была безопасность – безопасность любой ценой, любыми средствами, как бы ни были они суровы или даже жестоки»
«Победители навязали немцам все то, что было идеалом, к которому издавна стремились либеральные страны Запада. … В Веймаре была провозглашена демократическая конституция, соответствовавшая всем новейшим достижениям в этой области. После изгнания императоров избраны были ничтожества. … Предубеждение американцев против монархии… ясно показало поверженной империи, что в качестве республики она может рассчитывать на лучшее обращение со стороны союзников, нежели в качестве монархии. Если бы мы придерживались мудрой политики, мы увенчали бы и укрепили Веймарскую республику конституционным монархом в лице малолетнего внука кайзера, поставив над ним регентский совет. … Веймарская республика при всех ее достоинствах и совершенствах рассматривалась как нечто навязанное врагом»;
«Преступления побежденных находят свое объяснение, но, конечно, отнюдь не оправдание, в безрассудстве победителей. …Они жили сегодняшним днем, без уверенности в будущем и от одних выборов до других, пока… не прозвучал страшный сигнал, оповестивший о второй мировой войне…»
«Говорят об окружении Германии, но это окружение не Германии, а потенциального агрессора. Если агрессором будем мы, то пусть это окружение будет направлено против нас. Если агрессором будет Франция, то она будет окружена таким же образом. Первое, что нам нужно, – это пакты о взаимной помощи»
Европа на пороге новой войны. 1933-1939 годы
«Расчленение Чехословакии под англо-французским нажимом означает полное отступление европейской демократии перед угрозой применения силы со стороны фашистской Германии. Эта капитуляция носит характер катастрофы; она отнюдь не содействует укреплению мира и обеспечению безопасности Великобритании и Франции. Наоборот, она неизбежно приведет обе эти страны к такому состоянию, когда они в конце концов лишены будут всякой возможности сопротивляться. Мы должны ожидать, что в ближайшее время все страны Центральной и Восточной Европы придут к соглашению с торжествующей фашистской властью. Сметен ряд союзов в Центральной Европе, на которые Франция опиралась для обеспечения своей безопасности»
Европа на пороге новой войны. 1933-1939 годы
«Мы без войны потерпели поражение, последствия которого будем испытывать очень долго. Мы пережили ужасный этап нашей истории, когда было нарушено равновесие Европы… Для меня невыносимо сознание, что наша страна входит в орбиту нацистской Германии, подпадает под ее власть и влияние и что наше существование отныне станет зависеть от ее доброй воли или прихоти…
…Страшная чаша весов склонилась в пользу Гитлера»
Европа на пороге новой войны. 1933-1939 годы
«…Флот являлся «надежным щитом» Англии… Теперь мы не можем этого сказать. Это проклятое дьявольское изобретение и усовершенствование методов войны с воздуха коренным образом изменили наше положение. Мы уже не та страна, какой мы были всего 20 лет назад»;
«Ни одна страна не является столь уязвимой, как наша, и ни одна не сулит грабителю большей наживы… Мы с нашей огромной столицей – этой величайшей мишенью в мире, напоминающей как бы огромную жирную дорогую корову, привязанную для приманки хищников, – находимся в таком положении, в каком мы никогда не были в прошлом…»
Европа на пороге новой войны. 1933-1939 годы
«В Англии нет почвы для антисемитизма потому, что англичане никогда не считали себя глупее евреев»
Национал-социалистический переворот в Германии
«Я не могу предложить ничего, кроме крови, тяжкого труда, слез и пота… Перед нами долгие, очень долгие месяцы борьбы и страданий.
Вы спрашиваете, какова наша политика? Я отвечу: вести войну на море, на суше и в воздухе, со всей нашей мощью и со всей той силой, которую Бог может даровать нам; вести войну против чудовищной тирании, равной которой никогда не было в мрачном и скорбном перечне человеческих страданий.
Такова наша политика. Вы спрашиваете, какова наша цель? Я могу ответить одним словом: победа – победа любой ценой, победа несмотря на все ужасы; победа, независимо от того, насколько долог и тернист может оказаться к ней путь: без победы мы не выживем»
Союз диктаторов и Новый порядок в Европе. 1939-1940 годы
«Мы пойдем до конца, мы будем сражаться во Франции, мы будем сражаться на морях и океанах, мы будем сражаться с возрастающей уверенностью и растущей силой в воздухе, мы будем оборонять наш остров, чего бы это ни стоило, мы будем сражаться на побережье, мы будем сражаться в пунктах высадки, мы будем сражаться на полях и на улицах, мы будем сражаться в горах. Мы не сдадимся никогда. И если даже – чему я ни на минуту не поверю – наш остров или его значительная часть будут захвачены и люди будут умирать с голоду, наша заморская империя, вооруженная и охраняемая английским флотом, будет продолжать борьбу»
Союз диктаторов и Новый порядок в Европе. 1939-1940 годы
«Со дня на день начнется битва за Англию. От исхода этого сражения зависит судьба христианской цивилизации. От этого зависит наша собственная британская жизнь, и длительная непрерывность наших учреждений и нашей Империи. Скоро на нас обрушатся вся ярость и мощь врага. Гитлер знает, что или ему надо сломить нас на нашем острове, или он проиграет войну. Если мы выстоим в борьбе с ним, вся Европа может стать свободной, и жизнь всего мира двинется вперед на широкие, залитые солнцем высоты. Но если мы потерпим поражение, весь мир, включая Соединенные Штаты, включая все, что мы знаем и любим, погрузится в бездну нового Темного века, который лучи извращенной науки сделают более губительным и, возможно, более длительным. Поэтому соберемся с духом для выполнения нашего долга и будем держаться так, что если Британская империя и Британское Содружество просуществуют тысячу лет, то и тогда, через тысячу лет, люди скажут: «Это был их звездный час»
Союз диктаторов и Новый порядок в Европе. 1939-1940 годы
«Нацистскому режиму присущи худшие черты коммунизма… За последние 25 лет никто не был более последовательным противником коммунизма, чем я. Я не возьму обратно ни одного слова, которое я сказал о нем. Но все это бледнеет перед развертывающимся сейчас зрелищем. Прошлое с его преступлениями, безумствами и трагедиями исчезает… Это не классовая война, а война, в которую втянуты вся Британская империя и Содружество наций без различия расы, вероисповедания или партии… Если Гитлер воображает, будто его нападение на Советскую Россию вызовет малейшее расхождение в целях или ослабление усилий великих демократий, которые решили уничтожить его, то он глубоко заблуждается.
…Вторжение Гитлера в Россию – это лишь прелюдия к попытке вторжения на Британские острова… поэтому опасность, угрожающая России, – это опасность, грозящая нам и Соединенным Штатам, точно так же как дело каждого русского, сражающегося за свой очаг и дом, – это дело свободных людей и свободных народов во всех уголках земного шара»
Глобальная агрессия фашистского блока. 1941–1942 годы
«У меня лишь одна цель – уничтожение Гитлера, и это сильно упрощает мою жизнь. Если бы Гитлер вторгся в ад, я в Палате общин по меньшей мере благожелательно отозвался бы о сатане»
Глобальная агрессия фашистского блока. 1941–1942 годы
«До того момента, пока Россия не подверглась нападению Германии, ее правительство, по-видимому, ни о ком не заботилось, кроме как о себе… До сих пор советские руководители с каменным спокойствием наблюдали крушение фронта во Франции в 1940 году и наши безуспешные попытки создать в 1941 году фронт на Балканах. Они оказывали нацистской Германии значительную экономическую, а также и другую, менее существенную помощь. Теперь, когда они были обмануты и застигнуты врасплох, они сами оказались под пламенеющим немецким мечом.
Их первым порывом было – затем это стало их постоянной политикой – потребовать всевозможной помощи от Великобритании и ее империи, той самой империи, планы возможного раздела которой между Сталиным и Гитлером в течение последних восьми месяцев отвлекали внимание советских руководителей от сосредоточения немецких сил на Востоке. Не колеблясь, они стали в настоятельных и резких выражениях требовать от измученной и сражающейся Англии отправки им военных материалов, которых так не хватало ее собственной армии. Они настаивали, чтобы Соединенные Штаты переадресовали им максимальное количество различных материалов, на которые рассчитывали мы, и, более того, уже летом 1941 года они требовали высадки англичан в Европе, любой ценой и невзирая на риск, с целью создания второго фронта.
Мы не позволяли этим довольно печальным и постыдным фактам влиять на наш образ мыслей и старались видеть только героические жертвы русского народа, которые ему приходилось нести в результате бедствий, навлеченных на него его правительством, и его самоотверженную борьбу за родную землю. Это, пока война продолжалась, компенсировало все»
Победа антигитлеровской коалиции. 1943-1945 годы
«…Еще до того, как кончилась война, и в то время, когда немцы сдавались сотнями тысяч, а наши улицы были заполнены ликующими толпами, я направил Монтгомери [командующему английскими войсками в Европе] телеграмму, предписывая тщательно собирать и складывать германское оружие, чтобы его легко было снова раздать германским солдатам, с которыми нам пришлось бы сотрудничать, если бы советское наступление продолжалось»
Победа антигитлеровской коалиции. 1943-1945 годы
«В любой стране ни один человек не спит хуже от того, что эти сведения, метод и сырье для создания этой бомбы в настоящее время в основном находятся в американских руках. Я не думаю, чтобы мы все могли бы так спокойно спать, если бы положение изменилось и какое-либо коммунистическое или неофашистское государство монополизировало в настоящее время эти ужасные сведения. Один страх перед ними мог быть легко использован для навязывания тоталитарных систем в свободном демократическом мире с последствиями, приводящими в ужас человеческое воображение. Бог пожелал, чтобы этого не случилось, и у нас, по крайней мере, есть передышка перед тем, как эта опасность станет перед нами. …
…Я подхожу к кульминационному пункту того, что я приехал сюда высказать. Никакое надежное предотвращение войны… не будет достигнуто без того, что я назвал братской ассоциацией народов, говорящих на английском языке. Это означает особые отношения между Британским содружеством и империей, с одной стороны, и Соединенными Штатами – с другой. Сейчас не время говорить общие фразы. Я осмелюсь быть точным. Братская ассоциация требует не только растущей дружбы и взаимопонимания между нашими обширными и родственными системами общества, но и сохранение близких отношений между нашими военными советниками, проведения совместного изучения возможных опасностей, однотипности оружия и учебных пособий, а также обмен офицерами и слушателями в колледжах. Это должно сопровождаться сохранением нынешних условий… совместного использования всех военно-морских и авиационных баз, принадлежащих обеим странам, во всем мире. …
Тень пала на те поля, которые еще совсем недавно были освещены победой союзников. Никто не знает, что Советская Россия и ее коммунистическая международная организация намереваются сделать в ближайшем будущем или каковы границы, если таковые существуют, их экспансионистских тенденций и стремлением к прозелитизму. Я глубоко восхищаюсь и чту доблестный русский народ и моего товарища военного времени маршала Сталина. Англия и эта страна, несомненно, тоже относятся сочувственно и благожелательно ко всем народам России, и они полны решимости, несмотря на многочисленные разногласия и неудачи, установить прочную дружбу. Мы понимаем, что русские должны чувствовать себя в безопасности на своих западных границах от какого-либо возобновления германской агрессии. Мы приветствуем занятие Россией полагающегося ей места среди руководящих наций мира. … Однако моя обязанность заключается в том, чтобы представить вам некоторые факты о нынешнем положении в Европе.
От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике железная завеса спустилась на континент. За этой линией хранятся все сокровища древних государств Центральной и Восточной Европы. Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест, София – все эти знаменитые города и население в их районах находятся в советской сфере и все подчиняются в той или иной форме не только советскому влиянию, но и в значительной степени увеличивающемуся контролю Москвы. Только Афины с их бессмертной славой свободны решать свое будущее на выборах под наблюдением англичан, американцев и французов. Польское правительство, находящееся под господством русских, поощрялось к огромным и несправедливым посягательствам на Германию. Имеет место массовое изгнание миллионов немцев в масштабах, которые мы, к сожалению, не могли вообразить.
Коммунистические партии, которые были очень незначительны во всех этих восточных государствах Европы, достигли исключительной силы, намного превосходящей их численность, и стремятся повсюду установить тоталитарный контроль. Полицейские правительства превалируют почти во всех этих странах, и до настоящего времени, за исключением Чехословакии, в них не существует никакой подлинной демократии. Турция и Персия глубоко встревожены и обеспокоены претензиями, предъявляемыми им, и давлением, которое осуществляется московским правительством.
Русские в Берлине пытаются создать квазикоммунистическую партию в своей оккупационной зоне в Германии посредством предоставления специальных привилегий левому крылу германских лидеров… Какие бы выводы ни делались из этих фактов – а это действительно факты – несомненно, это не освобожденная Европа, ради которой мы боролись. Это также не Европа, которая содержит основы прочного мира. Безопасность всего мира требует единства в Европе, от которого ни одну страну не надо отталкивать навсегда…
…В значительном большинстве стран, отстоящих далеко от русских границ и разбросанных по всему миру, созданы коммунистические пятые колонны, которые действуют в полном единении и абсолютном повиновении указаниям, получаемым из Коммунистического центра. За исключением Британского содружества наций и США, где коммунизм находится в зачаточном состоянии, компартии, или пятые колонны, представляют собой возрастающую угрозу и опасность для христианской цивилизации…
Я отгоняю от себя мысль, что новая война неизбежна или, более того, что новая война нависла. Я говорю теперь об этом потому, что я уверен, что наше счастье находится в наших собственных руках и что мы в силах спасти будущее. Я считаю своей обязанностью высказаться в настоящее время, когда мне предоставилась возможность. Я не верю в то, что Советская Россия хочет войны. Она хочет плодов войны и безграничного распространения своей силы и своих доктрин…
Русские больше всего восхищаются силой, и нет ничего такого, к чему бы они питали меньше уважения, чем военная слабость. По этой причине наша старая доктрина равновесия сил является несостоятельной. Мы не можем позволить себе полагаться на незначительный перевес в силах, создавая тем самым соблазн для пробы сил…»
«Нет ничего хуже демократии. Но ничего лучшего человечество не придумало»
«Мы должны создать что-то вроде Соединенных Штатов Европы… То, что я сейчас вам скажу, повергнет вас в изумление. Первым шагом в сторону создания европейской семьи должно стать партнерство между Францией и Германией. … Не может быть возрождения Европы без духовно великой Франции и духовно великой Германии. Структура Соединенных Штатов Европы, если она будет создана должным образом, должна быть такой, что материальная сила каждой отдельной страны не будет иметь особого значения. Малые нации значат ничуть не меньше, чем большие, и заслуживают уважения к себе своим вкладом в общее дело…
Однако я должен вас предупредить. Времени, возможно, очень мало. Сейчас у нас есть передышка. Пушки молчат. Бои прекратились, но опасности не исчезли. Чтобы нам удалось создать Соединенные Штаты Европы, или как там они будут называться, мы должны начинать уже сегодня»
Европа — трудный путь к единству
Французский писатель, публицист, политический деятель начала 19 века, главный теоретик французских либералов. Он смотрел на Европу, как на единое и нераздельное целое, воспринимая даже любовь к родине как нечто уже отживающее, утверждал, что все жители Европы являются соотечественниками и враждовать могут только руководители государств, но никак не простые европейцы
«Есть вещи, которые не могут быть санкционированы никем. И если какая-либо власть все же санкционирует их, то будь она хоть всей нацией за вычетом одного подавляемого ею, власть эта не станет оттого менее беззаконной»;
«Под свободой разумею я торжество личности над властью, желающей управлять посредством насилия, и над массами, предъявляющими от лица большинства право подчинения себе меньшинства»
Поэт
Ходил недолго в президентах
Михал Сергеич Горбачев.
Но был на разных континентах
Любим при этом горячо.
Простые люди всей планеты —
Я сам свидетелем тому —
Дарили мелкие предметы
На день рождения ему.
Он наихудшую систему
Из существующих систем
Разрушил, как тараном стену
До основанья, а затем
На радость порешил потомкам
Построить мир, где все равны,
Но тут придавлен был обломком
Той самой рухнувшей стены.
А дальше баррикады, танки,
Героев жуткое число…
Три дня трясло нас в лихоманке,
Но, слава Богу, пронесло.
А вскоре с гиканьем и плясом,
Под троекратное «ура»,
Смещен был лысый седовласым
По наущению двора.
Так и сошел со сцены Горби,
Так и покинул пьедестал.
Предметом всенародной скорби
Его уход отнюдь не стал.
И все ж сказать ему спасибо,
Хотя б подать ему пальто
Вполне мы, думаю, могли бы…
Да воспитание не то.
Известный американский философ, социолог и футуролог. Родился в Польше в еврейской семье, переехавшей в Америку, начал учиться в университете, где встретил свою будущую жену-аспирантку. Будучи радикальными студентами, они решили бросить учебу, уехать в глубинку и работать на каком-нибудь заводе на конвейре (Элвин, например, пять лет проработал сварщиком и монтажником). Но уйти от интеллектуальной деятельности не удалось, опыт, полученный на производстве и в провинциальной жизни, рвался наружу — они начали применять свой практический опыт в описании природы труда и различий между физическим и интеллектуальным трудом.
Научная идея Элвина Тоффлера состоит в том, что сменяют друг друга не общественные формации (рабовладение, феодализм и пр., как в марксизме), а волны типов общества. Первая волна — это результат аграрной революции, которая сменила культуру охотников и собирателей. Вторая волна — результат индустриальной революции с конвейерной системой производства и образования. Третья волна — результат интеллектуальной революции, постиндустриальное общество, в котором огромное разнообразие субкультур и стилей жизни
«Когда экономическое производство сместилось с поля на завод, семья утратила возможность работать вместе как производственная ячейка. Чтобы получить рабочих для фабричного производства, ключевые функции семьи были распределены между новыми специализированными учреждениями. Воспитание ребенка было передано школе. Забота о 
пожилых людях перешла в ведение приютов для бедняков, домов для престарелых или частных лечебниц. Помимо всего этого, новому обществу была нужна мобильность. Ему требовались рабочие, которые могли бы в поисках работы переезжать с места на место.
Перегруженная престарелыми родственниками, больными и увечными, а также большим количеством детей, большая семья была чем угодно, но только не мобильной ячейкой. Поэтому постепенно и весьма болезненно структура семьи начала меняться. Разорванные миграцией в большие города, сотрясаемые экономическими бурями, семьи освобождались от нежелательных родственников, становясь меньше, мобильнее и все более приспособленными к потребностям новой техносферы»
«Если бы удалось приспособить к нуждам индустриальной системы молодых людей, то это сильно облегчило бы в дальнейшем проблемы дисциплины на производстве. Результатом решения этой проблемы явилась другая основная структура всех обществ Второй волны: массовое обучение.
Построенное по фабричной модели, массовое образование включало в себя основы чтения, письма и арифметики, немножко истории и других предметов. Это был «явный учебный план». Однако под ним находился невидимый, или «скрытый учебный план», который был куда более основательным. Он состоял (и все еще состоит в большинстве индустриальных стран) из трех курсов, цель которых – научить пунктуальности, послушанию и выполнению механической, однообразной работы. Работа на производстве требовала людей с проворными, пригодными для поточной линии руками. Она требовала рабочих, которые безоговорочно выполняли бы указания, исходящие от начальства. И она требовала мужчин и женщин, готовых работать до изнеможения на машинах или в конторах, выполняя невероятно скучные, однообразные операции»
«В Австралии организация под названием «GROW» объединяет бывших пациентов психиатрических клиник и «нервных людей». В настоящее время «GROW» имеет отделения на Гавайских островах, в Новой Зеландии и Ирландии. … В Великобритании существует 60 отделений «Ассоциации страдающих депрессией». Повсюду образуются новые группы, начиная с «Общества анонимных алкоголиков» и «Ассоциации туберкулезников» и кончая «Родителями-одиночками» и обществом «Вдова–вдове». … Многие из них вскоре прекращают свое существование, но вместо каждой исчезнувшей группы появляются несколько новых»
«В обществах Второй волны [т.е. находящихся на этапе индустриальной цивилизации] правление большинства почти всегда означало прорыв к справедливости для бедных. Ведь бедные были большинством.
Однако сегодня в странах, сотрясаемых Третьей волной [т.е. при переходе к цивилизации постиндустриальной], часто все совсем наоборот. У настоящих бедных нет, как правило, численного преимущества. В большинстве стран они – как и все остальные – стали меньшинством»
«…Взбесившаяся регулирующая машина [государства] производит все более непреодолимую сеть правил – 45 тыс. страниц сложных новых инструкций в год. 27 разных правительственных служб контролируют выполнение около 5600 федеральных инструкций, которые относятся только к производству стали. Тысячи дополнительных правил применяются к добыче, маркетингу и транспортным операциям в металлургической промышленности. Ведущая фармацевтическая фирма «Eli Lilly» тратит на заполнение правительственных бланков больше времени, чем на проведение исследований в области рака и болезней сердца. Один отчет нефтяной компании «Exxon» Федеральному энергетическому управлению занимает 445 тыс. страниц – тысячу томов!»
Выдающийся немецкий философ с тяжелой, страшной судьбой (с 18-ти лет невыносимые головные боли, изматывающая бессонница, дезинтерия и дифтерит, слепота, помутнение рассудка, опухоль головного мозга, шизофрения, паралич, с которыми врачи и он сам пытались бороться приемами вреднейших лекарств, о пагубном влиянии которых на нервную систему в конце 19-го века известно не было…). Через тридцать лет после его смерти его 85-летняя сестра, ставшая фанатичной сторонницей нацистов и по-своему отредактировавшая работы брата, создала музей-архив, называя его «философским центром национал-социалистической идеологии»
«…Эт
а лихорадочность в работе – сущее проклятие Нового Света – начинает распространяться, как зараза, по Европе, повергая ее в состояние дикости и поразительной бездуховности. Покой становится чем-то зазорным; долгие размышления вызывают чуть ли не угрызения совести. Уже никто не может просто думать, без того, чтобы не смотреть при этом неотрывно на часы, как бывает за обедом, когда взгляд не может оторваться от биржевого листка, – все это напоминает жизнь того, кто боится все время что-то «пропустить». … Чистая совесть все чаще и чаще связывается только с работой: жажда радости уже называется «потребностью в отдыхе» и начинает постепенно стыдиться самой себя. «Да, это все из-за здоровья, надо и о нем позаботиться, ведь без этого мы никуда» – так оправдывает себя всякий, кого нежданно-негаданно захватят врасплох на каком-нибудь пикнике. … Когда-то все было совершенно иначе, сама работа мучалась угрызениями совести. Человек хорошего происхождения предпочитал скрывать свою работу, если в силу какой-то необходимости ему приходилось работать. Раб выполнял свою работу неизменно с чувством, что делает нечто достойное презрения – «делание» само по себе уже было чем-то презренным»
«…Война и смелость творят больше великих дел, чем любовь к ближнему»;
«…Больше силы, больше власти! Не мир – война, не добродетель, а доблесть…
Пусть гибнут слабые и уродливые… Надо еще помогать им погибнуть.
Что вреднее любого порока? – сострадать слабым и калекам – христианство»
«Десятилетиями эта женщина находилась в бегах, петляя по захолустным городишкам Великой империи, устраиваясь на новом месте лишь для того, чтобы сняться при первом же сигнале опасности. Статус несуществующей личности постепенно стал её второй натурой. Она была небольшого роста, худая. С годами она усыхала и съёживалась больше и больше, словно в попытке превратить себя в нечто невесомое, что можно быстренько сложить и сунуть в карман, на случай бегства. Также не имела она никакого имущества. Книги, даже заграничные, никогда не задерживались у неё надолго. Прочитав или просмотрев, она тут же отдавала их кому-нибудь, как собственно и следует поступать с книгами. В годы её наивысшего благополучия, в конце 1960-х — начале 1970-х, в её однокомнатной квартире, на окраине Москвы, самым дорогостоящим предметом были часы с кукушкой на кухонной стене. Вора бы здесь постигло разочарование, как, впрочем, и тех, кто мог явиться с ордером на обыск. Отщепенка, беженка, нищенка-подруга, как называл её в одном из своих стихотворений Мандельштам, и чем она, в сущности, и осталась до конца жизни».
«Добровольный отказ от мысли датируется двадцатыми годами. Что, собственно было отстаивать? Мысль зашла в тупик еще в десятых годах. Охваченные ужасом мыслители в предчувствии катастрофы искали выхода и предлагали тысячи негодных рецептов от культа женщины до культа семьи, от превращения людей с высшим образованием в язычников, буддистов, теософов или козлов с позолоченными рожками…»
Революция и реформы в России. 1905–1914 годы
«Кто мы такие, чтобы с нас спрашивать? Мы просто щепки, и нас несет бурный, почти бешеный поток истории… Среди щепок есть удачливые, которые умеют лавировать – то ли найти причал, то ли вырваться в главное течение, избежав водоворотов. Как кому повезет… А что поток уносит нас черт знает куда, в этом мы неповинны: разве мы полезли в него по своей воле?
Все это так, и все это не так… У человеческой щепки, даже самой заурядной, есть таинственная способность направлять поток. Щепка сама захотела плыть по течению и лишь слегка обижалась, когда попадала в водоворот. Каждый из нас в какой-то степени участвовал в том, что произошло, и открещиваться от ответственности не стоит. Мы были абсолютно бессильны, но при этом легко сдавались, потому что не знали, что нужно защищать»
Построение тоталитарного государства в СССР
«…Страх сковал всю страну, всех людей без исключения. Если кто-нибудь не поддался страху, то только по чистому идиотизму. Был тридцать седьмой год, когда размах террора достиг апогея. Дрожали люди, поднимавшиеся по служебной лестнице, занимая опустевшие места. Гибель одних – карьера для других. Таков закон, и умные люди старались использовать этот закон на пользу себе и своим детям. Но они не могли не дрожать, потому что знали, чему обязаны своим возвышением. Скрывая дрожь, они фиглярничали, паясничали и совершали любые преступления, лишь бы сохранить жизнь. Эти были способны на все»;
«Из истории … можно извлечь мораль: пугаться следует не до бесчувствия, не до потери человеческого облика. В меру. В нашу великую эпоху не испугаться было невозможно, и все дело – в соблюдении меры. Только в этом. Храбрых мальчиков, которые, ничего не испытав, посмеются над моим советом, я приглашаю в свою эпоху и ручаюсь, что, едва поняв сотую долю того, что знали мы, они проснутся среди ночи в холодном поту и неизвестно, каких мерзостей наделают утром»
Построение тоталитарного государства в СССР
«Добрые учительницы, кончившие двухгодичные курсы …, оплакивали Катерину из «Грозы», луч света в темном царстве, и воспитывали детей по системе Макаренко. Они внушали, что лучший способ помочь товарищу – сообщить о его колебаниях, сомнениях и поступках по начальству: классному руководителю, директору или завучу, пока он в школе, а потом – куда следует.
В 1938 году я очутилась учительницей школы и увидела, как старшеклассники, подтянутые, умные, серьезные и до ужаса невежественные, внимательно следят друг за другом и еще внимательнее за мной, как им поручило начальство. От меня слежку не скрывали – директор и завуч то и дело повторяли какую-нибудь фразу, сказанную в классе, давая понять, что надо мной есть бдительное око. Я ходила по классу – от доски к столу и между парт, чувствуя, как школьники, не поворачивая головы и только скашивая глаза, непрерывно следят за мной. Иным этот взгляд был присущ по семейным традициям, а другие просто подражали людям ведущей профессии и счастливым товарищам из железной когорты. Если б я хоть на секунду заговорила не на казенном, а на своем языке, любой из них, не задумавшись, отправил меня на лесоповал.
Во время войны такой систематической слежки я не замечала. Вместо стопроцентной всеобщности и единства вроде как начиналось нормальное студенчество. Это была первая трещина в обработке масс.
Мальчики с косящими глазами были по-своему доброжелательными и славными людьми. Они явились скопом, когда я эвакуировалась, на пристань и перетащили меня и мать мою, а также кучу чемоданов на палубу прямо через борт, а не по сходням, где шло настоящее побоище. Они всегда были готовы «к труду и обороне» и сознательно пришли на помощь «старшему товарищу». Их поколение почти целиком легло на войне. Почти все еще в школе стали членами аэроклуба, а потом – сталинскими соколами. Кто из них уцелел и что делается в их бедных головах?»
Построение тоталитарного государства в СССР
«Наш опыт показал, что мужик …, если он не стал «аппаратчиком», отлично поймет интеллигента, которого выслали в его деревню. Мне случалось пить с ним чай и распивать четвертинку, а разговаривали мы шепотом, чтобы нас не подслушивали стукачи. Мне было легко и с бабами, у которых мужей угнали по той же дороге, что Мандельштама. Сейчас они рядом лежат в одной яме с одинаковыми бирками на ноге. Никто не отшатнулся от меня, оттого что я еврейка. Антисемитизм спускается сверху и созревает в том котле, который называется «аппаратом». Между мужиками и мной не было ни трещины, ни разрыва. Нас воссоединила общая судьба, если когда-нибудь разрыв был. И мы до смерти боялись начальства, опричников, аппаратчиков, хозяев, стукачей, подхалимов и разную челядь»
СССР после Победы. 1945-53 годы
«Мне думается, что татарские набеги и Тамерлан не привели к таким последствиям, как раскулачиванье. Убегая или спасаясь от набегов, люди держались вместе для обороны или освоения новых земель, а раскулачиванье вызвало настоящее рассеяние: каждый спасался в одиночку, в крайнем случае с женой и детьми. Родителей бросали где попало – старикам все равно умирать. Вокруг городов возникли землянки, где ютились сорванные с мест крестьянские сыновья. Постепенно они врастали в жизнь города, но обычно не сами беглецы, силы которых были исчерпаны, а их дети.
Мне случалось бывать в землянках, когда меня в Ульяновске как преподавателя посылали переписывать избирателей к выборам. Меня поражала чистота и скученность, в которой жили в землянках. Родители еще не утратили традиционной крестьянской приветливости. Это обычно были люди за сорок лет. Стариков среди них я не видела ни разу, ни одного… Подростки и юноши, испытавшие в раннем детстве голод раскулачиванья, а потом войны, принадлежали к далеко не худшему разряду городских детей. В землянках жили бедственно, но о пьянках не слышали, чужим не доверяли, «компаний не водили», напрягая все силы, пытались спастись и вылезть из-под земли на поверхность.
Я пила у них жидкий чай или заварку с земляничным листом, мы осторожно прощупывали друг друга. Большинство выбралось из деревни во время войны, некоторые в тридцатых годах. Расспрашивать подробно не полагалось: и я, и они научились держаться начеку. Тем не менее мы молча сочувствовали друг другу, и это выражалось в том, что все мои избиратели приходили голосовать рано утром, чтобы не задерживать меня на участке. Агитатор отвечает за своих избирателей и торчит около урн, пока все не проголосуют. Уходя с участка, многие из моих избирателей спрашивали: «Скоро тебе домой? Кто там отстал?» – и, вернувшись, торопили отставших. И они, и я выполняли подневольную церемонию и старались облегчить ее друг другу, но сказать откровенно хоть слово не смели.
Никто на участке не понимал, почему у меня, сомнительной гражданки и, наверное, плохого агитатора, дело идет, как по маслу, так что к десяти утра я отправляюсь домой, а «звезды» пединститута – мы работали на «подшефном участке» – сидят до ночи и мечутся по городу в поисках загулявших избирателей. Ни разу ни один избиратель не спросил меня, куда и кого избирают … Мы действовали по простому правилу: раз требуют, надо сделать, иначе «они» не отстанут. Шли последние сталинские годы…»
СССР после Победы. 1945-53 годы
«Похоже, что люди усомнились в праве сильного уничтожать беззащитных, и это единственный добрый знак, который я заметила. Цена человеческой жизни чуть-чуть поднялась. Тайное стало явным, хотя большинство закрывает глаза. Все же память не полностью стерта. Единицы на миллионы очнулись и спрашивают, что же в действительности происходило и как мы допустили кровавую баню …
Мандельштам точно сказал: «Мы живем, под собою не чуя страны». Так продолжается и по нынешний день. Мы совершенно не знаем друг друга, разобщены, больны, усталы… Среди нас есть поборники старого – убийцы, искатели мелких удовольствий, сторонники «сильной власти», которая уничтожает все, что ей мешает. И еще есть огромные, мрачные толпы сонных и неизвестно о чем думающих людей. Что они помнят, что они знают, на что их можно толкнуть? Успеют ли они очнуться или, погрузившись в полную спячку, позволят уничтожить все живые ростки, которые пробились за последние несколько лет?
Страна, в которой истребляли друг друга в течение полувека, боится вспоминать прошлое. Что ждет страну с больной памятью? Чего стоит человек, если у него нет памяти…
Пока не осмыслено прошлое, никаких надежд питать не следует. Они не оправдаются»
«Застойное» двадцатилетие — потеря перспективы. 1964-84 годы
Великий русский поэт
«Любая детская шапочка, рукавичка или женский платок, жалко брошенный в этот день на петербургских снегах, оставались памяткой того, что царь должен умереть, что царь умрет.
Может, во всей летописи русской революции не было другого такого дня, столь насыщенного содержанием, как 9-е января. Сознание значительности этого дня в умах современников перевешивало его понятный смысл, тяготело над ними как нечто грозное, тяжелое, необъяснимое…
Характерно, что никто не слышал сигнальных рожков перед стрельбой. Все отчеты говорят, что их прослышали, что стреляли как бы без предупреждения. Никто не слышал, как прозвучал в морозном январском воздухе последний рожок императорской России – рожок ее агонии, ее предсмертный стон. Императорская Россия умерла как зверь – никто не слышал ее последнего хрипа»
Революция и реформы в России. 1905–1914 годы
ЕВРОПА
Как средиземный краб или звезда морская,
Был выброшен водой последний материк.
К широкой Азии, к Америке привык,
Слабеет океан, Европу омывая.
Изрезаны ее живые берега,
И полуостровов воздушны изваянья;
Немного женственны заливов очертанья:
Бискайи, Генуи ленивая дуга.
Завоевателей исконная земля,
Европа в рубище Священного Союза –
Пята Испании, Италии медуза
И Польша нежная, где нету короля.
Европа цезарей! С тех пор, как в Бонапарта
Гусиное перо направил Меттерних –
Впервые за сто лет и на глазах моих
Меняется твоя таинственная карта.
1914 год
О, этот воздух, смутой пьяный,
На черной площади Кремля!
Качают шаткий «мир» смутьяны,
Тревожно пахнут тополя.
…
А в запечатанных соборах,
Где и прохладно, и темно,
Как в нежных глиняных амфорах,
Играет русское вино.
Успенский, дивно округленный,
Весь удивленье райских дуг,
И Благовещенский, зеленый,
И, мнится, заворкует вдруг.
Архангельский и Воскресенья
Просвечивают, как ладонь –
Повсюду скрытое горенье,
В кувшинах спрятанный огонь…
1920 год
«Да здравствует мировая социалистическая революция!» 1917–1920 годы
«Все произведения мировой литературы я делю на разрешенные и написанные без разрешения. Первые – это мразь, вторые – ворованный воздух. Писателям, которые пишут заведомо разрешенные вещи, я хочу плевать в лицо, хочу бить их палкой по голове… Этим писателям я бы запретил вступать в брак и иметь детей. Как могут они иметь детей? – ведь дети должны за нас продолжить, за нас главнейшее досказать – в то время как отцы их запроданы рябому черту [после перенесенной в детстве оспы на лице И. Сталина остались заметные дефекты кожи («рябины»)] на три поколения вперед»
Построение тоталитарного государства в СССР
Русский писатель, исторический раманист, произведения которого переведены на 25 языков. В 1919 году уехал из России и больше туда не возвращался до самой смерти в 1957 году.
«ХХ век показал, что «киты», на которых стоит демократия (свобода и всеобщее волеизъявление) не были родными братьями – один даже не без успеха пытался съесть другого»
«В первое время была какая-то странная вера, что все как-то само собою образуется и пойдет правильным, организованным путем. Подобно тому, как идеализировали революцию («великая», «бескровная»), идеализировали и население. Имели, напр., наивность думать, что огромная столица, со своими подонками, со всегда готовыми к выступлению порочными и преступными элементами, может существовать без полиции или же с такими безобразными и нелепыми суррогатами, как импровизированная, щедро оплачиваемая милиция, в которую записывались профессиональные воры и беглые арестанты. Всероссийский поход против городовых и жандармов очень быстро привел к своему естественному последствию»
1917 год. Крах демократической революции
«С очень большой вероятностью можно сказать, что при крайней слабости большевиков в то время,.. десять или двадцать европейских дивизий дали бы Деникину победу, несмотря ни на какие глубокие соображения социологов…
– И тогда в России установилась бы тоже диктатура, но генеральская и правая.
– На некоторое время, вероятно, в самом деле установилась бы. Но уж, во всяком случае, эта диктатура не стремилась бы вызвать революцию во всем мире, никаких чужих стран не захватывала бы, не имела бы в них пятых колонн, не пользовалась бы нежным расположением столь многих просвещенных людей на Западе. Эти просвещенные люди и помешали идее Черчилля. Кроме того, Ллойд-Джордж признал, что отправка новых дивизий обошлась бы слишком дорого. Он сделал экономию – одну из самых блестящих «экономий» в истории, если принять во внимание нынешний военный бюджет демократий»
«Да здравствует мировая социалистическая революция!» 1917–1920 годы
«Центральная большевистская власть падет. Накопившаяся ненависть народа, армии, интеллигенции прорвется со страшной силой. Не хочется останавливать мысль на ужасах погромов, нового террора – белого, черного, трехцветного. Будет хаос. В одной губернии засядут большевики, в другой появится военный диктатор, в третьей – социалистическое правительство, в четвертой – один из бесчисленных Махно, в пятой – обыкновенные жулики…»
«Да здравствует мировая социалистическая революция!» 1917–1920 годы
«Церковь представляет собой самую мощную из тех немногих сил, которые напоминают человеку, что он все-таки не зверь»
Построение тоталитарного государства в СССР
«…Отсутствие спекулянтов и бирж в СССР, несмотря на все остальное, в течение долгих лет вызывало у миллионов западных людей беспрерывные овации по адресу социалистического строя…»
Построение тоталитарного государства в СССР
«Мир демократизируется – и Россия демократизируется с ним: нам нельзя и некуда уйти от общего мирового закона. Наполеон говорил, что демократический строй – забавная игрушка для народов. Может быть, но народы дорожат этой игрушкой…»
«…Х
оть всю жизнь свою знайтесь с народом, хоть сорок лет сряду каждый день сходитесь с ним, по службе, например… или даже так, просто по-дружески, в виде благодетеля и в некотором смысле отца, – никогда самой сущности не узнаете. Все будет только оптический обман, и ничего больше. Я ведь знаю, что все, решительно все, читая мое замечание, скажут, что я преувеличиваю. Но я убежден, что оно верно. Я убедился не книжно, не умозрительно, а в действительности и имел очень довольно времени, чтоб проверить мои убеждения. Может быть, впоследствии все узнают, до какой степени это справедливо…»
Российская империя входит в 20 век
«…Мне случилось проходить по Невскому проспекту. Там, в четвертом часу, матери и няньки водили детей, и невольная мысль вдруг веско легла мне на душу: «Цивилизация! – думал я. – Кто же смеет сказать против цивилизации? Нет, цивилизация что-нибудь да значит: не увидят по крайней мере эти дети наши, мирно гуляющие здесь на Невском проспекте, как с отцов их сдирать будут кожу, а матери их – как будут вскидывать на воздух этих детей и ловить их на штык, как было в Болгарии. По крайней мере хоть это-то приобретение наше да останется за цивилизацией! И пусть это только в Европе, то есть в одном уголке земного шара, и в уголке довольно малом сравнительно с поверхностью планеты (мысль страшная!), но все же это есть, существует, хоть в уголке да существует… Подумать только, что прежде, да и недавно еще нигде этого не было в твердом виде, даже и в Европе, и что если есть это теперь у нас и в Европе, то ведь в первый раз с тех пор, как существует планета. Нет, все же это уже достигнуто и, может быть, назад уже никогда не воротится…
И вот, только лишь я хотел воскликнуть про себя в восторге: «Да здравствует цивилизация!» – как вдруг во всем усомнился: «Да достигнуто ли даже это-то, даже для этих Невского-то проспекта детей?..»
Знаете, господа, я остановился на том, что… если не сдирают здесь на Невском кожу с отцов в глазах их детей, то разве только случайно, так сказать, «по независящим от публики обстоятельствам», ну и, разумеется, потому еще, что городовые стоят…
По-моему, если уж все говорить, так просто боятся какого-то обычая, какого-то принятого на веру правила, почти что предрассудка; но если б чуть-чуть «доказал» кто-нибудь из людей «компетентных», что содрать иногда с иной спины кожу выйдет даже и для общего дела полезно и что если оно и отвратительно, то все же «цель оправдывает средства», – если б заговорил кто-нибудь в этом смысле.., то, поверьте, тотчас же явились бы исполнители, да еще из самых веселых»
Российская империя входит в 20 век
«В Европе мы были приживальщики и рабы, а в Азию явимся господами. В Европе мы были татарами, а в Азии и мы европейцы. Миссия, миссия наша цивилизаторская в Азии подкупит наш дух и увлечет нас туда, только бы началось движение… Создалась бы Россия новая, которая и старую бы возродила и воскресила со временем и ей же пути ее разъяснила
Российская империя входит в 20 век
«…Говорите вы, сама наука научит человека.., что ни воли, ни каприза на самом-то деле у него и нет, да и никогда не бывало, а что он сам не более как нечто вроде фортепьянной клавиши или органного штифтика; и что сверх того, на свете есть еще законы природы; так что все, что он ни делает, делается вовсе не по его хотению, а само собою, по законам природы; так что все, что он ни делает, делается вовсе не по его хотенью, а само собою, по законам природы. Следственно, эти законы природы стоит только открыть, и уж за поступки свои человек отвечать не будет и жить ему будет чрезвычайно легко. …
Тогда-то – это всё вы говорите – настанут новые экономические отношения, совсем уж готовые и тоже вычисленные с математическою точностию, так что в один миг исчезнут всевозможные вопросы, собственно потому, что на них получаются всевозможные ответы. Тогда выстроится хрустальный дворец. Тогда…»;
«Но ведь вот что удивительно: отчего это так происходит, что все эти статистики, мудрецы и любители рода человеческого, при исчислении человеческих выгод, постоянно одну выгоду пропускают? Даже в расчет ее не берут в том виде, в каком ее следует брать, а от этого и весь расчет зависит. …
…Человек всегда и везде, кто бы он ни был, любил действовать так, как хотел, а вовсе не так, как повелевали ему разум и выгода… Свое собственное, вольное и свободное хотенье, свой собственный, хотя бы самый дикий каприз, своя фантазия, раздраженная иногда хоть бы даже до сумасшествия, – вот это-то все и есть та самая, пропущенная, самая выгодная выгода, которая ни под какую классификацию не подходит и от которой все системы и теории постоянно разлетаются к черту. И с чего это взяли все эти мудрецы, что человеку надо какого-то нормального, какого-то добродетельного хотения? С чего это непременно вообразили они, что человеку надо непременно благоразумно выгодного хотенья? Человеку надо – одного только самостоятельного хотенья, чего бы эта самостоятельность ни стоила и к чему бы ни привела. …
Теперь вас спрошу: чего же можно ожидать от человека как от существа, одаренного такими странными качествами? Да осыпьте его всеми земными благами, утопите в счастье совсем с головой так, чтобы только пузырьки вскакивали на поверхности счастья, как на воде; дайте ему такое экономическое довольство, чтоб ему совсем уж ничего больше не оставалось делать, кроме как спать, кушать пряники и хлопотать о непрекращении всемирной истории, – так он вам и тут человек-то, и тут, из одной неблагодарности, из одного пасквиля мерзость сделает. Рискнет даже пряниками и нарочно пожелает самого пагубного вздора, самой неэкономической бессмыслицы… Именно свои фантастические мечты, свою пошлейшую глупость пожелает удержать за собой, единственно для того, чтоб самому себе подтвердить (точно это так уж необходимо), что люди все еще люди, а не фортепьянные клавиши…»
«Научный социализм» Маркса и его последователи в Европе и в России
«Дай всем этим учителям полную возможность разрушить старое общество и построить заново, то выйдет такой мрак, такой хаос, нечто до того грубое, слепое, бесчеловечное, что все здание рухнет под проклятиями всего человечества…»
«Научный социализм» Маркса и его последователи в Европе и в России
«…Осмыслить и прочувствовать можно даже верно и разом, но сделаться человеком нельзя разом, а надо выделаться в человека. Тут дисциплина. Вот эту-то неустанную дисциплину над собой и отвергают иные наши современные мыслители: «слишком-де много уж было деспотизму, надо свободы», а свобода эта ведет огромное большинство лишь к лакейству перед чужой мыслью, ибо страх как любит человек все то, что подается ему готовым. Мало того, мыслители провозглашают общие законы, то есть правила, что все вдруг сделаются счастливыми, безо всякой выделки, только бы эти правила наступили. Да если б этот идеал и возможен был, то с недоделанными людьми не осуществились бы никакие правила, даже самые очевидные…
Да? Но что хорошо и что дурно – вот ведь чего, главное мы не знаем. Всякое чутье в этом смысле потеряли»
«Да здравствует мировая социалистическая революция!» 1917–1920 годы