ИСТОРИЯ - ЭТО ТО, ЧТО НА САМОМ ДЕЛЕ БЫЛО НЕВОЗМОЖНО ОБЬЯСНИТЬ НАСТОЯЩЕЕ НАСТОЯЩИМ

ЧТО ЛЮДИ ДУМАЛИ. Российская империя входит в 20 век

в Без рубрики on 24.04.2017

 

Алексей Пименов, историк, 2000 год:

«…Все время говорим о кризисах в жизни нашей страны, ставим диагнозы социальным, политическим и прочим ее «болезням», но не задумываемся: что же считать нормой, каким было здоровое состояние ее общества?»

 

Сергей Витте, российский государственный деятель:

screenshot_5

«Горе той стране, которая не воспитала в населении чувства законности и собственности, а, напротив, насаждала разного рода коллективное владение, которое к тому же не получило никакого определенного выражения в законе, а регулируется то неизвестным обычаем, то просто усмотрением. В такой стране могут рано или поздно произойти такие события, подобных которым, может быть, нигде не было»

 

ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЙ РАСКОЛ

 

Андрей Белый, писатель:

%d0%b0%d0%bd%d0%b4%d1%80%d0%b5%d0%b9-%d0%b1%d0%b5%d0%bb%d1%8b%d0%b9

«С той чреватой поры, как примчался к невскому берегу металлический Всадник,.. как он бросил коня на финляндский серый гранит – надвое разделилась Россия; надвое разделились и самые судьбы отечества; …Ты, Россия, как конь! В темноту, в пустоту занеслись два передних копыта; и крепко внедрились в гранитную почву – два задних»

 

 

Василий Ключевский, историк:

«Вольномыслящий тульский космополит с увлечением читал и перечитывал страницы о правах человека рядом с русскою крепостною девичьей и, оставаясь гуманистом в душе, шел в конюшню расправляться с досадившим ему холопом»;

«Общечеловеческая культура, приносимая иноземным влиянием, воспринималась так, что не просветляла, а потемняла понимание родной действительности; непонимание сменялось равнодушием к ней, продолжалось пренебрежением и завершалось ненавистью или презрением. Люди считали несчастьем быть русскими и, подобно Иванушке Фонвизина утешались только мыслью, что хотя тела их родились в России, но души принадлежали короне французской»;

«Новые педагоги [эмигранты из революционной и наполеоновской Франции] принесли с собой свою особую атмосферу, новые чувства и интересы. Они поворотили мысль воспитываемого ими юношества к предметам, которыми пренебрегали их вольнодумные предшественники, к вопросам веры и нравственности; еще важнее было то, что они не ограничивались украшением и развитием ума своих питомцев, но влияли и на их волю, пробуждали позыв к делу, к согласованию поступков с понятиями…. Несомненно, при их участии в молодом поколении праздные эстетические влечения и отвлеченные идеи отцов стали сменяться нравственными побуждениями и практическими идеалами с политическою окраской, обрастать живою плотью. Наполеон довершил дело, начатое французскими эмигрантами»

 

Александр Герцен:

screenshot_3

«Как только сознание пробудилось, человек с отвращением увидел окружавшую его гнусную жизнь: никакой независимости, никакой личной безопасности, никакой органической связи с народом»

 

 

 

 

Александр Пушкин:

screenshot_4«Черт догадал меня родиться в России с душою и талантом»;

«…Но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал»

 

 

 

«Кто мы?» «Куда мы идем?»

 

Георгий Флоровский, философ, 20 век:

%d0%b3%d0%b5%d0%be%d1%80%d0%b3%d0%b8%d0%b9-%d1%84%d0%bb%d0%be%d1%80%d0%be%d0%b2%d1%81%d0%ba%d0%b8%d0%b9

«Любовь к отечеству – сложное и запутанное чувство: голос крови и голос совести соединяются в нем, чаще перебивая и заглушая друг друга, редко сливаясь в мерном созвучии»

 

 

 

Александр Никитенко, цензор, из дневника, 1839 год:

«…Какую национальную философию можно вывести из наблюдений над человеком в России – над русским бытом, жизнью и природой? Из этого, пожалуй, выйдет философия отчаяния»

 

Василий Ключевский, историк:

screenshot_1

«Западная культура для нас вовсе не предмет выбора… Это не свет, от которого можно укрыться, – это воздух, которым мы дышим, сами того не замечая»

 

 

 

 

Константин Кавелин, историк, правовед, 19 век:

«Наша история представляет постепенное изменение форм, а не повторение их; следовательно, в ней было развитие, не так, как на востоке, где с самого начала до сих пор повторяется почти одно и то же… В этом смысле мы народ европейский, способный к совершенствованию, к развитию, который не любит повторяться и бесчисленное число веков стоять на одной точке… Исчерпавши все свои исключительно национальные элементы, мы вышли в жизнь общечеловеческую, оставаясь тем же, чем были и прежде, – русскими славянами. …

Разница только в предыдущих исторических данных, но цель, задача, стремление, дальнейший путь один»

 

Алексей Веселовский, историк:

«Культурная история Европы за последние два столетия показывает, что почти ни одна страна не обошлась в свое время без движения, схожего со славянофильством… Сентиментальное поклонение старине, искание только в ней одной величайших доблестей, мистический оттенок национальной гордости, грезы о всемирно-историческом призвании, выпавшем на долю лишь родному народу-избраннику, и рядом с этим развитие интереса к народной жизни, поэзии, поверьям, юридическим обычаям и т.д. – такова программа всех этих сект…»

 

Виссарион Белинский, публицист:

%d0%b1%d0%b5%d0%bb%d0%b8%d0%bd%d1%81%d0%ba%d0%b8%d0%b9«Да, в нас есть национальная жизнь, мы призваны сказать миру свое слово, свою мысль; но какое это слово, какая мысль, – об этом пока еще рано нам хлопотать… То, что для нас, русских, еще важные вопросы, давно уже решено в Европе, давно уже составляет там простые истины жизни, в которых никто не сомневается, о которых никто не спорит, в которых все согласны. …Но это нисколько не должно отнимать у нас смелости и охоты заниматься решением таких вопросов, потому что, пока не решим мы их сами собою и для самих себя, нам не будет никакой пользы в том, что они решены в Европе. Перенесенные на почву нашей жизни, эти вопросы те же, да не те, и требуют другого решения»;

«Мы уже не хотим быть ни французами, ни англичанами, ни немцами, но хотим быть русскими в европейском духе»

 

Дмитрий Милютин,военный министр Александра II:

screenshot_1«Путешествие открыло мои глаза на действительное состояние России сравнительно с Западною Европой в культурном отношении. Любя искренне свою родину, я глубоко скорбел, видя на каждом шагу, насколько мы отстали на пути, указанном Великим Петром… Как часто я обращался мыслию к России  и с смущенным сердцем выводил замечания из сравнения с нею. Сколько же ей нужно бы учиться!»

 

 

Константин Кавелин, историк, правовед, 19 век:

%d0%ba%d0%b0%d0%b2%d0%b5%d0%bb%d0%b8%d0%bd«Четыре года тому назад праздновалось тысячелетие нашего государственного существования. Боже! Сколько мы расточали остроумия, сколько глумились над собою по этому поводу! Тысячу лет прожили – так рассуждали мы – и чего достигли? Самые неотложные потребности гражданского общежития и благоустройства еще удовлетворяются кой-как в двух-трех центрах громадного нашего царства, а вне их как будто вовсе не существуют. Сколько же столетий нужно нам прожить еще, чтоб стать хоть тем, чем была Европа в XVIII веке? А она, между тем, будет идти вперед не по дням, а по часам»

 

 

 

ГОСУДАРСТВЕННОСТЬ ИЛИ НРАВСТВЕННЫЙ ЗАКОН ?

 

Владимир Соловьев, философ, 19 век:

%d0%b2%d0%bb%d0%b0%d0%b4%d0%b8%d0%bc%d0%b8%d1%80-%d1%81%d0%be%d0%bb%d0%be%d0%b2%d1%8c%d0%b5%d0%b2«Зло, проявляющееся… в превознесении закона государственного над законом нравственным, есть… особая более высокая степень зла, чем, например, простое убийство или даже братоубийство»;

«…Умерщвленный патриотизмом одного народа, Христос воскрес для всех народов и заповедал ученикам своим: «шедше научите вся языки»;

«Лучше отказаться от патриотизма, чем от совести».

 

 

Константин Леонтьев, философ, 19 век:

«Чувство мое%d0%bb%d0%b5%d0%be%d0%bd%d1%82%d1%8c%d0%b5%d0%b2 пророчит мне, что Славянский Православный Царь возьмет когда-нибудь в руки социалистическое движение… и с благословения Церкви учредит социалистическую форму жизни на месте буржуазно-либеральной»;

«Да разве в России можно без принуждения, и строгого даже, что бы то ни было сделать и утвердить? У нас что крепко стоит? Армия, монастыри, чиновничество и, пожалуй, крестьянский мир [община]. Все принудительное»;

«Нельзя… не отчаиваться в будущности славянства, когда слышишь, например, что множество русских людей ожидают спасения России от «дальнейших либеральных реформ» или, скажем яснее, – от демократической конституции… Нужны твердые извне стесненные формы…

Надо совершенно сорваться с европейских рельсов и, выбрав совсем другой путь, – стать, наконец, во главе умственной и социальной жизни человечества. [Для этого нужно перейти] к организации, которая есть не что иное, как хронический деспотизм,.. постоянная и привычная принудительность всего строя жизни…»;

«Если высшему политическому идеалу слишком легкие средства вредят, то надо предпочесть им более трудные и даже такие, которые сопряжены с величайшими жертвами»

 

Николай Бердяев, философ, 20 век:

«Государственный абсолютизм есть язычество… . Христианство духовно ограничивает государство и не допускает власти государства над человеческими душами, над духовной жизнью… Душа человеческая стоит дороже, чем все царства мира…»;


%d0%bd%d0%b8%d0%ba%d0%be%d0%bb%d0%b0%d0%b9-%d0%b1%d0%b5%d1%80%d0%b4%d1%8f%d0%b5%d0%b2«Государство… всегда греховно и в нем всегда возможно торжество царства зверя. Это царство зверя… обнаруживается и в государствах монархических, и в государствах демократических и социалистических»;

«Совершенное государство есть абсолютная тирания…

Опыт русского коммунизма научает нас тому, что стремление к совершенному государству, организующему всю жизнь, есть нечестивое и безбожное стремление. Я откровенно должен сознаться, что мечтаю о несовершенном государстве, и в нем вижу больше правды… Государство должно быть сильным, но должно знать свои границы»

 

ИСТОРИЯ С ГЕОГРАФИЕЙ

 

Юрий Афанасьев, историк:

«…Необхscreenshot_2одимо рассмотреть те объективные природные, географические и климатические условия, которые во многом предопределили и содержание, и темп, и ритм нашей исторической традиции. Расселение славян на землях, в основном, малоплодородных, в огромных лесных массивах, на территориях с неблагоприятным климатом – преимущественно в зонах рискованного земледелия – привело к тому, что наряду с земледелием чрезвычайно долго, в сравнении с европейскими рамками, существовал добывающий тип хозяйствования. Более того, подсечное земледелие, при котором был практически исключен переход к интенсивным формам ведения хозяйства, оставалось довольно распространенным вплоть до XVIII века. Освобожденные от леса участки осваивались на протяжении нескольких лет, а затем, когда земля полностью истощалась, люди всем миром переходили на новые лесные участки. И все повторялось сначала. …

Дело не в каком-то загадочном отношении славян к труду, а в том, что сами условия хозяйствования предопределяли необходимость постоянного движения вширь, снижали ценность интенсивного труда на обработанных участках, рождали устремления к неким «райским уголкам», где обработка земли и сбор урожая не потребуют чрезмерного, как на прежнем участке, напряжения, а результаты будут невиданными при минимальных затратах. Ожидание таящегося где-то чуда пронизывало все мироощущение русского крестьянина…

Надежды на революцию.., слепая вера в то, что социализм – это лучшая жизнь на земле, даже многие пассажи из предвыборных речей современных политиков… уходят корнями в далекое прошлое. А там, в этом далеке, такие, например, особенности русского характера, как мечтательность, всплески необузданной воли, мгновенная смена настроения, неспособность долгое время сосредоточиваться на чем-то одном, особенно на мелочах, леность и многое другое, вдруг неожиданно упираются в такие, казалось бы, не располагающие к духовности реалии, как подзолистые почвы, короткое лето и длинная зима, большие расстояния, географическая изолированность сельской общины»

 

Хосе Ортега-и-Гассет, испанский философ:

«Гнетущее ч%d1%85%d0%be%d1%81%d0%b5-%d0%be%d1%80%d1%82%d0%b5%d0%b3%d0%b0-%d0%b8-%d0%b3%d0%b0%d1%81%d1%81%d0%b5%d1%82увство усугубляется, если мы… раскроем книгу нашего географа Дантина «Природные зоны Испании». Большая часть нашего полуострова обозначена Дантином как «Испания бесплодная». Звучит страшновато, но действительность, быть может, куда страшней. «Во всей Европе, – пишет он, – нет ни одной страны с таким преобладанием засушливых и полупустынных зон, занятых сухими степями (полынными) и солончаковыми, типа африканских и азиатских… Мы единственная страна Европы, где засушливая зона занимает 80 процентов территории». …

Стоит ли удивляться сухости, солончаковости испанских душ?..

География повергает нас в такое уныние, что опускаются руки. Оказывается, сухой климат, который обжигает нашу землю такой пронзительной красотой, – это злой рок, тяготеющий над нашей историей. По крайней мере, за последние сто лет не появилось мысли более доходчивой, удобопонятной и приемлемой для мозгов, чем та, что человека создает «среда». …

Наш век, устремленный в науку, не стал от этого менее шаманским… Научные идеи воздействуют на душу не доказательно, а магически.

И так будет вечно. В конце XVIII века велеречивый граф Калиостро покорил всю Европу, чертя острием кинжала магический круг и бросая на ветер страшные слова: «Элион, Мелион, Тетраграмматон!»

«Среда», «климат», «географический фактор» весьма напоминают всемогущий словесный набор неаполитанского шарлатана. …

В действительности единственная причина, играющая роль в жизни человека, народа, эпохи, и есть этот человек, этот народ, эта эпоха… Сравнительно с тем влиянием, которое мы, испанцы, оказываем на самих себя, влиянием климата можно пренебречь. …

Кастильская земля так пугающе черства потому, что черств кастилец. Мы смирились с пустыней потому, что она соприродна нашей пустынной душе»

 

 

МОДЕРНИЗАЦИЯ РОССИИ

 

Николай Добролюбов, публицист:

%d0%bd%d0%b8%d0%ba%d0%be%d0%bb%d0%b0%d0%b9-%d0%b4%d0%be%d0%b1%d1%80%d0%be%d0%bb%d1%8e%d0%b1%d0%be%d0%b2

«В восточной [Крымской] войне мы сходились с ними [с европейцами] начистоту и под конец решились признаться в превосходстве их цивилизации, в том, что нам нужно многому еще учиться у них. И, как только кончилась война, мы и принялись за дело; тысячи народу хлынули за границу, внешняя торговля усилилась с понижением тарифа, иностранцы явились к нам строить железные дороги, от нас поехали молодые люди в иностранные университеты, в литературе явились целые периодические издания, посвященные переводам замечательнейших иностранных произведений, в университетах предполагаются курсы общей литературы, английского и французского судопроизводства и пр.»

 

Игорь Слепнев, историк:

«На заре железнодорожного строительства в России существовало немало противников введения нового вида транспорта. Они выдвигали самые разнообразные доводы, в том числе пугали опасностью демократизации страны. Одни говорили, что под влиянием железных дорог будет нарушена размеренная жизнь империи и внесена нежелательная динамика в общественные процессы. Другим казалось сомнительным, с точки зрения здравого смысла, что две проложенные по земле полоски железа вызовут прогресс земледельческого производства, рост старых и рождение новых городов. То ли дело соответствующие тогдашнему уровню экономики дешевые водные пути!»

 

Граф Е. Канкрин, министр финансов, 40 гг. 19 века:

[Железные дороги] «лишь подстрекают к частым передвижениям безо всякой нужды и таким образом увеличивают непостоянство духа нашей эпохи»

 

Глеб Успенский, писатель-«народник»:

%d1%83%d1%81%d0%bf%d0%b5%d0%bd%d1%81%d0%ba%d0%b8%d0%b9«Ведь вот стерла же она [цивилизация] с лица земли русскую бойкую, «необгонимую» тройку, тройку, в которой Гоголь олицетворял всю Россию, всю ее будущность, тройку, воспевавшуюся поэтами, олицетворявшую в себе и русскую душу («то раздолье удалое, то сердечная тоска») и русскую природу; все, начиная с этой природы, вьюги, зимы, сугробов, продолжая бубенчиками, колокольчиками и кончая ямщиком, с его «буйными криками», – все здесь чисто русское, самобытное, поэтическое… Каким бы буйным смехом ответил этот удалец-ямщик лет двадцать пять тому назад, если бы ему сказали, что будет время, когда исчезнут эти чудные кони в наборной сбруе, эти бубенчики с малиновым звоном, исчезнет этот ямщик со всем его репертуаром криков, уханий, песен и удальства и что вместо всего этого будет ходить по земле какой-то коробок вроде стряпущей печки и без лошадей и будет из него валить дым и свист… А коробок пришел, ходит, обогнал необгонимую»

 

Из письма к другу восемнадцатилетнего юноши, 1861 год:

«…Что сказать тебе о чугунке и не знаю, потому что слишком уж много хочется сказать. Тут, брат, все новость – чудо-юдо морское, да и только. Ни по каким описаниям и рисункам не доберешься до того, что дается понятию при взгляде; дело не в одном пониманье механизма, который для меня наполовину и теперь не понятен, но и во впечатлении, какое %d0%ba%d0%bb%d1%8e%d1%87%d0%b5%d0%b2%d1%81%d0%ba%d0%b8%d0%b9-%d1%8e%d0%bd%d0%be%d1%88%d0%b0производит он в первый раз. Меня морозом подрало по коже, когда я сел в вагон, и машина, послушная звонку, тронулась сперва медленно, а потом все более и более ускоряла и, наконец, понеслась так, что трудно было рассмотреть мелькавшие мимо предметы. И при этой быстроте (до 30 верст в час) не тряхнет: колеса катятся по рельсам ровно, без толчков. В вагоне говор: знакомятся на живую нитку, курят, болтают, закусывают, спят – все что угодно; машина спокойно тащит за собой целую деревню вагонов, только по временам фыркая, как лошадь, или же оглушая продолжительным свистом, очень похожим на ржанье здоровой лошади: это выпускают из нее пар. И при этом обольстительно прислушаться, как неумолкаемо идет ее механическая работа: рычаги ворочают и колеса стучат по чугунным рельсам, ну, словом, есть от чего морозу пробежать по телу, не от страха – он и на ум никому не придет, когда сидишь в вагоне, а просто от восторга»

[когда автор этого письма вырос, он стал замечательным историком, имя которого знал в России любой культурный человек — Василий Осипович Ключевский]

 

Жюль Верн французский писатель:

«Мысли человека, едущего верхом, отличаются от мыслей, которые ему приходят, когда он идет пешком. Разница эта еще значительнее, когда он путешествует по железной дороге. Ассоциации, идеи и смена впечатлений настолько убыстряются, что мысли вертятся в мозгу со скоростью вагонных колес»

 

Из пьесы Александра Островского «Гроза», 1860 год:

«Феклуша: Последние времена, матушка Марфа Игнатьевна, последние, по всем приметам последние. Еще у вас в городе рай и тишина, а по другим городам так просто содом, матушка: шум, беготня, езда беспрестанная… огненного змия стали запрягать: все, видишь, для-ради скорости.

Кабанова:  Слышала я, милая.

Феклуша:  А я, матушка, так своими глазами видела; конечно, другие от суеты не видят ничего, так он им машиной показывается, они машиной и называют, а я видела, как он лапами-то вот так (растопыривает пальцы) делает. Ну и стон, которые люди хорошей жизни, так слышат. …

Тяжелые времена, матушка Марфа Игнатьевна, тяжелые. Уж и время-то стало в умаление приходить. …Умные люди замечают, что у нас и время-то короче становится. Бывало, лето и зима-то тянутся-тянутся, не дождешься, когда кончатся; а нынче и не увидишь, как пролетят. Дни-то и часы все те же как будто остались; а время-то, за наши грехи, все короче и короче делается».

 

Хосе Ортега-и-Гассет, испанский философ, 1915 год:

«Славно колесить по кастильским проселкам!… Если бы однажды ночью они исчезли, были кем-то злодейски похищены, ошеломленная Испания стала бы бесформенной, развалилась на комья… Бежит себе беззаботно грунтовая дорога и вдруг – щелк! – перерезается железной. Дело минутное, но слишком уж болезненное, слишком хирургическое. Двойная инъекция железа пронизывает грунтовое тело насквозь. Никогда уж у бедного проселка не заживет это место, и приходится наложить на него лубки переезда и кому-то дежурить возле больного. Издалека порой видна окровавленная повязка, которой машет дежурный в знак опасности»

 

Глеб Успенский, писатель:

«Что же будет, ежели паче чаяния эта ядовитая цивилизация вломится в наши палестины хотя бы в виде парового плуга? Ведь он уже выдуман, проклятый, ведь уж какой-нибудь практический немец, в расчете на то, что Россия страна земледельческая, наверное выдумывает такие в этом плуге усовершенствования, благодаря которым цена ему будет весьма доступная для небогатых земледельцев… Все, начиная с самых, по-видимому, священнейших основ, должно если не рухнуть, то значительно пошатнуться и, во всяком случае, положить начало разрушению…»

 

 

ДВЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ В ОДНОЙ СТРАНЕ

 

Федор Достоевский,  «Записки из Мертвого дома»:

 

«…Хоть в%d0%b4%d0%be%d1%81%d1%82%d0%be%d0%b5%d0%b2%d1%81%d0%ba%d0%b8%d0%b9сю жизнь свою знайтесь с народом, хоть сорок лет сряду каждый день сходитесь с ним, по службе, например… или даже так, просто по-дружески, в виде благодетеля и в некотором смысле отца, – никогда самой сущности не узнаете. Все будет только оптический обман, и ничего больше. Я ведь знаю, что все, решительно все, читая мое замечание, скажут, что я преувеличиваю. Но я убежден, что оно верно. Я убедился не книжно, не умозрительно, а в действительности и имел очень довольно времени, чтоб проверить мои убеждения. Может быть, впоследствии все узнают, до какой степени это справедливо…»

 

 

Василий Розанов, писатель, философ:

«Проплывая через Казанскую губернию, мы были зрителями странной картины, которая не сейчас объяснилась. Перед носом парохода пересекла путь лодка. «Утонут! Утонут» – говорили пассажиры в страхе, видя, как несколько мужиков, очевидно пьяных, что-то неистово крича, ломались, вертелись в лодке, а один из них, перегнувшись через борт, окунулся головой в воду. Но поднялся и махал руками и что-то кричал, потрясая кулаком вслед проплывавшего парохода и неистово показывал, очевидно пассажирам парохода, на воду. Точно он толкал кого-то мысленно в воду. Каково же было наше  удивление, когда минут через десять на пароходе заговорили, что это не пьяные, а голодные мужики из голодающих мест Казанской губернии и кричали они проклятия прошедшему пароходу и желали ему утонуть или сгореть и чтобы все пассажиры «в воду»!.. «В воду вас», «утонуть вам», «сгореть вам и утонуть», «и с проклятыми детишками вашими, проклятые» – будто бы слышали с борта и с кормы пассажиры нижней палубы (III и IV классы). Но сейчас это передалось к нам, наверх (II и I классы). Никогда до этого  я не видел «голодающих мест», голодного человека. Не оттого, что ему не было времени или случая поесть днем и он поест и даже наестся вдвое вечером, а голодного оттого, что ему нечего есть, нет пищи, у него и вокруг нехватка, как у волка в лесу, у буйвола в пустыне!! Представить себе это в Казанской губернии, в образованной и цивилизованной России, с ее гимназиями, университетами, православием и миллиардным бюджетом?! Просто не умею вообразить! Хоть и видел на лодке, но не верю, что видел. Мираж, наваждение, чертовщина!

Гимназия, ученички в мундирах; почта цивилизованного государства, спокойно принимающая корреспонденцию: «У вас заказное письмо? Две марки». – «Простое? Одна марка». – «У меня простое, потому что это записочка к любовнику». – «Это заказное, потому что это отношение к исправнику». И около этого… человек, которому нечего есть, и он не ел сегодня, не будет есть завтра и вообще не будет есть!!! Бррр… Не понимаю и не верю. Читал в газетах – и не верю, видал – и все-таки не верю!!!

Как же может быть то, чего не может быть?»

 

Владимир Ульянов (Ленин), 1891 год:

screenshot_5

«Голод играет роль прогрессивного фактора. Разрушая крестьянское хозяйство, выталкивая мужика из деревни, он создает пролетариат, заставляет его задуматься над основами эксплуататорского строя. Разрушая веру в царя и царизм, он грозит гибелью эксплуататорскому строю. Все разговоры об облегчении страданий, о кормлении крестьян есть выражение обычного слащавого сентиментализма, свойственного нашей интеллигенции»

 

 

Из Энциклопедического словаря Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона, том «Россия», 1898 год:

«Смертность в Р. поистине громадна; она не может быть объяснена ни разницей в возрастном составе, ни усиленной рождаемостью, но указывает на низкое положение страны в культурно-санитарном отношении. В значительной степени ее высота обусловливается смертностью детей до 5 лет. Дети до 5 лет в Р. составляют 57,4% всех умерших (в Швеции и Швейцарии 33%, во франции – только 28,3%). В Р. существуют местности с громадной детской смертностью: Пермская губ. (1881 г.) – 79,5 (от 1–10 л.),.. Тверская губ. (1887–91) – 61,5 (до 5 л.)… Главнейшими причинами громадной детской смертности в Р. являются тяжелый труд женщин во время беременности, отсутствие свободного времени и недостаток ухода за детьми, как следствие крайней бедности и безграмотности. Огромное количество новорожденных, умирающих от острых желудочно-кишечных катаров, свидетельствует об отсутствии правильного питания. Умирают они главным образом в летнее время. Вблизи столиц детская смертность увеличивается на счет детей, которых отдают в деревни из воспитательных домов для вскармливания, и достигает до 80% всех умерших (питомнический промысел). … Продолжительность жизни в Р. очень низка: для мальчиков – 27,25, для девочек – 29,38; местами она спускается до 19,95 (Пермская губ.),.. между тем, как во Франции она доходит до 43 лет 6 мес., в Англии – до 45 л. 3 мес., в Швеции – до 50 л.»

 

 

САМОДЕРЖАВИЕ

 

Свод основных законов Российской империи. Статья I:

«Император всероссийский есть монарх самодержавный и неограниченный. Повиноваться Его власти не токмо за страх, но и за совесть сам Бог повелевает»

 

ГИМН РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ

музыка А. Львова, слова В. Жуковского, 1833 год

 

screenshot_1Ответ Николая II на вопрос анкеты Всероссийской переписи населения, 1897 год:


«
Род занятий: Хозяин Земли Русской»

 

 

Сергей Витте:

«Кто создал Российскую империю..? Конечно, неограниченное самодержавие. Не будь неограниченного самодержавия, не было бы Российской великой империи. Я знаю, что найдутся люди, которые скажут: «Может быть, но населению жилось бы лучше». Я на это отвечу: «Может быть, но только может быть». Но несомненно то, что Российская империя не создалась бы при конституции, данной, например, Петром I или даже Александром I»

 

Михаил Катков, публицист:

screenshot_2

«В России народ и общественные силы всегда действовали консервативно. …Государство в течение всей русской истории являлось силой разлагающей, двигающей и нарушающей обычаи»

 

 

 

Петр Валуев, министр в правительстве Александра II:

«…Везде преобладает у нас стремление сеять добро силою. Везде пренебрежение и нелюбовь к мысли, движущейся без особого на то приказания»

 

Василий Розанов, писатель, философ:

screenshot_3«Голод. Холод. Стужа. Куда же тут республики устраивать? Родится картофель да морковка. Нет, я за самодержавие. Из теплого дворца управлять «окраинами» можно. А на морозе и со своей избой не управишься.

А республики затевают только люди «в своем тепле» (декабристы, Герцен, Огарев)»

 

 

Николай II:

screenshot_4

«…Сердце царево в руках Божиих. Да будет так. Я несу за все власти, мною поставленные, великую перед Богом ответственность и во всякое время готов отдать Ему в том ответ»

 

 

 

Владимир Ульянов-Ленин, 1902 год:

«…Безвозвратно проходят те времена, когда могло держаться на Руси правительство божиею милостию, что единственным прочным правительством в России может быть отныне правительство волею народа… Вопрос поставлен прямо и вынесен на улицу: быть или не быть самодержавию»

 

Георгий Федотов, историк, философ:

%d1%84%d0%b5%d0%b4%d0%be%d1%82%d0%be%d0%b2 «Мы обычно недостаточно ценим ту бытовую свободу, которой русское общество пользовалось уже с Петра и которая позволяла ему долгое время не замечать отсутствия свободы политической…

Мы как-то не отдавали себе отчета в том, почему русский император, который имел полное «божественное» право казнить без суда и без вины, жечь или сечь любого из своих подданных, отнять его состояние, его жену, не пользовался этим правом. Да и невозможно себе представить, чтобы он им воспользовался – даже самый деспотичный из Романовых, как Павел или Николай I.

Русский народ, вероятно, стерпел бы, как терпел он при Иване IV и Петре I – может быть, по-прежнему находил бы удовольствие в казнях ненавистных господ… Но петербургский император постоянно оглядывался на своих немецких кузенов; он был воспитан в их идеях и традициях. Если народ кланялся ему в ноги или лез целовать его сапоги, ему это, вероятно, не доставляло никакого удовольствия. Если же он забывался, увлекаясь соблазном самовластия, дворянство напоминало ему о необходимости приличного обращения…»

 

Лев Толстой, писатель:

«Самодержавие есть форма правления отжившая, могущая соответствовать требованиям народа где-нибудь в центральной Африке, отделенной от всего мира, но не требованиям русского народа, который все более и более просвещается общим всему миру просвещением»

 

Константин Победоносцев, обер-прокурор Святейшего Синода:

screenshot_5

«…Если воля и распоряжение перейдут от правительства на какое бы то ни было народное собрание – это будет революция, гибель правительства и гибель России»

 

 

 

 

Федор Достоевский, писатель, 1877 год:

«…Мне случилось проходить по Невскому проспекту. Там, в четвертом часу, матери и няньки водили детей, и невольная мысль вдруг веско легла мне на душу: «Цивилизация! – думал я. – Кто же смеет сказать против цивилизации? Нет, цивилизация что-нибудь да значит: не увидят по крайней мере эти дети наши, мирно гуляющие здесь на Невском проспекте, как с отцов их сдирать будут кожу, а матери их – как будут вскидывать на воздух этих детей и ловить их на штык, как было в Болгарии. По крайней мере хоть это-то приобретение наше да останется за цивилизацией! И пусть это только в Европе, то есть в одном уголке земного шара, и в уголке довольно малом сравнительно с поверхностью планеты (мысль страшная!), но все же это есть, существует, хоть в уголке да существует… Подумать только, что прежде, да и недавно еще нигде этого не было в твердом виде, даже и в Европе, и что если есть это теперь у нас и в Европе, то ведь в первый раз с тех пор, как существует планета. Нет, все же это уже достигнуто и, может быть, назад уже никогда не воротится…

screenshot_6И вот, только лишь я хотел воскликнуть про себя в восторге: «Да здравствует цивилизация!» – как вдруг во всем усомнился: «Да достигнуто ли даже это-то, даже для этих Невского-то проспекта детей?..»

Знаете, господа, я остановился на том, что… если не сдирают здесь на Невском кожу с отцов в глазах их детей, то разве только случайно, так сказать, «по независящим от публики обстоятельствам», ну и, разумеется, потому еще, что городовые стоят…

По-моему, если уж все говорить, так просто боятся какого-то обычая, какого-то принятого на веру правила, почти что предрассудка; но если б чуть-чуть «доказал» кто-нибудь из людей «компетентных», что содрать иногда с иной спины кожу выйдет даже и для общего дела полезно и что если оно и отвратительно, то все же «цель оправдывает средства», – если б заговорил кто-нибудь в этом смысле.., то, поверьте, тотчас же явились бы исполнители, да еще из самых веселых»

 

Василий Розанов, писатель, философ, июль 1914 года:

«На готовеньком».

– Так можно определить наше общество и «общественность», – печать, литературу, – клубы, митинги. И все шумные протесты против «негодного правительства».

screenshot_7«Негодно»-то оно, пожалуй, и «негодно»: но было, однако, годно заготовлять нам и завтраки, и хлеб, и шампанское, и чистые салфетки, и комнату для обсуждения «его недостатков». И стоит теперь у двери и сторожит, чтобы кто не вошел и не помешал нам «обсуждать его недостатки».

И вот я думаю, что оно действительно «негодно»: но мне как-то совестно это выговаривать вслух…

Если бы его «негодного» не было, какой-нибудь ницшеанец при выходе из комнаты «обсуждения» заехал бы мне в рыло «по новой морали» пролетария, ссылаясь на дозволение Маркса, снял бы с меня шубу, жена, со ссылками на «свободу чувств», уложила бы на одну кровать со мною – любовника; и подростки-гимназисты, говоря, что «завтра все равно – все сгорит», зажгли бы сегодня мой дом, мою старую библиотеку; и, наконец, плату за мои статьи начал бы получать какой-нибудь «десятский», «сотский» или «тысяцкий», ссылаясь, что 1) никакого особенного таланта у меня нет, а 2) если бы даже и был талант, то он мне дан «средою», и, следовательно, деньги за мою работу принадлежат не мне, а «среде», которая взамен мне выдает «талоны» на получение общественных «завтраков», «обедов» и «чаев», довольно невкусных или, по крайней мере, «не по моему вкусу».

От всех сих новых и ожидаемых благословенностей пока охраняет меня «старое негодное правительство»: и я никак не имею духа ткнуть его в морду сапогом – или дать ему по уху»

 

Сергей Витте:

«Никто ближе не знает Николая II как царя, никто лучше меня не знает его пороки и слабости как государя, но тем не менее я по убеждению как перед Богом говорю, что не дай Господь, если что-либо с ним случится. Любя Россию, я ежедневно молю Бога о благополучии императора Николая Александровича, ибо покуда Россия не найдет себе мирную пристань в мировой жизни, покуда все расшатано, она держится только тем, что Николай II есть наследственный законный наш царь, т. е. царь милостью Божьей, иначе говоря, природный наш царь»

 

СУДЬБА. Сергей ВИТТЕ

 

Сергей Витте:

«Надо, чтобы русские люди и общество в борьбе за свои интересы привыкли надеяться на себя, перестали воображать, что о них кто-то должен заботиться. Без такой психологии не может быть конституции»

 

 

РОССИЯ — ИМПЕРИЯ

 

Официальный титул русского царя Николая II:

«Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Польский, Царь Сибирский, Царь Херсонеса Таврического, Царь Грузинский, Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский и Финляндский; Князь Эстляндский, Лифляндский, Курляндский и Семигальский, Самогитский, Белостокский, Корельский, Тверской, Югорский-Пермский, Вятский, Болгарский и иных земель; Государь и Великий Князь Новгорода низовския земли, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский, Витебский, Мстиславский и всея Северныя страны Повелитель; и Государь Иверский, Карталинския и Кабардинския земли и области Арменския; Черкасских и Горских Князей и иных Наследный Государь и Обладатель; Государь Туркестанский, Наследник Норвежский, Герцог Шлезвиг-Голштинский, Стормарнский, Дитмарсенский и Ольденбургский, и прочая, и прочая, и прочая»

 

Лев Толстой, писатель:

«Что такое Россия? Где ее начало, где конец? Польша? Остзейский край? Кавказ со всеми своими народами? Казанские татары? Ферганская область? Амур? Все это не только не Россия, но все это чужие народы, желающие освобождения от того соединения, которое называется Россией. То, что эти народы считаются частью России, есть случайное, временное явление, обусловливаемое в прошедшем целым рядом исторических событий, преимущественно насилий, несправедливостей и жестокостей; в настоящем же соединение это держится только той властью, которая распространяется на эти народы»

 

Петр Столыпин, глава правительства в 1907 – 1911 годы:

«Наш орел, наследие Византии, – орел двуглавый. Конечно, сильны и могущественны и одноглавые орлы, но, отсекая нашему русскому орлу одну голову, обращенную на восток, вы не превратите его в одноглавого орла, вы заставите его только истечь кровью»

 

Николай Данилевский, геополитик, 1871 год:

screenshot_8

«Тысячу лет строиться, обливаясь потом и кровью, и составить государство в восемьдесят миллионов… для того, чтобы потчевать европейской цивилизацией пять или шесть миллионов кокандских, бухарских и хивинских оборванцев, да пожалуй еще два-три миллиона монгольских кочевников… Нечего сказать, завидная роль, стоило из-за этого жить, царство строить, государственную тяготу нести, выносить крепостную долю, петровскую реформу, бироновщину и прочие эксперименты»

 

 

Федор Достоевский, писатель, 1881 год:

«В Европе мы были приживальщики и рабы, а в Азию явимся господами. В Европе мы были татарами, а в Азии и мы европейцы. Миссия, миссия наша цивилизаторская в Азии подкупит наш дух и увлечет нас туда, только бы началось движение… Создалась бы Россия новая, которая и старую бы возродила и воскресила со временем и ей же пути ее разъяснила»

 

Василий Розанов, писатель, философ:

«…Разговор перешел в подробности, в рассказы… Но вот между ними один, который собственно и отвечает на тему моего разговора с негодующими русскими патриотками:

– К маме часто привозит хлеб хлебник из выборгской булочной. Хороший характер, приветливый нрав, – и летом, сидя на балконе на даче, мы разговорились с ним о его житье-бытье. Он ужасно томится недоумением. Попал в Выборг он случайно, живет на месте лет восемь: между тем у него в России, где-то во внутренней губернии, Орловской или Калужской, своя семья, дом и поле. Он крестьянин и по вашим законам не может продать земли и дома… В своем дому и на своей земле и живут его жена и дети, к которым его ужасно тянет. Он говорит: «Ин мне к ним идти, ин к себе их вызвать, – да с семьей не знаю, проживу ли здесь». Естественнее для семьи, земли и дома бросить булочную, где он наемный человек, – и в этом смысле ему и говорили покупатели булок. – «Не могу я бросить своего хозяина в Выборге. Куда я вернусь на родину? Земли мало, работать не на чем, придется идти в город на работу же, а какая работа в России? Здесь я Бога узнал, совесть и закон. Человеком себя почувствовал. У одного хозяина все восемь лет. Сам он человек не капитальный, хотя средства есть. Когда я поступил на службу, к нему, – в первую же субботу он приходит и говорит: «В баню пойдешь? Перемена белья есть? – «Пошел бы, да белья запасного нет, – разве что попариться».

Пошел он к хозяйке, и принесла мне хозяйка пару чистого белья, – не переодеть, а вовсе.

А хозяин сказал: «Вы работаете хлеб, и работу эту нужно делать в совершенной чистоте. От этого я напоминаю о бане». И не со мной одним так. … И у каждого работника при заведении своя отдельная комната, – когда у нас, в России, все булочники спят на тех ларях, на которых валяют тесто. Хозяин никого не теснит, всех оберегает, все равно сжились с ним как в одну семью, и не отделяем своего от его. А перед праздником он войдет к каждому рабочему в его комнату и поздравит его с наступающим праздником. Так вот как. Этого я в России не найду; а вот тянет меня увидеть детей и жену, но уж не знаю, ин их сюда переселить. А только на старое место вернуться мне противно и страшно…

– Вы возмущаетесь возмущением России, а оно слишком основательно, и вытекает из тоски по культуре и идеалу… Этот рассказ выборгского булочника не тенденциозен. Но кого он обнимает? Весь народ. Так трудятся, по-свински и в свинстве по всей России. …Падает Россия, в огромных частях своих падает, от безидеальности существования… Что вы мне говорите о Минине и Пожарском, о красивых легендах… Этот рассказ булочника для меня гораздо важнее всяких мифов и поэтических грез, ибо последние убаюкивают меня среди мертвечины, а первый воскрешает из мертвых.

Я работать хочу… Вся Россия и рванулась к работе, к гигантскому новому созиданию, к перевороту всех условий существования, и прежде всего – условий труда. Но это – только во-первых. Обратите внимание в рассказе булочника на привет, на ласку. Хозяин войдет накануне праздника и поздравит своих рабочих с днем, радостным для него и для них «Sontag» [«Воскресенье»]… И не хочет русский, взглянув на это их чухонское житьё, возвращаться в Калугу… Тут уже нет в этом поздравлении хозяина ничего утилитарного, никакой чистоплотности около испеченного хлеба: это быт и нравы добрых, облагороженных людей. Может ли этому выучить школа? Увы, никогда!.. Где взять этого благородства, этой деликатности, этой тишины, – и простой доброты без… экстазов? Это их честное, доброе, рабочее протестантство…»

 

Николай Марков, 2-й, лидер черносотенцев, из речи в III Государственной Думе:

screenshot_9«Надо, чтобы страх вернулся, а любви чухонской нам не нужно… За последнее время вся Финляндия стала одним сплошным революционным корпусом… Этих финляндских социалистов придется усмирять, усмирять старым русским способом… Россия, тебе грозят азиаты, грозят подвластные тебе инородцы… Опомнись, Россия… наша инородчина вконец обнаглела… Говорим вам: прочь, мелкота, Русь идет»

 

 

Из воспоминаний генерала Антона Деникина:

«В 7-м классе я учился… в Ловичском реальном училище [в Польше]… был «старшим» на ученической квартире (12 человек). Должность «старшего» предоставляла скидку – половину платы за содержание, что было весьма приятно; состояла она в надзоре за внутренним порядком, что было естественным, но требовала заполнения месячной отчетности, в одной из граф которой значилось: «уличенные в разговоре на польском языке». Это было совсем тягостно, ибо являлось попросту доносом. Рискуя быть смещенным с должности, что на нашем бюджете отразилось бы весьма печально, я всякий раз вносил графу: «таких случаев не было».

screenshot_10Месяца через три вызывают меня к директору…

– Вы уже третий раз пишете в отчетности, что уличенных в разговоре на польском языке не было.

– Да, господин директор.

– Я знаю, что это неправда. Вы не хотите понять, что этой меры требуют русские государственные интересы: мы должны замирить и обрусить этот край…

Был ли директор твердо уверен в своей правоте и целесообразности такого метода «замирения» – не знаю. Но до конца учебного года в моем отчете появлялась сакраментальная фраза – «таких случаев не было», а с должности меня не сместили»

 

Георгий Федотов, философ, историк:

«Именно Польше Российская Империя обязана своей славой «тюрьмы народов».

Была ли эта репутация заслуженной? В такой же мере, как и другими европейскими Империями… Для России вопрос осложняется культурным различием ее западных и восточных окраин. Вдоль западной границы русская администрация имела дело с более цивилизованными народностями, чем господствующая нация. Оттого при всей мягкости ее режима в Финляндии и Прибалтике, он ощущался как гнет. Русским культуртрегерам* здесь нечего было делать… …На Востоке при всей грубости русского управления, культурная миссия России бесспорна… В станах ислама, привыкших к деспотизму местных эмиров и ханов, русские самодуры и взяточники были не страшны. В России никого не сажали на кол, как сажали в Хиве и Бухаре. В самих приемах русской власти, в ее патриархальном деспотизме, было нечто родственное государственной школе Востока, но смягченное, гуманизированное. И у русских не было того высокомерного сознания высшей расы, которое губило плоды просвещения и гуманной английской администрации в Индии. Русские не только легко общались, но и сливались кровью со своими подданными, открывая их аристократии доступ к военной и административной карьере. Общий баланс, вероятно, положительный, Как и прочих Империй Европы. И если бы мир мог еще существовать как равновесие Империй, то среди них почетное место занимала бы Империя Российская. Но в мире уже не было места Империям»

 

 

РОССИЯ — КИТАЙ

 

Сергей Витте:

«Ли Хун-чжан… обратился ко мне… со следующим вопросом:

– Правда ли, что произошла такая большая катастрофа и что есть около двух тысяч убитых и искалеченных?

…Я ему нехотя ответил, что да, действительно, такое несчастье произошло.

На это Ли Хун-чжан задал мне такой вопрос:

– Скажите, пожалуйста, неужели об этом несчастье все будет подробно доложено государю?

Я сказал, что не подлежит никакому сомнению, что это будет доложено, и я даже убежден, что это было доложено немедленно после того, как эта катастрофа случилась.

Тогда Ли Хун-чжан помахал головой и сказал мне:

– Ну, у вас государственные деятели неопытные; вот когда я был генерал-губернатором Пичилийской области, то у меня была чума и поумирали десятки тысяч людей, а я всегда писал богдыхану, что у нас благополучно, и когда меня спрашивали, нет ли у вас каких-нибудь болезней, я отвечал: никаких болезней нет, что все население находится в самом нормальном порядке…

Ну скажите, пожалуйста, для чего я буду огорчать богдыхана сообщением, что у меня умирают люди? Если бы я был сановником вашего государя, я, конечно, все от него скрыл бы. Для чего его, бедного, огорчать?

После этого замечания я подумал: ну, все-таки мы ушли далее Китая»

 

Шан Ян, 4 век до н.э.:

«Когда народ силен, армия вдвое слабее, когда народ слаб, армия вдвое сильнее. Когда народ слаб – государство сильное, когда государство сильное – народ слаб. Поэтому государство, идущее истинным путем, стремится ослабить народ»

 

 

ПОКРОВИТЕЛИ КРЕСТЬЯНСТВА

 

Сергей Витте:

«Александр III относился глубоко сердечно ко всем нуждам русского крестьянства, в частности, и русских слабых людей вообще. Это был тип действительно самодержавного монарха, самодержавного русского царя, а понятие о самодержавном русском царе неразрывно связано с понятием о царе как о покровителе-печальнике русского народа, защитнике слабых, ибо престиж русского царя связан… с идеей православия, заключающейся в защите всех слабых, всех нуждающихся, всех страждущих, а не в покровительстве нам… т.е. нам русским дворянам, и в особенности русским буржуа…»

 

Из доклада министерства внутренних дел, 1902 год:

«Воспитанные в неустанном, упорном труде, привыкшие к исконной однообразной обстановке жизни, приученные изменчивым успехом земледельческих работ к сознанию своей зависимости от внешних сил природы и, следовательно, от начал высшего порядка, крестьяне, более чем представители какой-либо другой части населения, всегда стояли и стоят на стороне… основ общественности и государственности»

 

 

ДЕРЕВНИ

 

Александр Энгельгардт, помещик-«народник»:

«Крайне развиты у крестьянина индивидуализм, эгоизм, стремление к эксплуатации. Зависть, недоверие друг к другу, подкапывание одного под другого, унижение слабого перед сильным, высокомерие сильного, поклонение богатству – все это сильно развито в крестьянской среде. Все это, однако, не мешает крестьянину быть чрезвычайно добрым, терпимым, истинно гуманным. Но при всем том нажать кого при случае – нажмет…»

 

Алексей Юдин, филолог:

«Только в заговорах упоминается более ста действительных или вымышленных святых… Среди особо почитаемых назовем… Флора и Лавра (патроны лошадей), Косму (Кузьму) и Дамиана (Демьяна) («святые кузнецы», а также покровители домашней птицы), Власия и Феодосия (покровители рогатого скота, Власия даже называли «коровьим богом»), Зосиму и Савватия («отвечавших» за пчеловодство). Но и им, как пишет исследовательница С.М. Толстая, в сказках-легендах «часто приписывают действия и поступки, весьма далекие от благочестия. Например, святые Петр и Никола пропивают деньги, которые дает им Господь для покупки лошадей бедным мужикам; Илья, Никола и Бог приходят к черту, когда он гонит водку, и отведывают ее; Петра бьют на свадьбе или в корчме за отказ танцевать и т.п. Святые часто оказывают помощь нуждающимся и наказывают обидчиков и грешников. Петр пашет, сеет и боронит для бедняка и дает ему две торбы – с хорошей погодой и с дождем. Кузьма-Демьян дает бедной невестке, которой не в чем пойти в церковь, одежду и денег; Петр просит Бога наказать работников, которые молотили в воскресенье…». Давно умершие святые как бы живут рядом с обычными людьми, мир священного опускается в человеческий и – «опрощаясь» и «обытовляясь» – наполняет своей святостью народный быт»

 

Лев Толстой, писатель, из  разговоров в Ясной Поляне:

«Русский мужик – Бога слопает»

 

Иннокентий, митрополит Читинский и Забайкальский, 1999 год:

screenshot_11«Почему после тысячелетия христианской проповеди на Руси, после веков существования православного царства остался наш народ «темным и невежественным»? Не есть ли эта темнота и невежество обвинение тем, кому Самим Создателем было сказано: «Идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа, уча их соблюдать всё, что Я повелел вам» (Мф. 28, 19–20)? … Не падают ли убийства, насилия и грабежи, совершенные в годы революции «темным и невежественным» русским народом, на головы тех, кто ленится класть душу свою за овец, кто много раньше большевиков так часто давал народу камень вместо хлеба… или не давал вовсе ничего, ни хорошего, ни дурного, всецело поглощенный своими заботами?  

 

Глеб Успенский, писатель-«народник»:

«На том самом месте, где Иван Ермолаевич «бьется» над работой из-за того только, чтоб быть сытым, точно так же бились, ни много ни мало, как тысячу лет, его предки и, можете себе представить, решительно ничего не выдумали и не сделали для того, чтобы хоть капельку облегчить ему возможность быть «сытым». Предки, тысячу лет жившие на этом самом месте (и в настоящее время давно распаханные «под овес» и в виде овса съеденные скотиной), даже мысли о том, что каторжный труд из-за необходимости быть сытыми должен быть облегчаем, не оставили своим потомкам; в этом смысле о предках нет ни малейших воспоминаний. У Соловьева в «Истории», еще можно кое-что узнать насчет здешнего прошлого; но здесь, на самом месте, «никому» и «ничего неизвестно»

 

Василий Селиванов, писатель-«народник», 19 век:

«Сначала на могилу насыпят бугорок, обложат дерном и поставят деревянный крест; но пройдет немного годов, бугорок опадет и сравняется с землею, крест распадется и истлеет. Еще немного лет, и уже не знают и места, где лежит земледелец. Память о нем мало-помалу исчезнет в преданиях…

И спит земледелец на Божией ниве, как пшеничное зерно во вспаханной бороздке; и много раз перепашутся его кости на тесном кладбище; много раз прах его смешается с прахом поколений грядущих…»

 

Глеб Успенский, писатель-«народник»:

«Хуже той обстановки, в которой находится труд крестьянина, представить себе нет возможности, и надобно думать, что тысячу лет тому назад были те же лапти, та же соха, та же тяга, что и теперь. Не осталось от прародителей ни путей сообщения, ни мостов, ни малейших улучшений, облегчающих труд… Мост, который вы видите, построен потомками и еле держится. Все орудия труда первобытны, тяжелы, неудобны и т. д. Прародители оставили Ивану Ермолаевичу непроездное болото, чрез которое можно перебираться только зимой, и, как мне кажется, Иван Ермолаевич оставит своему мальчишке болото в том же самом виде»;

%d0%b3%d0%bb%d0%b5%d0%b1_%d1%83%d1%81%d0%bf%d0%b5%d0%bd%d1%81%d0%ba%d0%b8%d0%b9-jpg-370x0_q85«На глазах всех здешних крестьян постоянно, из года в год, происходят такие, например, вещи: местный кулачок, не имеющий покуда ничего кроме жадности, занимает на свой риск в соседнем ссудном товариществе полтораста рублей и начинает в течение мая, июня, июля месяцев, самых труднейших в крестьянской жизни, покупать сено по пяти или много-много по десяти копеек за пуд; при первом снеге он вывозит его на большую дорогу, где немедленно ему дают тридцать и более копеек за пуд… Ежегодно деревня накашивает до сорока тысяч пудов сена, и ежегодно кулачишко кладет в карман более пяти тысяч рублей серебром… …Неужели вся деревня (двадцать шесть дворов) не может для облегчения общего труда, сделать того же, что и кулачишко? Они могут занять «на нужду» в двадцать шесть раз больше, чем кулачишко, и, следовательно, могут быть не в кабале, могут даже «сделать» цену своему товару, могут ждать цен и т. д. И ничего этого нет. Тысячу лет не могут завалить болота на протяжении четверти версты, что сразу бы необыкновенно увеличило доходность здешних мест, а между тем все Иваны Ермолаевичи отлично знают, что эту работу «на веки веков» можно сделать за два воскресенья, если каждый из двадцати шести дворов выставит человека с топором и лошадь»;

«Один неудачник землевладелец, задумавший вести «большое», по «иностранным образцам», хозяйство, как водится, разорился и ушел отсюда совсем. В деревне оказался сенной пресс. Машина соединила разрозненный крестьянский мир. Лучше всего, что за отсутствием барина она была «ничья». Додумались прессовать сено всем миром, сообща нанимать вагон и продавать в Петербурге. Пошло дело отлично, но на следующий год в Петербурге не стали принимать здешнего сена в прессованном виде. «Помилуйте! говорят, обрадовались, что выгодно, – и ну пихать в нутро всякую дрянь: то полено, то камень, то навозу набьют туда, благо не видать с боков…» Теперь здешнее сено покупалось в Петербурге не иначе, как с возов. …Года два тому назад приехали из Лондона в ближний к нашим местам губернский город два англичанина. По-русски они ни слова не говорили и не говорят; приехали они честь честью, наняли дом самый лучший, завели какие-то экипажи, необыкновенные, на высоких колесах и т. д. В этих экипажах они разъезжают по городу со своими семействами перед обедом и после обеда и живут в свое удовольствие. Как же могло случиться, что немедленно же по их приезде вся сенная операция на сотни верст очутилась у них в руках? А между тем это факт, и сенное дело теперь находится в следующем виде: кулачишко, заняв деньги, в ссудном товариществе, закупает у крестьян в «нужное» время, летом, за бесценок и поставляет англичанам, а англичане поставляют в Петербург в разные казенные учреждения. Пресс действует по-прежнему, но работает уже не на мир, а на англичанина. «Кому прессуете?» – «Чарльзу!» – отвечают мужики»;

«Боже мой! какие же нужны еще казни египетские, чтобы сокрушить в Иване Ермолаевиче это непоколебимое невнимание к «собственной пользе»»! Ведь это невнимание делает то, что через десять лет (много-много) Ивану Ермолаевичу и ему подобным нельзя будет жить на свете: они воспроизведут к тому времени два новые сословия, которые будут теснить и напирать на «крестьянство» с двух сторон: сверху будет наседать представитель третьего сословия [«кулак»], а снизу тот же брат мужик, но уже представитель четвертого сословия, которое неминуемо должно быть, если будет третье. Этот представитель четвертого деревенского сословия непременно будет зол… и неумолим в мщении, а мстить он будет за то, что очутился в дураках, то есть поймет наконец (и очень скоро), что он платится за свою дурость, что он был и есть дурак, дурак темный, отчего и разозлился сам на себя. И горько поплатятся за это все те, кто, по злому, хитрому умыслу, по невниманию или равнодушию, поставили его в это «дурацкое» положение»

 

Александр Энгельгардт, помещик-«народник»:

screenshot_12«У нас можно по пальцам перечесть имения, в которых ведется обширное батрачное хозяйство с хорошей обработкой земли, с искусственными лугами, с хорошим скотоводством… Все такие имения наперечет, и счесть их нетрудно: одно, два, три… не обчелся ли?…

Землевладельцы в своих имениях не живут и сами хозяйством не занимаются, все находятся на службе, денег в хозяйство не дают… Усадьбы, в которых никто не живет, разрушились, хозяйственные постройки еле держатся, все лежит в запустении.

Большая часть земли пустует под плохим лесом, зарослями, лозняком в виде пустырей, на которых нет ни хлеба, ни травы, ни лесу, а так растет мерзость всякая. …Земли пахотной обрабатывается столько, сколько можно заставить обрабатывать соседних крестьян за отрезы или за деньги, с правом пользоваться выгонами. Все эти хозяйства, как выражаются мужики, только и держатся на затеснении крестьян»

 

 

ЗАВОДЫ

 

Максим Горький, писатель, из романа «Мать»:

screenshot_13«Каждый день над рабочей слободкой, в дымном, масляном воздухе, дрожал и ревел фабричный гудок, и, послушные зову, из маленьких серых домов выбегали на улицу, точно испуганные тараканы, угрюмые люди, не успевшие освежить сном свои мускулы… Раздавались хриплые восклицания сонных голосов, грубая ругань зло рвала воздух, а встречу людям плыли иные звуки – тяжелая возня машин, ворчание пара…

Вечером, когда садилось солнце и на стеклах домов устало блестели его красные лучи, – фабрика выкидывала людей из своих каменных недр, словно отработанный шлак, и они снова шли по улицам, закопченые, с черными лицами, распространяя в воздухе липкий запах машинного масла, блестя голодными зубами. Теперь в их голосах звучало оживление и даже радость, – на сегодня кончилась каторга труда…

День проглочен фабрикой, машины высосали из мускулов людей столько силы, сколько им было нужно. День бесследно вычеркнут из жизни, человек сделал еще шаг к своей могиле…

Вечером лениво гуляли по улицам, и тот, кто имел галоши, надевал их, если даже было сухо, а имея дождевой зонтик, носил его с собой, хотя бы светило солнце.

Встречаясь друг с другом, говорили о фабрике, о машинах, ругали мастеров, – говорили и думали только о том, что связано с работой. Одинокие искры неумелой, бессильной мысли едва мерцали в скучном однообразии дней. Возвращаясь домой, ссорились с женами и часто били их, не щадя кулаков. Молодежь сидела в трактирах или устраивала вечеринки друг у друга, играла на гармониках, пела похабные, некрасивые песни, танцевала, сквернословила и пила. Истомленные трудом люди пьянели быстро, и во всех грудях пробуждалось непонятное, болезненное раздражение. Оно требовало выхода. И, цепко хватаясь за каждую возможность разрядить это тревожное чувство, люди из-за пустяков бросались друг на друга с озлоблением зверей…

В отношениях людей всего больше было чувства подстерегающей злобы, оно было такое же застарелое, как и неизлечимая усталость мускулов. Люди рождались с этою болезнью души, наследуя ее от отцов, и она черной тенью сопровождала их до могилы, побуждая в течение жизни к ряду поступков, отвратительных своей бесцельной жестокостью…

Изредка в слободку приходили откуда-то посторонние люди. …Некоторые из них говорили что-то неслыханное в слободке. С ними не спорили, но слушали их странные речи недоверчиво. Эти речи у одних возбуждали слепое раздражение, у других смутную тревогу, третьих беспокоила легкая тень надежды на что-то неясное…»

 

А. Буйко, петербургский рабочий:

«Мартеновские мастерские с массой сверкающего металла, кузница с громадными паровыми молотами, механические мастерские с сотнями различных станков – весь этот гигантский, живой грохочущий организм, создающий металл, превращающий его в готовые предметы, поражал воображение. Все это было новым, далеким от деревенской обстановки, заставляло задумываться, наталкивая на мысли об устройстве жизни всего человечества…

Сблизившись с товарищами, найдя общие интересы с коллективом, я ощутил твердую почву под ногами, возникла уверенность: «Я не один – нас много, мы все заодно!» Это сознание влило столько энергии, что ее хватило на всю последующую жизнь и борьбу…

До 1905 года уклад внутренней жизни завода был крайне суров… Профсоюзов или какой-нибудь иной организации, влиянием которой рабочий мог сколько-нибудь ослабить гнет администрации, не было, и рабочим при самозащите приходилось прибегать к своим формам воздействия на заводское начальство. Распространенным способом разрешения массового недовольства был вывоз мастеров и инженеров на тачке. Обычно происходило это так: несколько человек внезапно схватывали виновника недовольства, на голову его надевали мешок с суриком или сажей, после чего хозяйского угодника бросали в тачку и с шумом и гиканьем вывозили за ворота завода. О таких «вывозах» становилось известно на других заводах, и вывезенный на тачке не рисковал поступить на новое место. Как только рабочие узнавали, что вновь принятый администратор был вывезен на тачке, его тотчас выкатывали с завода. Кроме «вывозов» рабочие посылали ненавистным администраторам угрожающие письма… «Мы все против тебя, кровопийца, погоди, скоро отомстим», – писали рабочие…

Случалось, что рабочие подкарауливали ночью кого-нибудь из начальства, избивали его или заставляли плясать, приговаривая: «Ты шкуры нашей не щадишь, люди от тебя плачут, так повесели же – попляши!»…

В 1901-1902 годах на завод стали проникать социал-демократические листовки и книжки, вызывающие разговоры о тяжелой жизни рабочих, классовом неравенстве, о необходимости борьбы с врагами рабочих»

 

Виктор Леонтович, историк, эмигрант:

%d0%bb%d0%b5%d0%be%d0%bd%d1%82%d0%be%d0%b2%d0%b8%d1%87«Поддержка чисто экономических требований рабочих нигде не принимала политического характера с такой легкостью, как в России. В этом было виновато само правительство: абсолютистская государственная власть не разрешала создавать рабочие организации и объединения, рабочие не имели возможности сами защищать свои права и свои интересы. Государственная власть считала своим долгом держать рабочих под опекой, приблизительно тем же образом, как и крестьян, и заботиться об удовлетворении интересов рабочего класса. Власть возлагала на предпринимателей обязательства по отношению к рабочим, которые часто бывали значительно больше соответствующих обязательств в западных странах»

 

 

«ОБРАЗОВАННЫЕ» КЛАССЫ

 

Георгий Федотов, историк, философ:

«Россия (кроме Китая) была единственной страной, в которой дворянство давалось образованием. Окончание средней и даже полусредней школы превращало человека из мужика в барина, – т.е. в свободного, защищало до известной степени его личность от произвола властей, гарантировало ему вежливое обращение и в участке, и в тюрьме. Городовой отдавал честь студенту, которого мог избивать лишь в особо редкие дни – бунтов. Эта бытовая свобода в России была, конечно, привилегией, как везде в начальную пору свободы. То был остров петербургской свободы среди московского моря. Но этот остров беспрерывно расширялся, особенно после освобождения крестьян. Его населяли тысячи в XVIII веке, миллионы в начале ХХ»

 

Константин Леонтьев, философ, конец 19 века:

screenshot_3

«Да! В России еще много безграмотных людей, в России много еще того, что зовут «варварством». И это наше счастье, а не горе. Не ужасайтесь, прошу вас; я хочу сказать только, что наш безграмотный народ более, чем мы, хранитель народной физиономии, без которой не может создаться своеобразная цивилизация»

 

 

Иван Ильин, философ:

«В дореволюционное время среди русского студенчества считалось, что тот, кто все время отдает науке.., – а от «общественности» и «политики» сторонится, тот «академист», «карьерист», «шкурник» и «реакционер». Он, по словам поэта Некрасова, принадлежит к «ликующим, праздно болтающим, обагряющим руки в крови». «Настоящий» студент призван прежде всего желать и требовать политического и социального обновления. Он должен иметь «идеал» и содействовать какой-нибудь определенной партии. Но идеал – «один»; другого нет… Это «социализм». Что такое «социализм», из чего он исходит, к чему ведет, как осуществляется, – этого не знал никто. Да и что тут надо знать? Социализм это… «все высокое и прекрасное»; мало того – это осуществление справедливости; а справедливость, всеконечно, требует равенства; а если осуществить «справедливое равенство», то начнется братство, свобода и всякое благорастворение воздуха… В это надо верить, за это надо бороться; и «честный» человек непременно стремится «в стан погибающих за великое дело любви»

 

Революционные песни конца 19- начала 20 века

 

«…УВИДИМ ЖИЗНЬ СВЕТЛУЮ…»

 

Из пьесы А. Чехова «Дядя Ваня»:

screenshot_4«Соня: Что же делать, надо жить! Мы, дядя Ваня, будем жить. Проживем длинный, длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба; будем трудиться для других и теперь в старости, не зная покоя, а когда наступит наш час, мы покорно умрем и там за гробом мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и Бог сжалится над нами, и мы с тобою, дядя, милый дядя, увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой – и отдохнем. Я верую, дядя, верую горячо, страстно… Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка. Я верую, верую…»

 

Из пьесы А. Чехова «Три сестры»:

«Ирина: Придет время, все узнают, зачем все это, для чего эти страдания, никаких не будет тайн, а пока надо жить… надо работать, только работать!..

Ольга: Музыка играет так весело, бодро, и хочется жить! О Боже мой! Пройдет время, и мы уйдем навеки, нас забудут, забудут наши лица, голоса и сколько нас было, но страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас, счастье и мир настанут на земле, и помянут добрым словом тех, кто живет теперь. О милые сестры, жизнь наша еще не кончена. Будем жить! Музыка играет так весело, так радостно, и, кажется, еще немного, и мы узнаем, зачем мы живем, зачем страдаем… Если бы знать, если бы знать!»

 

Александр Солженицын, из книги «Архипелаг ГУЛАГ»:

screenshot_5«Если бы чеховским интеллигентам, все гадавшим, что будет через двадцать-тридцать-сорок лет, ответили бы, что через сорок лет на Руси будет пыточное следствие, будут сжимать череп железным кольцом, опускать человека в ванну с кислотами, голого и привязанного пытать муравьями, клопами, загонять раскаленный на примусе шомпол в анальное отверстие («секретное тавро»), медленно раздавливать сапогом половые части, а в виде самого легкого – пытать по неделе бессонницей, жаждой и избивать в кровавое мясо, – ни одна бы чеховская пьеса не дошла до конца, все герои пошли бы в сумасшедший дом»

 

 

 

Опубликовать:


Комментарии закрыты.