ИСТОРИЯ - ЭТО ТО, ЧТО НА САМОМ ДЕЛЕ БЫЛО НЕВОЗМОЖНО ОБЬЯСНИТЬ НАСТОЯЩЕЕ НАСТОЯЩИМ

 

Советский и российский историк, обществовед, религиовед и социолог, востоковед-китаист

 

«В КНР 1966 год можно было считать не только на часы, а и на секунды, настолько напряженной была ситуация, сгущенной атмосфера. Сейчас, по прошествии четверти века, можно, забыв трудности, неприятности, сказать, как повезло свидетелям этого исторического события: Китай яростно отстаивал свой социалистический выбор. В 1966 году еще не было ясно, какой крови стоила эта борьба. Миллионы погибли, миллионы конформистски сжались…

28 июля. Произошло ЧП – под посольскую «волгу» бросилась китаянка. Она стояла неподалеку от ворот посольства и шагнула, когда водитель резко затормозил. Лежала на таком расстоянии от радиатора, что ясно было – бросилась сама. Собралась толпа с разинутыми ртами. Женщина приподнялась, увидела, что сыграла неудачно, и на четвереньках подползла поближе к машине. Милиционеры составили протокол, обрывая «ненужных» свидетелей.

30 июля. Девять вечера, дождь. Ритмика гонгов и барабанов. Мерные колонны демонстрантов, впереди увитый лентами портрет, за ним десятки красных знамен. Пекинцы празднуют купание Мао в Янцзы две недели назад, когда, как объявили, он за полтора часа проплыл 15 километров, при этом разговаривая и обучая какую-то девицу. То есть около 200 м/мин. А мировой рекорд на стометровке чуть вышел из минуты. Известная австралийская пловчиха прокомментировала: «Мир еще не видел столь величайшего пловца всех времен… либо их часы остановились».

4 августа. На улице: двое мужчин ведут, крепко ухватив за вывернутые руки, женщину лет сорока, исхудалую и рваную, с искаженным ужасом, напряженным лицом. Толпа позади – молчит.

10 августа. По всему городу демонстрации в поддержку вчерашнего решения ЦК КПК об «углублении культурной революции».

В дальней тьме ревут толпы фанатиков, и в звериный, нечленораздельный вой сливается универсальный призыв: «Маочжусиваньсуй маочжусиваньсуй…» (Десятьтысячлетпредседателюмаодесятьтысяч…).

13 августа. Газеты захлебываются восклицательными знаками: вечером 10 августа Мао «встретился с революционными народными массами», помахал рукой и произнес, как сообщает Синьхуа, «вдохновляющие слова»: «Здравствуйте, товарищи». Некоторым удалось приблизиться, и они потом в восторге вопили: «Пожмите мне руку, я только что пожал руку председателю Мао!»

14 августа. В пять объявили о прошедшем пленуме ЦК КПК. Принято решение о «культурной революции».

Уже в четверть шестого стройные колонны потекли к стадиону митинговать. Второй вечер подряд над пекинским мраком летает истошный, охрипший от беззаветных усилий вопль: «10 тысяч лет… 100 миллионов лет председателю Мао!» Ему отвечает фанатичный рев толпы, безумствующей при упоминании божественного имени…

19 августа. Вчера на столичной площади Таньаньмэнь состоялся грандиозный митинг». Мао Цзэдун «встретился с застрельщиками великой культурной революции»… Появилась какая-то новая организация, благословленная Мао: «хунвэйбин». Хун – красный, вэй – сторожить, охранять, бин – солдат. Агентство Синьхуа переводит – «красная гвардия».

20 августа. Грянуло «стихийное движение масс». Первое, что они сделали, – принялись менять неугодные названия…

21 августа. Стены и мостовая у ворот посольства за ночь заклеили броскими «дацзыбао»… Работали девочки из соседней женской школы, но стиль отнюдь не нежный, пересыпанный выражениями, которые обычно заменяются у нас точками. Плакаты запрещали «ревизионистским собакам существовать в нашем красном Китае». С тротуара мальчишки орут: «Ревизионисты!» Точно так же, как их отцы восклицали: «Советский старший брат!»

22 августа. Нашу «Ревизионистскую улицу» перегородил громадный щит с портретом Мао. Толпа вокруг требует, чтобы автомобили останавливались и пассажиры миновали портрет пешком…

Город весь, сверху донизу, заклеен манифестами, революционными приказами… Зовут к революционной ломке, «ниспровержению старого мира»…

Около посольства появилось предупреждение: «Вытянем из вас все жилы». МИД КНР не принял нашего протеста. А из толпы уже летят камни.

23 августа. В семь утра нас разбудил рев толпы. В организованной колонне есть детишки 3–4 лет… В одном дворе полыхал костер – жгли книги. Озлобленные ребята лет одиннадцати провели по улице, оплевывая, седую женщину интеллигентного вида. …

24 августа. По городу расклеен ультиматум: всем представителям «реакционных классов и групп» носить на груди особые знаки.

Перед посольскими воротами великовозрастные школьники орут: «Долой ревизионизм!» Чуть в сторонке стоит крохотная девчушка, такая милая, симпатичная, и нежно лопочет в окна проезжающих дипломатических машин: «Ёб твою мать!»

26 августа. Кончился срок, установленный хунвэйбинами для «расчета со старым». В городе начались погромы и аресты. Ходят со специально составленными списками и придираются к отсутствию в доме портретов и изречений Мао. Эти действия газета «Жэньминь жибао» определяет как «абсолютно революционные и законные»

«Мировая система социализма». 1953-1984 годы


 

«Как то хорошо известно специалистам, одна из наиболее ярких и характерных черт национального характера китайцев – прагматизм.

…Социальный генотип каждого китайца – это строжайшая забота всех и каждого о своем «лице», то есть о сохранении престижа. То самое «уважение», которого столь откровенно жаждут у нас опустившиеся люди, не стесняющиеся напиваться до бесчувствия и валяться после этого, где придется; это уважение – а точнее, самоуважение – традиционно присуще любому китайцу. И более того, каждый из них делает все, что в его силах, дабы не лишиться такого рода уважения, не «потерять лица».

Потеря лица, то есть публичное уличение в чем-то недостойном, была трагедией для каждого, причем тем большей, чем более видное положение в обществе он занимал»;

«Традиции китайской политической культуры учат обходить препятствия. Одним из основных тезисов этой культуры является принцип гармонии. Без нужды никто и никогда не идет, не должен идти на конфликт, даже просто на конфронтацию»;

«Китайцы, как и все, имеют нервы. Но они умело ими управляют, ибо именно этого требует от них строго почитаемая традиция, принятые и всеми всегда соблюдаемые нормы общественного поведения. Как и все, они могут драться, причем порой весьма жестоко. Знают ругательства и умеют при случае ими пользоваться. Но при всем том мне, например, лишь раз довелось увидеть драку… и за многие месяцы каждодневных контактов практически не пришлось встретиться не только с руганью, но и с перебранкой. …

Напомню, что нынешнее поколение, даже два-три поколения воспитаны в духе «классовых» конфликтов, которые пропагандируются маоизмом. И все-таки, несмотря на это, конфликт для Китая – мера крайняя и чаще всего организованная.

Если власти это санкционируют – начинается кампания критики, осуждения, сопровождаемая криками, угрозами, а то и ударами, как то было, в частности, в годы так называемой «культурной революции» при Мао. Если приказа нет – нет и конфликта. Его место занимает гармония или по крайней мере веками воспитанное и вошедшее в традицию стремление к гармонии, к сглаживанию противоречий, к поиску, выражаясь нашими современными терминами, консенсуса. И консенсус легко достигается. Причем не столько под влиянием репрессивного аппарата, как то бывало у нас, сколько именно в силу привычки, воспитанной традицией нормы, не в последнюю очередь связанной со стремлением сохранить лицо, не дать повода для нападок на себя, для нежелательного словесного и тем более какого-либо иного конфликта.

… Эта установка господствует почти абсолютно,.. к конфликтам в политической жизни Китая прибегают крайне редко и  неохотно, лишь в исключительных случаях. Исключительными случаями в этом смысле следует считать танки на площади Таньаньмэнь летом 1989 года и репрессии по отношению к студенческим лидерам…»

«Мировая система социализма». 1953-1984 годы


 

 

 

С 1965 вплоть до пенсии (1986) — зампредседателя Совета Министров СССР, председатель Госплана СССР: «Я всегда был и остаюсь коммунистом»

 

«Или, скажем, у крестьян имеется продукция, есть зерно, мясопродукты, овощи и т. д., но они государству ничего не дают, занимают выжидательную позицию. На частных рынках торговля ведется довольно активно и по очень повышенным ценам.

Я прямо сказал польским товарищам, что надо принимать более решительные меры, раз создалось такое положение. Может быть, вводить что-то вроде продразверстки.

…Народ не голодает. Городские жители ездят на рынки, в деревни, закупают все продукты, какие им необходимы. И эти продукты имеются.

Как известно, по решению Политбюро и по просьбе польских товарищей мы оказываем им помощь поставкой 30 тыс. тонн мяса. Из этих 30 тыс. тонн уже переправлено за границу 16 тыс. тонн. Следует сказать, что продукция, в данном случае мясо, поставляется в грязных, неочищенных вагонах из-под руды, в очень неприглядном виде. При выгрузке этой продукции на польских станциях имеет место настоящий саботаж. В адрес Советского Союза, советских людей поляки высказывают самые непристойные слова, отказываются очищать вагоны и т. д. Всех оскорблений, которые сыплются в наш адрес, просто не перечислить»

«Мировая система социализма». 1953-1984 годы


 

 

 

В 1968 году молодой юрист вошел в ближайшее окружение партийного лидера Александра Дубчека и стал идеологом «Пражской весны». Он выступал за расширение свободы слова, собраний и дискуссий, демократизацию избирательного закона (выдвижение нескольких кандидатов и альтернативные выборы), развитие гражданских инициатив и самоуправленческих начал. После того, как чехословацкие реформы были насильственно пресечены интервенцией Варшавского договора, был исключен из компартии, а затем выдавлен органами безопасности из страны. В Австрийском институте международной политики Млынарж приобрёл международный авторитет как специалист-политолог, аналитик развития коммунистических режимов. После «Бархатной революции» (1990) он вернулся на родину, но идеи демократического социализма, которые всю жизнь отстаивал Млынарж, в чешском обществе оказались не востребованы и он вернулся в Австрию

 

«Вы творите в своей внутренней политике, – заявил Л.И. Брежнев, – все, что вам заблагорассудится, в том числе и то, что нам не нравится, и не слушаете добрых советов. А между тем вашу страну освободил советский солдат. Нам далось это ценой больших потерь, и мы не двинемся отсюда. Границы этих земель – это и наши границы… Именем павших во второй мировой войне, которые погибли и за вашу свободу, мы вправе послать к вам свои войска, чтобы чувствовать себя в наших общих границах в полной безопасности. Угрожает вам кто-то или нет – не имеет значения, это дело принципа, от внешних обстоятельств оно не зависит. Так повелось со времен второй мировой войны, и так будет на вечные времена…»

«Мировая система социализма». 1953-1984 годы


 

 

Журналист

«Торговля политзаключенными была в ГДР стабильным и выгодным источником валюты…

Бывший политзаключенный, ныне гамбургский журналист, рассказал мне о таксах, по которым власти ФРГ выкупали инакомыслящих восточных немцев из тюрем ГДР. Квалифицированный рабочий, например, стоил 40 тысяч немецких марок, инженер – 60–70 тысяч, человек с ученой степенью – от 80 тысяч и выше (в зависимости от специальности). … За профессора-медика можно было «выбить» до миллиона марок. … С 1963 года и до кончины ГДР Западной Германии было продано 34 тысячи политзаключенных. Выручка правительства ГДР за своих граждан составила 3,5 миллиарда немецких марок»

«Мировая система социализма». 1953-1984 годы


 

 

 

Был шестым ребёнком в бедной еврейской семье, в Первую мировую на Восточном фронте попал в плен, где вступил венгерскую компартию. Вернулся в Венгрию в 1919 году и командовал там Красной гвардией в недолговечной «Венгерской советской республике», в следующем году, после разгрома ВСР, вернулся в Москву, и несколько лет работал в Коминтерне. В 1925 году вновь вернулся на родину для организации нелегальной компартии, был арестован, приговорен к пожизненной каторге, на которой провел 16 лет. В 1940 году СССР обменял Ракоши на трофейные знамена, захваченные Российской империей при подавлении венгерской революции 1848 года.

Вернулся в Венгрию вместе с советскими войсками, сфальсифицировал выборы в парламент, «на голубом глазу» обвинил в этом партию-соперницу и запретил ее, «вычистил» социал-демократическую партию, исключив из нее 25 тыс. членов и слил ее со своей коммунистической партией, руководителей с большим отрывом победившей на выборах, «правящей» Партии мелких хозяев, арестовал и заставил покинуть страну, а саму партию ликвидировал, и в результате стал диктатором-сталинистом с неограниченной властью.

«Лучший ученик Сталина», как его официально называли в Венгрии, установил личную диктатуру, в точности, до мельчайших черточек, копируя сталинскую модель СССР: органы госбезопасности насчитывали 28 тысяч штатных сотрудников, им помогали 40 тысяч завербованных информаторов (их стараниями через тюрьмы прошли более 400 тысяч венгров), он основательно, по примеру своего советского «патрона», вычистил собственную компартию (по обвинению в «сионистском заговоре» казнил и посадил две сотни своих конкурентов из высшего звена руководства), в католической стране по обвинению в шпионаже посадил пожизненно главу католической церкви (ненадолго освобожденный Венгерским восстанием, кардинал 15 лет прожил в америконском посольстве в Будапеште), он согнал крестьянство в колхозы (с теми же последствиями, что и у «старшего брата»), в сельскохозяйственной стране затеял широкомасштабную индустриализацию, начав строить сразу 65 промышленных предприятий (программа провалилась).

После смерти Сталина и, особенно, после разоблачений 20-го съезда КПСС (1956) попытки «лушего ученика» продолжить сидеть во власти вызвала в Венгрии вооруженное восстание, и Ракоши вывезли в СССР, где он в безвестности прожил 10 лет в Чуйской области Киргизии, в Арзамасе и Горьком. От возвращения в Венгрию отказался

 

«Нам было бы очень важно услышать Ваши мнения и советы. Должен признаться, что мы тут немного растеряны, не слыша абсолютно ничего о том, правильна ли наша политика и не надо ли в ней что-нибудь изменить. Мы расцениваем это как признак доверия, но все-таки лучше было бы, если бы мы могли узнать Ваше мнение»

«Мировая система социализма». 1953-1984 годы


 

 

 

Известный чешский писатель

 

«От тех, кто считает коммунистические режимы в Центральной Европе исключительно делом рук преступников, ускользает основная истина: преступные режимы созданы не преступниками, а энтузиастами, убежденными, что открыли единственную дорогу в рай. И эту дорогу они так доблестно защищали, что обрекли на смерть многих людей. Однако со временем выяснилось, что никакого рая нет и в помине, и так энтузиасты оказались убийцами»

«Мировая система социализма». 1953-1984 годы


 

«Часто вспоминалась речь Дубчека, с которой он выступал по радио после своего возвращения из Москвы. Она едва помнила, о чем он говорил, но до сих пор в ушах стоял его прерывистый голос. И она думала: чужие солдаты арестовали его, главу самостоятельного государства, в его собственной стране, уволокли его и держали четыре дня где-то в Карпатах, намекая ему, что его постигнет та же участь, что и его венгерского предшественника Имре Надя двенадцать лет назад. Затем перевезли в Москву, велели выкупаться, побриться, одеться, завязать галстук и сообщили, что казнить его уже не собираются и он может продолжать считать себя главой государства. Его посадили за стол против Брежнева и заставили вести с ним переговоры.

Вернулся он униженным и обратился к униженному народу. Он был так унижен, что не мог говорить. Тереза никогда не забудет те ужасные паузы между фразами. Был ли он изнурен? Болен? Его накачали наркотиками? Или это было просто отчаяние? Даже если после Дубчека ничего не останется, эти долгие паузы, когда он не мог дышать, когда перед всем народом, приникшим к радиоприемникам, ловил ртом воздух, эти паузы останутся после него навсегда. В этих паузах был весь ужас, обрушившийся на их страну»

«Мировая система социализма». 1953-1984 годы


 

 

Бывший воспитанник детского дома в Кологриве, журналист, писатель, краевед Костромской области

 

В двадцати километрах от Кологрива есть живописный уголок – Княжая Пустынь. Впервые я побывал здесь четверть века назад и понял, что уже до конца дней своих не забуду эту огромную гору посреди тайги и вид с орлиной высоты. …В часы душевного смятения, тоски и недовольства жизнью я мысленно обращался к этому уединенному мирку, теша себя надеждой когда-нибудь вновь побывать на этом небольшом клочке земли, наполненном легендами и былями.

И случай представился…

В лесопункте Советский мы встретились с Александром Петровичем Баданиным, бывшим лесником. Он сказал, что в Пустыни уже никого не осталось, все уехали. А его дом еще стоит, он следит за ним…

– А почему деревня зовется Княжая Пустынь? – поинтересовались мы.

– Речка у нас Княжая. А в Пустыни прежде жили монашки. Монастырь, значит, здесь был. При мне еще одна жила. Пашечка. Убили ее. И так ведь просто, из озорства. Поднималась однажды с хворостом в гору. А мужики выпили. И ну давай потешаться над ней. Дурачку Сережке Иванову говорят: «А ну-ка, мол, тюкни ее поленом по голове». Он и тюкнул. Да насмерть. Старушонке-то много ли надо?

Александр Петрович замолчал. Молчали и мы, смотря в лобовое стекло на дорогу, которая круто забирала вверх.

– В старину в Пустыни святое место было, – продолжал наш проводник. – Паломники приходили сюда из Вологды, из Вятки и из других мест, за сотни километров. В монастыре и гостиница была, красивая постройка с балконом. Сейчас уж она развалилась. Кто приходил свои грехи отмаливать, камни да воду в гору таскали. А иные просто полечиться приезжали.

– Чем же здесь лечились-то?

– Как чем? У нас здесь два святых потока. Говорят от многих болезней эта водичка лечит. Меня иногда ломота в руках замучит, так приду на ключик-то, сполоснусь и проходит. Хотите верьте, хотите нет, это уж ваше дело…

Потом Баданин вспомнил две липы, которые росли на склоне горы и, по поверью, обладали целительными свойствами: погрызешь веточку, и зубы перестанут болеть. Липы спилили. Обрубок одного дерева я видел в краеведческом музее в Кологриве. Экспонат представляли как выдумку попов, греющих руки на невежестве народных масс. Музейная служащая Таня как-то попробовала погрызть обрубок – не помогло, зубная боль не прошла. Может быть, и в самом деле боли паломников проходили от самовнушения, но ведь и другое вероятно: дерево питалось соками земли, а они, возможно, целебными были. Ну а обрубок теперь стоит где-то под лестницей. Какая в нем жизнь?

…Баданин повел нас мимо оставленных домов к деревянной церкви.

– Раньше в Пустыни было двести дворов, – сказал он с достоинством. – Деревянная церковь без гвоздей. Здесь был клуб. Когда-то спектакли ставили. А в каменной церкви – столовая. И пекарня тут же.

Рядом с деревянной церковью – погост. Все здесь поросло мхом. Вижу две чугунные могильные плиты, прислоненные к церковной стене. На одной из них прочитал, что крестьянин Лука Васильев принес с Афона в Княжую Пустынь распятие животворящего креста.

– Тут раньше три плиты было, – заметил Баданин. – Одну увезли в столовую, в поселок. На кухне она сейчас. Готовят на ней…

На обратном пути мой приятель развернул на коленях карту Костромской области. «Посмотрим хоть, где мы находимся». Я повернулся к нему. На прежних картах Пустынь была чуть севернее города Кологрива. На новой карте ее уже не было…»

«Застойное» двадцатилетие — потеря перспективы. 1964-1984 годы


 

 

 

Выдающийся советский кинорежиссер («Иваново детство», «Зеркало», «Солярис», «Сталкер»)

 

 

«…Настанет ли в России когда-нибудь порядок или ничего не будет происходить, пока все окончательно не развалится? Еще никогда раньше люди так не отвергали право и закон. Все лгут, обманывают, предают. Это же не жизнь! »

«Застойное» двадцатилетие — потеря перспективы. 1964-1984 годы


 

 

 

Андрей САХАРОВ

 

«Десятилетия тотального террора, старые и новые предрассудки, приманка относительного благосостояния после поколений разрухи…, постоянная необходимость «ловчить», «комбинировать», нарушать правовые нормы – все это глубоко изуродовало сознание самых широких масс населения. Идеология советского мещанина (я говорю о худших, но, к сожалению, довольно типичных и для рабочих и крестьян, и для широкой интеллигенции) состоит из нескольких несложных идей:

  1. Культ государства, в котором соединяются в разных пропорциях преклонение перед силой, наивная уверенность, что на Западе хуже, чем у нас, благодарность «благодетелю»-государству и в то же время страх и лицемерие.
  2. Эгоистическое стремление обеспечить свое и своей семьи благополучие, «живя как все», – с помощью блата, воровства, покрываемого начальством, и обязательного лицемерия. Но одновременно – у лучших – есть желание добиться этого благополучия своим трудом, своими руками, но при этом оказывается, что все равно надо ловчить и лицемерить.
  3. Идея национального превосходства. Тяжелые истерические и погромные формы принимает она у некоторых русских, но и не только у них. Как часто приходится слышать – тратимся на этих черных (или желтых) обезьян, кормим дармоедов. Или – во всем виноваты эти евреи (или русские, грузины, чучмеки – т. е. жители Средней Азии). Это очень тревожные симптомы после 60 лет провозглашаемой «дружбы народов»

 

«Застойное» двадцатилетие — потеря перспективы. 1964-1984 годы


 

 

 

Писатель-энциклопедия советской жизни…

 

ГОСУДАРСТВО И НАРОД

 

«Отношения с нашим родным пролетарским государством складывались всегда очень изощрённо. Пролетариат воевал с милицией, крестьянство с райкомами, интеллигенция с НКВД. Средние слои – с ОБХСС [ОБХСС – «Отдел борьбы с хищениями социалистической собственности»]. Так и наловчились не поворачиваться спиной. Не поворачиваться спиной – воспользуются. Только лицом. … Мы отвернёмся – они нас, они отвернутся – мы их. В счётчик – булавки, в спиртопровод – штуцер, в цистерну – шланг, и качаем, озабоченно глядя по сторонам. … Руки ходят непрерывно, ощупывая, отвинчивая. Крутится – отвинтим, потечет – наберём, отламывается – отломаем, и ночью, при стоящем счётчике, рассмотрим.

Государство всё, что можно, забирает у нас, мы – у государства. Оно родное – и мы родные. И у него, и у нас уже вроде ничего нет. Ну, там, военное кое-что… Так вот, антенну параболическую на Дальнем Востоке, уникальную, кто-то отвернулся – и нет её. По сараям, по парникам. Грузовик экипаж бросил – утром один остов. Пираньи. Автобусы все – на огородах, ходовые рубки от крейсеров – на огородах. И государство не дремлет: отошёл от магазина на пять метров – там цены повысились. Газеты – вдвое, бензин – вдвое, такси – вдвое, колбаса – вчетверо. А нам – хоть бы что.

Мировое сообщество дико удивляется: повышение цен на нас никакого заметного влияния не имеет. … Дорожание, повышение, урезание, талоны. Это – оно нас. Цикл прошёл – теперь мы его ищем. Ага, нашли: бензин у самосвалов, приписки у прорабов, хлеб на полях, рыба у ГЭС. Качаем, озабоченно глядя по сторонам. Так что и у нас, и у государства результаты нулевые. Кроме, конечно моральных – нравственность упала и у государства, и у нас.

Надо отдать должное государству – оно первое засуетилось. Ну, мол, сколько можно, ребята, мол, мы тоже, конечно, не по человечески живём… А народ чего: он полностью привык, приспособился, нашёл своё место, научился говорить чего нужно. Приходит, куда надо, и отвинчивает, отворачивает, руками, ногами, зубами, – преданно глядя государству в глаза.

– У нас государство рабочих и крестьян, – говорит государство.

– А как же, – отвечает народ. – естественно. – И отвинчивает, откручивает, отворачивает.

– Всё, что государственное, то твоё, – говорит государство.

– А как же, – шепчет народ. – это так естественно! – И отвинчивает откручивает, отламывает.

– Никто тебе не обеспечит такую старость и детство, как государство.

– Никто, – влюбляется народ. – Это ж надо, действительно! – И чего-то сзади делает, что-то делает…

– Только в государственных больницах тебя и встретят, и положат, и вылечат.

– Токо там, – соглашается народ – токо там! – И чего-то сзади руками делает: то ли лечит сам себя, то ли что-то обхаживает…

– Только в государственных столовых тебя, как нигде, накормят и напоят!

– Как нигде, – кивает народ и сворачивает за угол с мешками.

– Куда же ты, – спрашивает государство через свою милицию.

– Да тут недалеко.

– Не поняло!

– Да рядом, не отвлекайтесь, у вас же дела. Вон, международное положение… Не беспокойтесь, мы тут сами.

– Что значит сами, что значит сами? Анархия! У нас же народовластие! Нечего шастать, кто куда хочет!

– Да не беспокойтесь, тут буквально на секундочку…

– Да куда, куда?!

– Да никуда, ну господи-боже-мой!

– А что в мешках?

– Где?

– Да вот.

– Что?

– Ну в мешках что?

– Вот в этих, что ли?

– Ну в этих, в этих!

– От вы, я не знаю, я же хотел через минуту назад!

– Ну иди.

Вернулся.

– Ты вернулся, а тут неурожай.

– Да что ты… Ты смотри!..

– Что, это тебя не волнует?

– Почему, волнует…

– А что ж ты такой спокойный?

– Да это у меня вид такой.

– Так тебе же кушать нечего будет.

– Что вы говорите? Ты смотри!..

– Ты что, совсем равнодушный?

– Почему?

– Не знаю, но тебя уже что-то совсем ничего не волнует.

– Почему, волнует. Ты смотри!..

– Мы пролетарское государство.

– Ну да.

– А ты пролетариат.

– Ну конечно, кто же еще!

– Вот это твоя родная власть.

– Конечно, конечно. Все может быть, естественно, да.

– Диктатура эта – твоя. Ты это понял?

– Ну…

– Так это ж по твоему желанию реки перегораживаются, каналы строятся, заводы, пестициды…

– Ну…

– Ты ж этого хотел!

– Когда?

– Что ты прикидываешься, ты ж всего этого хотел!

– Ну, хотел, конечно… Дозвольте на минуточку, мне б только поесть.

– Да что вы все об одном и том же, что…

– Ну, глуп, Ваше сиятельство.

– Не смей, я твое родное пролетарское государство. Отвечай как положено.

– Слушаюсь, гражданин начальник!

– Что с тебя взять… Только знай: ты всего этого хотел. Ясно?

– Ясно. Хотел. Ясно, гражданин начальник.

И государство посмотрело на народ, а народ робко глянул на государство.

– Нам друг без друга нельзя, – сказало государство.

– Почему? – сказал народ.

– Нельзя, нельзя.

– Ну ладно…

– Нельзя, я сказало! … Ну ладно, чего ты хочешь сказать? Говори.

– Да вот, мне б диктатуры поменьше.

– Так это ж твоя диктатура.

– Ну, моя, конечно. А можно ее поменьше?

– Как же поменьше? А враги?

– Какие?

– Ну, разные. Внешние, внутренние. Ты что, их не видишь?

– Ну, если вы говорите…

– Что значит, если я говорю? Ты что, сам не видишь? А друзья? Ты что, их не видишь? Врагов надо донимать, друзей надо кормить. Ты что, не понимаешь?

– И это что, все время, что ли?

– Конечно все время, иначе все разбегутся. Ну, в общем, иди корми друзей, с врагами я само разберусь. И чтоб все понимал, а то стыд: ни у одного государства такого бестолкового народа нет.

И народ и государство пошли каждый по своим делам…»

«Застойное» двадцатилетие — потеря перспективы. 1964-1984 годы