После падения Парижа, отречения от власти Наполеона и восстановления на троне законного короля из династии Бурбонов союзники по антифранцузской коалиции стали решать судьбу «императора французов». Поверженному врагу, перед которым десять лет трепетала вся Европа, предложили в собственность на выбор три острова в Средиземном море, где он мог бы править, будучи выброшенным из «большой» политики (Корфу-Керкиру, Корсику и Эльбу).

Наполеон выбрал Эльбу. C ним в почетное изгнание в мае 1814 года уехали несколько его генералов и добровольцы из Старой гвардии («элиты из элит») — полторы тысячи давних соратников великого полководца.

Три городка, несколько тысяч подданных — это все, что осталось от еврепейской империи Бонапарта. Но и на этом крохотном кусочке суши Наполеон старался наладить жизнь: знакомился с жителями, организовывал управление, пытался возобновить добычу железной руды, оживить торговлю — в общем, устраивался на острове всерьез и надолго. Но с осени 1814 года отрекшийся император все внимательнее прислушивался к новостям из Франции и Вены.

На Венский конгресс, созванный для определения послевоенных судеб Европы, съехались победившие монархи — и тут выяснилось, что у них масса разногласий по множеству вопросов. Но насколько они глубоки, насколько близок распад антинаполеоновского союза, это еще предстояло выяснить.

Единодушны союзники были лишь в тревоге за положение во Франции. Они восстановили на троне династию Бурбонов, но вернувшиеся из многолетней эмиграции аристократы повели себя настолько бесцеремонно и неумно, что Александр I вынужден был заметить: «Бурбоны и не исправились, и неисправимы».

Российский император был убежден, что былая абсолютная власть французских королей совершенно нежизнеспособна и долго не продержится, поэтому он настоял, чтобы Франции была дана конституция, по которой суды остались бы независимыми, а законы принимались бы избираемым парламентом. Избирательные права давались лишь тонкому слою богатейших людей страны — но это уже не было ни королевским абсолютизмом Старого порядка, ни самоуправством яростных, голодных толп, ни бесконтрольным хозяйничаньем «новых французов», ни военной диктатурой самопровозглашенного императора.

Возвратившееся дворянство было не в силах сломать государство, выросшее из революции и наполеоновский диктатуры — прежними остались и организация министерств, и полиция, и система налогообложения, остался Гражданский кодекс Наполеона и весь уклад чиновничьего аппарата Империи, сохранилось устройство армии,  университетов, высшей и средней школы.

Однако, получив земли, у них конфискованные, но еще нераспроданные, дворяне громко требовали вернуть им все имущество, которое они потеряли в революции. Нередко, вернувшись в бывшие свои родовые имения, они избивали крестьян, купивших их земли — а тем некому было жаловаться в «новых» судах. Возвратившиеся католические священники в своих проповедях называли «черный передел» земель смертным грехом. Еще помнившее Старый порядок крестьянство глухо, но грозно заволновалось.

Очень быстро разочаровался в новой власти и городской промышленный класс, надеявшийся после нескончаемых войн на улучшение своего положения. Королевское правительство не смело поднять ввозные пошлины перед дешевыми английскими товарами, и неокрепшие французские фабрики и мануфактуры оказались перед угрозой разорения.

Королевская власть уволила в запас двадцать тысяч наполеоновских офицеров, выбросив их из армии на полунищенское половинное жалование. Оставшиеся офицеры и солдаты встретили новых командиров-аристократов с презрением и ненавистью, ни во что не ставя новые белые знамена Бурбонов, заменившие былой победоносный революционный триколор.

Наполеону показалось, что что настал долгожданный час возвращения — зимней ночью бриг с Наполеоном на борту в сопровождении ещё нескольких кораблей отплыл на родину. Ускользнув от патрулирующих английских и королевских судов, никем не ожидаемый маленький десант (1100 человек) 1 марта 1815 года высадился на французском берегу (в нынешнем курортном центре на мысе Антиб). Таможенная стража и население окрестных деревень восторженно приветствовали императора, а городок Канн (сегодня принимающий мировой кинофестиваль) снабдил крохотную армию всем необходимым.

Наполеон бросил на берегу свои на всякий случай захваченные пушки (не они решат дело) и двинулся навстречу гусарским и пехотным полкам с артиллерией у которых был приказ остановить «корсиканское чудовище». Остановив своих людей, Наполеон один подошел к рядам солдат, замершим с ружьями наперевес: «Кто из вас хочет стрелять в своего императора? Стреляйте!» Ответом ему был взрыв восторга — его бывшие солдаты, сломав строй, окружили своего «маленького капрала», целуя его руки и колени, как в припадке массового умопомешательства. В Гренобле командир защищавшего город полка выстроил своих солдат на главной площади и крикнул: «Да здравствует император!»…

В Гренобле Наполеон впервые объявил цели своего возвращения. Он покаялся в том, что слишком «любил величие и завоевания», и «ему нужно извинить искушение сделать Францию владычицей над всеми народами». Он заявил, что пришел спасти крестьян от грозящего им восстановления дореволюционных порядков, пришел обеспечить крестьянские земли от покушений со стороны дворян-эмигрантов. Он объявил, что отказывается от личной диктатуры и намерен ввести конституционную монархию со своей династией во главе, и разделить власть с избираемым населением парламентом.

Но Наполеону предстояло преодолеть самую большую угрозу его необыкновенному предприятию — столкнуться с армией, посланной правительством для его разгрома. В главе ее встал Мишель Ней, «храбрейший из храбрых» маршалов Наполеона, который пообещал королю привезти в Париж своего бывшего повелителя в железной клетке. Наполеон послал Нею записку, как имевший право распоряжаться: «Ней! Идите мне навстречу в Шалон. Я Вас приму так же, как на другой день после битвы под Москвой». Когда обе армии встретились, маршал выхватил саблю из ножен и воскликнул: «Офицеры, унтер-офицеры и солдаты! Дело Бурбонов погибло навсегда!» — и армия Нея в полном составе перешла на сторону Наполеона.

После этого в центре Парижа появился издевательский рукописный плакат: «Людовику XVIII. Король, брат мой, не посылайте мне больше солдат, их у меня достаточно. Наполеон». Королевская семья вместе с высшими сановниками в панике бежала из столицы, а на другой день огромная толпа обезумевших от восторга парижан на руках внесла Наполеона в королевский дворец Тюильри.

В эти 19 дней произошло нечто неслыханное, невообразимое, воспринятое современниками как чудо — один человек, не пролив ни капли крови, даже не сделав ни одного выстрела, буквально смел государственную власть в стране, и, меньше года назад все проигравший, с триумфом вернулся на императорский трон. В жизни Наполеона было немало неожиданных, головокружительных поворотов, но это — последнее, самое дерзкое, самое рискованное из его приключений — которое стали позже называть «полетом орла», было самым замечательным.

Наполеон торопился предстать перед страной в новом облике и выполнить все свои обещания. Прежде всего нужно было изменит конституцию Империи. Для этого ему нужен был умный, авторитетный человек либерального образа мыслей. Он распорядился разыскать политического философа, развивавшего идеи Локка и Гоббса, Бенжамена Констана (он скрывался потому, что еще за день до въезда Наполеона в Париж, вопреки всеобщему восторженному настроению, называл его возвращение «национальным бедствием»). Император, однако, сделал ему предложение, от которого Констан не смог отказаться — написать новую конституцию обновляемой Империи, разработать основы ее государственного устройства.

За основу философ взял конституцию, навязанную державами-победительницами королю, и лишь сделал ее несколько либеральнее, дающей большую свободу населению. Наполеон успел провести общенациональный референдум по ней, давший ей одобрение. Успел он и провести выборы в законодательную Палату представителей парламента. Как в реальности сложилась бы новая система управления Францией, так и осталось неизвестным — армии держав двинулись к границам страны.

Оказалось, что Наполеон неверно оценил международную ситуацию, сильно преувеличив начавшиеся раздоры в лагере союзников — в отношении Бонапарта разногласий у них не было. Он обратился к главам европейских держав с предложением о мире и обещал, что Франция не будет переходить свои границы. В ответ продолжавший свою работу Венский конгресс победителей объявил Наполеона вне закона, назвав его «врагом человечества».

Покончить с возрождающейся французской Империей готовы были русская (250 тыс. штыков), австрийская (230 тыс.), прусская (50 тыс.) и английская (120 тыс.) Поняв, что столкновения не избежать, Наполеон принял решение опередить своих противников и, не дожидаясь их полной мобилизации, бить их армии поодиночке. Со стотысячной армией он стремительно перешел северную, бельгийскую, границу, где стояли английские и прусские силы. Он ударил в стык между ними и разбил пруссаков фельдмаршала Блюхера. Но уничтожить или рассеять их не удалось, и в преследование Наполеон бросил 30-тысячный корпус маршала Груши. Сам же он повернулся к британской армии, изготовившейся для генерального сражения близ бельгийской деревни Ватерлоо.

Объединенной армией британцев и некоторых ее союзников командовал Артур Уэлсли, герцог Веллингтон. Долгое время со своей небольшой армией он успешно сражался с наполеоновскими маршалами в Португалии и Испании и, в конце концов, прорвался во Францию, но с самим Наполеоном в бою лицом к лицу еще не встречался. Оба противника были в расцвете полководческого таланта (им было по сорок шесть лет), имели под своим командованием примерно равные силы (по 70 тысяч штыков и сабель; преимущество у французов было лишь в артиллерии). Веллингтон занял оборонительную позицию вокруг высокого холма, предоставив Наполеону атаковать его по раскисшей после сильнейшей ночной грозы почве.

Утром 18 июня 1815 года Наполеон дал сигнал к началу битвы. Атакам подверглись, прежде всего, каменные фермы на подступах к главным силам британской армии — обе стороны сражались ожесточенно, врукопашную, фермы и лес вокруг них неоднократно переходили из рук в руки. Наполеон ждал, что Веллингтон бросит в бой полки из центра своей позиции, и даст возможность французам провести атаку, которая решит дело, но английский командующий не дал Наполеону этого шанса. В какой-то момент французам показалось, что центр противника начал подаваться, отступать, и маршал Ней, у которого к тому времени почти не осталось пехоты, бросил в решающую атаку свои кавалерийские полки. Но британцы, не дрогнув, построились в каре и заняли круговую оборону, прорвать которую кавалерия была не в силах. Четырежды бросались на неприступные, изрыгающие непрерывный огонь, каре кавалеристы Нея, но, понеся ужасающие потери, вынуждены были прекратить атаки.

И тут, уже под вечер ожесточеннейшего сражения, с фланга послышалась канонада, и оба командующих с надеждой вглядывались, кто бросит решающую гирю на весы равной схватки — Груши или Блюхер. Наконец, стало очевидным, что это подходит прусская конница… Блюхеру удалось обмануть маршала Груши — предоставив французам догонять небольшой замыкающий отряд, главные силы он направил окольными дорогами обратно, туда, где кипела главная битва.

Видя неизбежность соединения своих противников, Наполеон бросил в последнюю, отчаянную атаку на центр британцев свои лучшие силы — Старую гвардию. Но залегшая под орудийным огнем британская пехота встала и встретила французских гвардейцев столь убийственным огнем, что эта «элита из элит» заколебалась, дрогнула, подалась назад и, наконец, побежала. По знаку Веллингтона вся его армия перешла в контрнаступление, а в рядах французов, наблюдавших эту картину, началась паника — «Гвардия бежит!», «Спасайся кто может!» — и изможденная десятичасовым боем армия потеряла управление, перестала существовать, превратившись в разрозненные толпы людей, каждый из которых помышлял только о собственном спасении…

Наполеон добрался до Парижа и неделю отрешенно бродил в одиночестве по Елисейскому дворцу. Ему предлагали самые разные, порой фантастические проекты продолжения борьбы, но он знал, что все уже кончено. Он выехал в порт, надеясь уплыть в Америку, но в море его уже ждали англичане — и он сдался…

Впереди у него было лишь шесть лет медленного угасания на крошечном островке посреди Атлантического океана. Он уже не ловил жадно новостей из Франции, для него всякая надежда испарилась. А Франции, с трудом и скрежетом зубовным пережившей повторное воцарение Бурбонов, пришлось разбираться с ними уже самостоятельно — без всемирных героев…