«Век Разума» в Европе и в России

 

В 17 веке разрушились те незыблемые ранее устои, на которых держался относительный мир и порядок в средневековой Европе.  

Реформация освободила совесть верующих от авторитета Церкви; английская революция сломала традицию повиновения монарху. Единственным безусловным авторитетом над людьми оставался Бог, но его веления истолковывались верующими уж слишком по-разному. Никогда, наверное, в Европе не было столько людей, уверенных, что они «получили Божественное откровение, — и считавших, что имеют полное право диктовать свою волю другим. Кто может рассудить и примирить двух фанатиков, равно убежденных в противоположных истинах?

Философы 17 века решили, что таким общепримиряющим судьей может — и должен — стать  человеческий разум. На смену «веку святых», как называли первую половину 17 века, шел «век философов» или «век ученых».

Верит каждый человек по-своему, а разум у всех одинаковый, разумные люди всегда могут договориться друг с другом. Никому не придет в голову оспаривать, что сумма углов в треугольнике равна 180 градусам, точно так же всем ясно, что жить в мире лучше, чем в войне, иметь друзей лучше, чем врагов, быть богатым и здоровым лучше, чем бедным и больным.

«Нужно заниматься только такими предметами, о которых наш ум кажется способным достичь достоверных и несомненных познаний»  (Рене Декарт)

Достичь «достоверных и несомненных познаний» о Боге и судьбе бессмертной души, о способах обретения благодати и прочих подобных предметах человеческий ум явно не в состоянии, и мыслители-рационалисты (от латинского «ratio» — «разум») «спустились с небес на землю». Они отложили в сторону вечные и неразрешимые тайны мироздания и занялись проблемами насущными и современными.

Впервые была поставлена амбициозная и увлекательная задача: изучить природу человека и на основании этого построить разумную мораль, разумную педагогику, разумную политику и экономику, которые будут взяты на вооружение разумными правительствами.

Главную причину человеческих несчастий увидели в неумении или нежелании руководствоваться разумом. Человек — существо эгоистическое и подверженное разрушительным страстям, он часто ведет себя неразумно, нанося вред себе и другим. Чтобы уменьшить этот вред, нужно научить или заставить людей подчиняться законам разума.

Разум должен заменить собой традиции, которые потеряли безусловный авторитет. Разум должен заменить и религиозную веру, которая становится настолько индивидуальной, что уже не объединяет людей, а разделяет их.

Целью и девизом новой эпохи в истории европейской цивилизации стало переустройство всех сторон человеческой жизни на разумных началах. Современники тогда же назвали ее «эпохой Просвещения». Считается, что началась она в конце 17 века и длилась примерно сто лет — до тех пор, пока ее идеи не вылились в практику Великой французской революции.

Впервые идеи Просвещения были сформулированы и облечены в форму стройных теорий в Англии. Затем они были подхвачены французскими литераторами и философами, которые внесли в них много своего и распространили их по всему свету. В конце 18 века все образованные люди Европы и обеих Америк знали книги Вольтера, Монтескье, Руссо и чтили их авторов как духовных отцов нового, просвещенного человечества.

Труды английских просветителей не имели столь громкой и массовой славы за пределами Англии, но именно они дали общее направление для многих последующих общественных теорий.

 

АНГЛИЙСКОЕ ПРОСВЕЩЕНИЕ

Разуму в Англии не приходилось преодолевать религиозного запрета на свободное исследование, поэтому даже сомнение в христианских догматах не толкало английских философов к активной борьбе против религии и церкви.

Никто из них не претендовал на роль пророка, духовного учителя человечества — эта роль сохранялась за прежними учителями, христианскими пастырями. Свою задачу они видели в том, чтобы дать универсальные практические жизненные правила, которые позволили бы людям уживаться друг с другом, невзирая на противоречия в интересах, взглядах, верованиях и вкусах.

Их размышления вытекали из только что пережитого Англией опыта гражданской войны — они стремились найти надежные пути к гражданскому миру.

 

Томас Гоббс.    Потрясение ужасами гражданской войны особенно сильно отразилось в политической теории Томаса Гоббса, — он бежал из Англии в начале кромвелевской революции и провел в эмиграции десять лет.

Проследим ход его рассуждений и рассмотрим выводы, к которым он пришел.

Несомненно и очевидно, что все люди по природе своей равны и от рождения обладают одинаковыми естественными правами. Если предоставить людей самим себе, то никто из них добровольно не уступит и не подчинится другому. Самостоятельное отстаивание каждым человеком своих прав неизбежно ведет к «войне всех против всех». Единственный способ ее избежать — заключить  общественный договор об образовании государства и передать ему заботу поддержания гражданского мира.  

Чтобы успешно выполнять свою главную задачу — защиту жизни подданных — власть государства должна быть сильной, неразделенной и неограниченной. Для поддержания мира и согласия в стране оно имеет право на любые ограничения свобод. Любые попытки контроля над властью (например, со стороны парламента) — абсурд, поскольку такой контроль лишь ослабляют ее, не принося никакой пользы.

Подданные, раз они добровольно, под угрозой всеобщей гибели отказались от своих естественных прав в пользу государства, обязаны беспрекословно ему повиноваться — до тех пор, пока оно их защищает. Идеальная форма государственного устройства — абсолютная монархия, в которой монарх «имеет право на все, с тем лишь ограничением, что, являясь сам подданным Бога, он обязан в силу этого соблюдать естественные законы».  

Естественные законы — это «найденные разумом общие правила», подсказанные инстинктом самосохранения ради прекращения «войны всех против всех». Они очевидны для каждого человека, обладающего здравым рассудком, они неизменны, универсальны и вечны: «Государи и судьи сменяют друг друга, мало того, небо и земля могут исчезнуть, но ни один пункт естественного закона не исчезнет, ибо это вечный божественный закон». Первый естественный закон гласит: «Должно искать мира и следовать ему». Все другие естественные законы (например, принципы равенства прав, соблюдения договоров) указывают путь к этому миру.

Если издаваемые государством законы будут противоречить законам естественным, то это вредно и опасно для него самого. Однако, судить об этом вправе только сама высшая власть, но никак не подданные.

 

Правовое государство Джона Локка.   Локк, как и Гоббс, побывал в политической эмиграции — но не во время революции, а после нее, — он спасался от преследований восстановленной королевской власти. Соответственно, был другим и его идеал государства.

Люди — существа хотя и эгоистичные, но разумные, они вполне способны уживаться друг с другом без всякого государства. Есть только один вид споров, для разрешения  которых недостаточно простого человеческого чувства справедливости и требуется внешняя сила государства — имущественные споры.

Главная проблема при этом — создать такой механизм, который бы не давал государству становиться деспотическим — чтобы оно не принималось разрешать споры, которые люди могут разрешить и сами, чтобы не смело ограничивать права граждан.

Общественный договор о государстве заключается не под угрозой физической гибели, а всего лишь в стремлении безопасно владеть своим имуществом. И условия этого договора не такие жесткие: люди не отказываются от своих прав, они сохраняют неотчуждаемые естественные права, главные из которых — собственность и свобода мнений.

Заключая общественный договор, люди создают гражданское общество — это не государство, но его необходимое условие, потому что только гражданское общество вправе определять конкретные формы государственного правления.

Хорошим «противоядием» от злоупотреблений может стать разделение власти на законодательную и исполнительную. Законы может принимать лишь законодательный орган, сформированный народом и собирающийся только на непродолжительное время (чтобы депутаты, ведя жизнь обычных граждан, сами подвергались действию изданных ими законов). Законодатели не должны нарушать «естественных законов» и не имеют права издавать такие законы, действие которых распространялось бы не на всех граждан: «Ни для одного человека, находящегося в гражданском обществе, не может быть сделано исключение из законов этого общества».

 

Мысли Локка не остались только на бумаге — большинство их воплотилось в государственной практике после «Славной революции». Государство гарантировало гражданам Англии свободу, но тем самым оно сняло с себя ответственность за то, как они этой свободой воспользуются.

Общество раннего капитализма ничуть не напоминало рай на земле: жестокая борьба корыстных интересов, обогащение меньшинства и нищета большинства, страшные условия жизни в городских трущобах — все это могло бы заставить усомниться в ценности с таким трудом завоеванных свобод. Однако никто из мыслящих людей Британии не призвал к ограничению свободы во имя более справедливого и равномерного распределения общественных благ.

 

«Человек общественный».   Английские просветители 17-18 веков были убеждены, что не государство, а само общество должно научиться решать свои проблемы.

При этом общество не должно взывать к христианской совести, поскольку вера — личное и интимное дело каждого. Поэтому просветители обращались не к вере, а к разуму людей, доказывая, что христианское отношение к ближнему — необходимое условие сохранения прочного мира в обществе.

Под влиянием их идей в стране становилось все больше благотворительных школ, больниц, приютов для бедных. Благотворительная деятельность стала одним из обязательных правил хорошего тона, вошла в «кодекс джентльмена» наряду с прочими «социальными» добродетелями — благожелательностью, терпимостью, способностью к компромиссу, сотрудничеству и взаимопомощи. И наоборот, фанатизм и нетерпимость любых оттенков стали «дурным тоном», нарушением общественного приличия.

Правила цивилизованного общежития, выработанные и распространенные в массовом сознании усилиями английских просветителей, легли в основу современной демократической культуры.

 

ФРАНЦУЗСКОЕ ПРОСВЕЩЕНИЕ

Во Франции 18 века власть короля была абсолютной и не ограничивалась никакими законами, католические монастыри еще владели внушительными богатствами, орден иезуитов был очень силен и влиятелен, а о свободе мысли и слова пока только мечтали. С конца 17 века возобновились преследования французских протестантов — гугенотов. Книги ученых-вольнодумцев, которые в Голландии и Англии свободно лежали на прилавках, во Франции запрещались и даже сжигались как «еретические».

 

Разум воинствующий.   Французские просветители старшего поколения — Вольтер и Монтескье — восхищались английским политическим устройством и научными достижениями, разделяли многие идеи Гоббса и Локка и познакомили с ними читающую Францию.

Однако не только политические идеи, но даже открытия естественных наук (например, открытый Ньютоном закон всемирного тяготения) приобретали в глазах французов совершенно новую, воинственную окраску: во всем этом содержался вызов властям — королю и католической церкви.

Английская революция, о которой сами англичане старались не вспоминать, для французских просветителей была достойным примером для подражания:

«Английская нация — единственная на земле — сумела упорядочить власть королей, сопротивляясь ей. В конце концов, после многих усилий было образовано такое мудрое правительство, при котором монарх, всесильный делать добро, был бессилен совершать зло» (Вольтер)

Во Франции, как и в Англии, взывали к Разуму — но не ради мира, а ради борьбы с существующим положением вещей. Традиции, устройство государства, действующие законы, система воспитания, общепринятые понятия — буквально все вокруг виделось никчемным, прогнившим хламом, годным только на свалку. «Поступайте противно обычаю, и вы почти всегда будете поступать хорошо», — писал Руссо. «Старое» и «плохое» стали практически синонимами.

«Если вам нужны хорошие законы, сожгите старые и создайте новые», — писал «патриарх» французского Просвещения Франсуа Мари Аруэ (Вольтер). По роду занятий и по складу ума он был скорее поэтом, литератором, чем философом. Наделенный острым и насмешливым умом, он на лету схватывал идеи своего времени и излагал их живым, изящным, доступным широкому читателю языком в своих повестях, пьесах и стихах. Вольтер обладал даром сатирика и видел свою главную задачу в том, чтобы высмеивать глупости, нелепости и пороки, где бы он их ни замечал — в обычаях соотечественников или в управлении государством. За свои вольные высказывания он еще в молодости сидел в королевской тюрьме Бастилии, и потому при возникающих угрозах почитал за лучшее уезжать из Франции. Впрочем, мировая слава Вольтера защищала его от слишком больших неприятностей со стороны правительства.

Просветители видели в истории человечества сплошную иллюстрацию бедствий, к которым приводят невежество и предрассудки. Насколько счастливее стали бы люди, если бы руководствовались в жизни разумными мнениями! А выработать разумные мнения обо всем на свете — начиная с устройства Вселенной и заканчивая правильным воспитанием детей — вполне по силам любому человеку, обладающему здравым рассудком. Надо только стряхнуть с себя власть ложных авторитетов и дать себе труд пользоваться собственным разумом. Опираться при этом нужно только на опыт — пять органов чувств  позволяют составить правильное представление о мире. Все то, что не согласуется с таким представлением и доводами «здравого смысла», должно быть отвергнуто.

 

«Раздавите гадину!».    Просветители создали во Франции настоящий культ науки, в которой видели доказательство неограниченных возможностей Разума. Церковь же внушала верующим, что человеческий разум слаб, и самые важные тайны бытия ему никогда не разгадать. Неудивительно, что католическая церковь стала для новых “властителей дум” врагом номер один — ее обвиняли в порабощении человеческого разума, в том, что она отвлекает человека от насущных жизненных проблем.

Вольтер писал о Библии: «Здравомыслящие люди спрашивают, как это собрание басен, которые так пошло оскорбляют разум, и богохульств, приписывающих божеству столько мерзостей, могло быть встречено с доверием?». Он не был атеистом, верил в существование некоего Творца вселенной, но видел, что священные тексты христианской религии не выдерживают никакой критики с позиций «здравого смысла». Будучи уверенным, что для народа какая-то религия необходима, потому что ничто больше не может держать его в узде, Вольтер хотел «разумной» религии, освобожденной от «басен». Он сказал однажды: «Если бы Бога не было, то его следовало бы выдумать»).

Другие просветители считали Бога порождением «разнузданного воображения» и доказывали, что ничего, кроме зла, религия человеческому роду не принесла.

«Жалкие смертные! До каких же пор ваше столь деятельное и падкое до чудесного воображение будет стремиться за грани чувственного мира, вредя этим вам самим и существам, с которыми вы живете на земле? Почему вы не следуете мирно по легкому и простому пути, начертанному вам вашей природой? …Забудьте же о том, чего не в состоянии понять человеческий ум; оставьте свои призраки: занимайтесь исследованием истины; научитесь искусству жить счастливо; улучшайте свои нравы, свои правительства, свои законы; думайте о воспитании, о возделывании земли, об истинно полезных науках; работайте усердно; заставьте своим трудом природу быть полезной вам, и тогда боги не сумеют сделать вам ничего»  (Поль Гольбах).

Чем больше преследовались и запрещались «просветительские» сочинения, чем суровее наказывались их авторы, тем популярнее они становились в образованном французском обществе. Мода на вольномыслие («вольтерьянство») захватила даже высшие придворные круги, где у гонимых философов было немало заступников, и, особенно, заступниц.

Настоящий ажиотаж во Франции вызвало начало издания «Энциклопедии», в которой предполагалось «собрать воедино знания, рассеянные по земле», чтобы люди стали «образованнее, добрее и счастливее». Читательский интерес особенно подогревался объявленным составом авторов, большинство из которых были известны своими конфликтами с церковью. За 30 лет (1751-80) вышло 35 томов «Энциклопедии».

 

«Долой деспотизм!»      Другим врагом французских просветителей был деспотизм, т.е. власть, отвергающая принцип «цари созданы для народов, а не народы для царей», и попирающая «естественные права» подданных. Большинство европейских стран в ту эпоху были, как и Франция, абсолютными монархиями, и короли везде стремились усилить свою власть, удушая остатки средневекового местного самоуправления и сословных вольностей. Поэтому проблема «деспотизма» была животрепещущей для всех, исключая редкие «островки свободы» вроде Англии или Голландии.

Просветители доказывали, что абсолютная власть, в первую очередь, развращает самого монарха, а вслед за ним и всю страну. В поисках «лекарства» от деспотизма они обращались все к тому же разуму — и самих властителей, и их подданных.

Был создан идеальный образ «просвещенного монарха», хорошо понимающего свои и государственные выгоды, и потому создающего разумные и справедливые законы. «Хорошие» законы, по общему убеждению, способны были буквально творить чудеса: облагораживать нравы, обеспечивать расцвет наук, искусств и ремесел, всеобщее богатство и счастье.

Разумные законы должны были и создать гарантии от возможных злоупотреблений королевской властью. Вслед за Локком Шарль Монтескье увидел лучшее «лекарство от деспотизма» в разделении властей. К двум независимым друг от друга ветвям власти — законодательной и исполнительной — он, опираясь на давнюю французскую традицию независимых судов, прибавил  третью — судебную власть. В этом законченном виде система разделения властей и стала осуществляться на практике. И по сей день она существует во всех государствах, считающих себя демократическими.

Большинство французских просветителей видели свой государственный идеал в «просвещенной» и ограниченной законом монархии и надеялись на «здравый смысл» королей в деле утверждения такого строя. Однако при этом многие из них подчеркивали, что, если эти надежды не оправдываются, то народы должны брать дело в собственные  руки.

«Всякая власть — от Бога, я это признаю; но и всякая болезнь от него же: значит ли это, что запрещено звать врача?» (Руссо)

По мере развития идей Просвещения, их распространения их во французском обществе все слабее становился в них дух свободы и терпимости, все громче звучала воинственная и нетерпеливая жажда радикальных перемен. Ученики и почитатели Вольтера и Монтескье пошли гораздо дальше своих учителей,  додумали их идеи и довели многие из них до «логического конца». Особенно яркой фигурой позднего Просвещения был антипод Вольтера — страстно серьезный, начисто лишенный иронии, глубоко и самостоятельно мыслящий Жан-Жак Руссо.

 

Идеи Руссо.   С юных лет впитавший идеи Просвещения, Жан-Жак Руссо так осмыслил многие из них, что пришел фактически к их отрицанию.

Совсем не в духе века он усомнился, что человечество, постепенно просвещаясь и обогащаясь знаниями, идет по пути прогресса к всеобщему счастью. Наоборот, «цивилизованный человек», оторвавшись от природы, забывает свое истинное предназначение и погрязает в пороках. Люди, считающие себя образованными и «просвещенными», как правило, гораздо дальше от правильной, добродетельной жизни, чем простые неграмотные труженики. Поэтому истинное просвещение заключается не столько в книгах, сколько в гармоничной трудовой жизни на лоне природы. И людям культурным следует учиться у «серых» крестьян, чей образ жизни позволяет им мыслить непредвзято, опираясь не на авторитеты, а на свой собственный опыт.

Так излюбленная просветителями мысль о необходимости опытного познания была доведена до совершенно новых выводов.

То же самое произошло у Руссо и с другой популярной идеей его времени — идеей природного равенства людей.

Люди по природе, от рождения равны, но в обществе этого равенства нет и в помине — разве это разумно и справедливо. И слишком богатые, и слишком бедные не могут быть надежной опорой свободы в государстве — «одни ее покупают, другие продают». Поэтому Руссо считал, что государство обязано уравнивать состояния, не допуская ни крайней нищеты, ни чрезмерного богатства.

Наделив свое идеальное государство такими серьезными полномочиями, Руссо стремился сделать его и гораздо более спаянным, монолитным, чем «правовое государство» Локка. В нем не было места борьбе эгоистических интересов, граждане должны были охотно и сознательно подчиняться «общей воле». Чтобы добиться такого уровня сознательности, государство должно целенаправленно воспитывать своих граждан с раннего детства.

«Чем лучше устроено Государство, тем больше в умах граждан заботы общественные дают ему перевес над заботами личными  …Как только кто-либо говорит о делах Государства: «Что мне до этого?» — следует считать, что Государство погибло».

Он категорически отвергал выборную демократию и был убежден, что каждый гражданин обязан лично участвовать в народных законодательных собраниях. Предлагать законы этим гигантским сборищам должен был некий Законодатель — просвещенный, свободный от личной корысти и наделенный способностью выражать «общую волю». Все несогласные с «общей волей» из государства должны были изгоняться. В этом Руссо видел подлинную гражданскую свободу, — «ибо поступать лишь под воздействием своего желания есть рабство, а подчиняться закону, который ты сам для себя установил, есть свобода».

 

Так французское Просвещение внесло новый, радикальный дух и смысл в идеи английских философов-рационалистов:

— необходимость критического отношения к традициям было доведено до отвращения ко всему «старому хламу»;

— утверждение прав человеческого разума — до настоящего культа Разума и Науки, которым стали приписывать неограниченные возможности;

— требование веротерпимости и борьба с суевериями вылились в воинствующий атеизм;

— идея природного равенства людей обернулась их искусственным уравниванием;

— правовое государство, защищающее неотчуждаемые права и свободы граждан, превратилось в нечто высшее по отношению к ним, в воспитателя и выразителя мистической «общей воли».

Разум, первоначально призванный как миротворец, стал к концу 18 века воинственным ниспровергателем устоев и начал грозить народам Европы новыми потрясениями.

Дух Просвещения легко проникал сквозь государственные границы, завоевывая умы и души повсюду. «Существующий порядок вещей, — говорит один немецкий писатель, сторонник «старого порядка», — стал, кажется, оскорбительным для всех, а иногда даже вызывает презрение. Странно видеть, как немилостиво судят сегодня обо всем, что имеет древнее происхождение. Новые впечатления проникают даже в недра наших семей и смущают их покой. Даже наши домохозяйки не желают более терпеть старую мебель».

Но кто слушал тогда подобных старых ворчунов! Гораздо заразительнее был безграничный оптимизм сторонников нового:

«Быстрый прогресс истинной науки иногда вызывает у меня сожаление, что я родился так рано. Невозможно представить себе той высоты, которой достигнет власть человека над материей через тысячу лет. Мы, возможно, научимся лишать огромные массы их тяжести и придавать им абсолютную легкость для более удобной перевозки. Уменьшатся затраты труда в сельском хозяйстве и удвоится его продукция; всякие болезни благодаря надежным средствам будут либо предотвращаться, либо излечиваться, не исключая даже болезни старости, а наша жизнь будет по желанию продлена даже за пределы глубокой старости. Наука нравственности пойдет по верному пути усовершенствования, так что уже не будет, как теперь, человек человеку волк и люди, наконец, узнают то, что они сейчас неверно называют человеколюбием».

(Бенджамен Франклин, американский «просветитель» — из частного письма)

 

Читать дальше

РазговоР