Несомненных для историков прижизненных портретов этого человека не существует (этот — самый достоверный). Он стал чуть ли не главным анти-героем «черной легенды», зародившейся в протестантских странах в 16 веке, — представлении о католиках-испанцах, как о жестоких, фанатичных изуверах, жадных, коварных, чуждых всякой гуманности и милосердия (со временем, когда сами протестанты вышли «в мир», выяснилось, что и о них можно сказать то же самое). И в Мексике о нем стараются не вспоминать, обвиняя его в том, что он разрушил там великую цивилизацию. Да, безусловно, он не был святым, как не были святыми ни его товарищи, ни его противники. Но память о нем осталась, его имя стало со временем символом героической эпохи завоевания внезапно открывшегося перед европейцами мира. Это имя — Эрнан Кортес.
Только что (в 1492 году) разгромом последнего мусульманского эмирата закончилась испанская Реконкиста, христианское отвоевание Пиренейского полуострова. Активные участники ее, выросшие на этой долгой и тяжелой войне, остались не у дел. Но тут открытие Колумба дало выход воинственной энергии массы испанских дворян — идальго. Был среди них и бросивший учебу в университете Эрнан Кортес.
В 1504 году Кортес отправляется жить в испанскую колонию на Карибские острова. Там он получил землю, рабов, но жизнь мелкого плантатора была ему не по нутру — и он начинает искать место в завоевательной экспедиции.
Представления колонистов об окружающих землях были весьма туманны, они думали, что дальше на западе лежат новые острова. Но одна из исследовательских экспедиций наткнулась на протяженный берег, на котором их встретили туземцы, называвшие себя ацтеками. Они были дружелюбны, охотно меняли железные изделия на золото и серебро, и путешественники расстались с аборигенами в самом добром расположении. На завоевание их страны губернатор испанской колонии немедленно начал организовывать военную экспедицию. Кортес успел себя зарекомендовать отважным командиром и добился того, что руководить походом на вновь открытый берег назначили именно его.
На снаряжение экспедиции Кортес потратил всё имевшееся у него состояние, он заложил все свои имения и продал рабов, да еще и залез в долги. Ему удалось набрать и вооружить 507 пехотинцев, 16 кавалеристов, 12 аркебузиров, 100 матросов на 11 кораблей и 200 рабов-носильщиков; у него было и несколько пушек разных калибров. Солдаты были все опытные, прошедшие огонь и воду европейских и островных боев. В феврале 1519 года корабли взяли курс на запад, к полуострову Юкатан.
Первое столкновение с американцами произошло на острове, на котором жило одно из племен майя, — Кортес прервал приведший его в ужас обряд человеческого жертвоприношения. У тех же майя нашелся раб-испанец, которого выбросило на этот берег кораблекрушение. Он стал первым переводчиком экспедиции. А в следующем городе, в который вошли испанцы, они неожиданно получили человека, оказавшего экспедиции в дальнейшем поистине неоценимую помощь — вожди подарили пришельцам женщин, среди которых была одна, обладавшая не только красотой, но и незаурядным умом и лингвистическими талантами, Малинче. Она быстро овладела и испанским, и ацтекским языком и стала не только наложницей, но и главной переводчицей и советчицей Кортеса.
В первом же ацтекском городе испанцев ожидали торжественный прием и богатые подарки и — категорический запрет идти дальше вглубь страны. Но пришла делегация от Тласкала, города, давно враждовавшего с ацтеками, и предложила поход против их столицы. Неделю Кортес, уединившись на корабле, обдумывал предложение индейцев, не решаясь на безумную авантюру — перед ним была многолюдная, привыкшая воевать, держава, силы которой в сотни раз превосходили возможности его маленького отряда даже с индейскими союзниками. Наконец, он решился. Корабли экспедиции были затоплены, моряков перевели в пехотинцы, к испанцам присоединились десять тысяч союзных тланскаланцев — и поход на Теночитлан начался.
8 ноября 1519 года Кортес вошел в столицу ацтеков, где его торжественно принял верховный вождь страны Монтесума. Испанцев разместили в одном из дворцов в центре Мехико (так испанцы называли Тенотчитлан).
Поначалу все было спокойно, испанцы ходили по городу, восхищаясь его удобством и красотами, но всегда были вооружены, и днем, и ночью. И, как оказалось, их настороженность не была напрасной — гонец из их базы на берегу сообщил, что большой отряд ацтеков напал на выстроенный ими форт, погибло много испанцев и союзных индейцев. В ответ Кортес взял Монтесуму в заложники. Впрочем, в его положении мало что изменилось, жизнь двора верховного правителя продолжала в присутствии испанских солдат идти своим чередом.
Так прошло полгода, в течение которого все участники разворачивающейся трагедии находились в «подвешенном» состоянии. Но вот, Кортес получил известия о прибытии в основанный им на берегу форт флотилии из 18 кораблей, посланных его злейшим врагом, губернатором Кубы. Им была поставлена задача остановить зарвавшегося конкистадора. Кортес, оставив в ацтекской столице малый гарнизон, бросился на побережье. Там он перетянул на свою сторону практически всех вновь прибывших солдат, посадил под замок их начальника и вместе с тысячей испанцев стремительными маршами двинулся обратно. И вовремя — пока он отсутствовал Тенотчитлан восстал против испанского запрета на проведение человеческих жертвоприношений. Когда подошла помощь, гарнизон оборонялся во дворце уже из последних сил.
Кортес попытался использовать своего заложника Монтесуму, но вожди ацтеков уже избрали нового верховного правителя — выведенного на крышу дворца бывшего повелителя города закидали градом камней, и он умер от ран. Оставаться в центре большого города-острова, окруженными со всех сторон огромной армией, было самоубийственно, и Кортес решается на ночной прорыв. Но переход на берег по разрушенной дамбе был замечен, отступающих окружили тысячи лодок с воинами, началась резня, в которой погибло больше половины испанцев, около 800 человек. Многие попали в плен, и на глазах у их товарищей их тут же приносили в жертву — вырывали еще бьющиеся сердца, расчленяли тела… В том бою было потеряно все — золото, пушки, порох. Эту страшную ночь испанцы назвали «Ночью печали».
Но, когда пробившиеся к берегу израненные, измотанные тяжелейшим боем 450 испанцев стали уходить от погони к союзным индейцам, на равнине их ждала новая, двадцатитысячная армия ацтеков…
Берналь Диас дель Кастильо, участник похода:
«В этот еще день мы дошли до большого поселения… Но и здесь нас встретили насмешками, камнями, дротиками и стрелами; сделать мы ничего не могли, а посему поспешили дальше, ибо враг ни на шаг от нас не отставал, время от времени производя нападения, обстреливая нас камнями из пращей, дротиками и стрелами… Только что мы считали себя в относительной безопасности, как во весь опор прискакало трое наших, ранее отправленных на разведку, с ужасным известием, что вся громадная долина перед нами полным полна мешикских воинов ожидающих нас. Конечно, мы содрогнулись при этих вестях, но все же не потеряли мужества и решили биться до последнего издыхания; мы хотели отомстить за гибель и раны наших, и лишь благодаря Богу мы спасли свои жизни…
Ох! Какая это была ужасная и жестокая битва; мы продвигались, дерясь с врагами, шаг за шагом, рубили и кололи их, но и они, собаки, с яростью сражались, раня и убивая нас своими копьями, палицами и двуручными мечами. Условия местности были весьма выгодны для действий конницы, и наши конные кололи копьями, прорывали ряды врага, кружились вокруг него, внезапно ударяя в тыл, по временам врубаясь в самую гущу. Конечно, все всадники и лошади, как и все наши, были изранены и покрыты кровью, своей и чужой, но натиск наш не ослабевал…
Кортес велел рубить и колоть предводителей — сеньоров врагов, легко различимых, так как на всех них были большие плюмажи с золотом, богатые доспехи и военные знаки различия… Кортес так наехал конем на предводителя мешиков, что свалил его с его штандартом, а другие капитаны завершили разгром этого отряда… Множество врагов было убито, а другие дрогнули и бежали. Что были нам в момент победы раны, голод, жажда, усталость?!
И наши друзья из Тлашкалы, как львы, очень хорошо и мужественно сражались своими мечами, двуручными мечами и другим своим удивительным вооружением, и возблагодарили мы Бога за победу над таким великим множеством людей, ибо никогда не видели во всех Индиях столь огромного числа воинов, собранных вместе для одной битвы… и каждый воин, разумеется, был уверен в полном нашем уничтожении! Теперь же — победили мы, а они лежали на поле брани в своих богатых одеждах с замечательными доспехами и украшениями. Невдалеке находилось поселение Отумба, и по нему эта битва и будет называться во веки веков».
Наконец, бойцы Кортеса добрались до союзного города Тласкала, сомневаясь, что после поражения в «Ночь печали» индейцы сохранят к ним дружеские чувства. Но ненависть тласкаланцев к ацтекам, забиравших их сыновей для жертвоприношений, была столь велика, что вожди призвали испанцев вместе продолжать борьбу вплоть до полного уничтожения Теночтитлана-Мехико. После месяца отдыха испанцы в сопровождении тласкаланской армии вновь выступили походом на город-остров, из которого они недавно едва вырвались.
Это предприятие было не менее безумным, чем решение год назад идти в земли ацтеков — теперь это была уже открытая война против в сотни раз превосходящих сил противника. Правда, теперь на стороне испанцев было «оружие», ненароком завезенное в Новый свет ими самими — оспа. Болезнь от одного из их рабов перекинулась на ацтеков, которые десятками, сотнями тысяч умирали от невиданной ими прежде заразы. Это была относительно «мягкая» форма заболевания, чуть ли не стопроцентный смертельный исход грозил лишь индейцам, от нее умер и верховный ацтекский вождь, организатор «Ночи печали».
Корабельный плотник построил 13 бригантин, их разобрали на части, и рабы тланскаланцев понесли их к озеру. Кортес воспользовался династическими распрями во втором по величине в ацтекской империи городе Тескоко, сговорился о союзе с одним из претендентов на трон и развернул свой маленький флот в этом приозерном городе. Армию Тескоко также привлекли к штурму ацтекской столицы. Кроме того, из Испании прибыл корабль с двумястами солдат и бумагами об отпущении грехов всем конкистадорам.
Испано-индейская армия подошла к городу и 30 мая 1521 года начался штурм. Стен у Теночитлана не было, это был город-остров, ворваться в который с берега можно было лишь по нескольким узким дамбам, и эти проходы защищали десятки тысяч ацтекских воинов, сражавшихся яростно и умело. Это была 93-дневная не прекращавшаяся ни днем, ни ночью битва — равного этому штурму, военная история, пожалуй, еще не знала. Союзные индейцы отстаивали подходы к дамбам, испанцы же в три смены сражались на них, метр за метром пробиваясь к городу.
Участник того штурма Берналь Диас дель Кастильо так описывает происходившее на дамбах и в городе:
«Борьба шла жаркая; враг беспрестанно делал вылазки и наступления, так как все время пополнялся свежими силами; доставалось иногда и бригантинам, и нередко весь неприятельский обстрел направлялся именно на них. Часто случалось, что враг ночью отбирал то, что мы захватили днем, возводил новые укрепления, перекапывал и перерезал дамбу; часто такие перекопы маскировались легкими досками с тонким слоем земли, и на следующий день, в пылу сражения, мы падали в эти ямы, где нас легко могли утащить в плен. Для отражения же бригантин неприятель вбил множество свай, не доходящих до поверхности воды; бригантины натыкались на них, получали пробоины или даже совсем на них застревали; и таким образом мы сражались каждый день.
И еще, как я уже сообщал, наши конные на этих дамбах не могли оказать нам серьезной поддержки, так как ежели они атаковали или преследовали отряды неприятелей, то те бросались в воду, а на баррикадах, сделанных на дамбах, наших поджидали другие отряды их воинов с очень длинными копьями или косами, сделанными из оружия, захваченного у нас…
Раненым нашим нельзя было прохлаждаться в спокойном месте, иначе на роту пришлось бы не более 20 человек… А ежели кто думает, что при всех этих тяготах мы хотя бы ели по-человечески, тот глубоко ошибается. Даже лепешек из маиса не хватало не только нам, но и бедным нашим раненым. Нет, питаться приходилось всем корешками, вишнями, а потом индейскими фигами. Так было у нас, так дело обстояло и в других корпусах… …
И так работа крутилась сутки за сутками, без устали и перерывов: то сражения, то мелкие стычки, всегда на холоде, дожде, всегда с пустым желудком, в грязи, не снимая одежды и доспехов. …
Наутро мы внезапно оказались окруженными со всех сторон. В тылу наши всадники и тлашкальцы быстро справились с врагом, удалось его опрокинуть и на самой дамбе, но бегство его было лишь притворное. В пылу сражения и преследования мы зашли слишком далеко, не закрепляя за собой только что отнятой территории; вдруг нагрянули на нас новые силы мешиков из засады, и мы оказались так крепко вклиненными в неприятеля, что нельзя было двинуться; с великим усилием удалось начать отступление, но тут пред нами зиял большой пролом [в дамбе], ничем не засыпанный; пришлось кое-как перебираться, по грудь в воде, через скользкие и острые камни; то тут, то там падали мертвые и вскрикивали раненые; пятерых из нас захватили живьем и утащили в лодки, а бригантины ничем помочь не могли из-за свай, на которые они уже напоролись. Как мы все тут не легли — не понимаю. Меня самого едва не захватили; я уже был ранен, множество мешиков вцепились в меня и стали крутить руки; еле-еле удалось освободить одну руку, с мечом; и Наш Сеньор Иисус Христос дал мне силы, и я неистовыми ударами отогнал или уложил наседавших на меня; зато, перебравшись по ту сторону пролома, я сейчас же впал в глубокий обморок. …
И тут разнесся очень мучительный звук барабана Уицилопочтли и иные: многих раковин рожков и других труб — и все это пугающее звучание наводило жуть. Посмотрев на вершину си [пирамиды храма], где игра на этих инструментах, мы увидели, как насильно вели по ступеням вверх наших товарищей, захваченных при поражении, нанесенном [корпусу] Кортеса, их вели, чтобы принести в жертву; а от тех, которых уже привели на верхнюю площадку, требовалось поклоняться стоявшим там их проклятым идолам, мы увидели, что многим из них надели уборы из перьев на головы, и заставляли танцевать с какими-то веерами перед Уицилопочтли, и затем, после окончания танца, тотчас их помещали спинами поверх нескольких немного узких камней, сделанных для жертвоприношения, и ножами из кремня разрезали им грудь и вырывали бьющиеся сердца, и предлагали их своим идолам, выставленным там, а тела сбрасывались по ступеням вниз; а внизу, ожидая, находились другие индейцы-мясники, которые им отрезали руки и ноги, а с лиц сдирали кожу и выделывали потом, как кожу для перчаток, вместе с их бородами, их сохраняли для совершения празднеств с ними, когда, опьянев, они ели их мясо с перцем чили. И таким способом приносили в жертву. У всех они съедали ноги и руки, а сердца и кровь предлагали своим идолам, как было рассказано, а туловище, животы и внутренности бросали ягуарам, пумам, ядовитым и неядовитым змеям, что находились в постройке для хищных зверей…»
Больше двух месяцев таких боев прошло, прежде чем испанцы сумели вытеснить ацтеков с дамб и зацепиться за городские кварталы. Схватки на улицах стали еще яростней. Солдаты рвались к центру города, где стояли жертвенные пирамиды. Бой за главное святилище бога войны Уицилопочтли был чуть ли не самым жестоким во всем штурме, испанцам, чтобы преодолеть 154 ступени пирамиды пришлось уничтожить всех храмовых воинов и жрецов до единого, после чего они предали огню жертвенники на вершине пирамиды. Но бои в городских кварталах продолжались до тех пор, пока в озере не была перехвачена лодка с покидавшим Тенотчитлан-Мехико верховным вождем ацтеков Куаутемоком.
Кортес сохранил за ним руководство городскими делами, поручив очистить остров от груд разлагающихся трупов. В покоренном, но постепенно восстанавливаемом, Тенотчитлане освятили бывшие ацтекские храмы, началось строительство церквей, появились кварталы, в которых предписано было жить испанцам, и с течением веков бывшая столица ацтеков превратилась в самый большой в мире город — столицу Мексики Мехико. Куаутемок же является сегодня одним из символов мексиканского народа.
Кортес был назначен верховным правителем завоеванной им Новой Испании. Он сохранил многие порядки, к которым привыкли местные жители, ввел самоуправление в местах их компактного проживания, ограничил расселение испанских колонистов и запретил им торговать с местным населением. Непосредственные участники его похода получили земли и крепостных индейцев. При этом труд женщин и детей до 12 лет был запрещен, воскресенье стало нерабочим днем, труд на новых помещиков был ограничен 20 днями, после которых индейцы 30 дней работали на самих себя.
Из Испании приплыли монахи странствующих орденов, и постепенно большинство местного населения крестилось. Миссионерская их деятельность, церковные службы, проповеди велись ими на местных языках. Кортес отстаивал необходимость отдельной — мексиканской — католической церкви. В своем письме императору он писал:
«Если у нас заведутся епископы и прочие прелаты, они не замедлят перенести к нам дурные привычки, свойственные им сегодня. Они воспользуются церковным имуществом, дабы расточить его на роскошь и другие пороки; они пожалуют майораты своим детям и своим родственникам. И хуже всего: коренные жители этих мест знали в прежние времена священников, отправляющих культ и службы, и лица эти были честности и бескорыстия безукоризненного… Что подумают они, видя имущество церкви и службу Господу в руках каноников или прочих святейшеств, которые поведут жизнь невежд и предадутся свободно порокам, как сие вошло у них в привычку сегодня в наших королевствах? Тем преуменьшили бы нашу веру и учинили бы ей великую насмешку».
Борьба с европейской империей, стремившейся эксплуатировать Новый свет, как свою колонию, началась с самого начала, еще при Кортесе, и закончилась победой потомков первых конкистадоров и поселенцев (креолов) только в 19-м веке.
___________
«Ежели же читатель спросит: «Что же сделали вы, все эти конкистадоры, в Новом Свете?» Я отвечу так. Прежде всего, мы ввели здесь христианство, освободив страну от прежних ужасов: достаточно указать, что в одном лишь Мешико ежегодно приносилось в жертву не менее 2 500 людей! Вот что мы изменили! Переделали мы, в связи с этим, и нравы, и всю жизнь. Множество городов и селений построено заново; введено скотоводство и плодоводство на европейский манер; туземцы научились многим новым ремеслам, и новая работа закипела в новых мастерских. Возникло немало художественных зданий, а ребята обучаются даже в правильных школах; что же касается самого Мешико, то там учреждена Универсальная коллегия, где изучают грамматику, богословие, риторику, логику, философию, и где раздаются ученые степени лиценциата и доктора. Книг там множество, и на всех языках. Всюду устроены добрые суды и поддерживается полная безопасность; индейцы привыкли уже выбирать себе свое самоуправление, и все мелкие дела решаются по их праву и обычаю… Индейцы ловки, удачливы, сметливы, легко все перенимают. Словом, и страна, и люди улучшаются».
(Берналь Диас дель Кастильо, из хроники «Правдивая история завоевания Новой Испании»)
ЛОЯЛЬНЫЙ. Относиться к кому‑то лояльно — это не то что бы быть беззаветно ему преданным (это слишком сильно сказано), но, по крайней мере, это означает не быть готовым предать его при первой же возможности, поддерживать с ним нормальные отношения в любой ситуации.
«Славной революцией» англичане называют события, случившиеся через три десятилетия после смерти Кромвеля и восстановления старой королевской династии Стюартов.
Сын казненного Карла I, Карл II, детей не имел, и после его смерти на престол вступил его младший брат Яков (Джеймс) II. Сначала англичане, помнившие сумбур недавней революции, отнеслись к новому королю лояльно, несмотря на его открытое католичество. Но скоро отношение к Якову протестантского большинства страны изменилось — король набрал собственную многочисленную армию, распустил и никогда больше не созывал парламент, а на все государственные должности стал назначать исключительно католиков.
Все надеялись, что по смерти бездетного Якова на престол вновь вступит король-протестант, но неожиданно у 55-летнего короля родился сын, которого крестили по католическому обряду. Тут англиканские сановники поняли, что пора действовать…
В 1788 году в Голландию, переодевшись простым матросом, отправился английский адмирал с секретным предложением правившему там Вильгельму Оранскому и его жене Марии (дочери Якова, но протестантке) занять английский престол.
Через несколько месяцев Вильгельм во главе своей армии высадился на побережье. Слова заговорщиков о том, что 19 из 20 англичан хотят его прихода, подтвердились — по всей стране начались вооружённые выступления против короля, активно поддержали переворот горожане, протестантские и парламентские лидеры, министры правительства.
Всеми покинутый Яков II был пленен и доставлен в Лондон. Оттуда (с помощью нового короля) он бежал на континент.
В годы правления Вильгельма III были проведены глубокие реформы, заложившие основу британской политической и хозяйственной системы.
В частности, согласно принятому тогда же «Акту о дальнейшем ограничении власти монарха и наилучшей охране прав и свобод подданных», прав на престол лишались все католики, могущие претендовать на трон; ликвидировано право королей на помилование людей, которых обвинила Палата общин, а также их право снимать с должности судей.
Также был принят «Билль о правах», ставший одним из основных законов государства. Согласно ему, королям запрещалось приостанавливать действие законов, устанавливать собственные налоги, держать армию в мирное время. Также гражданам разрешалось иметь оружие, они были защищены от внесудебных конфискаций своего имущества, королям запрещалось вмешиваться в ход выборов в парламент, а любые парламентские высказывания стали неподсудны.
Оливер Кромвель был из скромной семьи провинциальных дворян. Впрочем, имя это у англичан было на памяти — и века еще не прошло с правления Генриха VIII, главным советником которого ряд лет был выходец из «низов» Томас Кромвель, подвигнувший своего монарха на разрыв с Римом; сестра, в конце концов, погибшего на плахе канцлера была прапрабабкой Оливера.
Кромвель был протестантом кальвинистского толка и до поры до времени вел жизнь типичную для сельского английского сквайра – учился, женился, растил детей, жил скромно, был трудолюбив, хозяйство свое вел расчетливо и бережливо. И с интересом следил за событиями, разворачивавшимися в столице.
А события там замешивались все круче, и круче. Король Карл I, начав войну в Европе (надо сказать, весьма неудачную) требовал от парламента денег и введения новых налогов. Он распустил один парламент, отказавший ему в просьбе, но избранный следующий был столь же неуступчив и прижимист. Король распустил и его. Депутатом этого парламента был и молодой Кромвель, которого община послала защищать свои интересы.
Тем временем при осаде французской Ла-Рошели был убит ненавидимый всей страной королевский любимец герцог Бэкингем. Карлу пришлось закончить войну. Он объявил, что в его царствование парламент больше созываться не будет. Король избрал себе двух новых фаворитов, одного из которых он поставил заниматься делами церковными, а с другим принялся налаживать светскую жизнь.
Но Карл не учел, что одного королевского имени уже недостаточно, чтобы заставить повиноваться народ, особенно английский – его «светский» министр скоро кончил жизнь на плахе. Не понял он и того, что в наступившие времена королевский произвол в делах веры еще более опасен, чем даже попытка залезть подданным в кошельки – попытка «упорядочить» церковную жизнь в Шотландии вызвала войну с этой недавно присоединенной страной.
А для войны нужны деньги. Те налоги, которые король стал взимать без санкции парламента, собирались плохо, с опасным ропотом, с обращениями в суд. Нужно было снова обращаться за подмогой к ненавистному парламенту. Но вновь избранная Палата общин отказалась рассматривать восставших шотландцев, как врагов, объявила все собираемые королем налоги незаконными, обвинила в измене первого королевского министра и привела его на плаху, по ее решению был казнен и «религиозный» министр короля, Палата ликвидировала и королевский суд, который был подконтролен только королю и который штамповал угодные ему решения.
В довершение королевских бед восстала католическая Ирландия, и парламент, отказавшись давать королю деньги на снаряжение армии, объявил, что создает собственное войско, им финансируемое, под командованием военачальников, отвечающих за свои действия только перед парламентом. С этого момента всем стало ясно, что спор между королем и Палатой общин решится силой оружия.
Наступило время, когда таланты самого разного характера были вызваны к жизни из глубин общества — для того, чтобы включиться в спор за преобладание и власть. Именно таким талантом был парламентарий Оливер Кромвель.
Он с головой ушел в новое для себя и для других дело – он начал создавать протестантскую армию. Начал с малого – набрал 60 конников в родных местах, обучил их строю, умению пользоваться оружием, беспощадности в бою. А главное, он воодушевил этих кальвинистов идеями их правды и справедливости, сделал в их глазах войну делом высоким, Божьим. Потом он добавил к этому костяку еще две тысячи таких же пуритан – и опять учения, учения, псалмы, проповеди. Эта армия должна была противопоставить королевским войскам, ведомым в бой честью, «кавалеров», столь же решительных и обуреваемых глубоким религиозным чувством воинов, «железнобоких».
После нескольких поражений парламентских войск, наконец, — победа в битве при Марстон-Муре, где главную роль сыграли именно кавалеристы Кромвеля! Его дисциплинированных, суровых «железнобоких» враги боятся панически. Да и кто не испугается, заслышав на поле боя доносящееся из утреннего тумана глухое тысячеголосое пение Псалма:
Боже, Царь мой!
С Тобою избодаем врагов наших;
Во имя Твое попрем ногами восстающих на нас.
Ибо не на лук свой уповаю, и не меч мой спасет меня;
Но Ты спасешь нас от врагов наших и посрамишь ненавидящих нас.
А за спиной армии парламент вдруг потерял свою боевитость. Там хотели как можно скорее закончить разгоревшуюся «замятню” и договориться на своих условиях с королем. И последним шагом перед примирением с ним должна была стать церковная реформа: по всей стране вводилась система только одной – пресвитерианской – секты, запрещались театральные представления, пляски, любимые народные развлечения и даже хоровое пение в церкви. Такого исхода новое армейское офицерство не ожидало – они стремились к свободе вероисповедания, к независимости суждений, к продолжению реформ…
По настоянию Кромвеля, Палата принимает закон о создании постоянной парламентской армии. Душой новой армии становится Кромвель, а ядром ее – его «железнобокие». Новый устав вводит жесточайшие кары за дезертирство, за пьянство, за грабеж населения. Но больше наказаний дисциплину поддерживает сознание правоты дела, за которое солдаты сражаются. Проповеди, которые они слушают, убеждают, что Бог на их стороне, и они без колебаний идут за Него на смерть. Такой армии не было ни у кого в Европе.
И она встала на пути королевских войск, наступающих на Лондон. Здесь, у деревни Несби, была одержана решающая военная победа над королем – его потерпевшая поражение армия была рассеяна, а сам Карл, переодевшись слугой, бежал в Шотландию. В брошенном обозе победители нашли королевский архив, а в нем переписку с иностранными державами, в которой Карл просил иностранной помощи для борьбы с парламентом. Письма эти были тут же опубликованы. Гражданская война окончилась полной победой парламента.
Теперь Кромвелю предстояло самое трудное – борьба с самим парламентом. Пока шла война, парламентарии за спиной армии почувствовали себя настоящими хозяевами страны. Они ввели религиозную систему, мало чем отличающуюся от сломленной англиканской, они сами себе выдавали доходные должности и беззастенчиво наживались, кто как мог. О свободе совести, слова, собраний, о кальвинистких ценностях и речи не шло. Парламент выкупил у шотландцев короля, поместил его в один из северных замков, содержал его там истинно по-королевски, приезжавшие туда депутаты целовали у Карла руку и выслушивали его, стоя на коленях. Для компромисса все было готово.
Но после войны осталась армия, которая ни о каком компромиссе и слушать не желала. Солдаты волновались. Парламент принимает решение удалить из нее ее прежних командиров, а саму армию распустить. Начались тайные переговоры о союзе сил короля, парламента и шотландцев для ликвидации только что победившей армии…
В ответ армия захватила короля и вошла в Лондон. Но что делать дальше? Начала раскалываться и сама армия. Все громче звучат голоса тех, кто призывает к уничтожению монархии и учреждению республики основанной на всеобщем избирательном праве. К такому Кромвель не готов, переговоры с вождями этого движения ни к чему не привели, и ему огромного труда стоит восстановить солдатскую дисциплину. И вовремя – на севере вспыхнули роялистские мятежи и границу перешла большая шотландская армия. Кромвель со своими «железнобокими» кинулся туда. Исход сражений был для Кромвеля уже традиционным — войска его противников разбиты и рассеяны. У короля была отнята последняя надежда выиграть гражданскую войну.
И снова возвращение в Лондон. Кромвель чувствовал, что роковые события надвигаются неотвратимо, что армию больше не остановить, что вот-вот свершится нечто невиданное, небывалое… И его выбор предрешен, он – со своей армией.
Король, всячески тянувший время на переговорах с парламентом в ожидании помощи извне, был лишен своей свиты, потерял возможность сноситься с внешним миром и переведен в другой замок – в тюрьму. Армия торжественно и сурово вновь вошла в Лондон. Но теперь ее командиры знали, что делать – очистить парламент от сторонников мира с королем. Все входы в здание парламента были перекрыты солдатами, и на заседание пустили только депутатов по армейскому списку. Короля перевезли в столицу. Развязка близилась.
И был суд, и был приговор, и была казнь. И королевская голова скатилась с плахи на эшафоте, окруженном плотной стеной «железнобоких»… А ночью, рассказывает очевидец, сидевший в зале, где лежало тело короля, вошел закутанный в плащ незнакомец, подошел к телу и долго, долго смотрел в лицо казненного. Затем покачал головой и тихо сказал: «Жестокая необходимость…». И лорд вздрогнул, узнав голос Кромвеля.
И мир вокруг изменился. Казнь короля развеяла людской миф о надмирной значимости монаршей особы, о ее абсолютной неприкосновенности, о неподсудности суду людскому. Старый, живший века, миропорядок рухнул – наступило Новое время и новая история.
«Опытом доказано, и вследствие того Палатой объявляется, что королевское звание в этой земле бесполезно, тягостно и опасно для свободы, безопасности и блага народного; поэтому отныне оно отменяется», — постановила Палата общин. Это означало, что Англия стала республикой и вступила на новую, еще никем не изведанную дорогу.
Новоявленную республику надо было обустраивать, но более неотложные дела звали в Ирландию. Восставшие там католики-ирландцы соединились с сыном казненного короля, с Карлом II. Переправив армию через пролив Кромвель подверг «зеленый остров» такому погрому и опустошению, о котором там вспоминают чуть ли не по сей день. Потеряв ирландский плацдарм, принц покаялся перед протестантами-шотландцами за связи с «папистами», согласился на все их условия и короновался там королем Шотландии, Ирландии и Англии. Но Кромвель достал его и там – в скоротечной кампании он уничтожил королевские силы полностью и окончательно – Карл, переодетый крестьянином, едва унес ноги на континент.
Теперь, когда опасность реставрации монархии была полностью устранена, пора было браться за восстановление порядка в стране, которая после нескольких лет гражданской войны находилась в хаосе. Земледелие, ремесло, торговля были в глубоком упадке. На месте старых патриархальных лордов, бежавших из страны, оказались новые земельные собственники, гораздо более корыстные, циничные и «ухватистые». Они разоряли крестьян-арендаторов так, что дороги и города наполнились массой все потерявших бродяг. Тюрьмы ломились от несостоятельных должников. Налоги выросли до фантастических масштабов. Законы не соблюдались.
Это было главной болью Кромвеля. Ночью, сразу же после победы над шотландцами, он пишет спикеру парламента: «…Великих дел ждут люди от вас в мире. Отрекайтесь от самих себя, сохраняйте и усиливайте свою власть, чтобы обуздывать гордых и дерзких, посягающих на спокойствие Англии; облегчите страдания угнетенных, прислушайтесь к стонам бедных узников; позаботьтесь исправить злоупотребления во всех сословиях. Не к лицу республике, если для обогащения немногих разоряются многие».
Но это был призыв в пустоту. Куда девался былой идеализм парламентариев, их неподкупная жажда справедливости, их забота о народном благе, свободе, законности? Алчность, безудержная страсть к обогащению владела теперь ими – они хватали себе и раздавали друг другу земли и леса, доходные должности и теплые местечки. Ни о каком преобразовании общества с этими деятелями и речи быть не могло.
Вернувшись в Лондон и разобравшись в ситуации, Кромвель начал с парламента. Он его просто разогнал. И никто в стране не встал на защиту Палаты – те шестьдесят человек, которые там остались после всех чисток, побегов и измен, после одиннадцати лет представляли лишь самих себя. Но как и кем их заменить?
Провести выборы в новый парламент по старому, королевскому еще, избирательному закону означало создать собрание еще хуже, чем только что разогнанное, ввести всеобщее избирательное право – получить Палату из абсолютно неконтролируемых «бешеных». И Кромвель решает, что в расколотой стране он сам отберет парламентариев – из самых честных, набожных и мужественных в служении Ему. Религиозные общины выдвинули своих кандидатов, а Кромвель отобрал из них 139 человек, достойных, по его мнению, разрабатывать и утверждать законы республики.
После прочувствованного напутственного слова Кромвеля новые парламентарии взялись за дело. Они действительно хотели привести в порядок страну и принялись за свою работу с наивным усердием простых людей, незнакомых со «всей этой юриспруденцией», не ведающих колебаний и прямо, напролом идущих к цели. Огромный свод английских законов они постановили сократить до таких размеров, чтобы он поместился в карманную книжку. Офицерам, на жалованье которым не хватало налоговых денег, предлагалось год отслужить даром. Они упразднили церковный брак, заменив его регистрацией в книге актов гражданского состояния. Они постановили не судить конокрадов и карманников, если они попались впервые. На очереди был вопрос об отмене церковного налога (десятины). Они задумали полностью изменить систему налогообложения…
Меры, обсуждаемые в «парламенте «святых», были, в общем-то, справедливы и разумны, но таковыми они стали лишь через поколения. А тогда, в той обстановке они ссорили между собой разные социальные слои, законы принимались без учета их интересов, они буквально переворачивали страну, начиная новый круг революции. И Кромвель был в мучительных сомнениях – а не был ли этот «парламент» его личной слабостью, стремлением передоверить республику кому-то другому, снять тяжкое бремя ответственности за страну с самого себя?..
Да и многие участники этого органа понимали свою несостоятельность. После обмена мнениями с близкими к Кромвелю офицерами, семьдесят «умеренных» собрались на заседание рано, пока еще не пришли «радикалы», и приняли решение прекратить работу. Когда в зал пришли анабаптисты и представители других народных сект, «парламента «святых» более не существовало. Они расселись по местам и сидели так, пока не пришел отряд мушкетеров. Командир спросил их, что они тут делают и услышал: «Мы ищем Господа». «Ну, так идите в какое-нибудь другое место, — грубовато ответил офицер. – Насколько я знаю, Господь здесь не бывал за последние двенадцать лет»…
Отныне вся полнота ответственности за государство легла на Кромвеля. Его новый пост – лорд-протектор – не был наследственным, но пожизненным. При нем должен был заседать парламент, избираемый только гражданами, обладающими довольно значительной собственностью (этот избирательный ценз был выше, чем при короле). Со временем была восстановлена и палата лордов, блокирующая неприемлемые для протектора решения Палаты. Страна была разделена на ряд округов, и во главе каждого поставлен личный представитель протектора с диктаторскими полномочиями. В руках Кромвеля оказалась абсолютная власть, которой в реальности не обладал никакой король.
Недолгое правление «святых» было последним разочарованием Кромвеля в демократии. Теперь он ощущал себя не вождем, не борцом за правое дело, не полководцем, идущим к славе, не строителем нового государства. По собственному его слову, он стал лишь «констеблем», полицейским, стражем порядка, следящим лишь за тем, чтобы англичане не перерезали друг другу глотки…
Впрочем, его усилия привести страну в порядок, даром не пропали. Даже крайне негативно относящиеся к Кромвелю историки не могут удержаться от хвалы его правлению в качестве лорда-протектора, отмечая бережливость, уравновешенность, разумность и абсолютную некоррумпированность его администрации. Страна постепенно оправлялась от бедствий войны. Ее международный престиж не просто повысился, но достиг небывалого уровня — европейские государства, вначале разорвавшие отношения с «режимом цареубийц», признали Кромвеля и относились к нему, как к законному правителю, боялись его, искали с ним дружбы и союза.
Оборотной стороной этих внешних успехов была мелочная и жестокая тирания, которую установили на подведомственных им территориях уполномоченные лорда-протектора. О свободе слова, совести, собраний, печати больше никто не вспоминал. Процветало доносительство, поощрялось взаимное подслушивание и подглядывание, все владельцы типографий оказались под плотным «колпаком» невероятно разросшейся тайной полиции, свободное проповедничество было запрещено, под запретом оказались и праздненства, на которых собиралось много народу, тюрьмы вновь были переполнены.
Для Кромвеля это было крушением всех его мечтаний начала революции. И он мог себя утешать лишь тем, что «пути Господни неисповедимы»…
Революция завершилась, сделав огромный круг и придя к тому же, с чего она началась. “В начальниках» были всё новые люди, но прежняя государственная машина восстановилась практически полностью, усилившись и значительно повысив свою эффективность по подавлению свобод. В этой картине не хватало лишь последнего, завершающего «мазка» — не было наследственного короля. Этот титул Кромвель бы взял (корона и скипетр были для него «побрякушками»), если бы не протесты его старых товарищей-генералов, еще цеплявшихся за свои республиканские мечты.
Умер Кромвель на седьмом году своего «протекторства», как подобает истово верующему человеку — в страхе Господнем. До окружающих донеслись еле слышно последние его слова: «Страшное дело — попасть в руки Бога живого»…
Наследником и продолжателем своего дела он оставил сына Ричарда — но что, собственно, было продолжать?.. Тем более, что Ричард совершенно не нуждался во власти и ценил, прежде всего, свою частную жизнь со всеми ее обычными для всякого человека радостями. Не пробыв «протектором» и года, он при первой же возможности отказался от должности. Во время последовавшей реставрации династии Стюартов Ричард уехал на континент, но затем вернулся и спокойно прожил в своем провинциальном поместье еще целую жизнь — полвека. Умер он в глубокой старости, прожив жизнь так, как он хотел — «в безвестности».
Франсиско Писарро
Диего де Альмагро