«Рождение новой Европы» (отрывки из Главы Курса)
В 16-17 веках европейская христианская цивилизация совершила в своем развитии рывок, резко изменивший весь ход мировой истории.
Все началось с великого изобретения 1445 года немецкого ремесленника Иоганна Гутенберга, который разработал технологию размножения текстов. «Информационный взрыв» книгопечатания, который за этим последовал, буквально втолкнул Европу в Новое — в наше — время.
Иоганн Гутенберг и начало европейского книгопечатанья
…
Первой книгой, которую напечатал Гутенберг, была Библия.
Хотя она и почиталась святыней всего христианского мира, но могла быть прочитана к тому времени лишь учеными «профессионалами». В Средние века католическая церковь готова была мириться с языческими суевериями европейских христиан, но очень подозрительно относилась к тем из них, кто уж слишком истово погружался в христианскую веру. Утверждалось, что мирянам вообще не следует читать Библию — это не только не поможет им в спасении души, но может погубить ее окончательно. Буквально каждая фраза Книги преподносилась мирянам в аккуратной «упаковке» официальных толкований и «правильных» практических выводов.
…
Человек, положивший начало религиозному расколу Европы — немецкий монах из саксонского городка Виттенберга Мартин Лютер. Он впервые прочел Библию («с великим удивлением»), когда ему было 20 лет, и через несколько лет знал ее почти наизусть. И Лютер увидел настоящую пропасть между Священным Писанием и порядками в католической церкви. Это оказалось для него, человека глубоко верующего человека с чуткой совестью, — непереносимым. Лютер почувствовал, что эта Церковь, погрязшая в грехе, никак не может помочь христианину в спасении его души. Более того, в этом ему не поможет никто — нет посредников между человеком и Богом.
И нет никакого толку в усердном исполнении церковных обрядов, в постах, паломничества. Только верой спасется человек! А внушать ему, что кто-то за него может искупить его грехи — значит злонамеренно губить чужие души, то есть, служить дьяволу.
…
Лютер меньше всего хотел, чтобы из-за его учения разгорелись смуты и войны: «Я не хотел бы, чтобы Евангелие отстаивалось насилием и пролитием крови. Слово победило мир, благодаря слову сохранилась церковь, словом же она и возродится». Он прекрасно понимал, какие неуправляемые силы он развязывает, понимал он и то, насколько опасно разрушать авторитет церкви, столько веков державший в узде средневекового человека. Но — «неправомерно и неправедно делать что-либо против совести. На том стою и не могу иначе. Помоги мне Бог!»
Католическая церковь не зря старалась прятать Библию от «простецов» — умные практики прекрасно знали, какое впечатление она может произвести! А Лютер утверждал: «Всем и каждому христианину подобает знать и обсуждать Учение; подобает, и пусть будет проклят тот, кто на йоту суживает это право». Он перевел Библию на народный немецкий язык, чтобы ее мог прочесть — и по-своему истолковать — каждый грамотный.
…
Реформация очень скоро вышла за пределы Германии. Ее преследовали, протестанты искали убежища в чужих странах, и это очень способствовало распространению «ереси». Вторая половина 16 и первая половина 17 века стали временем массовых переселений инаковерующих из одних европейских стран в другие, а иногда и за пределы Старого Света. Одним из таких беглецов был французский протестант Жан Кальвин, нашедший убежище в Швейцарии — в Женеве.
Кальвин взял у Лютера общую для всех протестантов мысль о том, что нет и не может быть посредников между человеком и Богом, но развил ее гораздо последовательнее и неумолимее. Спасти человека от ада не может ни священник, ни пастор, ни даже собственные его искренние усилия. Ничто не поможет верующему, бесполезны не только выполнение религиозных обрядов, но и молитвы, покаяния в грехах, любые «добрые дела» — судьба каждой бессмертной души предопределена Богом изначально. Спасется лишь меньшинство избранных, большинству же уготованы адские муки, и изменить свою посмертную судьбу человеку не дано.
Казалось, отсюда неизбежно следует вывод, что человек может махнуть на все рукой… Но как жить в ожидании Приговора, не зная, проклят ты или спасен? Кальвин объяснял, что узнать это можно.
Человек избран и спасен, если он одарен глубокой и сильной верой, если готов отдать всю свою жизнь служению Богу, если он сам себя ощущает орудием в Божьих руках. Если же он, напротив, чувствует непреодолимую тягу к греху, не ощущает в себе божественного призвания, если он не способен сосредоточить свои мысли и дела на служении Богу, то он наверняка погиб.
Таким образом, требования предъявлялись уже не к отдельным поступкам, а ко всему укладу жизни, к самому строю человеческой души. Любое отклонение от религиозного служения расценивалось не как единичный грех, который можно замолить, загладить покаянием, а как грозный признак божественного проклятия.
Проповеди Кальвина так потрясли женевцев, что заставили их полностью изменить привычный образ жизни — веселый, легкомысленный и шумный город превратился в подобие монастыря со строгим уставом. Будние дни были отданы труду, воскресенья — Богу. Впрочем, труд тоже посвящался Богу, ибо «не для утех плоти и грешных радостей, но для Бога следует вам трудиться и богатеть». Слова апостола Павла: «Кто не работает, да не ест» (малоизвестные в Средневековье) стали обязательным требованием для всех — и бедных, и богатых. Нежелание работать служило симптомом отсутствия благодати, а успех в делах рассматривался как дополнительный признак избранности.
Кальвинова проповедь не была благовидным прикрытием страсти к наживе. «Богатеть для Бога» — это стало девизом «непреклонных купцов героической эпохи капитализма».
По их твердым убеждениям, богатство можно было наживать только безупречно честными способами — такие пути, как, скажем, использование личных связей во власти (не говоря уж о любых видах мошенничества) решительно отвергались. «Богатеющий для Бога» не мог остановиться и сказать: «Довольно, у меня уже есть все, чего я хочу,» — даже если накопленного с лихвой хватало, чтобы обеспечить детей и внуков. Он не мог тратить свои богатства на роскошную жизнь — чем богаче он становился, тем тяжелее становилась лежащая на нем ответственность перед Богом за правильное распоряжение «вверенными» ему капиталами.
Кальвинисты во всех странах отличались не только строгим, набожным образом жизни и прилежным трудом, но и непримиримостью к мирскому злу. В отличие от радикальных сектантов, они не считали возможным построение «Царства Божия на земле», но были уверены, что Богу угодна деятельность людей, направленная на улучшение общественных порядков. Поэтому сопротивление несправедливости и беззаконию, как и упорный труд, было не просто правом человека, но его религиозным долгом.
Воодушевленные сознанием этого долга, кальвинисты проявляли стойкость и непреклонность в борьбе против любых злоупотреблений светских властей. Их трудно было сломить силой и невозможно подкупить. Они питали мало почтения к королям, знати и вообще власть имущим («Если ты увидишь человека дельного в выполнении своего призвания, то поставь его превыше королей»). Они были уверены в своем праве (и даже обязанности) не подчиняться несправедливым распоряжениям власти.
Из-за таких взглядов кальвинистов поначалу преследовали правительства всех европейских стран, хотя придраться к ним было трудно — они не проповедовали насильственных действий, уравнения имуществ, неподчинения властям или немедленного «внедрения в жизнь» евангельских законов. Они вели очень добропорядочную жизнь и пользовались уважением и абсолютным доверием окружающих.
…
За 200 лет мир европейского человека очень сильно изменился.
Человек «повзрослел» и стал жить на свой страх и риск — не имея над собой никакой опеки, кроме Бога. Реформация совершила переворот в массовом сознании, она дала людям распадающегося средневекового мира новую опору — внутри себя, в индивидуальной совести. Вся последующая духовная культура Европы — в том числе и католическая — несла на себе отпечаток Реформации.
…
Все столетия Средневековья церковные службы мирно уживались с чисто языческими верованиями большинства прихожан. Это «мирное сосуществование» христианской формы и языческого содержания закончилось. В эпоху Реформации, Контрреформации и религиозных войн протестантские проповедники, и католическая церковь начали бороться за души верующих не только друг с другом, но и против общего врага — язычества, против глубоко укорененных в народе языческих взглядов, т.е. против самОй простонародной крестьянской культуры.
«В народ» отправились тысячи протестантских пасторов (как правило, с университетским образованием) и специально подготовленных католических священников — разъяснять смысл Священного писания, бороться с «дикими суевериями», учить. Фактически в Европе развернулась такая же миссионерская деятельность, как среди «дикарей» в недавно открытых странах. И проповедники нередко сетовали, что их крещеная тысячелетие назад паства проявляла не меньшее невежество в вопросах веры, чем американские индейцы.
Через 100 лет после выступления Лютера уже около половины жителей Германии были грамотными, быстрый рост грамотности происходил и в других странах, особенно протестантских. Научившись читать, сельский житель выходил из замкнутого круговорота своей жизни, построенной на преданиях, незыблемых традициях и обрядах, в открытый мир городской, книжной культуры. Авторитет этих традиций, «старины», их власть над массами стремительно ослабевали — а значит, всевозможные новшества уже не встречали такого ожесточенного отпора, как в Средние века; слово «новшество» потеряло свой дотоле осуждающий смысл. Человек Нового времени готов был учиться, менять свои взгляды и свою жизнь.
…
Купцы, банкиры, предприниматели были в средневековом обществе «презренными торгашами», их деятельность была сопряжена с большим риском: любой вельможа почитал за доблесть не платить долгов, а со слишком надоедливым кредитором мог и расправиться.
В протестантских странах Европы «третье сословие» стало почтенным и уважаемым. Оно выработало свой собственный кодекс чести, и если аристократы еще позволяли себе смотреть на «торгашей» свысока, то в ответ получали не меньшее презрение — за праздность, расточительность, суетное тщеславие.
Испанский король Филипп II мог заплатить жалованье войску фальшивой монетой или отказывался платить свои долги вовсе, разрешив своим кредиторам «в качестве компенсации» также не платить своих частных долгов. Власти в протестантских государствах не позволяли себе решать свои финансовые проблемы подобным образом. Такие чисто средневековые методы финансовой политики оставались в прошлом — европейские монархи начинали осознавать, что нельзя пополнять свою казну за счет ограбления подданных, и все активнее защищали экономические интересы «своих» торговцев и предпринимателей.
Частная собственность становилась священной и неприкосновенной. Прежде, чем экономика стала полностью рыночной, повсеместно распространились нормы честной рыночной конкуренции и то, что сейчас называется деловой этикой. Тогда это называлось по-другому: «Одухотворенная торговля», «Одухотворенный сельский хозяин», «Христианское мореплавание» — названия пуританских брошюр 17 века говорят сами за себя.
Кальвинисты были уверены, что держать деньги «в чулке» не просто глупо, но грешно. Неудивительно, что они смогли стать самыми успешными и процветающими предпринимателями в Европе. Обеспечив себе признание общества и твердую защиту закона, «третье сословие» получило возможность не просто накапливать деньги, а постоянно держать их «в работе» — богатство превращалось в капитал.
… Из Разговора. Рождение новой Европы
Надо прояснить ценности, которыми руководствовался европеец тех времен. И первейшей ценностью была посмертная (после смерти тела) вечная судьба его бессмертной души. Ужас перед ее погибелью, перед нескончаемыми адскими муками был настолько велик, что толкал людей на поступки, которые для нас сейчас кажутся малообъяснимыми, странными — они изнуряли свое тело всеми доступными им способами, они страдали от боли и голода, они мучили себя в надежде, что земные страдания дадут им шанс избежать мук после смерти тела.
И надежда у них была не только на собственные усилия, но и на Церковь. Церковь взяла на себя заботу о посмертной судьбе душ своих прихожан. Она была убеждена, что в ней аккумулируются, усилиями всех ее святых накапливается благодать, которой хватит и на тех членов Церкви, которые не совершают подвигов веры.
Революция, произведенная Мартином Лютером, не была богословской. Убеждению, что человек спасется верой, в христианском богословии было более тысячи лет. Но Лютер был первым, кто из дела спасения души исключил Церковь.
Он разрушил тот достаточно уютный мир средневекового человека, в котором действовал известный принцип: «Не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасешься». Он разрушил его главную опору — чувство, что за спиной стоит требовательный, но и всепрощающий земной бастион, который не даст пропасть крещеной душе. Крик, раздавшийся из Виттенберга, что нет на земле никого, кто мог бы простить совершенный грех, был похоронным звоном по Средневековью.
…
Следующим этапом реформатской революции был переворот Жана Кальвина. О нем достаточно написано в Главе, а здесь хотелось бы привести описание его последствий знаменитым историком и экономистом Максом Вебером. Обратите внимание на последний вывод Вебера в приведенных фрагментах — отныне стены монастыря для истово верующих раздвигаются до пределов всего светского мира.
И новые светские «монахи» показали, на что способен человек, строго следующий библейским заповедям и взявшийся создавать вокруг себя мир по «божескому» проекту!
Жажда богатства, страсть к наживе была всегда и везде, но никогда и нигде она не порождала чего-то нового. И только соединенная с моральными принципами ставшего массовым христианства она стала «мотором» переделки и развития мира. Не будет большой натяжкой сказать, что кальвинисты и пропитанные его главным духом многочисленные христианские секты создали то общество, в котором мы сейчас живем.
Но и в реформатском движении не оказалось той свободы в делах веры, о которой говорил неоднократно сам Мартин Лютер. Это значит, что протестантское движение само по себе не создавало еще одного — важнейшего — условия развития христианского мира — личной свободы. Внутри множившихся и враждующих между собой протестантских сект существовали очень жесткие порядки, отступления от которых строжайшим образом пресекались. И каждая из этих сект стремилась распространить свои рецепты спасения душ на всех, каждое из учений стремилось стать единственным и уничтожить все остальные.
Но сект было так много, а их сторонники были столь фанатичны, что продолжавшиеся целый век религиозные и гражданские войны окончились ничем. Постепенно, медленно из всеобщей ненависти и нетерпимости, из кровавых смут рождалось признание за каждым человеком права распоряжаться своей душой так, как он сам считает правильным.
А это означало, что вынужденно, со «скрежетом зубовным» был решен вековечный внутрихристианский спор о том, что для христианина важнее — любовь или свобода.
Полторы тысячи лет и Римская Церковь, и все периодически откалывавшиеся от нее секты руководствовались в отношении своих приверженцев принципом приоритета любви. И действительно, если можно утопающего за волосы вытащить из воды, то неужели же так же, «за волосы» нельзя — ради любви к нему — вытащить душу его из ада!? Если Церковь видит, что человек заблуждается в своем пути в Богу, то почему же нельзя — из любви к нему — применить силу, костер даже, для того, чтобы направить его душу на правильный путь?!
Но в ситуации, сложившейся после лютеровой проповеди, душ, идущих по «неправильному» пути, оказалось столь много, что целого века религиозных войн не хватило, чтобы направить их на «путь истинный». Да и где уже был этот «путь истинный»?..
И после массовых боен 16-17 веков постепенно все согласились на том, что человек должен сам определять свои пути к Господу. А «еретичество», а «заблудившиеся»? — Что ж, сказано же в Евангелии в притче о плевелах и пшенице: «Оставьте расти вместе то и другое до жатвы». Свобода оказалась выше любви…