Родом из деревни на берегу Енисея, остался сиротой в семь лет, и, пройдя детдом, добровольцем ушел на фронт, был шофером, связистом, рядовым прошел всю войну, потом работал слесарем, учителем, подсобным рабочим, попал в провинциальную газету, где написал свой первый рассказ. Постепенно, преодолевая собственное творческое косноязычие и нагромождение идеологических тоталитарных глыб, он стал одним из лучших — и совестливых — писателей своего времени. Лучшие его романы — «Царь-рыба» и «Прокляты и убиты».
«Если бы тут были части, хорошо подготовленные к переправе, умеющие плавать, снабженные хоть какими-то плавсредствами, они бы не только острова, но и берега достигли в боевом виде. Но на заречный остров попали люди, уже нахлебавшиеся воды, почти сплошь утопившие оружие и боеприпасы, умеющие плавать выдержали схватку в воде с теми, кто не умел плавать и хватался за все и за всех… Над берегом звенел командирский мат, на острове горели кусты, загодя облитые с самолетов горючей смесью, мечущихся в пламени людей расстреливали из пулеметов, глушили минами, река все густела и густела от черной человечьей каши… …Появились ночные бомбардировщики, развесив фонари над рекой, начали свою смертоубийственную работу – они сбрасывали бомбы, и в свете ракет река поднималась ломкими султанами, оседала с хлестким шумом, со шлепающимися камнями, осколками, ошметками тряпок и мяса.
Тут же появились и советские самолеты, начали роиться вверху, кроить небо вдоль и поперек очередями трассирующих пуль. На берег бухнулся большим пламенем объятый самолет. Фонари на парашютах, будто перезревшие нарывы, оплывающие желтым огнем, сгорали и зажигались, сгорали и зажигались. Бесконечно зажигались, бесконечно светились, бесконечно обнажали реку и все, что по ней плавало, носилось, билось, ревело….
Самым страшным оказались пулеметы, легкие в переноске, скорострельные «эмкашки» с лентой, в которой пятьсот патронов. Они все заранее пристреляны и теперь, будто из узких горлышек брандспойтов, поливали берег, остров, реку, в которой кишело месиво из людей. Старые и молодые, сознательные и несознательные, добровольцы и военкоматами мобилизованные, штрафники и гвардейцы, русские и нерусские – все они кричали одни и те же слова: «Мама! Божечка! Боже!» и «Караул! Помогите!». А пулеметы секли их и секли… Хватаясь друг за друга, раненые и не тронутые пулями и осколками люди связками уходили под воду, река бугрилась пузырями, пенилась красными бурунами…
Под самым уж правым берегом плоты… подверглись нападению ошалелой толпы, и как ни отбивались, как ни обороняли плоты, на них, на плоты, слепо лезли нагие, страхом объятые люди, вздымались, стаскивали за собой в воду. Не один плот отцарапали они, обернули, погибельно вопя, забывшие и себя и командиров своих.
«Мама! Ма-а-а-амо-о-очка-а!» – плескалось над рекой…
Боженька, милый, за что, почему ты выбрал этих людей и бросил их сюда, в огненно кипящее земное пекло, ими же сотворенное? Зачем ты отворотил от них лик свой и оставил сатане на растерзание? Неужели вина всего человечества пала на головы этих несчастных, чужой волей гонимых на гибель? – ведь многие из них еще не успели никаких грехов сотворить. Услышь, Господи, имя свое, стоном оно разносится в ночи над смертной, холодной рекой. Здесь, в месте гибельном, ответь за что караешь невинных?! Слеп и страшен суд твой, отмщение твое стрелою разящей летит не туда и не в тех, кого надобно разить. Худо досматриваешь, худо порядок, тобою же созданный, блюдешь ты, тешась не над дьяволом и сатаной, а над чадами своими»
Глобальная агрессия фашистского блока. 1941–1942 годы
Известный ученый-буддист, глава секты Чистой Земли. Здесь приводится цитата из его работы «Чтение для семей погибших», изданной «Департаментом военной помощи» Императорской армии и опубликованной 25 декабря 1941 года, всего через несколько дней после нападения Японии на американский Перл-Харбор
«Самая семья у японцев, их общественный и государственный строй таковы, что приучают спокойно встречать смерть. Едва ли в общественном строе какого-нибудь другого государства отводится так мало места для личности, как это мы видим в Японии. Японская семья по настоящее время носит признаки родового строя, где центральное место отводилось патриарху…
Во время текущих китайских событий эта тенденция самоотказа, самопожертвования, готовности идти на верную смерть получила особенно яркое выражение. Ее первоисточником является боязнь опозорить трусливым поведением и привязанностью к жизни своих односельчан. Самое сознание, что государственный строй родной страны являет собой неизмеримую ценность, воспитывает в японцах внутреннюю готовность с радостью принять смерть ради Императора. Этот дух получил свое выражение в известном классическом стихотворении:
Выйдешь к морю – трупы в волнах,
Выйдешь в горы – трупы в травах,
Но не бросит взгляд назад
Тот, кто ради Государя
Смерть готов принять.
…Это мужественная и непосредственная готовность к приятию смерти. Можно полагать, что предрасположение к ней крылось в самом характере японца – нетерпеливого и порывистого, предпочитающего лучше умереть, чем распутывать спутанный клубок сложных обстоятельств, и искавшего в смерти последнего решения.
Вместо европейского индивидуализма здесь выступает на сцену национальный тоталитаризм, охватывающий душу каждого человека»
Глобальная агрессия фашистского блока. 1941–1942 годы
Его отец был не просто успешным фермером «на Айовщине», но в начале 20-х годов стал даже министром сельского хозяйства США. Пошедший по его стопам фермерский сын окончил сельскохозяйственный колледж и занялся выведением новых гибридов кукурузы, да так успешно, что уже к концу 1930-х годов половина всей американской кукурузы выращивалось из семян его фирмы.
Традиционно жители «кукурузного пояса» голосуют на выборах за республиканцев, но, когда президент-демократ Рузвельт в самый тяжелый момент Великого кризиса пригласил в правительство возрождать разоряющееся американское сельское хозяйство Генри Уоллеса, он, не раздумывая, сменил партию и принял пост министра сельского хозяйства.
У американцев были давние традиции невмешательства в заокеанские дела, но теперь о былой изоляции надо было забыть — тоталитаризм уже расползся по всему континенту, из Азии угрожала Япония, и президент нуждался в надежном человеке у себя за спиной. И в 1940-м году Рузвельт предложил стать вторым человеком в администрации, вице-президентом, Генри Уоллесу.
Когда определились союзники США в мировой войне, Уоллес стал активным сторонником развития сотрудничества с СССР — не только в годы войны, но и после ее окончания. У него были иллюзии, что сталинский режим способен постепенно демократизироваться, что можно соединить лучшие стороны «американского капитализма», «европейского социализма» и «русского коммунизма». Он даже требовал, чтобы новый президент, Гарри Трумен, раскрыл Сталину секреты атомного оружия. Трумен, оказавшийся между «голубями» в главе с министром сельского хозяйства и «ястребами», глубоко не доверявшими «Советам», сделал свой выбор — Уоллес был уволен из правительства.
Но, как только на Корейском полуострове СССР Сталина, Китай Мао и КНДР Ким Ир Сена попытались перейти границы коммунистического мира, Уоллес выступил с резкой критикой советского режима, что вызвало крайнее недовольство руководителей СССР — фамилия Уоллеса в сообщениях советской прессы упоминаться перестала.
Уоллес отошёл от политической деятельности, и снова занялся экспериментами на своей ферме. На этот раз он занялся птицеводством, создал современный селекционный центр и вывел новую породу кур — куры этой породы сейчас производят почти 10 процентов всех яиц в мире.
«После прошлой мировой войны народу США была предоставлена возможность взять на себя долю ответственности за сохранение всеобщего мира. …Народ США отказался от такой возможности… Мы были слепы к тому, что составляло наш собственный бесспорный интерес. Наши лидеры и огромное большинство нашего народа в годы после первой мировой войны намеренно вернулись к провинциальной политике, характерной для прежних времен… В настоящее время… мы пожинаем горькие плоды нашей собственной близорукости»
Глобальная агрессия фашистского блока. 1941–1942 годы
Рабочий — комсомольская работа — рабфак (подготовительные курсы) — институт — армейская служба в Военно-воздушной инженерной академии им. Жуковского — парторг авиазавода — первый секретарь Ярославского (1938) и Горьковского (1939) обкома партии — с января 1940 года нарком авиационной промышленности — в 1946 году арестован и семь лет отсидел в концлагере — в 1953-м реабилитирован с возвращением всех наград и званий
«Установили жилую норму: 1,5-2 кв. м на человека. Заняли под жилье две школы, клуб. Вблизи завода поставили брезентовые палатки… и в них тоже поселили прибывших. Трудности не ограничивались жильем. Многие шли на заводы пешком 12-16 км. С транспортом тяжело. Недоставало одежды и обуви. Плохое, если не сказать больше, было питание…
Не хватало металла для бензиновых баков – стали изготовлять их из дерева. Деревянный бак обтягивали резиной и устанавливали на самолет»
Глобальная агрессия фашистского блока. 1941–1942 годы
Советский авиаконструктор и организатор авиационного производства
«Новые крупные корпуса, строительство которых шло в 30–40-градусные морозы, осваивали по частям. Покрывали что-то крышей, отгораживали площадку стеной, ставили станки. Шли дальше, а станки начинали работать.
20 декабря. Станки устанавливают в цехах одновременно с возведением стен.
Начинают выпускать самолеты, когда еще нет окон, крыши. Снег покрывает человека, станок, но работа продолжается. Из цехов никуда не уходят. Здесь и живут. Столовых еще нет. Где-то есть раздаточная, где выдают что-то похожее на суп»
Глобальная агрессия фашистского блока. 1941–1942 годы
«Кто жил в эти дни – без слов знает все. А грядущие поколения (и дай, Господи) никогда не поймут наших потерь, наших жертв, наших трагедий, обиды и боли, ужаса и сиротства, насилия и беспомощности, лжи и трусости, мелкоты падения и героических неведомых подвигов. О героях будут писать. А о маленьких повседневных безысходностях знают только те, кто их пережил»
Глобальная агрессия фашистского блока. 1941–1942 годы
Генерал-фельдмаршал. Во время Второй мировой войны командовал 6-й армией вермахта. Брал Париж, Киев, Харьков. Один из немногих высших военачальников вермахта, активно поддерживавших нацизм, составил текст воинской присяги на верность Гитлеру. Умер своей смертью в 1942 году
«…Перед войсками возникают задачи, выходящие за рамки обычных обязанностей воина…
Снабжение питанием местных жителей и военнопленных является ненужной гуманностью…
Войска заинтересованы в ликвидации пожаров только тех зданий, которые должны быть использованы для стоянок воинских частей. Все остальное, являющееся символом господства большевиков, в том числе и здания, должно быть уничтожено. Никакие исторические или художественные ценности на Востоке не имеют значения…
Пассивность многочисленных антисоветских элементов, занимающих выжидательную позицию, должна быть ликвидирована путем разъяснения, и они должны быть привлечены к активному сотрудничеству в борьбе против большевизма. Если они не идут на это, пусть не жалуются на то, что с ними обращаются как с приверженцами советского строя»
Глобальная агрессия фашистского блока. 1941–1942 годы
Офицер-подводник, участник подводных походов в Атлантике и Средиземноморье, писатель, журналист-расследователь
«А студентка Первого меда отправилась под Сталинград, где работала врачом в лагере военнопленных немцев. Лагерь располагался в заснеженной степи где все было выжжено войной, кроме врытых в землю бетонных засолочных чанов, где в мирные годы квасили капусту. В них, как сельдей в бочках, разместили пленных солдат, спасая их и без того помороженных от лютых морозов. Однако от тифа не спасли. И юный врач Женя Соколова спускалась по приставной лестнице на дно этих воистину адских котлов, где в тифозном жару и тифозных вшах умирали ее пациенты. В белом халате она казалась им ангелом, спустившимся на дно преисподней. Они так и звали ее – «фрау Энгель», совали ей фотографии своих жен и детей, как будто она могла спасти их от вдовства и сиротства. А она сама вскоре свалилась в тифозном бреду. Выжила чудом»
Глобальная агрессия фашистского блока. 1941–1942 годы
«Самой яростной, самой опасной схваткой советского и американских флотов за все десятилетия «холодной войны» была та, что разыгралась поздней осенью 1962 года. В ответ на морскую блокаду США Кубы Хрущев приказал бросить в Карибское море подводные лодки. В случае перехвата советских судов они должны были нанести по американским кораблям удар из-под воды. Генсек и министр обороны были уверены, что в зону конфликта ушли подводные атомные крейсера. Но единственный пока что на флоте ракетоносец К-19 находился после тяжелейшей аварии с реактором в ремонте, а все остальные атомарины только-только вводились в строй. Выбор главкома пал на 4-ю эскадру дизельных подводных лодок в Полярном.
Это была самая настоящая авантюра, вызванная обстоятельствами почти что военного времени: направить подводные лодки, приспособленные к условиям Арктики, в жаркие тропические моря. Все равно, что перебросить пингвинов на выживание в Африку. А «брода» в тех неведомых водах не знал никто, даже родимая гидрографическая служба… Но самое главное, что и военная наша разведка не знала толком, какие ловушки противолодочной обороны США приуготовлены на случай большой войны… Шли в неведомое…
Напрягало нервы и то, что впервые подводники брали с собой в дальний поход торпеды с ядерными зарядами – по одной на каждую лодку.
…Задача..: совершить скрытный переход через Атлантику и обосноваться в кубинском порту Мариэль, это чуть западнее Гаваны…
Рассказ… командира Б-4 капитана 2 ранга Рюрика Кетова:
«Провожать нас прибыл заместитель главнокомандующего ВМФ адмирал Фокин… Фокин спрашивает:
– Давайте, товарищи, говорите, что вам неясно?
Все мнутся. Тут начальник штаба Вася Архипов:
– Нам неясно, зачем мы взяли атомное оружие?
– Установка такая. Вы должны с ним освоиться, – ответил кто-то из начальства.
– Хорошо. Но когда и как его применять?
Молчание. Потом Фокин выдавил, что не имеет полномочий сообщать об этом. Начальник Главного штаба флота адмирал Россохо крепко выругался и произнес:
– Так вот, ребята, записывайте в журналы: «Применять спецоружие в следующих случаях. Первое, когда вас будут бомбить и вы получите дырку в прочном корпусе. Второе, когда вы всплывете и вас обстреляют, и опять же получите дырку. И третье – по приказу из Москвы!»
Не могу представить, что творилось в те дни на душе у Агафонова. Полярнинская эскадра вступила в черную полосу. Сначала безвестно сгинула в море со всем экипажем подводная лодка С-80. Потом, в январе, рванули торпеды на стоявшей в гавани Б-37. Чудовищный взрыв разворотил не только злополучную субмарину, но и сошвартованную с ней С-350, унеся более ста двадцати моряцких жизней. Летом, в июле, запылал пожар в носовом торпедном отсеке Б-139, обещая подобный же губительный взрыв. Агафонов, оставшись на эскадре за старшего, бросился на мостик горящей лодки и приказал немедленно отходить от причала. Он вывел Б-139 на середину Екатерининской гавани – если грохнут торпеды, то хоть другие корабли не пострадают. О себе не думал. Пожар укротили только к вечеру – через семь часов после возгорания… И вот теперь этот поход… Написать завещание? А что завещать-то? Квартира казенная, кортик, да два чемодана нажитого…
От Азорских островов повернули на Багамы. Отсеки превратились в автоклавы… Механизмы исходили маслом, люди – потом, сосновые переборки в жилых отсеках – смолой.
Когда-то мореплаватели считали Саргассово море непроходимым из-за зарослей гигантских водорослей, цеплявшихся за днища кораблей. Американцы сделали этот миф явью, только вместо исполинских растений по морскому дну стелились тысячи километров кабелей, связывавших разбросанные по вершинам подводных гор гидрофоны-слухачи в единую оповестительную систему. …Невидимый и неслышимый подводный соглядатай залег на дне Саргассова моря. Вот на его прозрачной во всех отношениях арене и разыгралась драма северофлотских подводных лодок. Драма, едва не ставшая трагедией…
Первым испил горькую чашу экипаж подводной лодки Б-130. Ею командовал капитан 2 ранга Николай Шумков…
На больших океанских подводных лодках 614-го проекта стояли три дизеля, три линии вала, три винта. Один скиснет – есть еще два, на худой конец и на одном управиться можно. Но на «сто тридцатке» вышли из стоя сразу три довольно новых форсированных двигателя. Тут попахивало мистикой Бермудского треугольника, на южных границах которого и крейсировала Б-130. А точнее – халтурой рабочих Коломенского завода, по вине которых треснули приводные шестерни. Запасные детали такого рода в бортовой комплект не входили. Их даже не оказалось потом на складах Северного флота. Вышедшие из строя двигатели подлежали только заводскому ремонту. В ночь на 25 октября, разрядив аккумуляторную батарею, обезноженная субмарина всплыла в надводное положение. И сразу же на нее пошли со всех четырех сторон американские эсминцы, давно поджидавшие загнанную добычу…
Корабли неслись на всех парах с явным намерением таранить русскую лодку От удара по корпусу спасли сорок секунд и двадцать метров уже набранной глубины. Вой рубящих воду винтов пронесся над головами подводников…
Срочное погружение лишь спасло от тарана, но не от взрывов глубинных бомб. …Это глубинные гранаты – сигналы о немедленном всплытии. Как бы не так!
От взрыва одной из гранат заклинило носовые рули глубины. Забортная вода просочилась в электротехнический отсек.
– Центральный! Шестой топит!!.. – вскрикнул динамик межотсечной связи. В шестом гудят гребные электромоторы, там ходовые станции под напряжением… Туда соленой воды плеснуть – все равно что бензином тлеющие угли окатить Вот только пожара до полной беды не хватало!
… А до грунта – аж пять с половиной километров. Похоже, амба!
– Центральный! Течь ликвидирована!..
А корпус лодки звенел, будто по нему хлестали бичами. Хлестали, только не бичами, а импульсами гидролокаторов, Эсминцы, нащупав ультразвуковыми лучами стальную акулу, взяли ее в плотную «коробочку». Шумков попытался вырваться из нее на жалких остатках энергозапаса. Дергался вправо, влево, менял глубины – куда там. Что-что, а электроника у американцев классная. Сталь стонала под ударами посылок…
Шумков:
– Удивить – победить! Удивить американцев мы могли только одним: развернуться на циркуляции и рвануть в сторону Америки. Что мы и сделали…
Эсминцы-охотники и в самом деле этого не ожидали. Полуживая рыбина вырвалась из сети гидролокаторных лучей и на пределе сил вышла из зоны слежения. Б-130 уходила от преследователей со скоростью… пешехода. Старая и порядком истощенная батарея, которую не успели сменить перед походом, выжимала из своих пластин последние ампер-часы. Забрезжившая было надежда на успешный исход поединка снова стала меркнуть, едва акустик бросил в микрофон упавшим голосом:
– По пеленгу… слышу работу гидролокатора.
Шумков сник – сейчас снова накроют… Батарея разрядилась… Если замрет самый слабосильный мотор экономхода, то лодку просто не удержать на глубине – начнет тонуть. Всплывать?
Шумков оглядел мокрые изможденные лица своих людей, заросшие черной щетиной. Четвертые сутки они дышали не воздухом даже – чудовищным аэрозолем из паров соляра, гидравлики, серной кислоты, сурьямистого водорода и прочих аккумуляторных газов. Эта адская взвесь разъедала не то что легкие – поролоновые обрезки, которыми были набиты подушки. Шумков не сомневался, что его экипаж дышал бы этим ядом и пятые и шестые, и седьмые сутки, если бы позволял запас энергии для подводного хода. Но он иссяк раньше, чем человеческие силы.
– По местам стоять! К всплытию!
Американские вертолетчики, зависнув над морем, с замиранием сердца следили, как в прозрачной синеве водной толщи смутно забрезжило длинное тело черного чудища. Б-130 – по американской классификации лодка типа «фокстрот»…
Эсминцы немедленно взяли лодку в тесное кольцо. Так конвоиры держат пойманного беглеца.
Сгрудившись у лееров, американские моряки в белых тропических шортах и панамках с интересом разглядывали полуголых, в синих разводах людей которые жадно хватали ртами свежий воздух. Откуда им было знать после своих настуженных кондиционерами кают и кубриков, из какого пекла вырвались эти доходяги? И уж вовсе не могли догадаться о том, что синий цвет их телам придавали линючие синие трусы и майки фасона «Родина дала, Родина и смеется».
В Москву полетела неслыханная, немыслимая, убийственная шифрограмма: «Вынужден всплыть. Широта… Долгота… Окружен четырьмя эсминцами США…»
Этот текст радиотелеграфисты выбрасывали в эфир 17 раз. Американцы забивали канал связи помехами…
С грехом пополам наладили один дизель и медленно двинулись на норд-ост – на встречу с высланным спасательным судном СС-20. Эсминцы сопровождали коварный «фокстрот» до точки рандеву, пока не убедились, что подводную лодку взяли на буксир и никаких фокусов она больше не выкинет.
Через несколько суток участь шумковской лодки разделила и Б-36, которой командовал бывалый подводник капитан 2 ранга Алексей Дубивко. Б-36 почти что прорвалась в Карибское море.., однако неожиданное распоряжение Главного штаба заставило ее выйти из пролива и занять позицию поодаль. Этот до сих пор непонятный Дубивко приказ навлек на «тридцатьшестерку» позор принудительного всплытия. Все было почти так же, как у Шумкова. После двухсуточного поединка с кораблями-охотниками, разрядив батарею, Б-36 всплыла на радость супостату.
«Нужна ли помощь? – запросил по светосемафору флагманский эсминец «Чарльз Сесил», не сводя с лодки наведенных орудий…
…Развернув нос лодки в направлении Кубы, Дубивко выжидал. Выжидал очередной смены воздушных конвоиров. Когда дежурная пара «Си кингов» («Морских королей») улетела заправляться на авианосец, а их сменщики еще раскручивали на палубе винты, Дубивко скомандовал «срочное погружение». Никогда еще лодки не погружались столь стремительно. Уйдя за считанные секунды на глубину, Дубивко круто изменил курс и поднырнул под флагманский эсминец. Затем спикировал на двести метров вниз и на полном ходу, описав полукруг, лег на обратный курс – прочь от Кубы.
…Американские противолодочники, озверев от выходок русских подводников, сполна отыгрались на третьей «поднятой» субмарине – Б-59 (командир капитан 2 ранга Валентин Савицкий). Она всплыла посреди поискового ордера в миле от авианосца «Рэндолф», стоявшего в охранении дюжины крейсеров, эсминцев и фрегатов. В предрассветной темени на лодку спикировал палубный штурмовик «Треккер». Душераздирающий рев моторов, снопы мощных прожекторов оглушили и ослепили всех, кто стоял на мостике. В следующую секунду из-под крыльев самолета вырвались огненные трассы, которые вспороли море по курсу Б-59. Не успели опасть фонтаны поднятой снарядами воды, как с правого борта пронесся на высоте поднятого перископа второй штурмовик, подкрепив прожекторную атаку пушечной очередью по гребням волн. За ним немедля пролетел третий «Треккер», разрядив свои пушки вдоль борта беспомощной субмарины. Потом – четвертый, пятый… Седьмой… Десятый… Двенадцатый…
Едва закончилась эта воздушно-огненная феерия, как к лодке ринулся эсминец «Бэрри», должно быть, полюбоваться произведенным впечатлением. С кормы, справа и слева подходили еще три его собрата, нацелив на «фокстрот» расчехленные орудийные автоматы, торпедные аппараты и бомбометы. Намерения у них были самые серьезные…
– Чей корабль? Назовите номер! Застопорьте ход! – Запросы и команды, усиленные электромегафоном, неслись с «Бэрри» на русском языке. По-русски отвечал и Савицкий, направив в сторону эсминца раструб видавшего виды «матюгальника»:
– Корабль принадлежит Советскому Союзу! Следую своим курсом. Ваши действия ведут к опасным последствиям!
С антенны Б-59 срывалась одна и та же шифровка, адресованная в Москву: «Вынужден всплыть… Подвергаюсь постоянным провокациям американских кораблей… Прошу дальнейших указаний». В эфире вовсю молотили «глушилки». Только с сорок восьмой попытки (!) Москва услышала наконец голос «Буки полста девятой»…
Малым ходом, ведя форсированную зарядку батареи, затравленная субмарина упрямо двигалась на запад. Весь день эсминцы-конвоиры мастерски давили на психику: резали курс под самым форштевнем, заходили на таранный удар и в последнее мгновение резко отворачивали, обдавая лодку клубами выхлопных газов и матерной бранью, сбрасывали глубинные бомбы, норовя положить их в такой близости, что от гидравлических ударов в отсеках лопались лампочки…
Б-59 шла в окружении четырех эскадренных миноносцев, которые перекрывали ей маневр по всем румбам. Единственное направление, которое они не могли преградить, это путь вниз – в глубину…
…С мостика «Бэрри» заметили, как два полуголых русских матроса вытащили на кормовую надстройку фанерный ящик, набитый бумагами. Подводники явно пытались избавиться от каких-то изобличающих их документов. Раскачав увесистый короб, они швырнули его в море. Увы, он не захотел тонуть – груз был слишком легок. Течение быстро отнесло ящик в сторону. И бдительный эсминец двинулся за добычей. Для этого ему пришлось совершить пологую циркуляцию. Когда дистанция между ним и лодкой выросла до пяти кабельтовых (чуть меньше километра), подводная лодка в мгновение ока исчезла с поверхности моря. Нетрудно представить, что изрек командир «Бэрри», вытаскивая из ящика размокшие газеты «На страже Заполярья», конспекты классиков марксизма-ленинизма и прочие «секретные документы». …Б-59 еще раз изменила курс и глубину и, дав полный ход, навсегда исчезла для своих недругов.
Только одна лодка из всего отряда – Б-4 – та самая, на которой находился комбриг Агафонов, ни разу не показала свою рубку американцам. Конечно, ей тоже порядком досталось: и ее загоняли под воду на ночных зарядках самолеты, и по ее бортам хлестали взрывы глубинных гранат, и она металась, как зафлаженный волк, между отсекающими барьерами из гидроакустических буев, но военная ли удача, а пуще – опыт двух подводных асов – Виталия Агафонова и командира капитана 2 ранга Рюрика Кетова – уберегли ее от всплытия под конвоем.
…Агафонов листал справочник по иностранным флотам. Все американские противолодочные авианосцы были построены в годы прошлой войны для действий против немецких и японских субмарин. Возможно, командиры того же «Эссекса» или «Рэндолфа» воевали в сорок пятом против японцев, как и лейтенант Агафонов. Теперь интриги политиканов свели их в Саргассовом море, как ярых врагов…
Охота на русских стальных акул продолжалась больше месяца…
В Полярный вернулись перед самым Новым годом. Вернулись со щитом. Вернулись все – целые и невредимые. Вернулись без единого трупа на борту, чего не скажешь об иных, куда более мирных «автономках».
Встретили 69-ю бригаду хмуро. Из Москвы уже приехали, как выразился один из командиров, «седые мужчины с мальчишеской искрой в глазах и большими лопатами – дерьмо копать». У комиссии из Главного штаба была одна задача: назначить виновных «за потерю скрытности». Никто из проверяющих не хотел брать в толк ни обстоятельства похода, ни промахи московских штабистов, ни реальное соотношение сил. Лишь профессионалы понимали, какую беспрецедентную задачу выполнили экипажи четырех лодок. «Живыми не ждали!» – четко признавались они…
Маршалы из Министерства обороны и партийные бонзы из ЦК КПСС долго не могли уяснить, почему подводникам рано или поздно приходилось всплывать на поверхность. Командиров кораблей вызвали держать ответ в Большой дом на Арбате. Разбор вел первый заместитель министра обороны СССР Маршал Советского Союза Андрей Гречко.
Рассказывает капитан 1 ранга в отставке Рюрик Кетов:
«Вопросы стали задавать один чуднее другого. Коля Шумков, например, докладывает, что вынужден был всплыть для зарядки батарей. А ему: «Какая такая зарядка? Каких таких батарей?»
– На каком расстоянии от вас были американские корабли?
– Метрах в пятидесяти.
– Что?! И вы не забросали их гранатами?!
Дошла очередь до меня.
– Почему по американским кораблям не стрелял? – кипятился Гречко.
– Приказа не было.
– Да вы что, без приказа сами сообразить не смогли?
Тут один из цековских дядечек тихонько по стакану постучал. Маршал, как ни кричал, а услышал, сразу притих. Долго не мог врубиться, почему мы вынуждены были всплывать. Еще раз пояснили, что ходили мы к Кубе на дизельных подводных лодках, а не на атомных. Дошло!
– Как не на атомных?!! – заревел маршал.
Сдернул с носа очки и хвать ими по столу. Только стекла мелкими брызгами полетели. Высшее военно-политическое руководство страны полагало, что в Карибское море были направлены атомные лодки. Позже мне стало известно, что одну атомную лодку послали впереди нас, но у нее что-то сломалось, и она вынуждена была вернуться на базу».
А лукавые царедворцы не стали передокладывать Хрущеву, какие именно лодки ушли на Кубу.
Слава Богу, что у капитана 1 ранга Агафонова и его командиров хватило выдержки и государственного ума, чтобы не стрелять по американским кораблям, не ввергнуть мир в ядерный апокалипсис»;
«И когда в ярко-синих волнах Саргассова моря всплыла под дулами американских крейсеров черная в кровавых подтеках сурика рубка подводной лодки, все, кто был наверху, увидели без биноклей, как из люка вылез неимоверно худой, в одних трусах человек, бледный, как картофель из погреба, весь в странных зеленых пятнах. Шатаясь под ветром, он с трудом поднялся на мостик и, опираясь на древко, развернул бело-синее полотнище Военно-Морского Флага СССР. Тогда, в 1962-м, советских подводников бросили под американские авианосцы, как бросали в 41-м пехоту под немецкие танки»
Советский журналист
«18 октября. Кто автор всего этого кавардака, повального бегства, хищений, смятения в умах? …Кругом кипит возмущение, громко говорят, кричат о предательстве, о том, что «капитаны первыми сбежали с кораблей» да еще прихватили с собой ценности… Истерика наверху передалась массе. Начинают вспоминать и перечислять все обиды, притеснения, несправедливости, зажим, бюрократическое издевательство чиновников, зазнайство и самоуверенность партийцев, драконовские указы, лишения, систематический обман масс, газетную брехню подхалимов и славословия… Страшно слушать. Говорят кровью сердца… В очередях драки, душат старух, давят в магазинах, бандитствует молодежь, а милиционеры по 2-4 слоняются по тротуарам и покуривают. «Нет инструкций…» …Кто навязал нам этот позор? Люди, которые первые трубили о героизме, несгибаемости, долге, чести…»
Глобальная агрессия фашистского блока. 1941–1942 годы
Прекрасный драматург и человек — «Пять вечеров», «Осенний марафон», «Дочки-матери», «Старшая сестра»…
«Тогда еще не было в армии ни дедовщины, ни самоубийств. Но было другое. Не отпускали из армии даже после того, как отслужишь положенное. «Ты сколько служишь?» – «Три года. А ты?» – «Четыре года. А ты сколько?» – «Пять лет». И непонятно было, это что, на всю жизнь – казарма? Нас копили, пока война не начнется…
Нас копили, копили, пока война не начнется. Она началась совершенно неожиданно. В тот день нас повели строем смотреть кино в Доме Красной армии под Полоцком, где мы служили. А я тихонько остался за воротами, чтобы посмотреть на женщин. Посмотреть, как они стучат каблучками. Сколько я их тогда увидел! Как они все были прекрасны! Так на всю жизнь у меня и осталось. И вдруг вываливается из Дома Красной армии наше подразделение, все обнимаются, целуются, кричат. Я к ним: «Что случилось, что?» Они счастливые: «Ты что, не слышал? Там объявили – война!»
Боже мой, война, какое счастье! Наконец-то свобода! Две недели, мы кого-то побеждаем, захватываем. Потом армия не нужна, нас демобилизуют. А до этого еще дороги туда – на Запад. Мы идем этими дорогами. Потом возвращаемся домой. Это было такое счастье! Мы шли по городу Полоцку, пели песни и смотрели на женщин, которые стояли у дверей и плакали. Ну, думаю, дуры! Мы орем на политрука: «Да Буденный уже взял Варшаву, Ворошилов подходит к Берлину, а мы-то когда?» – «Ладно, успеете, успеете…»
Союз диктаторов и Новый порядок в Европе. 1939-1940 годы