СЕКУЛЯРИЗАЦИЯ — вытеснение церкви из жизни общества, ликвидация её влияния на светские, нерелигиозные дела, отделение церкви от государства.
ИСТЕБЛИШМЕНТ — сравнительно немногочисленная группа политиков, крупных предпринимателей, высших чиновников, реально влияющих на принятие важных государственных решений. Представители истеблишмента — вовсе не обязательно единомышленники, и цели у них могут быть разные, но именно от их персональных раздоров или договоренностей зависит каждый из поворотов государственного корабля. Их мнением высшие руководители пренебрегать не могут, ведь за каждым из них стоят их многочисленные сторонники в политических партиях, в бизнесе, в государственном аппарате, интересы (часто очень разные) десятков миллионов людей — нас с вами.
ЭЛИТА страны — круг людей более широкий, чем истеблишмент. Элита («лучшие») — это сливки общества, мозг нации, её нервы, её органы чувств. Известный ученый, писатель, музыкант, режиссер, художник могут не принадлежать к истеблишменту, не могут непосредственно влиять на принятие конкретных политических решений, но к их мыслям и чувствам прислушиваются миллионы людей. Элита воздействует на общественное мнение, на настроения в стране, на осознание народом своих целей и ценностей.
АТРИБУТ — это характерная деталь, важная часть какого-то большого целого, его непременный признак. Атрибутом президентской власти, например, является «чемоданчик» с ядерной кнопкой. Атрибут королевской власти — корона.
ШОВИНИЗМ — агрессивное убеждение, что тот круг людей, к которому ты принадлежишь, есть лучшая часть человечества, призванная господствовать над всеми остальными. Наиболее распространен национальный шовинизм и его разновидность — великодержавный шовинизм (когда так о себе понимает большой народ с сильным государством). Бывает шовинизм мужской, женский, молодежный и т.д., и т.д. (иногда даже профессиональный — чаще всего, у «технарей» и «поэтов»).
В 1894 году во французском Генеральном штабе обнаружилась пропажа секретных материалов, касающихся новейшей артиллерии. Через некоторое время начальник бюро разведки полковник Анри представил документ, найденный в мусорной корзине германского военного атташе, в котором перечислялись пропавшие из Генштаба документы и сообщалось об отправлении французских секретов неизвестному адресату. Эксперты военного министерства признали в найденном документе почерк капитана Дрейфуса.
Капитан Альфред Дрейфус был сыном фабриканта из Эльзаса, семья которого покинула родину, когда эта территория была отторгнута Германией от Франции. Будучи горячим французским патриотом, Альфред избрал нехарактерный для сына фабриканта жизненный путь – он стал военным. Но его проблема состояла в том, что он был во французском Генеральном штабе единственным евреем…
Военный суд был закрытым от публики. Но судьи колебались — доказательства вины Дрейфуса не были абсолютно надежными. Тогда с согласия военного министра следователь изготовил фальшивый документ — записку, якобы написанную германским послом и изобличавшую Дрейфуса в сотрудничестве с немцами. Дрейфус был приговорен за шпионаж и государственную измену к разжалованию и пожизненной ссылке в южноамериканскую колонию и отправлен на Чертов остров, откуда немногие выходили живыми.
Все были убежденны в виновности Дрейфуса. Все газеты печатали гневные статьи, неистово требуя раздавить негодяя. Крики «Смерть евреям» раздавались на улицах, разъяренные толпы громили еврейские лавки, избивали появившихся на людях евреев. Жена Дрейфуса долго не могла найти адвоката для защиты своего мужа.
Тем временем сменился начальник бюро разведки Генштаба. Им стал полковник Жорж Пикар. Было известно, что он был и антисемитом, и не любил своего ученика по Высшей военной школе еврея Дрейфуса. Но в его руках оказалось послание немецкого резидента… майору Эстергази.
Проведенное контрразведчиками расследование показало, что Эстергази, скандалист и дуэлянт, опутан долгами и проявляет необычайный интерес к секретным документам о новейшей французской артиллерии. А после сверки почерка майора с почерком, которым написано уведомление о посылке секретных документов, у Пикара отпали все сомнения в том, кто на самом деле является германским шпионом во французской армии.
Шпион был обнаружен, его вину подтверждали неопровержимые улики. Отсюда вполне закономерным становился вопрос о судьбе отбывающего заключение за океаном Альфреда Дрейфуса.
Пикар пошел со своим открытием к военному министру, и у них состоялся разговор, который пытались представить себе многие, знающие об этой истории:
«И он приходит к своему начальству, и говорит – ребята, вы знаете, у нас проблема — мы невинного человека закатали на Чертов остров, а шпион у нас гуляет на свободе. Ему говорят – отстань, уймись, интересы государства требуют, чтобы этот вопрос не поднимался вновь – Дрейфус — черт с ним, пусть как сидит, так и сидит. Шпион как гуляет, пусть так и гуляет. Полковник Пикар говорит – я не могу. Я слуга государства. У меня шпион гуляет, а невинный человек сидит».
Жизнь, воспитание и убеждения Жоржа Пикара мало готовили его к той роли, которую он сыграл в деле Альфреда Дрейфуса. Выпускник элитного военного училища и Академии генерального штаба, служивший в строю и штабах в самой Франции и ее колониях, самый молодой подполковник французской армии, в чине полковника стал профессором Высшей военной школы. Дальнейшие поступки Пикара говорят уже о настоящем гражданском мужестве, которое выходит далеко за рамки службистского рвения и даже противоречит формальному выполнению обязанностей.
Ход дела Дрейфуса, в момент, когда шансов у защитников бедного капитана добиться объективного пересмотра дела не имелось никаких, изменила воля одного человека, противопоставившего себя обществу. Это сделал человек и офицер высокого ранга, католического происхождения, с отличными служебными перспективами, более того – с определенной антипатией к евреям! Но Пикар вдруг заявил: «Цель оправдывает средства» – это не для меня». Он не был героем, ни в коем случае не был мучеником. Это был средний гражданин, со средним интересом к общественным проблемам, «который в час опасности (но ни минутой раньше) встает на защиту своей страны с такой же беспрекословностью, с какой выполняет свои служебные обязанности».
Поскольку Пикар продолжает настаивать на аресте Эстергази и реабилитации Дрейфуса, его сняли с должности начальника контрразведки и перевели служить подальше — в Алжир. Но Пикар не сдавался. Его обвиняли в «сговоре с изменником», его травили как наймита немецко-еврейских магнатов, с ним вели себя, как «сицилианская семья» с мафиози, который «настучал на своих».
Когда давление не помогло, Пикара, который не желал скрывать преступление, обвинили в намерении «при помощи интриг заменить Дрейфуса другим обвиняемым», заключили под стражу в форте. Потом с позором изгнали из армии и лишили наград. Он перенес все с поразительным хладнокровием и… пошел в газету, где «тигр» французской публицистики, Жорж Клемансо, до того уверенный в виновности Дрейфуса, выслушав его, пришел к убеждению, что Дрейфус действительно невиновен и – «Республика в опасности!»
В газете, которую редактировал будущий премьер-министр Франции в годы Первой мировой войны, появляется статья знаменитого писателя Эмиля Золя «Я обвиняю!», статья, которая разделила страну надвое, которая ее расколола на две абсолютно непримиримых части.
Накал, ярость тогдашних споров, споров до драк, были таковы, что тут буквально «брат шел на брата». Поводом, конечно, была судьба артиллерийского капитана, день за днем живущего у черта на рогах в хижине без всяких известий о том, что из-за него творится на родине. Но даже те, кто вынужден был соглашаться с невиновностью этого капитана, продолжали оставаться в лагере «антидрейфусаров». Потому что сражение шло о самом глубинном принципе жизни Франции, о том, есть ли в этой стране нечто большее, чем жизнь, свобода и честь отдельного человека — или есть более важные вещи, ради которых можно лгать, можно убивать.
Да, такие цели есть, говорили «антидрейфусары». Нация важнее человека, и можно оправдать любые неблаговидные поступки, если сделаны они во имя нации, ради ее единства, в котором «все, как один…», ради священной ненависти к «чужакам», для ее величия, если эти подлости сделаны из любви к родине. Другие, фактически из того же лагеря, говорили примерно то же: да – это интересы рабочего класса, это дело его освобождения, это благородная идея социализма, это светлое будущее человечества – и ради него можно не обращать внимания на отдельного человека.
Но другие тут «уперлись»: нет и не может быть ничего выше интересов человека – каждого отдельного человека – его свободы и чести, его права жить так, как он считает правильным и справедливым. Чего стоит «авторитет армии», «честь нации», «флаг страны», если под всеми этими высокими словами — преступление, раздавленная личность?!
Никакого компромисса в этом споре, в этой открытой драке — на площадях и в печати, в парламенте и за семейным столом – быть не могло.
Такие споры велись практически во всех странах, но редко этот конфликт выливался наружу столь ярко и яростно, как во Франции во времена «дела Дрейфуса» — о нем там вспоминают до сих пор, накоплены уже горы литературы и исторических исследований. И это неудивительно – тогда фактически решалась судьба страны, избирался тот путь, на который она встанет. И та принципиальная распря, столь ярко вспыхнувшая тогда, продолжилась и продолжается до сих пор…
Между тем, «дело Дрейфуса» раскручивалось. Менялись правительства и военные министры, и вот один из них пригласил к себе человека, с которого вся эта общенациональная «каша» и заварилась – майора-разведчика Анри, первого следователя в этом деле. И тот признался, что документы, которые судьи получили в запечатанном конверте, были сфабрикованы офицерами его ведомства, что и в дальнейшем бумаги, обличающие капитана-еврея, также были фальшивками. Анри арестовали, а наутро его нашли в камере с перерезанным горлом …
Шпион Эстергази сбежал в Англию. Дрейфуса вернули с Чертова острова, и он вновь предстал перед военным судом, который… вновь признал его виновным (на основе очередной фальшивки), но на этот раз «со смягчающими обстоятельствами». После чего президент республики его помиловал.
И, наконец, через одиннадцать лет – в 1906 году — состоялся окончательный суд над Дрейфусом, который признал его полностью невиновным. Он был восстановлен в армии и награжден орденом «Почетного легиона». В время I Мировой войны уже в генеральском звании он командовал фортом, прикрывавшим Париж. Оправдан был и Жорж Пикар – Клемансо, ставший во главе правительства, пригласил его в свой кабинет военным министром.
За строительство Панамского канала взялся знаменитый инженер Фердинанд Лессепс, под руководством которого был прорыт Суэцкий канал, а также не менее знаменитый Гюстав Эффель, автор Эйфелевой башни в Париже. Была создана «Всеобщая компания межокеанского канала», акции которой приобрело более 800 тыс. человек. Это были, в основном, «народные деньги» — массовые сбережения «на черный день», которые люди понесли в кассу компании, прельстившись на обещания высоких в будущем доходов.
После того, как была выполнена лишь треть работ, выяснилось, что уже потрачено чуть ли не вдвое больше денег, чем предполагалось потратить на весь канал. Причиной стал и неудачный проект, и низкое качество руководства организацией работ, и недооценка его стоимости, а также невозможность справиться с болезнями — малярией и жёлтой лихорадкой — буквально косившими рабочих.
У руководства компании были посредники и агенты, которые имели доступ в высшие сферы государства и секретно передавали деньги нужным людям, среди которых были бывшие и действующие министры, парламентарии и сенаторы, журналисты и издатели.
Компания обанкротилась, что повлекло за собой массовую беду — разорение огромного числа мелких владельцев акций. Расследование выявило факты массовых злоупотреблений и растрат при производстве работ, которые покрывались коррупцией, подкупом должностных лиц.
Суд приговорил пятерых руководителей проекта к тюремному заключению, престарелый Лессепс не выдержал удара и сошел с ума. Однако, главные виновники финансового скандала ушли от ответственности – эти основные посредники фирмы были алчными авантюристами, не стеснявшимися в средствах. Среди них выделялись финансовый советник Панамской компании барон Жан Рейнах и еще один финансист Корнелиус Герц. Их смертельная ссора привела к величайшему политическому скандалу.
Рейнах подослал наемных убийц к Герцу, а когда покушение не удалось, застрелился сам. Но перед самоубийством он передал в маленькую антисемитскую газетку списки всех, кто получал от него взятки за поддержку разваливавшегося строительства в Центральной Америке. Редактор газеты начал публикацию этих списков по несколько фамилий в номере – и десятки «влиятельных лиц» просыпались каждое утро в кошмарах, боясь развернуть эту газету — и увидеть там свое имя. Для самой газеты эти публикации стали «золотым дном» — ее тираж подскочил до трехсот тысяч экземпляров, из обычного бульварного листка она превратилась в популярнейший печатный орган.
Но была во всей этой истории и еще одна сторона — практически все взяткодатели были евреями (евреем, кстати, был и владелец той самой антисемитской газеты). Антисемитизм тут же сделался могущественным идеологическим направлением во французской Третьей республике.
В атмосфере антисемитской истерии, вызванной «Панамой», через несколько лет после скандала возникло знаменитое «дело Дрейфуса», расколовшее французское общество надвое — примерно так же и по тем же примерно признакам, как позднее, в годы нацистской оккупации, оно раскололось на бойцов Сопротивления и коллаборационистов, сотрудничавших с врагом.
Нынешнее очередное российское «гуляние само-по-себе» завершится так же, как это уже не раз бывало в прошлом. Это про достаточно обозримое будущее. В отношении же дальнейшей перспективы можно лишь меланхолично констатировать, что страну еще не раз будет заносить юзом то в «самобытный», то в «либертарианский» кюветы. И она так же мучительно будет выкарабкиваться оттуда, глотая пыль, оставшуюся от «золотого миллиарда», ушедшего вперед по основному шляху – по его асфальту, велосипедным дорожкам, тротуарам или хотя бы обочинам.
Не стоит рассчитывать, что какими-либо оппозиционными героизмами, разнообразными бореньями с «антинародными» (а тем паче с «народными») режимами возможно отдалить или ускорить или предотвратить очередную отечественную «загогулину». Тут никакой «политикой» ничего не поделаешь (и не отделаешься). Колебания этого маятника, однако – не perpetuum mobile.
Некоей долговременной, постепенной, осознанной деятельностью можно постепенно сокращать раз от разу амплитуду колебаний этого маятника — до масштабов, сравнительно безопасных для обитателей нашего Отечества. «Некая» деятельность эта – все та же, что была у всех добрых людей и во всех странах – просвещение, просвещеение, просвещееение, просвещеееение…
«Православное» народонаселение (и особенно юная его поросль) должно же уже хоть когда-нибудь, наконец, ознакомиться с кое-какими базовыми для собственной культуры текстами (сокращенный нами текст Библии прилагается). И хорошо бы еще, чтоб картинка нынешнего окружающего это население мира хотя бы отдаленно напоминала реальность.
В этом, собственно, и заключается очень скромное предназначение нынешнего этапа российского просвещения.
ДИСКРИМИНАЦИЯ — ущемление ваших прав, заведомое ограничение ваших возможностей, в то время как другие могут пользоваться ими совершенно свободно. В разных временах и странах люди подвергались дискриминации по самым разнообразным причинам: за то, что были русскими или евреями, вьетнамцами или японцами; за то, что верили в Христа, в Аллаха, в Будду или поклонялись священным деревьям; за то, что кожа у них была черная, белая, желтая или красноватого оттенка, и так далее. «Все люди созданы равными!» — этот принцип, даже записанный в конституции, в жизни пробивает себе дорогу трудно: всегда находятся люди, которые считают себя более равными, чем все прочие.
Есть здесь и свои нюансы. Если вас не принимают на учебу или на приличную работу потому, что вы не знаете большинства слов из этого Словаря, качать права глупо. Но если вам дают от ворот поворот из-за того, что вы, например, рыжий или левша, то уже тут можете считать себя дискриминируемым с полным правом.
То, что началось где-то с конца второго тысячелетия, то, что происходит сегодня, — совершенно невообразимо. Настоящий технологический ураган! Как жить в этом новом мире, в который мы вступили — это другая тема. Сейчас же стоит отметить, что началось все это — в веке 19-м.
Вообще, надо сказать, что несмотря на претензии века 20-го, 19-й был гораздо продуктивнее в технологическом отношении. Мы, авторы, 19-м веком откровенно восхищаемся. И мы считаем 20-й век (да и начало 21-го века) «вторичным», лишь совершенствующим, увеличивающим масштабы того, что было открыто и создано веком 19-м.
Сейчас многие изобретения тех десятилетий (все эти прялки «Дженни», «самобеглые коляски», «этажерки»-аэропланы, паровозы) у нас могут вызвать лишь снисходительную ухмылку. Но оглянитесь внимательно по сторонам, – и вам откроется любопытная картина:
– именно на модификациях тех самых первых прялок (механические станки) производится наибольшее количество продукции до сих пор;
– именно паровые машины и сегодня дают большую часть энергии (их модификациями являются даже атомные станции);
– ни в чем принципиальном не изменились и двигатели внутреннего сгорания;
– принцип летательной машины братьев Райт и по сию пору воспроизводится в каждом новом поколении самолетов;
– в рельсовом и водном транспорте по-прежнему работают изобретения 19 века;
– радио и телевидение развились на основе открытий и технологических принципов 19 – начала 20 веков (на основе фантастической, революционной идеи использовать электромагнитные волны, генерировать и принимать их);
– ничего принципиально нового не появилось в области электрических движителей;
– основные виды современных энергоносителей – уголь, нефть, газ – стали таковыми тоже в 19 веке;
– основы современной биологии – генетика и эволюционная теория – были открыты в 19 веке.
Так что же принципиально нового появилось в веке 20-м?
Скажете: а открытие атомной энергии? Но в этой области появилось только принципиально новое оружие массового уничтожения (которое из-за своей сверхмощности было применено лишь однажды, да и то, сколько по этому поводу каялись и ужасались). А «мирный атом» – лишь один из энергоносителей, греющий воду все для той же паровой машины… Подлинно революционными могли стать овладение неисчерпаемой термоядерной энергией и «съемом» ее без посредства паровой машины, но ведь ни того, ни другого в промышленных масштабах пока нет! Как нет пока и другого ожидаемого открытия, способного перевернуть мир технологий – эффекта сверхпроводимости при «комнатных» температурах.
Суда на «воздушной подушке»? Да, это принципиально новый способ передвижения, но – уж больно дорогой, энергорасходный (пока его могут позволить себе только военные). То же самое можно сказать и о солнечных батареях.
Теперь нам предстоит предугадать технологические основы новой фазы цивилизации европейского типа. Ее ростки уже пробились, – информационная революция на наших глазах сдвинула лавину открытий во всех областях. Фантастика технологий начавшегося века поможет воспроизвести ощущения людей века индустриализации, их надежды на науку и технику в решении всех человеческих проблем.
И обратите, пожалуйста, внимание на то, что в 20 веке великие изобретения предыдущего века стоили жизни нескольким сотням миллионов людей. И если в нашем веке также будет допущено создание общественных, государственных организмов, не соответствующих технологическим возможностям, – катастрофа будет пострашнее двух мировых войн вместе взятых.
Не забудем, что именно в 19-веке родились великие общественные движения — либерализм, социализм, консерватизм — которые живут и развиваются сегодня вокруг нас. 19-й стал и «отцом» национализма, ныне весьма бурно доживающего свой век, да и идущий ему на смену глобализм — также его порождение.
С какими чертами традиционного общества Европа рассталась без сожаления, а о чем с теплотой вспоминает до сих пор? Что хорошего и что плохого внесло индустриальное общество в жизнь людей?
Про хорошее — с этим все более или менее понятно, это нам близко. Несколько сложнее осознать, что люди потеряли.
Главное ощущение – индустриализованный мир лишился былого (средневекового) уюта. Раньше каждодневная работа людей была частью их личных взаимоотношений. В новом мире работа и личные отношения оказались разделены («мухи отдельно – компот отдельно»). Процесс работы – это всегда взаимодействие людей, даже если они выполняют стандартные «конвейерные» операции, так что привыкнуть к формально-договорным, безличностным отношениям здесь было очень трудно [на наш (авторов) взгляд, практически невозможно], — это был разрез «по живому».
Новое соединение трудовых и личных отношений в массовом масштабе неизбежно. Но соединятся они на базе массового применения новейших технологий. Этого очень ждут сейчас и пристально вглядываются в новые возможности, которые принесет рождающееся у нас на глазах постиндустриальное общество, – там есть весьма обнадеживающие «человеческие» перспективы (но не будем забегать вперед).
Вонючие, чадящие фабрики, рост городов создали для человека искусственную среду жизни. Индустриализация произвела с людьми еще одну очень болезненную хирургическую операцию «без наркоза» – она разделила их с их матерью – природой. Эта рана тоже незаживающая. Индустриальный разрыв с природой обернулся соблазнами ее «покорить», что обернулось экологическими катастрофами.
Принудительный, диктуемый бездушной, механической технологией темп и ритм человеческого труда обернулся для десятков миллионов индустриальных работников постоянным, уже не замечаемым ими самими стрессом, приводящим к массовым психическим отклонениям.
Десятки миллионов работников стали наниматься для выполнения функций живых придатков машин, для работы бездумной, по чужому «загаду». Для подавляющего большинства работников исчезло ощущение «делания вещей», был потерян изначальный смысл индивидуального человеческого труда.
Что в индустриальной цивилизации главное?
Вы, наверняка, начнете отвечать что-нибудь вроде: «Ну… промышленность чтоб была, заводы там, фабрики разные…». Мы можем предложить вам следующую ситуацию:
Страна во время войны подверглась массированным бомбардировкам вражеской авиации, и от всех ее промышленных предприятий («заводов там, фабрик разных») остались одни головешки или всю промышленность смыло наводнением, разрушило землетрясением и т. п. Можно ли сказать, что с гибелью промышленности в этой стране уничтожена индустриальная цивилизация?
Этот несколько абстрактный вопрос можно конкретизировать: возьмется ли население восстанавливать разрушенное производство (например, химическое или бумагоделательное) или разбредется по стране в поисках пропитания, «хлеба насущного на каждый день»?
Можно привести примеры еще более конкретные – разбомбленная до фундаментов Германия принялась восстанавливать (и на западе, и на востоке) свою промышленность, а промышленные предприятия, построенные европейскими колонизаторами в Экваториальной Африке, после обретения независимости встали, были разворованы и так никогда и не смогли восстановиться (даже если на их возрождение находились деньги).
Можно привести и более сложный пример стран Северной Европы: Швеция, Норвегия были сельскохозяйственными странами, и вплоть до 20-х годов 20 века какой-либо заметной промышленности там не имелось. Относились ли эти страны к миру индустриальной цивилизации? Вроде бы — по формальным признакам — нет А почему, как только в этих странах решили построить собственную промышленность, это оказалось возможным сделать быстро и безболезненно для населения?
Да нет же, не индустрия главное. Главное в цивилизации – человек. Создатели индустриальной цивилизации – внутренне свободные, уверенные в себе оптимисты, люди активные, деятельные, для которых приращение богатства – не самоцель скряги-накопителя, не возможность жирно жрать и сладко пить, а – новые и новые возможности для творческого труда во всем, в чем Создатель дал им таланты (от науки или торговли до земледелия или тортопечения). Общество, которое предоставляло таким людям свободу делать то, что каждый из них считал нужным (и без чего сама жизнь им была не в радость), за исторически короткий срок преображалось неузнаваемо – оно входило (часто помимо своей осознанной воли) в новый мир индустриальной цивилизации со всеми ее огромными возможностями и мучительными противоречиями.
Их усилиями (каждого в своей конкретной области) изменился строй жизни всех остальных: преимущество в новом обществе получили те, кого раньше всеобщая молва осуждала, – индивидуалисты, непокорные родовым кланам, жаждущие новизны и свободы. Жить в этом невиданном мире индивидуализма пришлось всем – и тем, кто хотел этого, и тем, кто от всей души осуждал новые «веяния». В этом мире уже не было привычного деления на «старших» и «младших» – отныне все и во всех отношениях были «взрослыми», «совершеннолетними».
Обратите внимание, как написал о времени промышленного переворота один из самых глубоких и проницательных русских мыслителей прошедшего века, историк и православный философ Георгий Федотов, ведь он совсем не о технологиях говорит:
«XIX век был одним из величайших веков в истории человечества: одним из самых творческих и, уж конечно, самым гуманным и самым свободным»;
«…Утвердившись в хозяйстве,.. свобода распространяется быстро на все сферы: политику, быт, семью, воспитание, гигиену, общественную мораль. Всюду ограничивается… значение норм, авторитетов, принуждения, порядка. Общей предпосылкой становится оптимистический взгляд: свободная борьба стихий в личности и обществе сама по себе приводит к гармонии…»
Почему в одних странах промышленная революция шла быстрее, а в других медленнее? От чего это зависело?
Люди, способные своей деятельностью создать промышленную цивилизацию, в большем или меньшем числе есть в каждой стране, живут в каждом народе (часто даже не подозревая о своем потенциале). Таким образом, темпы вхождения той или иной страны в индустриальную цивилизацию зависят от того, в какой степени государство и общество предоставляет свободу тем, кому она нужна, кто без нее жить не может. Здесь речь идет не только (и не столько) о государственной политике, сколько о готовности самих людей к существенным переменам в обществе, о том насколько глубоко в общественное сознание въелись патриархально-клановые традиции, понятия «пчелиного роя», где каждая пчела — ничто, и лишь рой в целом — всё.
Для современной России вопрос о вхождении в индустриальную цивилизацию (речь не о строительстве «заводов там, фабрик разных») по-прежнему более, чем актуален. Крестьянскую страну буквально пинками загнали в закупленные на Западе новейшие заводы и фабрики, приставили к станкам, к поточным линиям, заставили выполнять нормы выработки за нищенскую плату. При этом ни о какой индивидуальной свободе, о «выработке» человека, соответствующего новому технологическому уровню, и речи не шло — крепостное право осталось и на новых предприятиях, и в городах. Открытым государственным террором, ценой неисчислимых, многомиллионных, жертв создали систему управления всем этим хозяйством, заставив его работать и даже как-то развиваться. А когда через много лет, вчистую проиграв соревнование со «свободным» миром, пришлось «отпустить вожжи», вся эта индустрия рухнула… И как же все тогда удивились!
А удивляться было особо нечему. Мы привыкли мериться со своими конкурентами числом предприятий, объемами вырабатываемыми ими продукции. Но совершенно упустили из виду, что наличие даже большой, огромной промышленности еще не означает, что страна вошла в индустриальную цивилизацию, если в ее основе нет главного — соответствующего ей массового человека-работника.
Те, кому накануне того обвала хотелось в России свободы, из страны уехали или примолкли, а оставшиеся уверили себя в том, что все это произошло из-за бездарности руководителей, «распустивших» страну, и поверили тем, кто обещал восстановление старой системы, при которой «всё работало»…
Игорь Слепнев, историк:
«Проложенная в рекордно короткие сроки, Великая Сибирская магистраль, резко изменила устоявшиеся представления о труднопреодолимых восточных просторах. За полтора десятилетия стальные рельсы между Челябинском и Владивостоком прорезали 7416 километров: таежные пространства, сплошные болота, степи, вечную мерзлоту. Были пробиты десятки горных тоннелей, возведены мосты через Обь, Енисей, Иртыш и несметное число других больших и малых рек»;
«Показателем изменившегося под влиянием магистрали отношения к возможностям и перспективам освоения Сибири стала отмена в 1899 году сибирской ссылки. Перемена в общественном сознании следующим образом была отражена в одном из очерков: «Когда свист паровоза разогнал мрачную, дикую легенду о застланных снегом сибирских равнинах, тишину которых нарушал только вой волков да звон цепей каторжников, перед глазами человечества открылась великолепная страна, в скором времени обещающая обратиться в житницу Старого Света»;
«Материалы о строительстве Великой Сибирской железной дороги были представлены на проходивших в конце XIX века Всемирных выставках, выражавших апофеоз достижений индустриальной цивилизации. В 1893 году на Колумбовой выставке в Чикаго отмечался символический факт почти полного совпадения по времени празднования 400-летия открытия Америки и начала сооружения Великого Сибирского пути, призванного приблизить Старый Свет к Новому. …
Русская и зарубежная печать восторженно писала о том, что Сибирская магистраль превзойдет не только Канадскую, но и Тихоокеанскую железную дорогу между Сан-Франциско, Чикаго и Нью-Йорком. В результате из любого европейского города можно будет проехать прямым железнодорожным путем до Тихого океана в два-три раза скорее и дешевле, чем морским путем вокруг Индии. …
Наибольшие надежды на освоение еще никем не занятого сибирского рынка возлагали американцы. Они рассчитывали на успешную конкуренцию с западноевропейскими промышленными товарами благодаря низким морским фрахтам и удобному морскому соседству с Сибирью через Тихий океан. С истинно американским прагматизмом печать указывала на выгоды, которое несло освоение Россией сибирских пространств. В имевшем богатый колонизационный опыт американском обществе не выражалось сомнений в том, что Сибирская железная дорога оживит эти обширные и щедро одаренные природой территории и создаст благоприятные условия для американского экспорта в Сибирь. С данным фактом связывались надежды на развитие американского «Дикого Запада» в результате переориентации его на удовлетворение потребностей разработки сибирских горных, лесных и рыбных богатств, распашки плодородных земель, на производство и поставки железнодорожного подвижного состава. …
Вдоль Сибирской магистрали рождались новые города, на десятки и сотни верст по обе стороны пути распространилась народная колонизация. Транссиб с его двадцативерстными скоростями переселенческих составов поистине стал дорогой в будущее…»