ЧТО ЛЮДИ ДУМАЛИ. «Застойное» двадцатилетие — потеря перспективы. 1964-84 годы
«ЗАСТОЙ»
Мишель де Монтень, французский философ, 16 век:
«…Не достигнув желаемого, они сделали вид, будто желали достигнутого»
Из книги «Поздравления и приветствия в связи с семидесятилетием Генерального секретаря ЦК КПСС тов. Брежнева Л.И.»:
«Дорогой Леонид Ильич! Коммунисты аппарата выражают Вам, Генеральному секретарю нашей ленинской партии, выдающемуся марксисту-ленинцу, общепризнанному лидеру международного коммунистического и рабочего движения, самому влиятельному политическому деятелю современности, глубочайшую признательность за Ваш титанический труд во имя укрепления экономического могущества нашей Родины, расцвета науки и культуры, повышения благосостояния советских людей, утверждения прочного мира на земле.
Ваша активная неутомимая деятельность, неиссякаемая энергия и настойчивость, мудрость и дальновидность в решении партийных и государственных вопросов, чуткость и отзывчивость снискали Вам всенародную любовь и уважение. Для всех нас Вы образец беспредельной преданности коммунистическим идеалам, делу партии, интересам трудового народа.
Мы счастливы тем, что в работе по осуществлению исторических предначертаний нашей партии нам выпала большая честь трудиться в аппарате возглавляемого Вами ленинского Центрального Комитета»
Из Конституции СССР 1977 года:
«Статья 6. Руководящей и направляющей силой советского общества, ядром его политической системы, государственных и общественных организаций является Коммунистическая партия Советского Союза. КПСС существует для народа и служит народу. Вооруженная марксистско-ленинским учением, Коммунистическая партия определяет генеральную перспективу развития общества, линию внутренней и внешней политики СССР, руководит великой созидательной деятельностью советского народа, придает планомерный, научно обоснованный характер его борьбе за победу коммунизма»
Николай Рыжков, Председатель Совета министров СССР в 1985–1990 годах:
«Все перепутано! Кто у кого в подчинении, кто за что отвечает, кто кем командует, кто у кого в сватах, в зятьях, в тестях – темны дела твои… чуть было не написал: Господи! А почему бы и нет? Хитрый муравейник на Старой площади в Москве и был обиталищем богов для всех, кто пахал землю, варил сталь или пытался сделать из покалеченного и дребезжащего механизма экономики нечто мало-мальски подвижное и производительное… Боги ни за что не отвечают. Партийные верха, диктуя и даже навязывая Совету Министров хозяйственные решения, никогда – подчеркиваю, никогда! – не отвечали за их выполнение»
Один из анекдотов «застойных» времен:
«Поезд едет в светлое будущее. Но вот, кончились рельсы…
Сталин: «Машинистов и кондукторов – расстрелять, пассажирам – валить лес на шпалы, строить домну, плавить чугун на рельсы!»;
Хрущев: «Разобрать сзади пройденный путь и уложить впереди те же рельсы!»;
Брежнев: «Давайте зашторим окна, будем раскачивать вагон и кричать «чух-чух-чух, чух-чух-чух!» – может, никто и не догадается, что мы стоим на месте…»
Из воспоминаний одного из авторов:
«Это у нас такую дают?» – удивленно спросила моего приятеля лифтерша «номенклатурного» дома в центре Москвы, взглянув на батон колбасы, выглядывавший у него из сумки. «Да, в магазине на углу сейчас купил» – наивно ответил тот. «А-а-а.., – облегченно протянула она, поняв свою ошибку – это ж колбаса для населения!»
Сергей Довлатов, писатель, из записной книжки, 70-е годы:
«…Все меняется. Помню, работал я в молодости учеником камнереза. Старые работяги мне говорили:
– Сбегай за водкой. Купи бутылок шесть. Останется мелочь – возьми чего-то на закуску. Может, копченой трески. Или еще какого-нибудь говна .
Проходит лет десять. Иду я по улице. Вижу – очередь. Причем от угла Невского и Рубинштейна до самой Фонтанки. Спрашиваю – что, мол, дают?
В ответ раздается:
– Как что? Треску горячего копчения!»
Юрий Нагибин, писатель, дневниковая запись 1 декабря 1983 года:
«Расстрелян директор крупнейшего Елисеевского магазина. Директор Смоленского гастронома застрелился сам. Еще трое выдающихся московских гастрономических директоров арестованы. Есть и достижения: снижены цены на бриллианты, меха, ковры и цветные телевизоры определенных марок, которые никто не брал, потому что они взрываются. Последнее – просто накладка. Что-то перепутали. Зато по некоторым «ракетам» можно смотреть третью программу. Вообще, за торговлю взялись крепко.
Но если подымать ее таким образом, то надо расстрелять всех, без исключения, директоров, завмагов, даже овощников из пустых смрадных палаток, потому что все воруют. Не забыть и пивников, почти официально разбавляющих пиво. И, разумеется, всех работников общественного питания. Если же распространить этот метод лечения общества на другие сферы, то надо казнить врачей, в первую голову хирургов, получающих в лапу за любую операцию, ректоров университетов и директоров институтов, а также членов приемочных комиссий – без взятки к высшему образованию не пробьешься, прикончить надо работников ГАИ, авторемонтщиков, таксистов, театральных, вокзальных и аэропортовских кассирш, многих издательских работников, закройщиков ателье, жэковских слесарей и водопроводчиков, всю сферу обслуживания. Если же кончать не только тех, кто берет взятки, но и тех, кто их дает, то надо ликвидировать все население страны».
ГОСУДАРСТВО И НАРОД
«Отношения с нашим родным пролетарским государством складывались всегда очень изощрённо. Пролетариат воевал с милицией, крестьянство с райкомами, интеллигенция с НКВД. Средние слои – с ОБХСС [ОБХСС – «Отдел борьбы с хищениями социалистической собственности»]. Так и наловчились не поворачиваться спиной. Не поворачиваться спиной – воспользуются. Только лицом. … Мы отвернёмся – они нас, они отвернутся – мы их. В счётчик – булавки, в спиртопровод – штуцер, в цистерну – шланг, и качаем, озабоченно глядя по сторонам. … Руки ходят непрерывно, ощупывая, отвинчивая. Крутится – отвинтим, потечет – наберём, отламывается – отломаем, и ночью, при стоящем счётчике, рассмотрим.
Государство всё, что можно, забирает у нас, мы – у государства. Оно родное – и мы родные. И у него, и у нас уже вроде ничего нет. Ну, там, военное кое-что… Так вот, антенну параболическую на Дальнем Востоке, уникальную, кто-то отвернулся – и нет её. По сараям, по парникам. Грузовик экипаж бросил – утром один остов. Пираньи. Автобусы все – на огородах, ходовые рубки от крейсеров – на огородах. И государство не дремлет: отошёл от магазина на пять метров – там цены повысились. Газеты – вдвое, бензин – вдвое, такси – вдвое, колбаса – вчетверо. А нам – хоть бы что.
Мировое сообщество дико удивляется: повышение цен на нас никакого заметного влияния не имеет. … Дорожание, повышение, урезание, талоны. Это – оно нас. Цикл прошёл – теперь мы его ищем. Ага, нашли: бензин у самосвалов, приписки у прорабов, хлеб на полях, рыба у ГЭС. Качаем, озабоченно глядя по сторонам. Так что и у нас, и у государства результаты нулевые. Кроме, конечно моральных – нравственность упала и у государства, и у нас.
Надо отдать должное государству – оно первое засуетилось. Ну, мол, сколько можно, ребята, мол, мы тоже, конечно, не по человечески живём… А народ чего: он полностью привык, приспособился, нашёл своё место, научился говорить чего нужно. Приходит, куда надо, и отвинчивает, отворачивает, руками, ногами, зубами, – преданно глядя государству в глаза.
– У нас государство рабочих и крестьян, – говорит государство.
– А как же, – отвечает народ. – естественно. – И отвинчивает, откручивает, отворачивает.
– Всё, что государственное, то твоё, – говорит государство.
– А как же, – шепчет народ. – это так естественно! – И отвинчивает откручивает, отламывает.
– Никто тебе не обеспечит такую старость и детство, как государство.
– Никто, – влюбляется народ. – Это ж надо, действительно! – И чего-то сзади делает, что-то делает…
– Только в государственных больницах тебя и встретят, и положат, и вылечат.
– Токо там, – соглашается народ – токо там! – И чего-то сзади руками делает: то ли лечит сам себя, то ли что-то обхаживает…
– Только в государственных столовых тебя, как нигде, накормят и напоят!
– Как нигде, – кивает народ и сворачивает за угол с мешками.
– Куда же ты, – спрашивает государство через свою милицию.
– Да тут недалеко.
– Не поняло!
– Да рядом, не отвлекайтесь, у вас же дела. Вон, международное положение… Не беспокойтесь, мы тут сами.
– Что значит сами, что значит сами? Анархия! У нас же народовластие! Нечего шастать, кто куда хочет!
– Да не беспокойтесь, тут буквально на секундочку…
– Да куда, куда?!
– Да никуда, ну господи-боже-мой!
– А что в мешках?
– Где?
– Да вот.
– Что?
– Ну в мешках что?
– Вот в этих, что ли?
– Ну в этих, в этих!
– От вы, я не знаю, я же хотел через минуту назад!
– Ну иди.
Вернулся.
– Ты вернулся, а тут неурожай.
– Да что ты… Ты смотри!..
– Что, это тебя не волнует?
– Почему, волнует…
– А что ж ты такой спокойный?
– Да это у меня вид такой.
– Так тебе же кушать нечего будет.
– Что вы говорите? Ты смотри!..
– Ты что, совсем равнодушный?
– Почему?
– Не знаю, но тебя уже что-то совсем ничего не волнует.
– Почему, волнует. Ты смотри!..
– Мы пролетарское государство.
– Ну да.
– А ты пролетариат.
– Ну конечно, кто же еще!
– Вот это твоя родная власть.
– Конечно, конечно. Все может быть, естественно, да.
– Диктатура эта – твоя. Ты это понял?
– Ну…
– Так это ж по твоему желанию реки перегораживаются, каналы строятся, заводы, пестициды…
– Ну…
– Ты ж этого хотел!
– Когда?
– Что ты прикидываешься, ты ж всего этого хотел!
– Ну, хотел, конечно… Дозвольте на минуточку, мне б только поесть.
– Да что вы все об одном и том же, что…
– Ну, глуп, Ваше сиятельство.
– Не смей, я твое родное пролетарское государство. Отвечай как положено.
– Слушаюсь, гражданин начальник!
– Что с тебя взять… Только знай: ты всего этого хотел. Ясно?
– Ясно. Хотел. Ясно, гражданин начальник.
И государство посмотрело на народ, а народ робко глянул на государство.
– Нам друг без друга нельзя, – сказало государство.
– Почему? – сказал народ.
– Нельзя, нельзя.
– Ну ладно…
– Нельзя, я сказало! … Ну ладно, чего ты хочешь сказать? Говори.
– Да вот, мне б диктатуры поменьше.
– Так это ж твоя диктатура.
– Ну, моя, конечно. А можно ее поменьше?
– Как же поменьше? А враги?
– Какие?
– Ну, разные. Внешние, внутренние. Ты что, их не видишь?
– Ну, если вы говорите…
– Что значит, если я говорю? Ты что, сам не видишь? А друзья? Ты что, их не видишь? Врагов надо донимать, друзей надо кормить. Ты что, не понимаешь?
– И это что, все время, что ли?
– Конечно все время, иначе все разбегутся. Ну, в общем, иди корми друзей, с врагами я само разберусь. И чтоб все понимал, а то стыд: ни у одного государства такого бестолкового народа нет.
И народ и государство пошли каждый по своим делам…»
Джон Кейнс, экономист, 1925 год:
«Я думаю, будет в чем-то и разумно побаиваться России… Но если Россия и намерена стать великой державой и играть роль в мире – это произойдет не в результате денег мистера Зиновьева [Зиновьев был в 20-е годы руководителем Коминтерна]. Россия никогда не станет серьезной угрозой, если она не превратится в моральную силу»
Наум Коржавин
ЗАВИСТЬ
Можем строчки нанизывать
Посложнее, попроще,
Но никто нас не вызовет
На Сенатскую площадь.
Пусть по мелочи биты вы
Чаще самого частого,
Но не будут выпытывать
Имена соучастников.
Мы не будем увенчаны…
И в кибитках,
Снегами,
Настоящие женщины
Не поедут за нами.
Хосе Ортега-и-Гассет, испанский философ:
«Сегодняшняя жизнь – это … пустота между двумя формациями исторической власти – той, что была, и той, что назревает. Оттого она временна по самой своей сути. Ни мужчины толком не знают, чему им по-настоящему служить, ни женщины – каких мужчин им по-настоящему любить»
Анатолий Ковалев, дипломат, референт Л.И. Брежнева, первый зам. министра иностранных дел СССР
Мы лет застойных выходцы,
Хотя не в нас тех лет начало,
И если кто не выдохся,
То, видимо, нечаянно.
Застывшая история,
Без личностей, без фактов,
Запойные застолия,
Фантазии нехватка.
Станислав Ежи Лец, польский писатель:
«Одряхлев, восклицательный знак становится вопросительным»
ДИССИДЕНТЫ
Из аналитической записки для Политбюро Председателя КГБ Юрия Андропова, 1970 год:
«Анализ распространяющейся в кругах интеллигенции и учащейся молодежи так называемой «самиздатовской» литературы показывает, что «самиздат» претерпел за последние годы качественные изменения. Если пять лет назад отмечалось хождение по рукам главным образом идейно порочных художественных произведений, то в настоящее время все большее распространение получают документы программно-политического характера.
За период с 1965 года появилось свыше 400 различных исследований и статей по экономическим, политическим и философским вопросам, в которых с разных сторон критикуется исторический опыт социалистического строительства в Советском Союзе, ревизуется внешняя и внутренняя политика КПСС, выдвигаются различного рода программы оппозиционной деятельности.
…Комитетом госбезопасности принимаются необходимые меры по пресечению попыток отдельных лиц использовать «самиздат» для распространения клеветы на советский государственный и общественный строй. На основе действующего законодательства они привлекаются к уголовной ответственности, а в отношении лиц, подпавших под их влияние, осуществляются профилактические меры»
Иосиф Бродский, из письма Л.И. Брежневу, 1972 год:
«Уважаемый Леонид Ильич, покидая Россию не по собственной воле, о чем Вам, может быть, известно, я решаюсь обратиться к Вам с просьбой, право на которую мне дает твердое сознание того, что все, что сделано мною за 15 лет литературной работы, служит и еще послужит только к славе русской культуры, ничему другому…
Я принадлежу к русской культуре, я сознаю себя ее частью, слагаемым, и никакая перемена места на конечный результат повлиять не сможет. Язык – вещь более древняя и более неизбежная, чем государство. Я принадлежу русскому языку, а что касается государства, то, с моей точки зрения, мерой патриотизма писателя является то, как он пишет на языке народа, среди которого живет, а не клятвы с трибуны.
Мне горько уезжать из России. Я здесь родился, вырос, жил, и всем, что имею за душой, я обязан ей. Все плохое, что выпадало на мою долю, с лихвой перекрывалось хорошим, и я никогда не чувствовал себя обиженным Отечеством. Не чувствую и сейчас. Ибо, переставая быть гражданином СССР, я не перестаю быть русским поэтом. Я верю, что я вернусь; поэты всегда возвращаются: во плоти или на бумаге.
… Люди вышли из того возраста, когда прав был сильный. Для этого на свете слишком много слабых. Единственная правота – доброта. От зла, от гнева, от ненависти – пусть именуемых праведными – никто не выигрывает. Мы все приговорены к одному и тому же: к смерти. Умру я, пишущий эти строки, умрете Вы, их читающий. Останутся наши дела, но и они подвергнутся разрушению. Поэтому никто не должен мешать друг -другу делать его дело. Условия существования слишком тяжелы, чтобы их еще усложнять. Я надеюсь, Вы поймете меня правильно, поймете, о чем я прошу.
Я прошу дать мне возможность и дальше существовать в русской литературе, на русской земле. Я думаю, что ни в чем не виноват перед своей Родиной. Напротив, я думаю, что во многом прав. Я не знаю, каков будет Ваш ответ на мою просьбу, будет ли он иметь место вообще. Жаль, что не написал Вам раньше, а теперь уже и времени не осталось. Но скажу Вам, что в любом случае, даже если моему народу не нужно мое тело, душа моя ему еще пригодится».
Александр Солженицын, писатель, 1974 год:
«Теперь, когда все топоры своего дорубились, когда все посеянное взошло, – видно нам, как заблудились, как зачадились те молодые, самонадеянные, кто думали террором, кровавым восстанием и гражданской войной сделать страну справедливой и счастливой. Нет, спасибо, отцы просвещения. Теперь-то знаем мы, что гнусность методов распложается в гнусности результатов. Наши руки да будут чистыми!»;
«Когда насилие врывается в мирную людскую жизнь – его лицо пылает от самоуверенности, оно так и на флаге несет, и кричит: «Я – Насилие! Разойдись, расступись – раздавлю!» Но насилие быстро стареет, немного лет – оно уже не уверено в себе, чтобы держаться, чтобы выглядеть прилично, – непременно вызывает себе в союзники – Ложь. Ибо: насилию нечем прикрыться кроме лжи, а ложь может держаться только насилием. И не каждый день, не на каждое плечо кладет насилие свою тяжелую лапу: оно требует от нас только покорности лжи, ежедневного участия во лжи – и в этом вся верноподданность.
И здесь-то лежит пренебрегаемый нами, самый простой, самый доступный ключ к нашему освобождению: личное неучастие во лжи! Пусть ложь все покрыла, пусть ложь всем владеет, но в самом малом упремся: пусть владеет не через меня!
… И тот, у кого не достанет смелости даже на защиту своей души – пусть не гордится своими передовыми взглядами, не кичится, что он академик или народный артист, заслуженный деятель или генерал, – так пусть и скажет себе: я – быдло и трус, мне лишь бы сытно и тепло.
… Будут нас тысячи – и не управятся ни с кем ничего не поделать. Станут нас десятки тысяч – и мы не узнаем нашей страны!»
Андрей Сахаров, академик, правозащитник, 1980 год:
«Десятилетия тотального террора, старые и новые предрассудки, приманка относительного благосостояния после поколений разрухи…, постоянная необходимость «ловчить», «комбинировать», нарушать правовые нормы – все это глубоко изуродовало сознание самых широких масс населения. Идеология советского мещанина (я говорю о худших, но, к сожалению, довольно типичных и для рабочих и крестьян, и для широкой интеллигенции) состоит из нескольких несложных идей:
- Культ государства, в котором соединяются в разных пропорциях преклонение перед силой, наивная уверенность, что на Западе хуже, чем у нас, благодарность «благодетелю»-государству и в то же время страх и лицемерие.
- Эгоистическое стремление обеспечить свое и своей семьи благополучие, «живя как все», – с помощью блата, воровства, покрываемого начальством, и обязательного лицемерия. Но одновременно – у лучших – есть желание добиться этого благополучия своим трудом, своими руками, но при этом оказывается, что все равно надо ловчить и лицемерить.
- Идея национального превосходства. Тяжелые истерические и погромные формы принимает она у некоторых русских, но и не только у них. Как часто приходится слышать – тратимся на этих черных (или желтых) обезьян, кормим дармоедов. Или – во всем виноваты эти евреи (или русские, грузины, чучмеки – т. е. жители Средней Азии). Это очень тревожные симптомы после 60 лет провозглашаемой «дружбы народов»
Борис Хазанов, философ, 70-е годы:
«Тирания, это гнусное бедствие…» Мне было семнадцать лет, когда я вычитал эти слова в одной книжке, это был первый год после войны и лучшее время нашей жизни, я прочитал эти слова, и внезапно мне пришло в голову, что ведь это – о нас и что самый отъявленный антисоветчик не мог сказать о нас хуже. Тот, кто живет в деспотическом государстве, сам в этом виноват, ибо принадлежит к народу, который в этом виноват. Гнусное бедствие оттого гнусно, что оно превратилось в нормальный образ жизни. И потому подданные тирана не замечают, что ими помыкает ничтожество, не замечают тирании, как глубоководные рыбы не чувствуют давления воды и не страдают от мрака. Когда же им приходится слышать о существовании другого мира, они оказываются способными рассуждать о нем лишь в терминах своего собственного подводного мира»
Надежда Мандельштам, писатель:
«Похоже, что люди усомнились в праве сильного уничтожать беззащитных, и это единственный добрый знак, который я заметила. Цена человеческой жизни чуть-чуть поднялась. Тайное стало явным, хотя большинство закрывает глаза. Все же память не полностью стерта. Единицы на миллионы очнулись и спрашивают, что же в действительности происходило и как мы допустили кровавую баню …
Мандельштам точно сказал: «Мы живем, под собою не чуя страны». Так продолжается и по нынешний день. Мы совершенно не знаем друг друга, разобщены, больны, усталы… Среди нас есть поборники старого – убийцы, искатели мелких удовольствий, сторонники «сильной власти», которая уничтожает все, что ей мешает. И еще есть огромные, мрачные толпы сонных и неизвестно о чем думающих людей. Что они помнят, что они знают, на что их можно толкнуть? Успеют ли они очнуться или, погрузившись в полную спячку, позволят уничтожить все живые ростки, которые пробились за последние несколько лет?
Страна, в которой истребляли друг друга в течение полувека, боится вспоминать прошлое. Что ждет страну с больной памятью? Чего стоит человек, если у него нет памяти…
Пока не осмыслено прошлое, никаких надежд питать не следует. Они не оправдаются»
Юрий Нагибин, писатель, 1969
«Стоит хоть на день выйти из суеты работы и задуматься, как охватывают ужас и отчаяние. Странно, но в глубине души я всегда был уверен, что мы обязательно вернёмся к этой блевотине. Даже в самые обнадёживающие времена я знал, что это мираж, обман, заблуждение и мы с рыданием припадём к гниющему трупу. Какая тоска, какая скука! И как все охотно стремятся к прежнему отупению, низости, немоте. Лишь очень немногие были душевно готовы к достойной жизни, жизни разума и сердца; у большинства не было на это сил. Даже слова позабылись, не то что чувства. Люди пугались даже призрака свободы, её слабой тени. Сейчас им возвращена привычная милая ложь, вновь снят запрет с подлости, предательства; опять — никаких нравственных запретов, никакой ответственности — детский цинизм, языческая безвинность, неандертальская мораль».
Андрей Тарковский, режиссер, 1970 год:
«…Настанет ли в России когда-нибудь порядок или ничего не будет происходить, пока все окончательно не развалится? Еще никогда раньше люди так не отвергали право и закон. Все лгут, обманывают, предают. Это же не жизнь!.. »
Хосе Ортега-и-Гассет, испанский философ:
«Не секрет, – и уж, во всяком случае, надо не замалчивать его, а всячески раскрывать, – что немало испанцев, и отнюдь не худших, считают свою жизнь загубленной одним уж тем, что родились в Испании. Почти всё в нашей стране – наши привычки и манеры, наши идеи и продукты – им кажется нестоящим, неприглядным и только раздражает. Родная среда оборачивается для них кошмаром, который угнетает и душит их жизненные возможности. В то же время они высоко ценят уклад и устои Франции или Англии и даже убеждены, что переместись их жизнь туда, она бы состоялась.
Я менее, чем кто-либо, расположен укорять людей, для которых все это – искреннее убеждение, а не общее поветрие. Но не укоряя, позволю себе заметить, что эти люди заблуждаются. Переместись их жизнь в Англию или Францию, благополучной она не станет – просто у неблагополучия изменится знак и содержание. Недостаточно уважать определенный образ жизни и считать его желательным, надо еще, чтобы он был кровным детищем нашего душевного склада, наших внутренних запросов, самых глубинных и сокровенных.
Испанец, перебравшись во Францию, избавится от нашего грубого кельиберийского окружения и, возможно, успокоится, но жить полней он не станет. Наоборот, вскоре он ощутит, что жизнедеятельность его парализована. Призрак самого себя, он будет проходить сквозь податливое чужеземное окружение, не задевая его, ни в чем не участвуя, передвигая с места на место свою парализованную личность, отчужденный, сторонний наблюдатель, безжизненный зрачок, безучастный ко всему, что творится вокруг. Все, чем захватывает и бодрит нас неведомая земля, исчезает, едва мы погружаем в нее корни нашей жизни. Древние хорошо знали этот внутренний паралич, и потому для них изгнание было равносильно смертной казни. Не тоской по родине пугало их изгнание, а неизбывным бездействием, на которое оно обрекало. Для изгнанника время и жизнь останавливаются; … изгнанник – это тень, – говорили римляне. …
Попытка, пусть даже всего лишь воображаемая, переселиться в ту страну, которую мы особенно ценим, как раз и помогает соприкоснуться с тем невыразимым… началом, с той внутренней мелодией, что определяет характер каждого народа. В самом деле, если мы не приемлем конкретные формы, в которых развивается испанская жизнь, по причине их топорности и заскорузлости и, напротив, находим похвальным образ жизни француза или англичанина, казалось бы, наша душа должна целиком и без сожаления, быть с ними заодно. Однако это не так.
… Вопреки реальной Испании, той, что была и есть, существует множество возможных Испаний, разнонаправленных побегов одного корня, склада и характера. Хотим мы того или нет, мы внутренне связаны с этим истоком национальных стремлений.., как бы ни воротило нас от Испании сегодняшней. Если мы хотим жить, мы должны жить по-испански. Но жить по-испански можно на разный лад; до сих пор имел место лишь один – быть может, наихудший. Не вижу причины, почему бы не испробовать другие»
ПЕРЕСЕЛЕНИЯ
Анатолий Вишневский, историк:
«В это трудно поверить, но в издававшемся при жизни Сталина втором издании Большой Советской Энциклопедии репрессированные народы вообще не упоминаются, как будто их уже нет, никогда не было и не будет. Например, в т. 17 есть статья «Индейцы», в которой описывается история американских индейцев, говорится об их дискриминации и угнетении в США и Канаде и т. п. Но здесь же рядом должна быть статья «Ингуши» – ее нет. Так же точно нет статей «Балкарцы», «Калмыки» «Карачаевцы», «Чеченцы»… Не найти слова «чеченец» в статье «Грозный» и т. д. Через несколько лет после окончания войны, в 1948 г., указом Президиума Верховного Совета СССР было определено, что выселение всех народов произведено навечно (и это было снова подтверждено в 1951 г.), самовольный выезд из мест поселения карался 20 годами каторжных работ»
Волдемарс Крецерис, латышский крестьянин:
«До ссылки мы с женой жили у тестя. Хутор назывался Одзены. Земли было 34 гектара. Выращивали пшеницу, рожь, картофель. До войны было 12 коров, 4 лошади, 10 свиней, 12 овец. Продавали свиней на бекон, весом 90 килограммов, выпаивали обратом – шло на экспорт. Молоко сдавали на молокозавод, оттуда по контракту получали масло, творог, сметану, – делать это в каждом хозяйстве было невыгодно.
Тесть держал двоих батраков. Они работали и питались, как мы. Получали еще в месяц 60 латов. Килограмм масла стоил 2 лата, мяса – полтора. Наш хутор стоил 25 000 латов. Таких в Латвии было большинство.
После войны дела пошли хуже. Но разорение началось в 1948 году. Всех хозяев обложили огромным налогом. Кто не смог заплатить – сослали. Заставили всех вступать в колхоз. Я записался скотоводом. Все отдали, осталась одна корова. 25 марта 1949 года приехали люди на грузовике. «Сколько у вас было земли?» – «30 гектаров». – «Кулаки! Собирайтесь!» Довезли до железной дороги, посадили в вагон и везли до Омска…
В 1957 году нам разрешили вернуться домой. Но нашего дома уже не было»
Хидиятулло Автуллоев, из рассказа о переселении народа согдов из горного Таджикистана на равнину в Узбекистан в 1970 году:
«Нам сказали, что скоро ожидается сильное землетрясение и кишлак будет разрушен… А потом прилетели работники райкома и милиционеры, велели идти в вертолеты. Забрали весь кишлак до последнего человека. Кто не хотел, ловили и сажали силой. Некоторые от потрясения и ужаса умерли еще в воздухе. У моего соседа не выдержало сердце уже в автобусе, когда везли нас с аэродрома. Нас привезли, чтобы мы освоили под хлопок гиблые места в Зафарабадском районе. Там мы увидели ягнобцев и из других кишлаков… и поняли, что выселили всю долину, весь наш народ до последнего человека. От плохих условий и дурной воды один за другим погибали наши родные, друзья, соседи. Моей семье еще повезло – умерли только самые младшие…
Когда нас выселяли, все найденные в кишлаке книги на арабском языке отобрали, завязали в мешок и бросили в Ягноб…»
Из рассказа Анны Васильевны Бобровниковой, 80-е годы:
«Выселяйтесь, говорят. Море здесь будет. Мы же колхозники. Нам весельства городского не надо. Здесь я и родилась, и тринадцати детям жизнь дала. В живых, правда остались четыре сына и четыре дочки…
Тяжело было в годы войны. Нас на фронт готовили. Когда обучались, грудь об землю ознобила, болела. А все равно от темна до темна на работе…
Сейчас чего молодым не рожать. А в те годы на третий день уже председатель в окно стучит: «Засиделась ты, Анна, давай в поле…» И иду, а дите под деревом спит или под стогом. Платили за трудодни мало. И после войны красный флажок на оглоблю приколотят за хорошую работу – вся благодарность. А все равно благодать была! Деревня была богатая. На угорье до тридцатых годов церковь стояла… У нас был дом, летняя кухня, баня, три амбара, погреб, скотину держали, урожаи хорошие собирали и в колхозе, и у себя. Земля здесь черная и как пух.
Никто не хотел уходить. И тогда, когда мы были в поле, бульдозером у нас по полустенку выломали. Зашли коровы в дома. Что делать? Пришлось выселяться. Ревмя ревели. А чтобы вернуться никто не смог, облили наши дома соляркой и подожгли. Кого куда переселили»
РАЗОР
Владимир Шпанченко, публицист, краевед, 1990 год:
«В двадцати километрах от Кологрива есть живописный уголок – Княжая Пустынь. Впервые я побывал здесь четверть века назад и понял, что уже до конца дней своих не забуду эту огромную гору посреди тайги и вид с орлиной высоты. …В часы душевного смятения, тоски и недовольства жизнью я мысленно обращался к этому уединенному мирку, теша себя надеждой когда-нибудь вновь побывать на этом небольшом клочке земли, наполненном легендами и былями.
И случай представился…
В лесопункте Советский мы встретились с Александром Петровичем Баданиным, бывшим лесником. Он сказал, что в Пустыни уже никого не осталось, все уехали. А его дом еще стоит, он следит за ним…
– А почему деревня зовется Княжая Пустынь? – поинтересовались мы.
– Речка у нас Княжая. А в Пустыни прежде жили монашки. Монастырь, значит, здесь был. При мне еще одна жила. Пашечка. Убили ее. И так ведь просто, из озорства. Поднималась однажды с хворостом в гору. А мужики выпили. И ну давай потешаться над ней. Дурачку Сережке Иванову говорят: «А ну-ка, мол, тюкни ее поленом по голове». Он и тюкнул. Да насмерть. Старушонке-то много ли надо?
Александр Петрович замолчал. Молчали и мы, смотря в лобовое стекло на дорогу, которая круто забирала вверх.
– В старину в Пустыни святое место было, – продолжал наш проводник. – Паломники приходили сюда из Вологды, из Вятки и из других мест, за сотни километров. В монастыре и гостиница была, красивая постройка с балконом. Сейчас уж она развалилась. Кто приходил свои грехи отмаливать, камни да воду в гору таскали. А иные просто полечиться приезжали.
– Чем же здесь лечились-то?
– Как чем? У нас здесь два святых потока. Говорят от многих болезней эта водичка лечит. Меня иногда ломота в руках замучит, так приду на ключик-то, сполоснусь и проходит. Хотите верьте, хотите нет, это уж ваше дело…
Потом Баданин вспомнил две липы, которые росли на склоне горы и, по поверью, обладали целительными свойствами: погрызешь веточку, и зубы перестанут болеть. Липы спилили. Обрубок одного дерева я видел в краеведческом музее в Кологриве. Экспонат представляли как выдумку попов, греющих руки на невежестве народных масс. Музейная служащая Таня как-то попробовала погрызть обрубок – не помогло, зубная боль не прошла. Может быть, и в самом деле боли паломников проходили от самовнушения, но ведь и другое вероятно: дерево питалось соками земли, а они, возможно, целебными были. Ну а обрубок теперь стоит где-то под лестницей. Какая в нем жизнь?
…Баданин повел нас мимо оставленных домов к деревянной церкви.
– Раньше в Пустыни было двести дворов, – сказал он с достоинством. – Деревянная церковь без гвоздей. Здесь был клуб. Когда-то спектакли ставили. А в каменной церкви – столовая. И пекарня тут же.
Рядом с деревянной церковью – погост. Все здесь поросло мхом. Вижу две чугунные могильные плиты, прислоненные к церковной стене. На одной из них прочитал, что крестьянин Лука Васильев принес с Афона в Княжую Пустынь распятие животворящего креста.
– Тут раньше три плиты было, – заметил Баданин. – Одну увезли в столовую, в поселок. На кухне она сейчас. Готовят на ней…
На обратном пути мой приятель развернул на коленях карту Костромской области. «Посмотрим хоть, где мы находимся». Я повернулся к нему. На прежних картах Пустынь была чуть севернее города Кологрива. На новой карте ее уже не было…»
Александр Солженицын, писатель, 1991 год:
«Весь ХХ век жестоко проигран нашей страной: достижения, о которых трубили, все – мнимые. Из цветущего состояния мы отброшены в полудикарство. Мы сидим на разорище»
КОЕ-КАКАЯ СТАТИСТИКА
Производство картофеля в СССР и США в 1985 – 1989 годах
США |
СССР |
|
| Среднегодовой валовой сбор (млн. т) | 15 | 31,4 |
| Объем товарной продукции (млн. т) | 13,6 | 12 |
| Розничная продажа (млн. т) | 12,5 | 8 |
Энергозатраты в сельском хозяйстве в 1985 – 1989 годах
США |
СССР |
|
| Энергозатраты на 1 т условной с/х продукции (%) | 100 | 340 |
| Энергозатраты в животноводстве на 1 т продукции (%) | 100 | 1000 |
Производство различных видов продукции из 1000 куб. м древесины в 1989 году
| Деловая древесина
(кв. м) |
Фанера
(кв. м) |
Целлюлоза (т) | Бумага
(т) |
Картон
(т) |
|
Россия |
807 | 5 | 24 | 15 | 9 |
США |
882 | 49 | 112 | 75 | 76 |
ЛИТЕРАТУРА