Великая французская революция
1789 — 1799
Французы не любят называть свою первую революцию Великой, но для всего остального мира она закрепилась именно под этим именем. Да и как еще назвать это грандиозное действо, растянувшееся на целый десяток лет, вобравшее в себя все проекты устройства общества, ради осуществления которых шли на смерть десятки исторических героев этой народной трагедии? Смена событий этого десятилетия тщательнейшим образом изучается историками разных стран, они ищут во всем этом смыслы и закономерности. Для них это своеобразный «полигон», на котором осуществились в своем самом ярком выражении все мысли и чувства того времени в исполнении великолепных «актеров», где одно их поколение просто физически истребляло своих предшественников, чтобы построить во Франции что-то свое, а когда очередной проект разваливался, его создателей, в свой черед, под свист и улюлюканье толп тащили под нож гильотины…
Устройство дореволюционной Франции получило название «Старый порядок». Общество делилось на три сословия: духовенство, аристократия и все остальные — так называемое «третье сословие». В ходе многочисленных войн с аристократическими кланами короли подмяли под себя «первое» сословие и, чтобы надолго закрепить свой успех, полностью лишили его возможности управлять страной, а в обмен предоставили дворянству максимально возможные привилегии. Аристократия, обильно подпитываемая королевскими пожалованиями, вела жизнь исключительно «светскую», в королевских и провинциальных дворцах возникла целая «галантная» культура времяпрепровождения — в роскоши, изысканная, утонченная, изнеженная, беспечная, заполненная бесконечными любовными интрижками… (позже выжившие и ностальгирующие по дореволюционным временам говорили, что не жившие при «старом режиме» не могут знать, что такое сладость бытия).
Король отменил закон о веротерпимости, запретив во Франции протестантское вероисповедание, и католическое духовенство — единственная религиозная организация в стране — стало верной и сильной опорой трона.
Первые два сословия налогов не платили, а государственную казну пополняло «третье» сословие, в основном, крестьянство. Но и крестьяне участвовали в «договоре» с королевской властью — их требование о замене денежных выплат хозяевам-дворянам, Церкви и казне натуральным налогом (непосредственно продуктами, производимыми их хозяйствами) было удовлетворено. Прикрепления крестьян к земле уже давно не существовало, да в этом и нужды не было — около 90% крестьян никогда за свою жизнь не отходили от своей деревни и на несколько километров. В городах власть поощряла и всячески поддерживала десятки тысяч мелких предпринимателей.
Все чиновничьи должности во Франции продавались, и купивший ее мог передать ее своему сыну по наследству. Это приводило к дикой коррупции, огромному разрастанию бюрократической машины, к фактической потере управления ею, но зато огромный слой низшего дворянства (дворянские титулы тоже можно было купить) был, что называется, «при деле» и имел возможность выжимать из населения часть его доходов в свой карман.
Короли были монархами абсолютными, неограниченными, слово их было законом для страны. Не надеясь на чиновничий аппарат, превратившийся лишь в доходное место для дворянства, короли завели собственный, параллельный аппарат власти, — в провинциях реально всем распоряжались его доверенные люди с множеством собственных подчиненных.
Система требовала для своего содержания много средств, но была прочной на протяжении примерно полутора столетий. Однако ценой этой стабильности стало все большее отставание от главного, извечного соперника, Англии. К тому же содержание двух первых сословий и безумная роскошь собственных дворцов и непрерывных празднеств королям обходилась слишком дорого, ни на что другое средств больше не было. Монархия покрывала свои расходы, занимая деньги, а долги по ним покрывая все новыми займами. Последней каплей стали затраты на войну с Англией в ее американских колониях. На этом деньги кончились, взаймы больше никто не давал, с крестьян дополнительно взять было уже нечего. Реально работавшему населению Франции поддерживать стабильность Старого порядка было уже не под силу, надо было полностью этот порядок менять. Но кто его решится менять и на что менять, каков будет этот «Новый» порядок?..
Король, пытаясь как-то выбраться из долговой «ямы», созвал представителей двух высших сословий и предложил им тоже платить налоги. Пораженные отчетом казначейства о том, что «в закромах Родины» шаром покати, собравшиеся потребовали увольнения от должности министра финансов (как будто, в его воровстве был корень проблемы) и под нового министра выдали заем, явно недостаточный, чтобы спасти государство от банкротства. Теперь вся надежда была на Генеральные штаты, которые за ненадобностью уже полтораста лет не созывались. Это было старинное собрание представителей всего населения, которых оно избирало отдельно по сословиям. Оно было созвано в начале января 1789 года.
У Генеральных штатов фактически было три голоса от трех сословий, — каждое из них отдельно от других вырабатывало ответы на королевские вопросы, так что, у первых двух сословий всегда было большинство, а депутаты-реформаторы от дворянства и духовенства не могли надеяться убедить «свое» традиционно консервативное большинство. Поэтому те из них, кто не хотел давать королю деньги «просто так», кто был убежден в необходимости сломать весь Старый порядок, начали сразу переходить на собрания представителей «третьего сословия» и требовать, чтобы «вес» его голоса в Генеральных штатах соответствовал количеству стоявших за ним избирателей.
В дни выборов, во время невиданного подъема политической активности всего населения огромной популярностью стало пользоваться ходившая по рукам брошюра «Что такое третье сословие», в которой говорилось, что именно «третье» сословие и есть сама нация, а привилегнрованные — лишь чуждое ей бремя.
Наказы избирателей депутатам от «третьего сословия» требовали, чтобы все без исключения дворянские и церковные земли облагались налогом в том же размере, как и земли непривилегированных, требовали не только регулярного созыва Генеральных штатов, но и того, чтобы они представляли не сословия, а в целом нацию и чтобы министры были ответственны перед нацией, представленной в этом создающемся парламенте. Крестьянские наказы требовали уничтожения всех феодальных прав сеньоров, всех феодальных платежей, десятины (налога в пользу Церкви), исключительного для дворян права охоты, рыбной ловли, возвращения захваченных сеньорами общинных земель. Городские предприниматели требовали отмены всех стеснений торговли и промышленности. Все наказы осуждали судебный произвол, требовали суда присяжных, свободы слова и печати.
Фактически это и была программа слома Старого порядка и замены его на Новый: провозглашение нации, как источника любой власти в стране, полная ликвидация разделения ее на сословия во всех областях, ограничение королевского всевластия (ликвидация абсолютизма) и замена его конституционной монархией (рядом с королем — избираемый парламент, разрабатывающий законы и контролирующий правительство).
В мае 1789 года в одном королевских дворцов в Версале были торжественно открыты Генеральные штаты. Монарх предостерег депутатов от «опасных нововведений» и дал понять, что видит их задачу лишь в том, чтобы изыскать средства для пополнения государственной казны.
Но большинство депутатов были иного мнения. Вскоре сословные перегородки рухнули — вместе с перешедшими на их сторону депутатами от привилегированных сословий «третье» сословие составило большинство и объявило себя Национальным собранием. Однако, Людовик XVI, придя на заседание, заявил, что не допустит покушений на свою власть и приказал депутатам разойтись. Большинство депутатов первых двух сословий приказу подчинились, но «третье сословие» продолжало сидеть на своих местах. А когда пришла дворцовая охрана, поднялся депутат Оноре Мирабо и громовым голосом провозгласил: «Идите и скажите Вашему господину, что мы здесь собрались по воле народа, и что нас нельзя удалить отсюда иначе, как силою штыков«. Попытку гвардейцев разогнать «незаконное сборище» пресекли депутаты-дворяне с обнаженными шпагами.
После того, как на другой день большинство депутатов от духовенства и дворян присоединилось к «бунтарям», Людовик вынужден был признать Национальное собрание и приказать всем депутатам Генеральных штатов присоединиться к нему. И тут же король начал стягивать к столице верные ему полки немецких и швейцарских наемников (20 тысяч штыков), а министрами сделал «решительных» людей, ради сохранения старых порядков готовых на все, — дело явно шло к разгону новорожденного Национального собрания. Но неожиданные стихийные события в Париже перечеркнули все королевские планы.
Ввод в столицу войск наэлектризовал Париж, повсюду разносились слухи о королевском заговоре, люди собирались вокруг множества ораторов, выступающих с возмущёнными речами. И после того, как один из них, адвокат Камилл Демулен, прокричал: «Сегодня вечером все швейцарские и немецкие войска выступят с Марсова поля, чтобы нас перерезать! Нам остается один путь к спасению — самим взяться за оружие! К оружию!», толпы парижан начинают стычки королевскими отрядами. Полк гвардии отказался повиноваться своим офицерам, вышел из казарм и объявил, что он «за народ». Толпа громила заставы на въезде в город, жгла налоговые документы, ворвалась Арсенал — и теперь у нее в руках было оружие.
Королевская крепость Бастилия выдвинула из амбразур свои пушки. Депутация горожан потребовала пушки убрать, комендант подчинился, но крепость сдать отказался. Пока шли переговоры толпа сумела опустить подъемный мост и ворвалась во внутренний двор, нервы у защитников не выдержали и они начали стрелять, началась бойня. Восставшие гвардейцы подтянули к крепости пушки и начали ее обстрел. После двух часов канонады Бастилия выбросила белый флаг. Толпа осаждавших растерзала коменданта вместе с офицерами и насадила их отрубленные головы на пики.
[Бастилию в следующие месяцы разобрали на камни, поставили на образовавшейся площади табличку «Здесь танцуют» и в каждую годовщину штурма начали устраивать тут народные гуляния. Традиция этих гуляний в национальный праздник Франции, День взятия Бастилии, сохранилась и поныне]
После этих событий принцы покинули страну, но Людовик XVI еще на что-то надеялся — он отказался от своих планов государственного переворота, пришел в Национальное собрание и отдался под его защиту. Восстания охватили крупнейшие города Франции, и в течение нескольких недель королевское правительство потеряло всякую власть над страной, провинции признавали теперь только Национальное собрание. По всей стране запылали помещичьи усадьбы.
Национальное собрание приняло «Декларацию прав человека и гражданина» — «Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах», права эти — «свобода, собственность, безопасность и сопротивление угнетению».
Но в Париже начинался голод, и тысячи женщин, по много часов простоявшие в очередях в продуктовые лавки, решили, что они так страдают оттого, что королевская семья живет не в самом городе, а Версале. Тысячи вооруженных женщин двинулись на королевскую резиденцию. Неизвестно, чем бы это все кончилось, не подоспей в Версаль Национальная гвардия во главе с генералом Лафайетом. Гражданские солдаты встали на защиту дворца, а страсти удалось умерить лишь отъездом королевской семьи в Париж в окружении ликующих домохозяек.
В Париж переехало и Национальное (Учредительное) собрание. Оно начало конструировать новое государственное устройство, большинство депутатов стояло за конституционную монархию. Из «милостью божьей, короля Франции и Наварры», Людовик XVI стал «милостью божьей и в силу конституционного закона государства королём французов». Король остался главой исполнительной власти, но править он мог лишь на основании закона. Законодательная же власть принадлежала Национальному собранию, которое и стало высшей властью в стране. Право объявлять войну и заключать мир перешло также к Национальному собранию.
За полтора относительно спокойных года в соответствие с законами Национального собрания страна неузнаваемо изменилась. Вместо феодальной «чересполосицы» (провинции, губернаторства, женералитэ, бальяжи, сенешальства) страна была разделена на примерно равные по площади департаменты, которым предоставлялось самое широкое выборное самоуправление, а все должности агентов центральной власти на местах ликвидировались.
Купля-продажа должностей, разумеется, была прекращена. Появилась новая система судов — с выборными судьями, которые судили с участием присяжных. Было ликвидировано все, что ограничивало предпринимательскую деятельность — средневековые цехи и монополии, таможни внутри страны на границах областей и городов, бесчисленные прежние налоги были заменены тремя общегосударственными. На уплату кредиторам гигантского государственного долга пошло церковное имущество, которое было пущено в свободную продажу. Церковь лишилась своего привилегированного положения — регистрация рождения, браков и смертей передавались светским органам, епископов и рядовых священников теперь начали избирать, все священнослужители обязаны были приносить присягу «гражданскому устройству духовенства».
Но 20 июня 1791 года под ногами реформаторов словно разверзлась пропасть — король, переодетый слугой, попытался бежать из Франции. Он был уже почти на границе, где его ждали верные ему войска, но по изображению на монете его узнал почтовый служащий. Он позвал на помощь посетителей кабачка, они забаррикадировали мост перед ожидавшими короля гусарами и выкатили туда пушки, а Людовика арестовали.
Возвращение «конституционного» монарха в столицу прошло в угрюмом молчании высыпавших на улицы парижан — все понимали, что проект конституционной монархии затрещал по всем швам (вернее, не по всем, но по главнейшему — по королю Людовику XVI).
[«Котлами», в которых варились новые идеи, где появлялись все новые люди революции, были дискуссионные клубы. Старейшим из них был Якобинский клуб, объединявший поначалу всех революционеров. Но, когда после предательства Людовика в клубе раздались громкие призывы низложить короля и превратить Францию в республику, практически все депутаты Национального собрания, столько сил положившие на конструирование конституционной монархии, покинули клуб и организовали свой собственный — Клуб фельянов (названный так, как и Якобинский, по имени монастыря, в помещении которого проходили встречи единомышленников). ]
Фельяны, пользуясь своим влиянием в Национальном собрании, могли реабилитировать короля и вернуть его на место главы государства, они, используя Национальную гвардию, могли подавить на время выступления республиканцев, но их проект конституционной монархии с Людовиком все равно был обречен — события вышли из-под их контроля. После того, как командующий антифранцузской армией, прусский герцог, обратился к народу Франции с угрозами (революционеры, покусившиеся на своего короля «будут отвечать за всё своей головой» и их «будут судить по законам военного времени без всякой надежды на помилование», а Париж будет разрушен) парижане пошли на штурм королевского дворца Тюильри. Людовик бросился под защиту Национального собрания, но был низложен и заключен в тюрьму.
В конце 1792 года прошли новые выборы в парламент, теперь называвшийся Конвент. Ему предстояло решить участь Людовика и определить, какова будет теперь форма правления в стране. Ни один его депутат не осмелился назвать себя монархистом — Франция впервые стала республикой. Над королем в стенах Конвента был устроен суд над бывшим королем. Незначительным большинством голосов Людовик был приговорен к смерти. Через полгода по нож гильотины повезли его жену Марию Антуанетту. Восьмилетнего сына-наследника престола поместили в тюрьму и отдали на воспитание сапожнику-революционеру, чтобы он воспитал его истинным республиканцем (не выдержав такого «воспитания», мальчик в тюрьме умер).
В это время главенствующее положение в Конвенте заняли вместе со своими сторонниками депутаты из Бордо, избранные от департамента Жиронда (их поэтому называли «жирондистами»). Их главными соперниками были депутаты, сотрудничавшие с Якобинским клубом и с радикальным органом столичного самоуправления Парижской коммуной — «монтаньяры» (их называли так, поскольку на заседаниях Конвента они занимали скамьи слева на самом верху (montagnards — люди на вершине, горцы). По своим главным устремлениям они мало чем отличались друг от друга, борьба между ними скорее была борьбой за власть. Можно сказать, что жирондисты больше отстаивали интересы провинций, выступая против «оседлавшего» революцию Парижа, который представлял лишь 1/83 Франции и в котором стремительно набирали силу не просто радикалы, а люди, которых мы бы сейчас с полным правом назвали бы экстремистами. Гнев парижан вызвал и отказ жирондистов законом ограничить цены на продовольствие (поскольку они понимали, что в таком случае крестьяне в столицу продовольствие не повезут, а значит нужно будет отнимать его у них силой, жестоко карать за «спекуляцию» со всеми вытекающими последствиями).
Жирондисты — это сторонники свержения монархии, но противники казни короля, инициаторы наступательной революционной войны, но противники массовых расправ без суда и следствия, люди, которые понимали, что Франция конца 18 века слишком велика и неоднородна, чтобы жестко управляться из одного центра.
Как и во всякой сложной политической борьбе, водоразделом были не столько идейные разногласия, сколько личные неприятия, сталкивались разные типы личностей. Жирондисты были, безусловно, культурнее монтаньяров, одареннее, артистичнее, тоньше их, были более разборчивы в средствах достижения своих целей. Но они не обладали качествами, необходимыми для удержания власти в любой народной революции — абсолютной безжалостности и небоязни «большой крови», бескомпромиссности и решительности, готовности ради достижения целей идти по трупам врагов, партийной дисциплины, организаторских талантов.
Парижская коммуна представила дело так, что, отстаивая интересы других французских департаментов, жирондисты стремятся расчленить страну. В начале июня 1793 года она окружила Конвент десятками тысяч своих вооруженных сторонников, собрала полторы сотни пушек Нацгвардии и направила их жерла на парламент. Коммуна потребовала выдать им депутатов-жирондистов. Конвент подчинился — и жирондисты сошли с политической сцены.
Монтаньяры-якобинцы победили в борьбе за власть, но должны были выполнять требования разъяренных и напуганных «низов» столицы. А обстановка к лету 1793 года становилась не просто угрожающей, но катастрофической. Обстановка на фронтах в войне с окружавшими Францию монархиями после первых побед сменилась сплошной чередой поражений. Протесты провинциальных департаментов против самоуправства столичных комиссаров стали открытыми и вооруженными (однажды провинциальные войска удалось остановить лишь у самых ворот Парижа) — более половины департаментов отказывались повиноваться Конвенту, власть его держалась лишь там, где была подчинявшаяся ему армия. С весны разгорелись мощные крестьянские восстания на северо западе страны — Вандейский мятеж и восстание шуанов. А в Париже был уже настоящий голод.
Якобинцы сразу же после насильственного переворота «впряглись во власть» со всей серьезностью и революционной страстью. Они установили максимальные цены, по которым могли продаваться основные продукты питания. Крестьяне были освобождены от всех остатков прежних феодальных повинностей, в продажу поступила земля бежавших из страны их прежних хозяев-дворян, но одновременно у них начали отбирать урожай и свозить его в «хранилища изобилия», а всех граждан республики объявили «находящимися в состоянии постоянной реквизиции (изъятия собственности)». Была набрана специальная «внутренняя армия», которая должна была бороться с заговорами и снабжать продовольствием Париж (то есть, реквизировать у крестьян их урожай).
Вставши на этот путь, за несколько недель демократы-якобинцы превратили свою власть в централизованную диктатуру, основанную на терроре. Во главе «правительства Террора» встал адвокат Максимилиан Робеспьер.
Обстоятельства вынудили Конвент (и созданный им всесильный Комитет общественного спасения) взять на себя руководство экономикой всей страны. Практически все производство стало принадлежать «нации»: леса, рудники, карьеры, печи, кожевенные заводы, фабрики по производству бумаги и тканей, мастерские по изготовлению обуви; крестьяне сдавали зерно, сено, шерсть, лен, коноплю, а ремесленники — выпускаемую продукцию. Главной заботой было изготовление ружей, пушек, пороха, военной формы, — надо было вооружить, обуть и одеть набранную 650-тысячную армию.
Эта армия огнем и мечом прошла по восставшим департаментам, массовые расправы с «подозрительными элементами» были жесточайшими. Разбила она и главные силы восставших крестьян; от описаний обоюдных расправ — и восставших, и карателей — кровь стынет в жилах. Армия под руководством выдвинувшихся тогда же талантливых генералов отбросила за границу и всех внешних врагов.
Костяк якобинцев победил и в Конвенте, и в Клубе всех, кто смел возражать против такой силовой, террористической политики — Дантона и всех сторонников компромиссов («снисходительные») и крайних ультра-революционеров («бешеные»), которые жаждали еще большей крови ради окончательной победы, которые все проблемы призывали решать с помощью «святой гильотины». Почти одновременно весной 1793 года на Гревской площади Парижа все они легли под нож. Вчерашние их товарищи казнили тех, кто был «мотором» революции, ее организаторами, ее ораторами, тех, за кем шли толпы восторженных сторонников. Их заменили верные приверженцы Робеспьера.
Но, когда опасность иностранной интервенции исчезла, очень многие начали считать, что Большой террор больше не нужен, что пора хоть немного «отпустить вожжи» и хоть немного попользоваться плодами побед. В руководящем слое революции нарастала усталость от диктатуры Робеспьера и его ближайших соратников, от обострившегося ужаса перед завтрашним днем — кого на сей раз Неподкупный назовет «врагом народа», кого следующим повезут в тележке палача к страшной машине для отрубания голов? А Робеспьер своим авторитетом буквально заставил депутатов Конвента принять новый закон о Революционном трибунале — отныне для того, чтобы послать человека на казнь, не нужно больше ни выслушивать его защитника, ни даже предварительно хотя бы допросить самого обвиняемого, а под обвинение «враг народа» можно будет подвести любого…
Заговор нарастал постепенно, вбирая в себя все новых депутатов Конвента, до тех пор, пока Конвент не «вспомнил» что большинство в нем может своей властью сменить правительство. На заседании 27 июля 1794 года Робеспьера и его ближайших соратников арестовали. Парижская коммуна отбила своих кумиров и спрятала их в своем здании, но войсковая колонна других районов столицы ворвалась в него. Вчерашние вершители судеб кто обреченно ждал своей участи, кто выбросился из окна, кто покончил с собой; Робеспьер пытался застрелиться, но лишь раздробил себе челюсть. Всем им на другой день под оскорбительные выкрики толпы отрубили головы, похоронили в братской могиле, и засыпали известью, чтобы от их тел ничего не осталось. А на следующий день в самой массовой казни революции на эшафоте погибли семь десятков активных деятелей Парижской коммуны.
Якобинский клуб и Парижская коммуна были закрыты, уцелевшие жирондисты вернулись в Конвент. Ужаснувшись тому, что делало ими же созданное всесильное правительство, депутаты рассредоточили исполнительную власть между многими комитетами, членов которых они стали постоянно переизбирать. Они перестали контролировать цены, надеясь, что крестьяне со своими продуктами выйдут на рынок, но ошиблись. Денежное хозяйство пришло в такое расстройство, что деньги страшно обесценились, и крестьяне отказывались принимать их — в беднейших кварталах городов обострился жестокий голод.
Результатом стало восстание предместий Парижа весной 1795 года, которое окрепший Конвент без труда подавил с помощь отрядов центральных районов столицы. Оставшиеся в Конвенте последние депутаты-монтаньяры поддержали восставших и были приговорены к смертной казни. Не желая предавать себя в руки палача они одним кинжалом по очереди покончили с собой.
Но уже не везде в Париже положение было столь тяжким — когда армия с захваченными в предместьях пушками проходила по центральным улицам ее встречали густые толпы ликующих горожан центра столицы. Так на целый следующий век был заложен конфликт между «рабочими куртками» и «сюртуками». Это было уже внутренней борьбой обновленного французского общества — а Великая французская революция на этом, пожалуй, закончилась.