ИСТОРИЯ - ЭТО ТО, ЧТО НА САМОМ ДЕЛЕ БЫЛО НЕВОЗМОЖНО ОБЬЯСНИТЬ НАСТОЯЩЕЕ НАСТОЯЩИМ

Нации и империи

в Без рубрики on 24.04.2017

 

Мир и Россия вступают в ХХ век

 

Промышленная цивилизация сделала Европу гораздо более единой – все государства были связаны между собой сетью железных дорог; объемы международной торговли резко возросли, а с ними и экономическая взаимозависимость раньше никак не связанных между собой регионов; по телеграфу любые новости мгновенно достигали самых глухих уголков; возникли единые европейские моды и стандарты жизни. Потеряли свое былое значение религиозные споры между католиками и протестантами; дискриминация иноверцев осталась  в прошлом. Сблизились законодательства разных стран; границы между государствами стали «прозрачными», и люди беспрепятственно ездили из одной страны в другую.

Но одновременно появилась мощная сила, разъединяющая европейские народы, – национализм.

 

Национализм.   Как ни трудно это сейчас себе представить, понятие «нация» относительно новое. Еще в начале 19 века границы государств на карте Европы имели мало общего с границами расселения народов, и никто не видел в этом ничего ненормального. На протяжении многих веков люди осознавали себя подданными своего государя, жителями своей «малой родины» – Бургундии, Баварии, Ломбардии – но не французами, немцами или итальянцами. Когда тот или иной монарх предъявлял свои права на какие-то земли, он доказывал их не тем, что там живут люди, говорящие на одном с ним языке, а тем, что эти земли когда-то принадлежали его предкам.

В 19 веке ситуация изменилась: именно принадлежность к нации теперь определяла самосознание европейца. При этом нацию стали представлять себе как некую «сверхличность», наделенную собственным сознанием, разумом, волей и точно так же способную страдать от несвободы, как отдельный человек. Появилась идея суверенитета нации, т.е. ее права самостоятельно определять свою судьбу. Отсутствие суверенитета, как и раздробленность нации, стали ощущаться как кровоточащая рана, требующая немедленного лечения.

Философы разных стран размышляли о смысле и предназначении своей нации, о ее своеобразии и месте среди других народов. Школьные учебники истории стали рассказывать не о судьбах королевских династий, а о рождении нации и ее пути к расцвету. Столетие между окончанием наполеоновских войн и началом I Мировой войны породило огромное количество литературы, посвященной «национальным идеям» – германской, французской, итальянской, испанской…

Национализм стал основным источником военных конфликтов в Европе – все войны, которые велись между 1815 и 1914 годами, были так или иначе связаны с процессом национального «размежевания». В ходе этих войн объединились Германия и Италия, получили независимость от Османской империи и создали собственные государства греки, болгары, румыны, сербы, черногорцы. Постепенно в массовом сознании все прочнее укреплялась мысль, что каждая нация должна иметь свое собственное отдельное национальное государство. Старые многонациональные империи – Австро-Венгерская, Османская и Российская, – сложившиеся еще в «донациональную» эпоху, испытывали все большие трудности из-за сталкивающихся национальных амбиций входящих в их состав народов.

 

Шовинизм. В первой половине 19 века национализм был романтически-революционным: его острие было направлено не против других народов, а против «тиранов-угнетателей». Но после обретения национальной независимости националистические чувства не только не ослабевали, но и еще усиливались. В начале 20 века национальные интересы, национальное могущество (или наоборот, национальное унижение) стали занимать огромное место в сознании миллионов европейцев. Воспитание национальной гордости стало необходимым элементом массового школьного образования. Политики всех партий и направлений принялись играть на национальных чувствах, видя в этом самый верный путь к сердцам избирателей.

Национализм повсеместно вырождался в шовинизм – убежденность в превосходстве своей нации над всеми остальными. Взаимоотношения между нациями представлялись по аналогии с конкурентной борьбой на рынке (или с дарвиновской борьбой за существование биологических видов). Каждый «здоровый национальный организм» должен был, отталкивая локтями соперников, бороться за расширение своей территории. Ареной этого межнационального соперничества стал весь мир.

[Британский премьер-министр маркиз Солсбери в начале 20 века писал: «Грубо говоря, все мировые нации можно разделить на живые и умирающие… слабые государства становятся еще слабее, а сильные – сильнее… Живые нации будут постепенно посягать на территории умирающих, а семена и причины конфликтов между цивилизованными нациями быстро произрастать»]

 

Империализм: «второе дыхание». Разрушая старые европейские империи, национализм одновременно способствовал образованию новых – колониальных империй. В 19 веке Европу охватила настоящая лихорадка колониальных захватов.

Европейские купцы постепенно проникали во все уголки земного шара еще с 16 века, но до промышленного переворота они были более заинтересованы в приобретении заморских товаров, чем в продаже своих – Запад тогда еще мало что мог предложить Востоку. В 19 веке ситуация резко переменилась. Теперь речь шла уже не просто о выгодной торговле – перед промышленно развитыми державами окружающий мир предстал гигантским рынком сбыта, «непаханой целиной», ждущей хозяйственного освоения и приложения европейских капиталов и предприимчивости.  

Раньше торговцев мало интересовали внутренние порядки тех народов, с которыми они имели дело; теперь предприниматели нуждались в надежных гарантиях своих капиталовложений, а следовательно, в соответствующей администрации и законах. Поэтому степень вмешательства европейцев во внутренние дела других народов резко усилилась; «освоение» мира стало делом государственным и к концу 19 века превратилось в главное направление внешней политики всех промышленно развитых держав.  

В Европе пробудившееся национальное сознание народов препятствовало экспансии любой, даже самой могущественной державы. Но остальной мир еще был полностью открыт для такой экспансии: там европейцам противостояли не сплоченные нации, а слабые, остро нуждающиеся в деньгах, часто враждующие друг с другом, и нередко презирающие собственный народ властители. Подчинить их своему влиянию, а потом и полному контролю обычно не составляло большого труда. Технологическое (прежде всего, военное) преимущество европейцев делало некогда великие цивилизации Востока беззащитными. Даже небольшие западные страны сумели установить свой контроль над обширными территориями (например, Бельгия объявила своей колонией бассейн реки Конго в Африке, а Голландия – огромную Индонезию). К началу 20 века за пределами Европы и Америки почти не осталось народов, сохранивших национальную независимость.

Экономические выгоды были далеко не единственным (а нередко и не главным) побудительным мотивом, втягивающим государства в колониальную гонку. Устройство эффективно работающей администрации в далеких землях было дорогим удовольствием, колонии требовали больших расходов, которые далеко не всегда окупались. Новые территории захватывались не столько ради сегодняшней (и часто сомнительной) выгоды, сколько из боязни опоздать и завтра отстать от конкурентов.

Авантюристы-торговцы, не успев даже толком разведать новую территорию, требовали от своих правительств ее юридического закрепления в качестве колонии. Для того, чтобы объявить любой район Африки своей колонией, претендующее на него государство должно было лишь объяснить своим конкурентам, зачем ему эта земля понадобилась, и доказать, что метрополия реально осуществляет управление ею.

Обладание собственной колониальной империей на рубеже 19–20 веков считалось делом национального престижа, непременным признаком «великой державы».

 

Великие державы. Весь мир к началу 20 века зависел от Европы. В самой же Европе судьбами мира распоряжались несколько «великих держав».

Великие державы – это не просто сильные в экономическом и военном отношении государства, а страны, стремящаяся свою силу постоянно демонстрировать и доказывать, активно вмешиваясь во все международные дела.

США, например, великой державой не считались: хотя уже в начале 20 века они были самой богатой и промышленно развитой страной мира, но при этом они имели маленькую армию и старались не вмешиваться в «большую» мировую политику. Напротив, Италия не обладала ни экономической, ни особой военной мощью, но очень активно действовала на международной арене, добиваясь, чтобы и ее все считали «великой державой».

Реально европейская и мировая политика находилась в руках пяти держав – Великобритании, Германии, Франции, России и Австро-Венгрии.

Эти государства ревниво следили друг за другом, и если одно из них получало возможность «слишком» усилить свои позиции, остальные готовы были объединиться, чтобы помешать этому.

Так было в 1878 году, когда Англия, Франция, Германия и Австро-Венгрия не дали России единолично воспользоваться плодами ее победы над Османской империей в очередной русско-турецкой войне и захватить Стамбул с черноморскими проливами; так было всегда, когда какая-либо из держав намеревалась обзавестись новой колонией (остальные требовали себе обязательных «компенсаций»). Когда Япония впервые вышла на международную арену, разбив в 1895 году китайскую армию, европейские державы дружно отобрали и разделили между собой практически все плоды ее военной победы.

Слабые, но «соблазнительные» для европейцев государства (такие как Китай, Османская империя, Персия, Афганистан) сохраняли свою (хотя и весьма относительную) независимость только благодаря этой «ревности» великих держав друг к другу.

 

Великобритания  была лидером колониальной гонки и во многом «эталоном» для других европейских держав – англичанам завидовали, у них учились.  Обширные британские колонии во всех частях света к началу 20 века составляли с метрополией единый экономический организм. 80% необходимого англичанам продовольствия завозилось морем из колоний, и во многом благодаря этому Англия стала самой «городской» страной мира (в начале 20 века в городах жило уже 75% ее населения). Британская промышленность всегда была в достатке обеспечена заморским сырьем, в колониях же находила широкий сбыт значительная доля товаров, производимых британской промышленностью.

Империя была не только основой экономического могущества Англии, но и составляла предмет ее национальной гордости, именно в ней нашла свое наиболее полное воплощение «британская идея». Многие англичане искренне думали, что их страна, приобретая все новые и новые колонии и «сферы влияния», выполняет великую миссию – несет свет цивилизации отсталым народам, причем делает это лучше, чем любое другое европейское государство. Они были убеждены в том, что чем больше в мире британских колоний, тем лучше для мира. Англичане гордились тем, что именно их страна первой запретила работорговлю и вообще рабство, что она не допускает такого «беспредела» своих торговцев и чиновников в подвластных странах, как другие, и меньше прибегает к грубо-насильственным методам расширения империи.

Гигантскую империю нужно было охранять от любых посягательств конкурентов, и с этой целью англичане не жалели средств на свои военно-морские силы. Традиционно Британия считала себя в безопасности только в том случае, если ее военный флот превосходил по мощи два следующих за ним флота вместе взятых (это означало, что даже если две европейские державы, имеющие самые мощные военно-морские силы, объединятся против Англии, она сможет обеспечить не только неприступность самих Британских островов, но и защитить морские коммуникации империи). Ради той же цели Британия стремилась не выпускать из своих рук контроля над важнейшими морскими путями (Ла-Манш – Гибралтар – Суэцкий канал – Аден – Сингапур, Кейптаун).

Охраняли свою империю англичане очень активно, наступательно. Стремясь, например, оградить от возможных вторжений Индию, Англия расширяла свое влияние в сопредельных государствах – Афганистане и Персии (Иране); чтобы надежно контролировать драгоценный Суэцкий канал, прочно подчинила себе Египет; для того, чтобы защитить британские интересы в Южной Африке, раздавила там бурские республики и т. д. и т. д.

 

Франция  пережила за столетие четыре революции, дважды вводила республиканское правление, сменила на королевском и императорском престоле три династии, испытала страшное поражение от Пруссии и германскую оккупацию, после чего, наконец, в 1870 году в третий раз – и уже окончательно – стала республикой. В первые десятилетия своего существования эта «третья республика» переболела всеми «болезнями» молодой демократии.

Общество сотрясали следовавшие один за другим громкие политические скандалы: торговля государственными наградами в президентском дворце, откровенная продажность большинства депутатов парламента, разорение сотен тысяч мелких вкладчиков при крушении жульнических компаний («панама»), продажа секретных документов Генштаба немцам и осуждение по этому делу невиновного («Дело Дрейфуса»)… Все это не раз ставило Францию на грань политического кризиса, раскола общества.

Но самой острой болью для французов оставалось неотмщенное национальное унижение позорно проигранной франко-прусской войны, потеря былого авторитета страны в мире.

Наголову разгромленная объединившейся Германией в 1870 году, Франция потеряла главную базу своей тяжелой промышленности – богатые углем и железной рудой провинции Эльзас и Лотарингию, вынуждена была выплатить победителю огромную контрибуцию. Страна понесла не только материальный и моральный урон, но и потеряла ощущение безопасности – на востоке от нее образовалось мощное германское государство, противостоять которому в одиночку Франция была не в состоянии (многонаселенная Германия могла выставить армию, вдвое более многочисленную, чем французская). Смириться с этим было очень трудно.

Широкой популярностью пользовались требования взять реванш, вернуть Эльзас и Лотарингию, восстановить «величие Франции».

[Однажды это чуть не погубило республику: под реваншистскими лозунгами едва не прорвался к власти в 1887 году военный, стремившийся стать диктатором Франции, – генерал Буланже. Он триумфально выиграл муниципальные выборы в нескольких округах, включая Париж, и, доказав таким образом свою популярность, мог совершить военный переворот – но сдали нервы: испугавшись слухов о готовящемся своем аресте, генерал сбежал за границу, где вскоре застрелился]

Приобретение колоний стало для Франции в первую очередь способом восстановления национального престижа. Экономика страны (в отличие от британской) не слишком нуждалась в колониях: французской промышленности еще вполне хватало внутреннего потребительского рынка, а банкирам – денежных рынков европейских стран. Военные экспедиции и содержание колониальной администрации стоили дорого и не окупались прибылями от торговли с колониями. В целом Франция расширяла свою империю чуть ли не «себе в убыток» – но национальный престиж перевешивал чисто материальные соображения.

[Когда в 1881 году Франция установила контроль над Тунисом, все газеты вынесли на первые полосы торжествующее восклицание премьер-министра: «Ура! Мы снова стали великой державой!»]

За последнюю треть 19 века Франция расширила свои владения более чем в десять раз. В процессе этого расширения она не раз конфликтовала с Англией, но до серьезного столкновения дело так и не дошло. Миновали те времена, когда для Франции главной соперницей в Европе была Англия – теперь у нее был другой враг.

 

Германия. Объединитель Германии и ее первый канцлер (глава правительства) Отто фон Бисмарк понимал, что, разгромив Францию, его страна тоже не может чувствовать себя в безопасности. Сама по себе Франция была не слишком опасна, но она непременно присоединилась бы к любому государству, с которым у Германии испортились бы отношения. И Бисмарк посвятил всю свою энергию и дипломатическую изобретательность именно тому, чтобы лишить Францию возможных союзников. Ради этого во внешней политике он действовал очень аккуратно, старался не нажить своей стране врагов в Европе, стремился поддерживать добрые отношения со всеми великими державами.

В это время Европа переживала настоящую лихорадку колониальных захватов. В Германии также были влиятельные круги, стремившиеся включиться в эту гонку и требовавшие от правительства поддержать их. Однако Бисмарк готов был уступать подобным требованиям лишь в тех случаях, когда это не обостряло отношений с возможными в будущем союзниками Франции: Англией и Россией. Он считал, что погоня за колониями является для Германии непозволительной роскошью до тех пор, пока она не обеспечит себе гораздо более необходимого: прочной безопасности в Европе [по словам Бисмарка, захватывая колонии, Германия «уподобилась бы  польскому шляхтичу, у которого есть соболья шуба, но нет ночной рубашки»].

Пока был жив первый кайзер (император) объединенной Германии Вильгельм I, Бисмарк крепко держал внешнюю политику страны в своих руках. Его усилия приносили плоды: Германии удалось заключить союз с Австро-Венгрией и Италией («тройственный союз»), а ни одна из великих держав военной союзницей Франции не стала.

Однако в 1888 году Вильгельм I умер. Новому кайзеру – молодому и амбициозному Вильгельму II – политика Бисмарка казалась слишком ограниченной, «старомодной», лишенной «мирового размаха». В 1890 году он отправил старого канцлера в отставку и взял бразды правления в собственные руки.

Вильгельм II и его новые министры считали, что стране, имеющей самую сильную сухопутную армию на континенте и самую мощную тяжелую промышленность (по производству стали Германия к концу 19 века вышла в европейские лидеры), не пристало, как «бедной родственнице», стоять в стороне, пока другие делят мир.

Германия успела принять участие в разделе Африки, «закрепив» за собой Того, Камерун и Намибию. Но в начале 20 века былого простора для экспансии уже не было, и сильнейшая промышленная держава Европы чувствовала себя «обделенной».

 

Австро-Венгрия.   Престарелый император Франц-Иосиф Габсбург правил государством, в котором большинство населения составляли не австрийские немцы, а венгры и славяне (чехи, словаки,  словенцы, боснийцы, хорваты, украинцы, поляки, сербы). Из всех народов империи равноправия с австрийцами смогли добиться только венгры. В 1867 году Австрийская империя была преобразована в двуединую монархию Австро-Венгрию с двумя государственными языками, двумя парламентами, двумя правительствами, отдельными австрийской и венгерской армиями (общими для Венгрии и Австрии остались император, финансы и внешняя политика).

Полученное венграми равноправие подхлестнуло национальные чувства славянских народов Австро-Венгрии. Понимая, что рост славянского национализма ставит под угрозу само существование империи, и австрийское, и венгерское правительства  ограничивали применение национальных языков не только в госучреждениях, но и в школах, пытаясь таким образом добиться ассимиляции («растворения») славян.

Были в империи и более масштабно мыслящие политики. Например, наследник имперского престола эрцгерцог Франц-Фердинанд был убежден, что единственный способ сохранить и укрепить «лоскутную монархию» Габсбургов – превратить ее из «двуединой» в «триединую», где третьим элементом будет славянское государство, наделенное такими же правами, как Австрия и Венгрия. Однако уступки имперского правительства славянам (например, признание чешского языка вторым государственным в Австрии в 1897 году) вызывали яростный отпор немецкоговорящего населения. Лавирование между враждебными друг другу национализмами требовало от имперских властей большого политического искусства и дальновидности.

 

Соединенные Штаты Америки.   В начале 20 века в мире была лишь одна промышленно развитая и богатая страна, не имевшая имперских амбиций. Само слово «империя» звучало здесь не гордо, как в Европе, а осуждающе (примерно так, как оно звучит в наши дни).

«Национальная идея» Америки, сплачивавшая разноплеменных иммигрантов в единый народ, не походила на британскую, французскую, германскую или русскую. Граждане этой страны гордились не мощью своего государства, а скорее его слабостью – и собственной свободой. Величие своей страны американцы видели не в военной мощи и способности диктовать другим свои решения, а в осуществлении «американской мечты» – свободный труд свободного человека на свободной земле.

Поскольку ничье военное нападение США не грозило, ни одно правительство не смогло бы заставить ее налогоплательщиков раскошелиться на мало-мальски приличную армию, и любой кандидат на выборах был бы освистан и провален, заяви он о своем намерении заключить с какой-либо страной военный союз. «Национальные интересы» понимались в США как обеспечение мира, безопасности и свободной торговли для граждан страны. Лучшим способом обеспечения этих национальных интересов признавалась политика невмешательства ни в конфликты за пределами Америки, ни в дипломатическую игру европейских великих держав – как бы ни пытались их туда втравить «коварные империалисты».

В 19 веке население США выросло с 5 до почти 100 миллионов человек. Весь век через Атлантику шло, пожалуй, самое грандиозное в мировой истории переселение. Но это было не движение целых народов, а исход из Европы огромного числа отдельных людей (или семей), каждый из которых принял решение «начать жизнь сначала». Высадка их на восточном побережье Северной Америки была не концом, а только первым этапом долгого, часто опасного пути вглубь континента и тяжкой работы, – десятки тысяч фургонов вооруженных переселенцев медленно продвигались на закат солнца, на индейские территории, на «дикий Запад». За столетие переселенческий поток достиг тихоокеанского побережья и широко разлился по земле, не знавшей ни плуга, ни господина.

(1862) Гомстед-акт и начало массового заселения Дикого Запада в США

Здесь не было ни аристократии, ни особого «образованного класса», судьба человека здесь не зависела от его происхождения. Маленькая община, к которой он принадлежал, и местное самоуправление значили в жизни рядового американца гораздо больше, чем государство. Если человек не нарушал уголовный закон, он мог вообще не сталкиваться с властями в своей повседневной жизни.

«Американская мечта» – общество равных возможностей, где каждый добивается успеха в меру своих талантов и трудолюбия, – вдохновляла миллионы людей работать не покладая рук, и уже в начале 20 века США стали богатейшей страной мира. Эта страна без «исторического наследия» оказалась идеальной почвой для новой промышленной цивилизации.

(1861-1865) Гражданская война в США. Ликвидация рабства

(1865-1914) «Вторая промышленная революция» в Европе и США

В 1914 году США уже производили больше промышленной продукции, чем Англия, Франция и Германия, вместе взятые. 60% населения США были заняты в сельском хозяйстве, но это были не стремящиеся к самодостаточности и чуждые промышленным городам крестьяне (как на европейском континенте), а предприимчивые и динамичные фермеры. Соединенные Штаты были единственной страной, не знавшей ни общинного крестьянства, ни земельной аристократии, ни культурной пропасти между городом и деревней. Фермерское хозяйство изначально работало в большей мере на рынок, чем на себя. Все сельскохозяйственные земли находились в частной собственности.

Не только федеральное правительство, но и правительства отдельных штатов были лишены возможности как-либо вмешиваться в экономическую жизнь страны. Вся их роль сводилась к наблюдению за тем, чтобы никто не нарушал правил «честной конкуренции». «Нечестной конкуренцией» считалось не только мошенничество или монополия, позволяющая диктовать свои цены на рынке, но и объединение рабочих в профсоюзы для совместной забастовочной борьбы (не нравится зарплата – поищи другого хозяина, но не пытайся нарушать законы свободного рынка! [в начале 20 века в профсоюзах состояло меньше 5% американских рабочих]). Государство не занималось ни образованием, ни медициной, ни социальной помощью. Бедным помогали многочисленные религиозные благотворительные организации; из частных фондов финансировались и научные исследования, и образовательные программы.

Неизбежная жестокость свободной и неограниченной конкуренции несколько смягчалась общей религиозностью. В мировоззрении американцев, несмотря на смешение всех языков, рас и обычаев, по-прежнему господствовал заложенный еще «отцами-основателями» государства дух протестантских общин. Все вероисповедания были равноправны, но в условиях полной религиозной свободы «опротестантивались» даже католические и православные приходы. В Америке приживались все виды национальных кухонь, костюмов, искусств – но выжить и найти свое счастье в этой стране, полюбить ее как свое отечество мог лишь человек, проникшийся протестантским духом свободы, личной ответственности и собственного достоинства.

Крупная промышленность начала расти в США позже, чем в Европе: до тех пор, пока не были заселены все свободные земли на Западе, для фабрик просто не было достаточного количества рабочих рук. Промышленный бум начался лишь после того, как освоение «дикого Запада» закончилось, и вновь приехавшие иммигранты уже не могли получить свободный земельный участок. Однако и после этого рабочие руки в США были дороги и дефицитны, прислугу могли нанять только очень богатые люди, и не случайно именно в этой стране уже в начале 20 века появились приспособления, экономящие домашний труд (электрические утюги, стиральные машины, одноразовая посуда и т.п.).

К началу 20 века «романтический период» истории США (освоение «дикого Запада», войны с индейцами, гражданская война между Севером и Югом, «золотая лихорадка») остался позади. Сложилась относительно упорядоченная и эффективная система государственной власти, споры стали гораздо чаще разрешаться в судах, чем с помощью оружия. Однако и федеральное правительство, и правительства отдельных штатов были несравнимы по силе с местным самоуправлением и свободными объединениями граждан. Оборотной стороной свободы и самоуправления были сохраняющееся, несмотря на Конституцию, бесправие черного населения Юга, бессудные расправы («линчевания») и Ку-Клукс-Клан. Слабое и «дешевое» государство, не имеющее ни достаточных сил, ни денег, ни полномочий для насилия над народом, было частью американской «национальной идеи».

Общая атмосфера колониальной гонки не могла совсем не затронуть американских политиков – на рубеже 19–20 веков они впервые заинтересовались мировыми делами. Американские военные опасались, что экспансия европейских великих держав может распространиться и на окружающие США страны Карибского бассейна и Центральной Америки. Единственным выходом, по их мнению, было установление над этими территориями контроля США.

[Еще в 1823 году была провозглашена «доктрина Монро», ставшая принципиальной основой американской внешней политики вплоть до 1918 года. В соответствии с ней мир должен быть разделен на две системы – европейскую и американскую. США заявляли о своем невмешательстве в дела Восточного полушария, и требовали такого же невмешательства европейских держав в дела Нового Света]

В 1898 году США поддержали на Кубе восстание против испанских колониальных властей, выиграли войну с Испанией и получили возможность распоряжаться судьбой ее бывших колоний. Куба была объявлена независимой, а роль «гаранта» этой независимости США взяли на себя: на острове были построены американские военно-морские базы, а американо-кубинский мирный договор предусматривал право США вмешиваться во внутренние дела Кубы в случае каких-либо политических кризисов. Другой карибский остров – Пуэрто-Рико – был просто аннексирован, как и «стратегически важные» острова в Тихом океане – Гавайи и Филиппины.

Однако имперская политика, пусть и оправдываемая заботой о безопасности, с самого начала вызывала сильную оппозицию внутри страны. Очень многие американцы были убеждены, что они смогут сохранить свою свободу лишь в том случае, если не будут покушаться на свободу других народов: «Наш образ правления, наши традиции, наши нынешние интересы и наше будущее благоденствие – все это запрещает нам вступать на путь завоеваний». Общественное мнение эффективно сдерживало имперские поползновения политиков и военных, и до I Мировой войны США в число «великих держав» так и не вошли.

 

Читать дальше:

Что люди думали     РазговоР

 

 

Опубликовать:


Комментарии закрыты.