Омар Хаям был сыном ремесленника из иранского города Нишапур. Уже в восемь лет он занимался математикой, астрономией, философией. Блестяще закончив курс городского медресе, он получил диплом врача, но мало интересовался медицинской практикой — он весь был погружен в сочинения греческих и арабских математиков.

Период сельджукских завоеваний, в ходе которого погибли многие ученые, был не лучшим временем для подобных занятий, о котором он позже писал: «Мы были свидетелями гибели учёных, от которых осталась небольшая многострадальная кучка людей. Суровость судьбы в эти времена препятствует им всецело отдаться совершенствованию и углублению своей науки. Большая часть тех, которые в настоящее время имеют вид учёных, одевают истину ложью, не выходя в науке за пределы подделки и лицемерия. И если они встречают человека, отличающегося тем, что он ищет истину и любит правду, старается отвергнуть ложь и лицемерие и отказаться от хвастовства и обмана, они делают его предметом своего презрения и насмешек».

После смерти отца с матерью во время эпидемии шестнадцатилетний Омар уходит в Самарканд, один из тогдашних культурных и научных центров. После нескольких его выступлений на учебных диспутах в медресе, его тут же сделали преподавателем. Но, подобно своим христианским коллегам в Европе, он не задерживался подолгу на одном месте, и из Самарканда переезжает в Бухару, где работает в тамошних богатейших книгохранилищах. За десять лет, что Омар Хайям прожил в Бухаре, он написал четыре фундаментальных трактата по математике.

Ученым заинтересовались и владыки. Его приглашают в Исфахан, где он становится духовным наставником тамошнего султана. И — руководителем крупной исфаханской обсерватории, в которой вместе с сотрудниками, разрабатывает новый календарь, который до сих пор является более точным, чем европейские юлианский и григорианский (этот календарь и по сию пору является официальным в Иране).

Но со смертью его высоких покровителей кончается и исфаханский период жизни Омара Хайяма — обвиненный в «безбожном вольнодумстве» он покидает город…

Рассказ о том, что он сделал в математике, тема слишком специальная для этого Курса. Тем более, что всемирно знаменит Омар Хайям стал в деле, которое вряд ли считал главным в своей жизни — в поэзии. Прошло уже тысячелетие, а его дерзкие, вольнодумные и мудрые рубаи заучивают люди до сих пор. И не по школьной «обязаловке» — для себя…

 

       Лепящий черепа таинственный гончар
              Особый проявил к сему искусству дар:
              На скатерть бытия он опрокинул чашу
              И в  ней  пылающий зажег страстей пожар.

 

       Знай, в каждом атоме тут, на земле, таится
              Дышавший некогда кумир прекраснолицый.
              Снимай же бережно пылинку с милых кос:
              Прелестных локонов была она частицей.

 

       Скорей вина сюда! Теперь не время сну,
              Я славить розами ланит хочу весну.
              Но прежде Разуму, докучливому старцу,
              Чтоб усыпить его, в лицо вином плесну.

 

       Разумно ль смерти мне страшиться? Только раз
              Я ей взгляну в лицо, когда придет мой час.
              И стоит ли жалеть, что я — кровавой слизи,
              Костей и жил мешок — исчезну вдруг из глаз?

 

       Приход наш и уход загадочны, — их цели
              Все мудрецы земли осмыслить не сумели,
              Где круга этого начало, где конец,
              Откуда мы пришли, куда уйдем отселе?

 

       Несовместимых мы всегда полны желаний:
              В одной руке бокал, другая — на Коране.
              И так вот мы живем под сводом голубым,
              Полубезбожники и полумусульмане.

 

        Общаясь с дураком, не оберешься срама,
              Поэтому совет ты выслушай Хайяма:
              Яд, мудрецом тебе предложенный, прими,
              Из рук же дурака не принимай бальзама.

 

       Мы пьем не потому, что тянемся к веселью,
              И не разнузданность себе мы ставим целью.
              Мы от самих себя хотим на миг уйти
              И только потому к хмельному склонны зелью.

 

        О, если б каждый день иметь краюху хлеба,
              Над головою кров и скромный угол, где бы
              Ничьим владыкою, ничьим рабом не быть!
              Тогда благословить за счастье можно б небо.

 

       Я знаю этот вид напыщенных ослов:
              Пусты, как барабан, а сколько громких слов!
              Они — рабы имен. Составь себе лишь имя,
              И ползать пред тобой любой из них готов.

 

       Мы чистыми пришли, — с клеймом на лбах уходим,
              Мы с миром на душе пришли, — в слезах уходим,
              Омытую водой очей и кровью жизнь
              Пускаем на ветер и снова в прах уходим.

 

       Будь милосердна, жизнь, мой виночерпий злой!
              Мне лжи, бездушия и подлости отстой
              Довольно подливать! Поистине, из кубка
              Готов я выплеснуть напиток горький твой.

 

       Дух рабства кроется в кумирне и в Каабе,
              Трезвон колоколов — язык смиренья рабий,
              И рабства черная печать равно лежит
              На четках и кресте, на церкви и михрабе.

 

       В полях — межа. Ручей. Весна кругом.
              И девушка идет ко мне с вином.
              Прекрасен миг! А стань о вечном думать,
              И кончено: поджал бы хвост щенком!

 

       Где теперь эти люди мудрейшие нашей земли?
              Тайной нити в основе творенья они не нашли.
              Как они суесловили много о сущности бога, —
              Весь свой век бородами трясли — и бесследно ушли.

 

       Лучше впасть в нищету, голодать или красть,
              Чем в число блюдолизов презренных попасть.
              Лучше кости глодать, чем прельститься сластями
              За столом у мерзавцев, имеющих власть.

 

        Даже самые светлые в мире умы
              Не смогли разогнать окружающей тьмы.
              Рассказали нам несколько сказочек на ночь
              И отправились, мудрые, спать, как и мы.

 

        Удивленья достойны поступки Творца!
              Переполнены горечью наши сердца,
              Мы уходим из этого мира, не зная
              Ни начала, ни смысла его, ни конца.

 

        Жизнь уходит из рук, надвигается мгла,
              Смерть терзает сердца и кромсает тела,
              Возвратившихся нет из загробного мира,
              У кого бы мне справиться: как там дела?

 

       Океан, состоящий из капель, велик.
              Из пылинок слагается материк.
              Твой приход и уход — не имеют значенья.
              Просто муха в окно залетела на миг…

 

       Каждый розовый, взоры ласкающий куст
              Рос из праха красавиц, из розовых уст.
              Каждый стебель, который мы топчем ногами,
              Рос из сердца, вчера еще полного чувств.

 

       Как нужна для жемчужины полная тьма
              Так страданья нужны для души и ума.
              Ты лишился всего, и душа опустела?
              Эта чаша наполнится снова сама!

 

       Рыба утку спросила: «Вернется ль вода,
              Что вчера утекла? Если — да, то — когда?»
              Утка ей отвечала: «Когда нас поджарят —
              Разрешит все вопросы сковорода!»

 

       Если есть у тебя для житья закуток —
              В наше подлое время — и хлеба кусок,
              Если ты никому не слуга, не хозяин —
              Счастлив ты и воистину духом высок.

 

       Если все государства, вблизи и вдали,
              Покоренные, будут валяться в пыли —
              Ты не станешь, великий владыка, бессмертным.
              Твой удел не велик: три аршина земли.

 

       Я в мечеть не за праведным словом пришел,
              Не стремясь приобщиться к основам пришел.
              В прошлый раз утащил я молитвенный коврик,
              Он истерся до дыр — я за новым пришел.

 

       В этом мире на каждом шагу — западня.
              Я по собственной воле не прожил и дня.
              Без меня в небесах принимают решенья,
              А потом бунтарем называют меня!

 

       Словно солнце, горит, не сгорая, любовь.
              Словно птица небесного рая — любовь.
              Но еще не любовь — соловьиные стоны.
              Не стонать, от любви умирая, — любовь!

 

       Не давай убаюкать себя похвалой —
              Меч судьбы занесен над твоей головой.
              Как ни сладостна слава, но яд наготове
              У судьбы. Берегись отравиться халвой!

 

       Тот, кто с юности верует в собственный ум,
              Стал, в погоне за истиной, сух и угрюм.
              Притязающий с детства на знание жизни,
              Виноградом не став, превратился в изюм.

 

       Жизнь с крючка сорвалась и бесследно прошла,
              Словно пьяная ночь, беспросветно прошла.
              Жизнь, мгновенье которой равно мирозданью.
              Как меж пальцев песок, незаметно прошла!

 

       Дураки мудрецом почитают меня,
              Видит бог: я не тот, кем считают меня,
              О себе и о мире я знаю не больше
              Тех глупцов, что усердно читают меня.