ЧТО ЛЮДИ ДУМАЛИ. 1917 год. Крах демократической революции
«ФЕВРАЛЬ»
Константин Кавелин, историк, правовед, 1862 год:
«Выгнать династию, перерезать царствующий дом – это очень нетрудно и часто зависит от глупейшего случая; снести головы дворянам, натравивши на них крестьян, – это вовсе не так невозможно, как кажется; приучить солдата к мысли, что он должен идти против того, против кого ему вздумается, с некоторым усилием тоже не невозможно. Словом, я считаю совсем не таким трудным подточить все теперешние основы общества в России, выжившиеся, выветрившиеся, и дать ей с них рухнуть всею тяжестью.
Только что будет затем?»
Георгий Флоровский, философ:
«Революция всех застала врасплох, и тех, кто ждал ее и готовил, и тех, кто ее боялся. В своей страшной неотвратимости и необратимости свершившееся оказалось непосильным, и внутренний смысл и действительная размерность происходившего оставались загадочны и непонятны. И нелегко дается мужество видеть и постигать»
Из полицейского отчета о настроениях в столице в начале февраля 1917 года:
«Никогда еще не было столько ругани, драк и скандалов, как в настоящее время … Озлобление растет и конца его росту не видать»
Императрица Александра Федоровна – Николаю II, февраль 1917 года:
«Хулиганское движение, мальчишки и девчонки бегают и кричат, что у них нет хлеба, – просто для того, чтобы создать возбуждение, – и рабочие, которые мешают другим работать. Если бы погода была очень холодная, они все, вероятно, сидели бы по домам»
Михаил Родзянко, председатель III и IV Государственной Думы, из телеграмм царю в Ставку, февраль 1917 год:
«Положение ухудшается, надо принять немедленные меры, ибо завтра будет уже поздно. Настал последний час, когда решается судьба Родины и династии»;
«Положение серьезное. В столице – анархия. Правительство парализовано… На улицах беспорядочная стрельба… Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство… Всякое промедление смерти подобно»
Николай II, февраль 1917 года:
«Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор, на который я ему даже отвечать не буду»
Из Акта об отречении Николая II, март 1917 года:
«Судьба России, честь геройской Нашей армии, благо народа, все будущее дорогого Нашего отечества требует доведения войны во что бы то ни стало до победного конца. Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия Наша, совместно со славными нашими союзниками, сможет окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России почли Мы долгом совести облегчить народу Нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и, в согласии с Государственной Думой, признали Мы за благо отречься от престола Государства Российского и сложить с себя Верховную власть. Не желая расстаться с любимым сыном Нашим, Мы передаем наследие Наше Брату Нашему Великому Князю Михаилу Александровичу…»
Телеграмма Николая брату Михаилу, март 1917 года:
«Петроград. Его Императорскому Величеству Михаилу Второму.
События последних дней вынудили меня решиться бесповоротно на этот крайний шаг. Прости меня, если огорчил тебя и что не успел предупредить. Останусь навсегда верным и преданным братом. Горячо молю Бога помочь тебе и твоей Родине. Ники»
Из книги «Монархи Европы. Судьбы династий»:
«На совещании в доме князя Путятина члены Временного комитета наперебой доказывали Михаилу Александровичу, что занять престол сейчас – это верная гибель, это безумие, для этого нужно раздавить революционную толпу, но нет верных частей. Лишь Гучков и лидер кадетов Милюков пытались спасти трон. Милюков доказывал:
– …Монархия – это ось… Единственная ось страны! Масса, русская масса… вокруг чего… вокруг чего она соберется? Если вы откажетесь, будет анархия, хаос, кровавое месиво!..
Великий князь попросил полчаса на раздумия. Вернулся, вышел на середину комнаты:
– При этих условиях я не могу принять престол, потому что…
И зарыдал…»
Михаил Пришвин, писатель, дневниковая запись 13 марта 1917 года:
«Живой русский старик из провинции: республика или монархия? «Республика, – потому что сменить можно». – «А как же помазанник?» – «В Писании сказано, что помазанники будут от Михаила до Михаила – последний Михаил, и кончились. А теперь настало время другое, человек к человеку должен стать ближе, может быть, так и Бога узнают, а то ведь Бога забыли…»
Василий Розанов, писатель, философ, 1917 год:
«Что такое совершилось для падения Царства? Буквально, – оно пало в будень. Шла какая-то «середа», ничем не отличаясь от других… Буквально, Бог плюнул и задул свечку. Не хватало провизии и около лавочек образовались хвосты. Да, была оппозиция. Да, царь скапризничал. Но когда же на Руси «хватало» чего-нибудь..? когда же у нас не было оппозиции? и когда царь не капризничал? О, тоскливая пятница или понедельник, вторник…
Да, уж если что «скучное дело», то это – «падение Руси».
Задуло свечку. Да это и не Бог, а… шла пьяная баба, спотыкнулась и растянулась. Глупо. Мерзко»
Антуан де Ривароль, французский писатель, 19 век:
«Революции чаще всего совершаются не потому, что одна сторона стала просвещеннее, а потому, что другая натворила слишком уж много глупостей»
Александр Извольский, министр иностранных дел царской России:
«Николай II, действуя под руководством реакционной партии, погиб, потому что попытался бороться с силами, которым не мог противостоять. Действительной причиной падения монархии в России является безрассудное стремление этой партии воскресить и упрочить в ХХ веке анахронизм самодержавной власти»
Из передовой статьи «Церковного вестника», апрель 1917 года:
«Теперь режим самодержавия пал и пал, конечно, навсегда и безвозвратно. Сожалеть о нем православная церковь не имеет оснований»
Иннокентий, митрополит Читинский и Забайкальский, 1999 год:
«По данным военного духовенства, доля солдат православного вероисповедания, участвовавших в таинствах исповеди и причастия, сократилась после февраля 1917 года примерно в десять раз, а после октября 1917 года – еще в десять раз. То есть активно и сознательно верующим в русском обществе оказался к моменту революции один человек из ста»
Максимилиан Волошин, поэт, из впечатлений о Февральской революции:
«Благодаря отсутствию полиции в Москву из окрестных деревень собралось множество слепцов, которые расположившись по папертям и ступеням Лобного места, заунывными голосами пели древнерусские стихи о Голубиной книге и об Алексее Человеке Божьем.
Торжествующая толпа с красными кокардами проходила мимо, не обращая на них никакого внимания. Но для меня… эти запевки, от которых веяло всей русской стариной, звучали заклятиями. От них разверзалось время, проваливалась современность и революция, и оставались только Кремлевские стены, черная московская толпа да красные кумачовые пятна, которые казались кровью, проступавшей из-под этих вещих камней Красной площади, обагренных кровью Всея Руси»
Владимир Набоков, писатель:
«В эти 40-50 минут, пока мы шли к Государственной Думе, я пережил неповторившийся более подъем душевный. Мне казалось, что в самом деле произошло нечто великое и священное, что народ сбросил цепи, что рухнул деспотизм… Я не отдавал себе тогда отчета в том, что основой происшедшего был военный бунт, вспыхнувший стихийно вследствие условий, созданных тремя годами войны, и что в этой основе лежит семя будущей анархии и гибели… Если такие мысли и являлись, то я гнал их прочь»
Василий Шульгин, член Гос. Думы, принимавший отречение Николая II:
«Мы были рождены и воспитаны, чтобы под крылышком власти хвалить ее или порицать… Но перед возможным падением власти, перед бездонной пропастью этого обвала у нас кружилась голова и немело сердце… С первого же мгновения этого потопа отвращение залило мою душу… Боже, как это было гадко!.. так гадко, что, стиснув зубы, я чувствовал в себе одно тоскующее, бессильное и потому еще более злобное бешенство. – Пулеметов!
Пулеметов – вот чего мне хотелось. Ибо я чувствовал, что только язык пулеметов доступен уличной толпе и что он, свинец, может загнать обратно в его берлогу вырвавшегося на свободу страшного зверя…
Увы – этот зверь был… Его Величество русский народ…»
СТОЛИЦА РЕВОЛЮЦИИ
Питирим Сорокин, социолог:
«День первый: 27 февраля 1917 г. … На Литейном увидал бушующее пламя: чудесное здание Окружного суда яростно полыхало.
Кто-то воскликнул: «Зачем было поджигать? Неужели здание суда не нужно новой России?» Вопрос остался без ответа. Мы видели, что другие правительственные здания, в том числе и полицейские участки также охвачены огнем, и никто не прилагал ни малейших усилий, чтобы погасить его. Лица смеющихся, танцующих и кричащих зевак выглядели демонически в красных отсветах пламени. Тут и там валялись резные деревянные изображения российского двуглавого орла, сорванные с правительственных зданий, и эти эмблемы империи летели в огонь по мере возбуждения толпы. …
Никого не волновало даже то, что огонь перекинулся и на частные дома по соседству. «А, пусть горят, – вызывающе сказал кто-то. – Лес рубят – щепки летят»
Марк Алданов, писатель:
«В первое время была какая-то странная вера, что все как-то само собою образуется и пойдет правильным, организованным путем. Подобно тому, как идеализировали революцию («великая», «бескровная»), идеализировали и население. Имели, напр., наивность думать, что огромная столица, со своими подонками, со всегда готовыми к выступлению порочными и преступными элементами, может существовать без полиции или же с такими безобразными и нелепыми суррогатами, как импровизированная, щедро оплачиваемая милиция, в которую записывались профессиональные воры и беглые арестанты. Всероссийский поход против городовых и жандармов очень быстро привел к своему естественному последствию»
Иван Бунин, писатель:
«В последний раз я был в Петербурге в начале апреля 17 года. В мире тогда уже произошло нечто невообразимое: брошена была на полный произвол судьбы – и не когда-нибудь, а во время величайшей мировой войны – величайшая на земле страна. Еще на три тысячи верст тянулись на западе окопы, но они уже стали простыми ямами: дело было кончено, и кончено такой чепухой, которой еще не бывало, ибо власть над этими тремя тысячами верст, над вооруженной ордой, в которую превращалась многомиллионная армия, уже переходила в руки «комиссаров» из журналистов… Но не менее страшно было и на всем прочем пространстве России, где вдруг оборвалась громадная, веками налаженная жизнь и воцарилось какое-то недоуменное существование, беспричинная праздность и противоестественная свобода от всего, чем живо человеческое общество»
Федор Степун, офицер-фронтовик:
«Я думал, что увижу его гневным, величественным, наполненным революционной романтики. Ожидания мои не сбылись… Петроград по внешнему виду и по внутреннему настроению являл собой законченную картину разнузданности, скуки и пошлости. …Толпы серых солдат, явно чуждых величию свершившегося дела, в распоясанных гимнастерках и шинелях внакидку, праздно шатались по грандиозным площадям и широким улицам города. Изредка куда-то с грохотом проносились тупорылые броневики и набитые солдатами и рабочими грузовики: ружья наперевес, трепанные вихры, шальные, злые глаза… …Эта хмельная радость о том, что «наша взяла», что гуляем и никому ни в чем отчета не даем»
Владимир Антонов-Овсеенко, большевик:
«Начальство ушло. Затерялись городовые, жандармы… И улицы – сразу демократизированные. Невский, согнавший со своих панелей малиновый звон шпор и шелест шелков; Невский – непричесанный, неумытый, но веселый, оживленный…
На всех перекрестках больших улиц толпы, внезапные, летучие митинги… к хрусту бесчисленных шагов примешивается хруст семечек. Замызган Питер семенной шелухой. Деревня в городе. Но это вооруженная деревня, это – крестьянство в солдатских гимнастерках»
СВОБОДА И ВОЛЯ
Николай Костомаров, историк, 19 век:
«Народ пошел за Стенькой [Разиным] обманываемый, разжигаемый, многого не понимая толком… Были посулы, привады, а уж возле них всегда капкан… Шли «прелестные письма» Стеньки – «иду на бояр, приказных и всякую власть, учиню равенство…» Дозволен был полный грабеж… Стенька, его присные, его воинство были пьяны от вина и крови… возненавидели законы, общество, религию, все, что стесняло личные побуждения… дышали местью и завистью… составились из беглых воров и лентяев… Всей этой сволочи и черни Стенька обещал во всем полную волю, а на деле забрал в кабалу, в полное рабство, малейшее ослушание наказывал смертью истязательной, всех величал братьями, а все падали ниц перед ним…»
Александр Потресов, социал-демократ, меньшевик, 1918 год:
«…Именем Маркса освящено было то объективно реакционное движение крестьянства и солдатчины, тот бунт деревни против города, тот всероссийский раздел, в котором проснулся исконный дух Стеньки Разина… Стенька Разин заявил себя последователем Карла Маркса…»
Георгий Федотов, историк, философ:
«Свобода для москвича – понятие отрицательное: синоним распущенности, «наказанности», безобразия.
Ну а как же «воля», о которой мечтает и поет народ, на которую откликается каждое русское сердце? Слово «свобода» до сих пор кажется переводом с французского liberte. Но никто не может оспаривать русскости «воли». Тем необходимее отдать себе отчет в различии воли и свободы для русского слуха.
Воля есть прежде всего возможность жить, или пожить, по своей воле, не стесняясь никакими социальными узами, не только цепями. Волю стесняют и равные, стесняет и мир. Воля торжествует или в уходе из общества, на степном просторе, или во власти над обществом, в насилии над людьми. Свобода личная немыслима без уважения к чужой свободе; воля – всегда для себя. Она не противоположна тирании, ибо тиран есть тоже вольное существо. Разбойник – это идеал московской воли, как Грозный – идеал царя»
Николай Бердяев, философ, из газетной статьи 30 июля 1917 года:
«Русский народ вышел из подневольного состояния,.. и переходит к жизни вольной, к народовластию и народоправству. Велико было долготерпение русского народа и оно внушало иностранцам мысль, что русский народ – раб в душе. И вот он поистине свободный народ. После происшедшего великого переворота русский человек должен сам собой управлять… Свободный человек тем и отличается от раба, что он умеет собой управлять, в то время как раб умеет лишь покоряться или бунтовать… Свобода и есть прежде всего способность к самоуправлению. Управлять другими, управлять целой страной могут лишь те, которые научились управлять собой, своими мыслями и чувствами, своей собственной стихией… Свобода не означает произвол, не означает, что каждый может делать, что ему в голову взбредет, – свобода предполагает уважение ко всякой человеческой личности, признание ее неотъемлемых прав, бережное отношение к собственной и чужой человеческой душе. Те, у кого анархия внутри, анархия в мыслях, воле и чувствах, ничего, кроме анархии, не могут создать в стране, в государстве, в жизни всего народа…
Потеря всякой дисциплины в народе, всякой способности к самоуправлению и самоограничению… превращает народ в стадо диких зверей и возвращает его к рабству первобытных времен. Неумение управлять собой, ограничивать свои интересы и подчинять их целому есть признак рабского состояния… Русский народ вступает в новый период своего исторического существования, он переходит к форме государственности, именуемой демократией. Демократия же основана на самоуправлении народа, на высоких качествах народного характера…
Если народ в массе своей состоит из рабьих душ, полных рабьих склонностей к насилию, неуважению к человеческому достоинству, к свободе и правам личности, то он еще неподготовлен и неспособен к демократии и ему грозит неизбежное восстановление деспотизма… Насилующий будет изнасилован, это – закон природы…»
Из «Воззвания к народу» Временного правительства от 26 апреля 1917 года:
«Призванное к жизни великим народным движением, Временное правительство признает себя исполнителем и охранителем народной воли. В основу государственного управления оно полагает не насилие и принуждение, а добровольное повиновение свободных граждан созданной ими самими власти. Оно ищет опоры не в физической, а в моральной силе. Оно ни разу не отступало от этих начал. С тех пор, как Временное правительство стоит у власти, оно ни разу не отступало от этих начал. Ни одной капли народной крови не пролито по его вине, ни для одного течения мысли им не создано насильственной преграды. … В этих условиях, при отказе от старых насильственных приемов управления … трудности задачи, выпавшей на долю Временного правительства, грозят сделаться неодолимыми. Стихийное стремление осуществить желания и домогательства отдельных групп и слоев населения явочным и захватным путем … грозит разрушить внутреннюю гражданскую спайку и дисциплину…»
РАЗЛОЖЕНИЕ ВОЮЮЩЕЙ АРМИИ
Письмо солдата с фронта, весна 1917 года:
«На Пасхе ходили в «гости» целые, в полном составе, полки – то наши к ним, то австрийские к нам, и даже с музыкой. Была и выпивка, но не носила характера попойки, а просто – «угощения»… Между прочим, уговорились не стрелять друг в друга»
С. Милицин, офицер, 1917 год:
«…Среди наших [солдат Преображенского полка] социалисты-революционеры ведут агитацию, но пока успеха не имеют. Осторожны до трусливости, таинственны и очень туманны в своих планах. Все хотят дать понять, что они знают какой-то секрет народного счастья, которого у большевиков нет… А большевики плюют на всякие секреты и таинственности и говорят солдату: бери все, что хочешь. И землю, и мир, и хлеб, а по сути и все, что понравится, по душе придется. Конечно, для заурядного солдата такая проповедь ближе и понятнее»
Антон Деникин, генерал:
«Мне невольно приходит на память один эпизод, весьма характерный для тогдашнего настроения военной среды. Один из полков 4-й стрелковой дивизии искусно, любовно, с большим старанием построил возле позиций походную церковь. Первые недели революции… Демагог-поручик решил, что его рота размещена скверно, а храм – это предрассудок. Поставил самостоятельно в нем роту, а в алтаре вырыл ровик для… Я не удивляюсь, что в полку нашелся негодяй офицер, что начальство было терроризировано и молчало. Но почему 2–3 тысячи русских православных людей, воспитанных в мистических формах культа, равнодушно отнеслись к такому осквернению и поруганию святыни? Как бы то ни было, в числе моральных элементов, поддерживающих дух русских войск, вера не стала началом,.. сдерживающим от развития впоследствии звериных инстинктов»
Из воспоминаний генерала Петра Краснова:
«Потребовать и восстановить дисциплину было невозможно. …Пехота, шедшая на смену кавалерии, шла с громадными скандалами. Солдаты расстреляли на воздух данные им патроны, а ящики с патронами побросали в реку Стырь, заявивши, что они воевать не желают и не будут. Один полк был застигнут праздником Святой Пасхи [весна 1917 г.] на походе. Солдаты потребовали, чтобы им было устроено разговенье, даны яйца и куличи. Ротные и полковой комитет бросились по деревням искать яйца и муку, но в разоренном войной Полесье ничего не нашли. Тогда солдаты постановили расстрелять командира полка за недостаточную к ним заботливость. Командира полка поставили у дерева, и целая рота явилась его расстреливать. Он стоял на коленях перед солдатами, клялся и божился, что он употребил все усилия, чтобы достать разговенье, и ценою страшного унижения и жестоких оскорблений выторговал себе жизнь. Все это осталось безнаказанным…
«Какая нонче война! – нонче свобода!»
Из телеграммы в Петроград армейских комиссаров Временного правительства, июль 1917 года:
«Начавшееся 6 июля немецкое наступление на фронте 11-й армии разрастается в неимоверное бедствие, угрожающее, быть может, гибелью революционной России… Большинство частей находится в состоянии все возрастающего разложения. О власти и повиновении нет уже и речи, уговоры и убеждения потеряли силу… На протяжении сотни верст в тыл тянутся вереницы беглецов с ружьями и без них – здоровых, бодрых, чувствующих себя совершенно безнаказанными. Иногда так отходят целые части… Положение требует самых крайних мер…»
Из воззвания генерала Лавра Корнилова, август 1917 года:
«Русские люди, великая родина наша умирает!
Близок час кончины!
Вынужденный выступить открыто, я, генерал Корнилов, заявляю, что Временное правительство под давлением большевистского большинства Советов действует в полном согласии с планом германского Генерального штаба… убивает армию и потрясает страну внутри… Я – сын казака-крестьянина, заявляю всем и каждому, что мне ничего не надо, кроме сохранения Великой России, и клянусь довести народ – путем победы над врагами – до Учредительного собрания, на котором он сам решит свои судьбы»
«ДВОЕВЛАСТИЕ»
Владимир Ульянов-Ленин, 1917 год:
«… Каков политический характер этого правительства [Советов Рабочих и Солдатских Депутатов]? Это – революционная диктатура, т. е. власть, опирающаяся прямо на революционный захват, на непосредственный почин народных масс снизу, не на закон, изданный централизованной государственной властью. Это – власть совсем не того рода, какого бывает вообще власть в парламентарной буржуазно-демократической республике обычного до сих пор, господствующего в передовых странах Европы и Америки, типа…
Выше, лучше такого типа правительства, как Советы Рабочих, Батрацких, Крестьянских, Солдатских Депутатов, человечество не выработало и мы до сих пор не знаем»
Александр Гучков, военный министр Временного правительства:
«Я поставил себе целью во что бы то ни стало ликвидировать Совет… Мне казалось, что если бы нам удалось избавиться от двоевластия и образовать единую, свободную и ответственную лишь перед собой власть, тогда бы при всей разрухе, охватившей фронт и всю страну, мы имели бы шансы водворить порядок. Но для этого необходимо перейти через серьезное военное столкновение и произвести кровопролитие»
Альберт Рис Вильямс, американский журналист, 1917 год:
«Россия превратилась в страну с миллионами ораторов»
Павел Рябушинский, предприниматель и общественный деятель, август 1917 год:
«Наше Временное Правительство, которое представляло собой какую-то видимость власти, было под давлением посторонних людей. У нас фактически воцарилась шайка политических шарлатанов. Советские лже-вожди народа направили его на путь гибели, и вот все русское царство стало перед зияющей бездной…
Стонет русская земля от их товарищеских объятий. Пока народ их не понимает, но как скоро поймет, он скажет: «обманщики народа!»
Иосиф Сталин, из статьи в газете «Правда», август 1917 год:
«Вы хотите знать, чего хотят капиталисты?
Торжества интересов своего кошелька, хотя бы ценой гибели России – вот чего хотят они»
Александр Керенский, министр-председатель Временного правительства:
«…Россия… опоздала предотвратить стихийный взрыв государства, не царизма только, а именно всего государственного механизма. И нам всем вместе – демократии и буржуазии – пришлось наспех, среди дьявольского урагана войны и анархии налаживать кой-какой самый первобытный аппарат власти»
Лев Троцкий, председатель Петроградского Совета:
«Русская революция создаст условия для перехода власти в руки пролетариата прежде, чем буржуазные политики станут государственными деятелями»
Большевистская газета «Правда», 27 октября 1917 года:
«Керенский – убийца солдат.
Керенский – палач крестьян.
Керенский – усмиритель рабочих.
Вот кто этот Корнилов-второй, тщетно надеющийся покуситься на завоеванную рабочими, солдатами и крестьянами свободу!»
Хосе Ортега-и-Гассет, испанский философ:
«Крайне наивно надеяться, что демократия убережет от деспотизма. Как бы не так! Нет деспотизма свирепей, чем распыленный и безответственный деспотизм демоса…
Так самодержавие в России сменилось демократией не менее самодержавной. Большевик – антилиберал»
Георгий Федотов, историк, философ, 1937 год:
«Смотря на вещи объективно, двадцать лет спустя, видишь, что другого исхода не было; что при стихийности и страшной силе обвала русской государственности Февраль мог бы совладать с разрушением при одном условии: если бы он во всем поступал, как Октябрь. Временное правительство – всякое правительство 1917 года – могло бы удержаться, если бы заключило «похабный» мир и отдало высшие классы, от офицерства до интеллигенции, в жертву народной ярости. Вероятно, еще сейчас есть немало черных душ – …контрреволюционных большевиков, – которые не могут простить Февралю того, что он не пошел по этому пути. Но чем бы он тогда отличался от Октября?..
…Как забыть, что на рубеже новой исторической эпохи, на рубеже нового, «тоталитарного» деспотизма, нависшего над миром, Февраль в последний раз развернул знамя свободы? Настанет время – мы не знаем, близко ли оно, – когда растоптанный, униженный человек (ведь он, в конце концов, не термит, а бессмертный дух!) взбунтуется и потребует своих прав: уже не на пищу, не на спорт, не на зрелища, а на мысль, на свободу, на нравственную ответственность. Это первое пробуждение человека и будет воскресением Февраля – в России»
«ОКТЯБРЬ»
Владимир Ульянов-Ленин, сентябрь 1917 года:
«…Керенский с К° не ждут, а готовят сдачу Питера [немцам]…
Международное положение именно теперь, накануне сепаратного соглашения англичан с немцами, за нас»
«Получив большинство в обоих столичных Советах рабочих и солдатских депутатов, большевики могут и должны взять государственную власть в свои руки»;
«…Мы стоим в преддверии всемирной пролетарской революции. И так как мы, русские большевики, одни только из всех пролетарских интернационалистов всех стран, пользуемся сравнительно громадной свободой, имеем открытую партию, десятка два газет, имеем на своей стороне столичные Советы рабочих и солдатских депутатов, имеем на своей стороне большинство народных масс в революционное время, то к нам поистине можно и должно применить слова: кому много дано, с того много и спросится»
Георгий Плеханов, социал-демократ, первый русский марксист:
«История не смолола той муки, из которой будет испечен пышный пирог социализма»
Владимир Ульянов-Ленин, октябрь 1917 года:
«Изо всех сил убеждаю товарищей, что теперь все висит на волоске, что на очереди стоят вопросы, которые не совещаниями, не съездами (даже не съездами Советов) решаются, а исключительно народами, массой, борьбой народных масс…
Надо, чтобы все районы, все полки… послали немедленно делегации в Военно-революционный комитет, в ЦК большевиков, требуя: ни в коем случае не оставлять власти в руках Керенского и К° до 25-го, никоим образом; решать дело непременно вечером или ночью…
…Взятие власти есть дело восстания; его политические цели выяснятся после взятия.
…Народ вправе решать подобные вопросы не голосованием, а силой; народ вправе и обязан в критические моменты революции направлять своих представителей, даже своих лучших представителей, а не ждать их.
Правительство колеблется, надо добить его во что бы то ни стало!»
Из дневника Жоржа Садуля, французского офицера-дипломата, оставшегося в России и примкнувшего к большевикам:
«Выступление большевиков началось этой ночью… Час за часом мы узнаем, что вокзалы, государственный банк, телеграф, телефонная станция, большинство министерств постепенно оказываются в руках восставших… Все перекрестки охраняются красногвардейцами. Повсюду патрули, мимо проезжают несколько броневиков. То там, то здесь раздаются выстрелы. При каждом из них зеваки, которых огромная толпа, разбегаются, плюхаются на землю, набиваются в подъезды, но любопытство сильно и вскоре они со смехом собираются снова»
«Социалистическая революция, о необходимости которой так долго говорили большевики, свершилась!»
Василий Розанов, писатель, философ:
«С лязгом, скрипом, визгом опускается над Русскою Историею железный занавес.
– Представление окончилось.
Публика встала.
– Пора одевать шубы и возвращаться домой.
Оглянулись.
Но ни шуб, ни домов не осталось»
Александр Солженицын, писатель, 1976 год:
«Когда происходит геологическая катастрофа – не сразу опрокидываются континенты в океан. Сперва в каком-то месте должна пролечь эта зловещая начинательная трещина. По многим причинам сложилось так, что эта мировая трещина легла по нашему русскому телу…»
Николай Бухарин, один из лидеров РКП, 1922 год:
«История дала русскому рабочему классу необычайно благоприятные условия для его победы: расшатанную войной дьявольскую машину российского самодержавия, слабую буржуазию, которая не успела еще отточить себе острых империалистических клыков и была настолько глупа, чтобы во время войны дезорганизовать силы царизма; могучие стихийные пласты крестьянства, не «дорвавшегося еще до патриотизма», с дикой ненавистью к помещику и с необузданным желанием земли… Вот что дало победу пролетарскому орлу, который взмыл в небо, расправив свои молодые крылья»
Георгий Федотов, историк, философ:
«Большевизм победил не своей силой, а бессилием России. Октябрь был не торжеством восстания, а пределом разложения русской государственности»
Лев Толстой, писатель:
«…Спросите у тех людей, которые несут только тяжести государственной власти, у земледельцев, у 100 миллионов крестьян в России, и они скажут, что… совершенно не нуждаются в ней»
Название статьи Владимира Ульянова-Ленина:
«Лев Толстой как зеркало русской революции»