Георгий Федотов, историк, философ, 1931 год:

«Тяжелее всех оказалась участь России. Она расплатилась и за свои собственные грехи, наследие своей трагической истории, и за грехи капиталистического мира, вовлеченная в общий его пожар. В Европе экономический кризис, – в России безвыходная нищета и голод. В Европе борьба классов, – в России уничтожение их. В Европе насилие, – в России кровавый террор. В Европе покушения на Свободу, – в России каторжная тюрьма для всех. В Европе помрачение культуры, – в России систематическое ее истребление»

 

ОБ ИСТОРИИ И СОВРЕМЕННОСТИ

 

Из «Истории ВКП(б). Краткий курс», 1938 год:

«Эксплуатация человека человеком уничтожена навсегда. Общественная, социалистическая собственность на средства производства утвердилась, как незыблемая основа нового, социалистического строя во всех отраслях народного хозяйства. В новом, социалистическом обществе навсегда исчезли кризисы, нищета, безработица и разорение. Создались условия для зажиточной и культурной жизни всех членов советского общества»

 

 

Александр Зиновьев, философ, 1994 год:

«Сложившийся в России после революции социальный строй во многом является воспроизведением крепостнического строя России столетней давности»

 

Николай Бердяев, философ, 1937 год:

«Как это ни парадоксально звучит, но большевизм есть третье явление русской великодержавности, русского империализма, – первым явлением было московское царство, вторым явлением петровская империя. Большевизм – за сильное, централизованное государство. Произошло соединение воли к социальной правде с волей к государственному могуществу и вторая воля оказалась сильнее… И они [большевики] создали полицейское государство, по способам управления очень похожее на старое русское государство. Но организовать власть, подчинить себе рабоче-крестьянские массы нельзя одной силой оружия, чистым насилием. Нужна целостная доктрина, целостное миросозерцание, нужны скрепляющие символы. В Московском царстве и в империи народ держался единством религиозных верований. Новая единая вера для народных масс должна быть выражена в элементарных символах. По-русски трансформированный марксизм оказался для этого вполне пригодным»

 

Георгий Федотов, философ, историк, 1938 год:

«В этом удушающем рабстве, в той легкости, с которой народ это рабство принял (он называл его первое время свободой), не один лишь общий закон революционного процесса: от анархии к деспотизму. Здесь сказывается московская привычка к рабству, культура рабства в московские и петербургские столетия истории. В свободе нуждалась, свободой жила интеллигенция, которая вместе с дворянством была выжжена революцией. Москвич, пришедший ей на смену, никогда не дышал свободным воздухом: состояние рабства – не сталинского, конечно, – является для него исторически привычным, почти естественным»

 

Александр Солженицын, писатель, 1994 год:

«А большевики-то быстро взяли русский характер в железо и направили работать на себя. В советские годы иронически сбылось пожелание Леонтьева, что русский народ «не надо лишать тех внешних ограничений и уз, которые так долго утверждали и воспитывали в нем смирение и покорность… Он должен быть сызнова и мудро стеснен в своей свободе; удержан свыше на скользком пути эгалитарного [Egalite (франц.) – равенство (здесь: уравнивание)] своеволия». Сбылось – и с превышением многократным»

 

Борис Хазанов, философ, 70-е годы:

«Тирания, это ужасное и гнусное бедствие, обязана своим происхождением только тому, что люди перестали ощущать необходимость в общем и равном для всех законе и праве. Некоторые думают, что причины появления тиранов – другие, и что люди лишаются свободы по недоразумению и без всякой вины, просто потому, что стали жертвой тирана. Но это ошибка… Как только потребность в общем для всех законе и праве исчезает из сердца народа, на место закона и права становится отдельный человек. Поэтому некоторые люди не замечают тирании даже тогда, когда она уже наступила».

У этого голоса нет имени, цитата так и дошла до нас в виде цитаты – из сочинения неизвестного моралиста V века [до н. э.]… Но не все ли равно, откуда это заимствовано? В сущности, здесь все сказано»

 

КОЛЛЕКТИВИЗАЦИЯ

 

Из учебника «История КПСС», 1980 год:

«В 1929–1932 годах в СССР развернулось наступление социализма по всему фронту. …

Была успешно решена труднейшая после завоевания власти рабочим классом историческая задача социалистической революции – переход миллионов мелкособственнических крестьянских хозяйств на путь колхозов, на путь социализма. Это была великая революция в экономических отношениях, во всем укладе жизни крестьянства. Она дала Советской власти прочную базу в сельском хозяйстве, создала решающие условия для построения социалистического народного хозяйства…»

 

Максим Горький, писатель, из письма  Иосифу Сталину, 8 января 1930 год:

«Уничтожается строй жизни, существовавший тысячелетия, строй, который создал человека крайне уродливого, своеобразного и способного ужаснуть своим животным консерватизмом, своим инстинктом собственника»

 

Из воспоминаний Е. Самушкиной:

«Я очень хорошо помню, какой страх охватывал меня,.. когда отца или мать… вызывали в сельсовет и держали там до 3-х часов ночи. Очень легко они могли не вернуться домой никогда …Пощады не было никакой. Если уж заем, так под завязку, если продразверстка, так от первой до второй может быть только несколько часов. И не потому, что там откуда-то были указания (именно на конкретного человека). А потому, что вот именно сами местные определяли, с кого содрать, а кого догола ободрать…

Откуда в обкоме или даже в райисполкоме могли знать, кто еще не вступил в колхоз. Сведения-то давали из сельсоветов. А активисты-то и старались друг перед другом, кто больше загонит…

Вот в то время, именно в то время и зарождалась великая лень. Все, кто мало-мало умел расписаться, хватались за какую-нибудь папку и лезли в инспекторы, в контролеры, проверяющие, страх нагоняющие и главное: человек был в их полной власти»

 

Емельян Ярославский, член ЦК ВКП(б) 1930 год:

«Процесс сплошной коллективизации связан с ликвидацией если не всех, то, во всяком случае, значительной части церквей, с урезкой, по крайней мере, наполовину численного выражения всякого рода религиозных организаций…

У нас имеются сейчас уже десятки безбожных сел… Есть уже безбожные города. Если мы пойдем таким темпом, то примерно 50 процентов крестьянского населения будет уже в колхозах в 1931 г.»

 

Марк Алданов, писатель:

«Церковь представляет собой самую мощную из тех немногих сил, которые напоминают человеку, что он все-таки не зверь»

 

 

Из письма во ВЦИК из Вологды, 1930 год:

«Отправляли их в ужасные морозы – грудных детей и беременных женщин, которые ехали в телячьих вагонах друг на друге и тут же женщины рожали своих детей;.. потом выкидывали их из вагонов, как собак, а затем разместили в церквах и грязных, холодных сараях, где негде пошевелиться. Держат полуголодными, в грязи, во вшах, в холоде и голоде и здесь находятся тысячи детей, брошенные на произвол судьбы, как собаки, на которых никто не хочет обращать внимания. Не удивительно, что ежедневно умирает по 50 ч. и больше (только в одной Вологде) и скоро цифра этих невинных детей будет пугать людей – она теперь уже превысила три тысячи…

А если призадуматься серьезно, что, будет от этого какая-нибудь польза? Если бы, прошедши через эти трупы детей, мы могли продвинуться ближе к социализму или к мировой революции, то тогда другое дело, ясно, что без жертв к социализму мы не придем, но в данном случае ни к какой цели не придти»

 

Из заявления «спецпереселенца», 1930 год:

«Прошу Вас, т. Калинин, обратить внимание, что из 1500 семейств, которые высланы из Бобруйска, 50% невинно страдающих. Пусть кулаки страдают, которые эксплуатировали наш труд, а у меня ничего нет, я хожу в лаптях»

 

Из письма «спецпереселенцев» из Вологды, 1930 год:

«Михаил Иванович [М.И.Калинин], спасите нас от такого бедствия и от голодной смерти, на что и просим обратить внимание. Нас сюда выслали на гибель, а какие мы кулаки, если имели по одной лошадке, по одной корове и по 8 овец. Мы бедняки. Мы для государства были безвредны…»

 

Из письма Михаилу Калинину, 1930 год:

«Умоляем вас рассмотреть дела и вернуть обратно домой крестьян: Ивана Афанасьевича Чернявского, 37 лет, имеет жену, ребенка. У него было 2 лошади, одна корова. Он почти бедняк был. Кирилл Денисов Филлиненко, 29 л., двое детей, жена, 2 лошади, две коровы… Люди эти страдают невинно, они не кулаки…

Обыватели г. Енисейска»

 

Из прошения котласских «спецпоселенцев» (г. Котлас, Северо-Двинского округа, лагеря переселенцев. Макариха, барак 45

«Мы вас просим разобрать наши дела, за какую беду нас здесь мучат и издеваются над нами? За то, что мы хлеба помногу засевали и государству пользу приносили, а теперь негодны стали.

Если мы негодны, то пожалуйста просим вас выслать нас за границы, чем здесь нам грозят голодом и каждый день револьвер к груди приставят и расстрелять грозят. Одну женщину закололи штыком и двух мужчин расстреляли, а тысячу шестьсот в землю зарыли за какие-нибудь полтора месяца…»;

«…Бараки все обвалены дерьмом, народ мрет, оттаскиваем по 30 гробов в день. Нет ничего: ни дров для бараков, ни кипятку, ни приварки, ни бани для чистоты, а только дают по 300 грамм хлеба, да и все. По 250 человек в бараке, даже от одного духу народ начинает заболевать, особенно грудные дети и так мучаете безвинно людей»;

«Если мы враги вам, то лучше постреляйте нас, но не мучьте. Так просим Вас, освободите нас от этого ига и от барщины. Это не свободная Россия, а это настоящее рабство и издевательство над народом, над своими товарищами и хлеборобами и трудящимися… Постарайтесь об нас, мы несчастны, потерзаны, нигде так не страдают ни в одной державе, только у нас в России»

 

Из письма Иосифу Сталину:

«Село насчитывает 317 дворов, коллективизация выполнена на 100 процентов. И что, тут думаете, советская власть? Нет, не советская, а чисто буржуазный строй. Вспомните крепостное право: шесть дней работы панам… Так и сейчас каждый день работают в артели… Обобществлено все, еще и хлебозаготовку дай… колхоз вывез весь хлеб до фунта. Нет ни зернышка… И предвидится, что на протяжении двух месяцев погибнет весь скот. Начинают умирать с голода люди. Уже пухнут. Только и просят: «Хлеба, хлеба…». Население босое, голодное, холодное»

 

Иосиф Сталин, январь 1933 год:

«Мы несомненно добились того, что материальное положение рабочих и крестьян улучшается у нас из года в год. В этом могут сомневаться разве только заклятые враги Советской власти… Колхозники забыли о разорении и голоде»

 

Лев Копелев, писатель:

«Я слышал, как кричат дети, как заходятся, захлебываются криком. Я видел взгляды мужчин: испуганные, умоляющие, ненавидящие, тупо равнодушные, погашенные отчаянием, или взблескивающие полубезумной злой лихостью. Было мучительно трудно все это видеть, тем более самому участвовать. И уговаривал себя, объяснял себе: «нельзя поддаваться расслабляющей жалости, мы вершим историческую необходимость. Исполняем революционный долг. Добываем хлеб для социалистического отечества. Для пятилетки». И как и все мое поколение, я твердо верил в то, что цель оправдывает средства. Нашей великой целью был небывалый триумф коммунизма, и во имя этой цели все было дозволено – лгать, красть, уничтожать сотни тысяч или даже миллионы людей – всех, кто мешал нашей работе или мог помешать ей, всех, кто стоял у ней на пути. И все колебания или сомнения по этому поводу были проявлением «гнилой интеллигентщины» или «глупого либерализма», свойств людей, которые не способны «из-за деревьев увидеть леса».

Страшной весной 1933 года я видел, как люди мерли с голоду. Я все это видел и не свихнулся и не покончил с собой. Я не проклял тех, кто послал меня отбирать у крестьян хлеб зимой, а весной убеждать и заставлять их, еле волочивших ноги, до предела истощенных, отечных и больных, работать на полях, чтобы выполнить большевистский посевной план в ударные сроки. Не утратил я и своей веры. Как и прежде я верил потому, что хотел верить»

 

Елена Стасова, работник Коминтерна, из воспоминаний, 1957 год:

«Секция МОПР [«Международная организация помощи борцам революции»] в СССР к 1933 г. превратилась в 10-миллионную организацию с десятками тысяч низовых активистов. …

Мопровские организации вели, например, большую работу среди единоличников-крестьян. Комиссия по содействию госзаймам поручала нам размещать займы среди крестьян. Работа эта выполнялась настолько успешно, что МОПР был награжден знаком «Отличник финплана». Как мы добивались успеха? Наши активисты рассказывали крестьянам о бесконечных арестах, о товарищах, томящихся в тюрьмах, о казненных, замученных, о бедственном положении их семей в капиталистических странах, о значении социалистического строительства в СССР для трудящихся всего мира»

 

Иосиф Сталин:

«Наступать на кулачество – это значит подготовиться и ударить по кулачеству, но ударить по нему так, чтобы оно не могло подняться на ноги. Это и называется у нас, большевиков, настоящим наступлением»

 

Вячеслав Молотов:

«Надо ударить по кулаку так, чтобы перед нами вытянулся середняк»

 

Иосиф Сталин, из статьи «Год великого перелома», 1929 год:

«…Без наступления на капиталистические элементы деревни и без развития колхозного и совхозного движения мы не имели бы теперь… тех десятков миллионов пудов неприкосновенных хлебных запасов, которые уже накопились в руках государства»

 

Иосиф Сталин, из записки Вячеславу Молотову, август 1930 года:

«Вячеслав! …Заготовки растут и каждый день вывозим хлеба 1–1 ½ мил[лиона] пудов. Я думаю, что этого мало. Надо бы поднять (теперь же) норму ежедневного вывоза до 3–4 мил[лионов] пудов минимум. Иначе рискуем остаться без наших новых металлургических и машиностроительных (Автозавод, Челябзавод и пр.) заводов. Найдутся мудрецы, которые предложат подождать с вывозом, пока цены на хлеб на междун[ародном] рынке не подымутся «до высшей точки». Таких мудрецов немало в Наркомторге. Этих мудрецов надо гнать в шею, ибо они тянут нас в капкан. Чтобы ждать, надо иметь валютн[ые] резервы. А у нас их нет»

 

Григорий Гринько, народный комиссар финансов СССР:

«Мы вдребезги разбили то буржуазное представление… согласно которому страна Советов не может за счет собственных накоплений, без иностранных займов, осуществлять грандиозную программу социалистического строительства…»

 

Лев Аннинский, писатель, публицист:

«Откуда Гулаг? Сталин выдумал? Или так: Френкель выдумал, Берман, Ягода, Фирин [перечисляются руководители НКВД-евреи], а Сталин – «разрешил»? Сколько народу прошло через Гулаг? Миллионы. Сколько нужно народу задействовать в охране и в обеспечении, чтобы охватить такое количество узников? Миллионы же. Что эти миллионы упали с неба? Нет, пришли с земли. То есть: ушли с земли… И кто практически ликвидировал кулаков? Чья историческая ненависть была тут задействована? Чье желание было угадано?.. Нет, не на кого пенять, не на кого валить»

 

Георгий Федотов, историк, философ:

«В освобожденной от помещиков России введено новое крепостное право. Это была победа, от которой ахнул весь мир. Многие усомнились в праве и способности русского народа на историческое существование. Более 100 миллионов людей покорно надели на себя ярмо, отмстив лишь рабским саботажем и падением труда»

 

Судьба Иосиф СТАЛИН

 

Ярослав Смеляков, советский поэт:

РЯЗАНСКИЕ МАРАТЫ

Когда-нибудь, пускай предвзято,

обязан будет вспомнить свет

всех вас, рязанские Мараты

далеких дней, двадцатых лет.

 

Вы жили истинно и смело

под стук литавр и треск пальбы,

когда стихала и кипела

похлебка классовой борьбы.

 

Узнав о гибели селькора

иль об убийстве избача,

хватали вы в ночную пору

тулуп и кружку первача

 

и – с ходу – уезжали сами

туда, с наганами в руках.

Ох, эти розвальни и сани

без колокольчика впотьмах!

 

Не потаенно, не келейно –

на клубной сцене, прямо тут,

при свете лампы трехлинейной

вершилось следствие и суд.

 

Не раз, не раз за эти годы –

на свете нет тяжельше дел! –

людей, от имени народа,

вы посылали на расстрел.

 

Вы с беспощадностью предельной

ломали жизнь на новый лад

в краю ячеек и молелен,

средь бескорыстья и растрат.

 

Не колебались вы нимало.

За ваши подвиги страна

вам – равной мерой – выдавала

выговора и ордена.

…

Вы ныне спите величаво,

уйдя от санкций и забот,

и гул забвения и славы

над вашим кладбищем плывет.

 

 

ИНДУСТРИАЛИЗАЦИЯ

 

Иосиф Сталин, из доклада на 16 съезде ВКП(б), 1930 год:

«…ЦК считает, что перестройка технической базы промышленности и сельского хозяйства при социалистической организации производства открывает такие возможности ускорения темпов, о которых не может мечтать ни одна капиталистическая страна…»

 

Босенко, Луганский округ, из письма в газету, 1930 год:

« … В Донбассе нет спичек,.. нет мыла, шахтерам нечем отмыть угольную пыль, не с чем в баню пойти. Нет никакой рыбы, ничего съедобного. Никогда еще не было в Донбассе такого положения, как сейчас. …

Разве от таких харчей вырубишь много угля, когда после этой похлебки и никакой силы нет. … Кто-то провокацию строит, чтобы рабочие волновались. Делегацию в центр нарядить, ведь это нам срывают работу, а потом будут нас рабочих обвинять»

 

Я. Буслаев, рабочий лесопильного з-да, Мордовская обл. из письма в газ. «Правда», 1930 год:

«Рабочие со своей стороны приложили все усилия на выполнение промфинплана и выполнили более 100%, а как они снабжены? Получает паек только работник, занятый на производстве, а его жена и малые дети за исключением ржаной муки ничего не получают. Рабочие и их семьи обносились, детишки оборванные, голопузые стали. Нужно купить, а где купить? В рабкоопе! О нем и вспоминать не хочется. Одни пустые полки да флаконы духов. На рынке? Спекулянты шкуру стаскивают с живого рабочего. … Рабочие возмущаются, что у спекулянта ситец и др. есть, а в рабкоопе ничего нет. Я думаю, понятно, какая атмосфера может получиться на заводе, а ведь этого можно не допустить. Только следует нажать кому следует и куда следует»

 

П. Скатов, московский рабочий, из письма в газету «Правда», 1930 год:

«Я высококвалифицированный по обуви рабочий, по 8 разряду…

Я дрался против белых, 2 раза выбили белых Шкуро [Андрей Шкуро – «белый» генерал] из Кисловодска, 30 млн. руб. Завоевали для Советской власти в Кисловодске, 500 голов скота отбили… Мы дрались за большевиков, а вы что делаете для нас, рабочих?»;

«Рабочий не жаден, не рвач, как это некоторые сволочи говорят про рабочего, он не лентяй. Но дайте хоть то, что давал буржуй. Труд я называю каторжным потому, что он стал тяжелее, чем прежде. Я работал по 16 часов и больше, но никогда не утомлялся так, как теперь при 8 часах.

Ни в одной фашистской стране так не снимают заработок, если с ним так поступают, он имеет право бороться. Я не помню, чтобы с нами хозяева так поступали, прижмет – к другому уйдешь»

 

Федор Гладков, писатель, из очерка о строительстве Днепровской гидроэлектростанции:

«Много недостатков, неполадок, всегда сопутствующих всякому огромному созиданию, иногда сознательного и бессознательного вредительства, но все строительство дышит напряжением борьбы и большой силой; эта сила способна поразить любого иностранца. И верно, они изумляются этой невиданной и немыслимой в капиталистических странах системе организации труда. Для этих масс рабочих – строительство родное, кровное дело; они хозяева, организаторы нового мира. Они уже не продают, а отдают свой труд – все свои силы, самоотверженно и мудро»

 

Из воспоминаний бригадира В. Я. Шидека, работавшего на строительстве Новокузнецкого металлургического комбината, 1929-31 годы:

«В мае 1931 г. нас перебросили на кладку коксовых печей. Кладка здесь сложная, – из наших каменщиков никто на такой не работал. Здесь работали французы, и они дали норму 0,5 тонны. Плановый отдел увеличил до 0,8 тонны. Но когда я подсчитал, то понял, что какая бы ни была сложная работа, а тонну-то уж сделать можно. Мы выдвинули тонну.

Французы косились на нас, считали чудаками и сердились, особенно, когда мы еще новый встречный [план] выдвинули – 2,2 тонны. Потом мы и эту цифру перекрыли, давая до 3,8 тонны.

Французы несколько раз бросали работу и со злостью уходили, потому что не успевали за нами смотреть.

В конце концов французы удрали, уехали совсем, и цех мы построили без них. …

За нашей работой в течение 2 месяцев изо дня в день и даже ночью наблюдали писатели Панферов и Ильенков…

– Когда ты не бываешь на работе? – спрашивал меня Панферов.

Что я мог ответить? Когда мы кончали первую батарею в подарок XVI партийной конференции, то я в течение 4 дней не уходил с печи, домой не являлся. Подушкой для отдыха мне служила рельса, а чтобы было помягче, подкладывал брезентовые рукавицы.

Как раз перед этим у меня заболела жена, и я ее отправил в Томск, а дома остались двое ребят, одному 3 года, другому 7 лет. И вот, на второй день после моего ухода младший сынишка заболел и скоропостижно помер. Я под производственным угаром забыл про ребятишек. На пятый день прихожу домой и вижу – младший мой ребенок помер, а старший где-то ходит по площадке и ищет меня. Соседи также ходили и искали, но не нашли. А трупик начал уже пахнуть. Делать нечего, надо хоронить, а после пришлось хорошенько выпить. Пил за победу и пил за горе.

Потом мы работали на домне»

 

Генри Торо, американский писатель, 19 век:

«Мало, что вы трудолюбивы! Над чем вы трудитесь?»

 

Георгий Федотов, философ, историк:

«Посмотрите на поколение Октября. Их деды жили в крепостном праве, их отцы пороли самих себя в волостных судах. …

Вглядимся в черты советского человека – конечно, того, который строит жизнь, а не смят под ногами, на дне колхозов и фабрик, в черте концлагерей. Он очень крепок, физически и душевно, очень целен и прост, ценит практические опыт и знания. Он предан власти, которая подняла его из грязи и сделала ответственным хозяином над жизнью сограждан. Он очень честолюбив и довольно черств к страданиям ближнего – необходимое условие советской карьеры. Он готов заморить себя за работой, и его высшее честолюбие – отдать свою жизнь за коллектив: партию или родину, смотря по временам»

 

Из воспоминаний американского рабочего Джона Скотта, участника строительства Магнитогорского металлургического комбината:

«Решив уйти из Висконсинского университета в 1931 году, я сразу же открыл для себя новую Америку, в которой молодым и энергичным энтузиастам предоставлялось мало возможностей применить свои способности.

Я был охвачен жаждой странствий… Я задумал уехать куда-нибудь. До этого я уже три раза побывал в Европе. …Я начал искать работу в Нью-Йорке. Никакой работы не было.

Казалось, что-то случилось с Америкой. Я много читал о Советском Союзе, и постепенно пришел к выводу, что большевики нашли ответы по крайней мере на некоторые из тех вопросов, которые американцы задавали друг другу. Я решил поехать в Россию работать, учиться и помогать в строительстве общества, которое, казалось, было по меньшей мере на шаг впереди американского. …

В конце концов договоренность была достигнута, и я выехал на поезде, идущем четыре дня до места под названием Магнитогорск, расположенного на восточных склонах Уральских гор.

Я был очень счастлив. В Советском Союзе не было безработицы. Большевики планировали свою экономику и предоставляли молодым людям много возможностей. Более того, им удавалось преодолеть фетишизацию материальных ценностей, которая, как учили меня мои добрые родители, была одним из основных зол нашей американской цивилизации. Я видел, что большинство русских едят только черный хлеб, носят один-единственный костюм до тех пор, пока тот не распадется на части, и пользуются старыми газетами, чтобы писать письма и официальные бумаги, скручивать папиросы, делать конверты а также при отправлении естественных потребностей.

Я собирался участвовать в построении этого общества. Я намеревался стать одним из множества таких людей, которым было наплевать, будет ли у них вторая пара обуви, но которые строили собственные доменные печи. Шел сентябрь 1932 года, и мне было двадцать лет. …

Мне понадобилось очень мало времени, чтобы понять, что они едят черный хлеб в основном потому, что нет никакого другого, и носят лохмотья по той же причине.

В Магнитогорске я был брошен в битву. Я очутился на линии фронта чугуна и стали. Десятки тысяч людей терпеливо выносили невероятные трудности, чтобы построить доменные печи, и многие делали это по своей воле, охотно, с безграничным энтузиазмом, которым с первого дня своего приезда заразился и я.

Я окунулся в жизнь города со всем пылом и энергией, присущим молодости, одолел русскую грамматику, и через три месяца меня уже стали понимать. Я раздал большую часть одежды, привезенной из дома, и поэтому теперь был одет приблизительно так же, как и другие рабочие моей специальности [Джон был сварщиком]…

Я был щедро вознагражден. Мои товарищи по работе воспринимали меня как своего…

В то время как политические лидеры в Москве… плели интриги, я работал в Магнитогорске вместе с простыми людьми.

Я работал в Магнитогорске пять лет. Я увидел, как построили великолепный завод. Я увидел много пота, крови и слез»;

 

«Четверть миллиона человеческих душ – коммунистов, кулаков, иностранцев, татар, осужденных саботажников и масса голубоглазых русских крестьян – строили самый большой сталелитейный завод в Европе посреди голой уральской степи. Деньги текли, как песок сквозь пальцы, люди замерзали, голодали и страдали, но строительство продолжалось в атмосфере равнодушия к отдельной человеческой личности и массового героизма, аналог которому трудно отыскать в истории…

Начиная с 1931 года Советский Союз тоже вел войну, и люди проливали пот, кровь и слезы. Людей убивали и ранили, женщины и дети замерзали и погибали, миллионы голодали, тысячи проходили по судебным процессам и были расстреляны во время кампаний коллективизации и индустриализации. Я мог бы побиться об заклад, что только одна битва русских за создание черной металлургии повлекла за собой больше жертв, чем битва на Марне. В 30-е годы русские постоянно воевали»

 

Георгий Федотов, историк, философ:

«Немало советских людей повидали мы за границей [Георгий Федотов с 1926 года – в эмиграции] – студентов, военных, эмигрантов новой формации… Большинство даже болезненно ощущает свободу западного мира как беспорядок, хаос, анархию. Их неприятно удивляет хаос мнений на столбцах прессы: разве истина не одна? Их шокирует свобода рабочих, стачки, легкий темп труда. «У нас мы прогнали миллионы через концлагеря, чтобы научить их работать» – такова реакция советского инженера при знакомстве с беспорядками на американских заводах; а ведь он сам от станка – сын рабочего или крестьянина. В России ценят дисциплину и принуждение…»

 

Песни и марши 30-х годов

 



«БОЛЬШОЙ ТЕРРОР»

Эдуард Багрицкий:

ТВС

…

А век поджидает на мостовой,

Сосредоточен, как часовой.

Иди – и не бойся с ним рядом встать.

Твое одиночество веку под стать

Оглянешься – а вокруг враги;

Руки протянешь – и нет друзей;

Но если он скажет: «Солги», – солги.

Но если он скажет: «Убей», – убей.

Я тоже почувствовал тяжкий груз

Опущенной на плечо руки.

Подстриженный по-солдатски ус

Касался тоже моей щеки.

И стол мой раскидывался, как страна,

В крови и чернилах квадрат сукна,

Ржавчина перьев, бумаги клок, –

Все друга и недруга стерегло.

Враги приходили – на тот же стул

Садились и рушились в пустоту.

Их нежные кости сосала грязь.

За ними захлопывались рвы.

И подпись на приговоре вилась

Струей из простреленной головы.

О мать-революция! Не легка

Трехгранная откровенность штыка;

Он вздыбился из гущины кровей –

Матерый, желудочный быт земли.

Трави его трактором. Песней бей.

Лопатой взнуздай, киркой проколи!

Он вздыбился над головой твоей –

Прими на рогатину и повали.

Да будет почетной участь твоя;

Умри, побеждая, как умер я. [поэт ведет воображаемый диалог с председателем ВЧК Феликсом Дзержинским]

…

1929

 

Александр Солженицын, писатель, из книги «Архипелаг ГУЛАГ»:

«И вот как бывало, картинка тех лет. Идет [в Московской области] районная партийная конференция. Ее ведет новый секретарь райкома вместо недавно посаженного. В конце конференции принимается обращение преданности товарищу Сталину. Разумеется все встают (как и по ходу конференции все вскакивали при каждом упоминании его имени). В маленьком зале хлещут «бурные аплодисменты, переходящие в овацию». Три минуты, четыре минуты, пять минут они все еще бурные и все еще переходящие в овацию… Но уже это становится нестерпимо глупо даже для тех, кто искренне обожает Сталина. Однако: кто же первый осмелится прекратить?.. Ведь здесь, в зале, стоят и аплодируют энкаведисты, они-то следят кто покинет первый!.. Директор бумажной фабрики на 11-й минуте принимает деловой вид и опускается на свое место в президиуме. И – о, чудо! – куда делся всеобщий несдержанный неописуемый энтузиазм? Все разом на том же хлопке прекращают и тоже садятся. Они спасены! Белка догадалась выскочить из колеса!…

Однако вот так-то и узнают независимых людей. Вот так-то их и изымают. В ту же ночь директор фабрики арестован. Ему легко мотают совсем по другому поводу десять лет. Но после подписания… заключительного следственного протокола следователь напоминает ему:

– И никогда не бросайте аплодировать первый!…

Вот это и есть отбор по Дарвину»

 

Георгий Федотов, историк, философ:

«Личность теряет до конца свое достоинство, свое отличие от животного. Для государства-зверя политика становится человеческой отраслью животноводства»

 

Григорий Гринько, народный комиссар финансов СССР, из последнего слова обвиняемого в сотрудничестве с немецкой, итальянской, японской и американской разведками, подготовке убийства Сталина (расстрелян):

«Я смею сказать о моей радости по поводу того, что наш злодейский заговор раскрыт и предотвращены те неслыханные беды, которые мы готовили»

 

 

Вениамин Каверин, писатель, эпизод 1937 года:

«…Я зашел к старому другу, глубокому ученому, занимавшемуся историей русской жизни прошлого века. Он был озлобленно-спокоен.

– Смотри, – сказал он, подведя меня к окну, из которого открывался обыкновенный вид на стену соседнего дома. – Видишь?

Тесный, старопетербургский двор был пуст…

– Ничего не вижу.

– Присмотрись.

И я увидел – не двор, а воздух двора, рассеянную, незримо-мелкую пепельную пыль, неподвижно стоявшую в каменном узком колодце.

– Что это?

Он усмехнулся.

– Память жгут, – сказал он. – Давно – и каждую ночь.

И он заговорил о гибели писем, фотографий, документов, в которых с неповторимым своеобразием отпечаталась частная жизнь, об осколках времени – драгоценных, потому что из них складывается история народа.

– Я схожу с ума, – сказал он, – когда думаю, что каждую ночь тысячи людей бросают в огонь свои дневники».

 

Анри Барбюс, французский писатель, 1935 год:

«Мы, живущие вне страны Советов, находимся в условиях кровавого режима. Несправедливость и убийства окружают нас со всех сторон»

 

 

Иван Солоневич, публицист, эмигрант, 40-е годы;

«Сталин, вырезав ленинских апостолов, поставил свою ставку на сволочь, на отбросы, на выдвиженцев, то есть на людей, которые «выдвинулись» только благодаря его, Сталина, поддержке и которые ни по каким своим личным качествам ни в какой иной обстановке выдвинуться не могли. И поэтому они зависят от Сталина целиком и Сталин от них зависит целиком. Погиб Сталин – погибли и они. Они оставят Сталина и Сталин будет зарезан первым же попавшимся конкурентом. Отсюда происходит их обоюдная преданность – действительно уж «до гроба»

 

Николай Бухарин, один из лидеров большевистской партии, из послания «будущим вождям страны», написанного перед расстрелом, 1938 год:

«Если бы Сталин усомнился в самом себе, машина террора и в отношении Сталина сработала бы столь же неукоснительно, как и в отношении любого другого»

 

 

 

Карл Маркс, экономист, философ, идеолог коммунизма:

«Революция, как Сатурн, пожирает своих детей» [в римской мифологии бог Сатурн, получив предсказание, что один из его детей свергнет его, проглатывал своих детей]

 

Дмитрий Поспеловский, историк церкви:

«…В течение 30-х гг. число священников на исконной территории Советского Союза понизилось на 95 % »;

«…В Одессе, где сохранилась только одна церковь, не было постоянного священника. Церковь эта сохранилась только благодаря ходатайству академика Филатова, лечившего Сталину глаза. (Филатов был верующим и просил Сталина оставить в городе хоть одну церковь.) Вначале, по воскресеньям, среди присутствующих оказывался священник, который и совершал литургию. На следующий день этот священник исчезал в застенках НКВД. Потом литургии стали совершаться только на Пасху. Когда священников не стало, на их место стали дьяконы, которые могли совершать все богослужения, кроме литургии. Со временем исчезали и они. Их заменили псаломщики, впоследствии тоже пропавшие. В последние месяцы перед немецкой оккупацией на церковные молитвы собирались только миряне»

 

Надежда Мандельштам, писатель:

«Кто мы такие, чтобы с нас спрашивать? Мы просто щепки, и нас несет бурный, почти бешеный поток истории… Среди щепок есть удачливые, которые умеют лавировать – то ли найти причал, то ли вырваться в главное течение, избежав водоворотов. Как кому повезет… А что поток уносит нас черт знает куда, в этом мы неповинны: разве мы полезли в него по своей воле?

Все это так, и все это не так… У человеческой щепки, даже самой заурядной, есть таинственная способность направлять поток. Щепка сама захотела плыть по течению и лишь слегка обижалась, когда попадала в водоворот. Каждый из нас в какой-то степени участвовал в том, что произошло, и открещиваться от ответственности не стоит. Мы были абсолютно бессильны, но при этом легко сдавались, потому что не знали, что нужно защищать»

 

Юрий Олещук, публицист:

«Террор не достиг бы чудовищного размаха, если бы не добровольное и рьяное содействие миллионов людей… Откуда появилось все это пособничество государственной жестокости? Откуда прямая и косвенная помощь террору со стороны массы простых людей?.. Несомненно, масса людей оказалась плененной этой социальной дьявольщиной. Они не могли противостоять сталинскому варианту марксизма интеллектуально… Но малообразованностью тогдашних людей все-таки нельзя объяснить их податливость жестокости. Пусть им не по силам было раскусить ложь и упрощенность теоретических выкладок сталинизма. Но в них должен был сработать иной барьер – гуманности… И если миллионы и миллионы людей поддались сталинщине в теории и активно поддержали ее на практике – это значит, что в них не было барьера гуманности»

 

Александр Солженицын, писатель, из книги «Архипелаг Гулаг»:

«Я приписывал себе бескорыстную самоотверженность. А между тем был – вполне подготовленный палач. И попади я в училище НКВД при Ежове – может быть у Берии я вырос бы как раз на месте?..

Пусть захлопнет здесь книгу читатель, кто ждет, что она будет политическим обличением.

Если б это было так просто! – что где-то есть черные люди, злокозненно творящие черные дела, и надо только отличить их от остальных и уничтожить. Но линия, разделяющая добро и зло, пересекает сердце каждого человека…

И перед ямой, в которую мы уже собрались толкать наших обидчиков, мы останавливаемся, оторопев: да ведь это только сложилось так, что палачами были не мы, а они.

А кликнул бы Малюта Скуратов нас – пожалуй, и мы б не сплошали!..»

 

Георгий Федотов, историк, философ:

«…Я утверждаю, что большевизм может произрастать не на одной марксистской почве. Ленин был сомнительным марксистом. Сталин вообще никакой не марксист… Душа большевизма не в Марксе, не в классовой борьбе, не в мировой революции… Говоря кратко, большевизм – это культура тоталитарной злобы. Идея и идейки могут быть разные, но плоды проклятого дерева всегда одни и те же»     

 

Надежда Мандельштам, писатель:

«…Страх сковал всю страну, всех людей без исключения. Если кто-нибудь не поддался страху, то только по чистому идиотизму. Был тридцать седьмой год, когда размах террора достиг апогея. Дрожали люди, поднимавшиеся по служебной лестнице, занимая опустевшие места. Гибель одних – карьера для других. Таков закон, и умные люди старались использовать этот закон на пользу себе и своим детям. Но они не могли не дрожать, потому что знали, чему обязаны своим возвышением. Скрывая дрожь, они фиглярничали, паясничали и совершали любые преступления, лишь бы сохранить жизнь. Эти были способны на все»;

 

«Из истории … можно извлечь мораль: пугаться следует не до бесчувствия, не до потери человеческого облика. В меру. В нашу великую эпоху не испугаться было невозможно, и все дело – в соблюдении меры. Только в этом. Храбрых мальчиков, которые, ничего не испытав, посмеются над моим советом, я приглашаю в свою эпоху и ручаюсь, что, едва поняв сотую долю того, что знали мы, они проснутся среди ночи в холодном поту и неизвестно, каких мерзостей наделают утром»

 

 

«СОВЕТСКАЯ» ЛИТЕРАТУРА

 

Николай Бердяев, философ, 1937 год:

«…Требование целостной веры, как основы царства, соответствует глубоким… инстинктам народа. Советское коммунистическое царство имеет большое сходство по своей духовной конструкции с московским православным царством. В нем то же удушье. XIX век в России не был целостным, был раздвоенным, он был веком свободных исканий и революции. Революция создала тоталитарное коммунистическое царство и в этом царстве угас революционный дух, исчезли свободные искания»

 

Из литературной рецензии в «Красной вечерней газете», 1929 год:

«Героиня романа – молодая крестьянская девушка Маша, воспитанная и окруженная условиями кулацкого быта, не выдерживает деспотического ига отца и встает «наперекор» своей судьбе. Она уходит из дому, работает избачкой [избач – штатный деревенский пропагандист] и затем, выйдя замуж за одного из активных партийцев своей деревни, сама становится образцовым общественным работником, направившим все свои силы на борьбу с косной деревенской массой. Такова в двух словах фабула романа»

 

Владимир Набоков, писатель, из лекции о советской литературе 30-х гг. для американских студентов:

ТОРЖЕСТВО ДОБРОДЕТЕЛИ

«…Никогда ни в одной стране литература не славила так добро и знание, смирение и благочестие, не ратовала так за нравственность, как это делает с начала своего существования советская литература…

Советская литература несколько напоминает те отборные елейные библиотеки, которые бывают при тюрьмах и исправительных домах для просвещения и умиротворения заключенных…

В этой в лучшем случае второсортной литературе (первого сорта в продаже нет) тип матроса так же отчетлив, как, скажем, старинный тип простака. Этот матрос, очень любимый советскими писателями, говорит «амба», добродетельно матюгается и читает «разные книжки». Он женолюбив, как всякий хороший, здоровый парень, но иногда из-за этого попадает в сети буржуазной или партизанской сирены и на время сбивается с линии классового добра. На эту линию, впрочем, он неизбежно возвращается.

Матрос – светлая личность, хотя и туповат. Несколько похож на него тип «солдата» – другой баловень советской литературы. Солдат тоже любит тискать налитых всякими соками деревенских девчат и ослеплять своей белозубой улыбкой сельских учительниц. Как и матрос, солдат часто попадает из-за бабы впросак. Он всегда жизнерадостен, отлично знает политическую грамоту и щедр на бодрые восклицания вроде «а ну, ребята!». Мужики избирают его председателем, причем какой-нибудь старый крестьянин неизменно ухмыляется в бороду и одобрительно говорит: «Здорово загнул парень» (то есть, старый крестьянин прозрел).

Но популярность матроса и солдата ничто перед популярностью партийца. Партиец угрюм, мало спит, много курит, видит до поры до времени в женщине товарища и очень прост в обращении, так что всем делается хорошо на душе от его спокойствия, мрачности и деловитости. Партийная мрачность, впрочем, вдруг прорывается детской улыбкой, или же в трудном для чувств положении он кому-нибудь жмет руку, и у боевого товарища сразу слезы навертываются на глаза. Партиец редко бывает красив, но зато лицо у него точно высечено из камня. Светлее этого типа просто не сыскать. «Эх, брат» – говорит он в минуту откровенности, и читателю дано одним глазком увидеть жизнь, полную лишений, подвигов и страданий…

Такой ответственный работник не моется вовсе. Ответственная работница, о которой речь дальше, брызжет в лицо холодной водой. Беспартийный обтирается холодной водой. Спец буржуазного происхождения обтирается не водой, а одеколоном… Ни один из типов, излюбленных советскими писателями, не знаком с ванной…

Прогуливаясь далее по галерее литературных образов, мы встречаем тип старшего рабочего (или иногда чиновника). Это человек с говорком, с лукавинкой. Писатель делает его беспартийным только для того, чтобы разоблачить мнимую или поверхностную партийность иных ребят – мошенников и хулиганов. «Зачем мне в партию, – говорит он, – я и так большевик. Дело не в обрядах, а в вере».

Другой тип беспартийного (того, который обтирается холодной водой) – личность подозрительная, из бывших интеллигентов, белая кость из него так и прет. Его изобличают и гонят в шею, или же, благодаря женщине, добродетельной коммунистке, он вдруг начинает понимать свое ничтожество. Он открывает собой серию злодеев.

Вот, например, кулак (почему-то чаще всего мельник). У него толстый живот, он хитер и жаден, сперва эксплуатирует бедняков, а затем, когда, как гром Господень, настигает его революция, примыкает к кадетской партии, довольно бесстрашно – в своей грешной слепоте – ругает в лицо большевиков, пришедших реквизировать у него муку и мельницу, и должным образом гибнет от удара штыка в его толстый живот.

А вот птица покрупнее – спец или председатель треста, живущий в великосветской обстановке с женой, кричащей на прислугу, и с канарейкой, поющей на кухне.

Опустившись еще ниже, находим старую графиню. Старая графиня говорит «мерси», жеманно кланяется и пьет чай, отставив мизинец. Изредка мелькают белогвардейские… генералы, попы и т.д.

Достоин внимания и тип интеллигента – профессор или музыкант. Он скучноват, страдает разными болезнями, слабоволен и с тайной завистью смотрит на своих детей, вступивших в коммунистический союз молодежи…

Еще проще обстоит дело с типами женскими. У советских писателей подлинный культ женщины. Появляется она в двух главных разновидностях: женщина буржуазная, любящая мягкую мебель, духи и подозрительных спецов, и женщина-коммунистка … – на ее изображение уходит добрая половина советской литературы. Эта популярная женщина обладает эластичной грудью, молода, бодра, участвует в процессиях, поразительно трудоспособна. Она – помесь революционерки, сестры милосердия и провинциальной барышни. Кроме всего она святая…

Как и простоватый, но все же святой матрос, иногда невольно грешит против класса в своем здоровом, но неосмотрительном увлечении буржуазной женщиной, так и святая героиня – Катя или Наталья – бывает иногда введена в дьявольское заблуждение, и предмет ее нежных забот оказывается еретиком. Но, как и матрос, героиня находит в себе силы разбить козни лукавого и вернуться в лоно класса. Партиец застреливает недостойную возлюбленную, комсомолка на другом углу застреливает недостойного поклонника.

Другой тип романа – обличительный: проворовавшихся чиновников постигает суровая кара, или мрачный ответственный работник тонко вскрывает страшную ересь, сокрытую в соблазнительных речах и действиях беспартийного.

Еще показывается молодежь – какою она должна быть и какою быть не должна. А не то сельский учитель прилежно ищет истину и находит ее в коммунизме. Писатели получше любят тему неверующего интеллигента на фоне радостной кумачовой советской жизни.

Торжество добродетели полное – по всему фронту…»

 

Осип Мандельштам, поэт, 1930 год:

«Все произведения мировой литературы я делю на разрешенные и написанные без разрешения. Первые – это мразь, вторые – ворованный воздух. Писателям, которые пишут заведомо разрешенные вещи, я хочу плевать в лицо, хочу бить их палкой по голове… Этим писателям я бы запретил вступать в брак и иметь детей. Как могут они иметь детей? – ведь дети должны за нас продолжить, за нас главнейшее досказать – в то время как отцы их запроданы рябому черту [после перенесенной в детстве оспы на лице И. Сталина остались заметные дефекты кожи («рябины»)] на три поколения вперед»

 

Георгий Федотов, философ, историк, 1940 год:

«Возвращая народу по капле национальную культуру, большевистская власть «обезвреживает» ее, очищая от всех слишком тонких и благородных элементов: от христианства и гуманистического наследия»

 

Максим Горький, писатель, 1934 год:

«…Мне думается, что я, пожалуй, лучше многих и весьма многих вижу, как культурно-революционная деятельность партии-няньки 170 миллионов детей [170 млн. чел. – тогдашняя численность населения СССР] – мощно и успешно воспитывает их не сказками, а делами и суровой, непобедимой правдой этого дела…»

 

Из протокола допроса поэта  Даниила Хармса в ОГПУ в 1931 год:

«…Моя книжка «Иван Иванович Самовар» является антисоветской в силу своей абсолютной, сознательно проведенной мною оторванности от конкретной советской действительности. Это – типично буржуазная детская книжка, которая ставит своей целью фиксирование внимания детского читателя на мелочах и безделушках с целью отрыва ребенка от окружающей действительности, в которой, согласно задачам советского воспитания, он должен принимать активное участие. Кроме того, в этой книжке мною сознательно идеализируется мещански-кулацкая крепкая семья с огромным самоваром – символом мещанского благополучия»

 

Георгий Федотов, историк, философ, 1938 год:

«Что это? Неужели Сталин, один Сталин сумел так изгадить, засорить все ключи жизни [ключи – здесь, родники], заболотить все революционные воды? Как бы ни была велика личная вина этого отверженного человека, позволительно выразить убеждение, что и без Сталина этот результат был предопределен характером русской революции…

Социализм [европейский] исходит из частичного отрицания свободы – свободы экономической… Русский большевизм вообще понял социализм как тоталитарное огосударствление жизни. Свобода была и остается для него главным, смертельным врагом. Поэтому-то Октябрьская революция оказалась не освобождением, а удушением культуры»

 

 

ДИАЛОГ С ВЛАСТЬЮ

 

Иван Павлов, академик, физиолог, Нобелевский лауреат, из письма в Совнарком СССР, 1934 год:

«…Я решительно не могу расстаться с родиной и прервать здешнюю работу, которую считаю очень важной, способной не только хорошо послужить репутации русской науки, но и толкнуть вперед человеческую мысль вообще. – Но мне тяжело, по временам очень тяжело жить здесь – и это есть причина моего письма в Совет. Вы напрасно верите в мировую революцию… Вы сеете по культурному миру не революцию, а с огромным успехом фашизм. До вашей революции фашизма не было. …Правительства вовсе не желают видеть у себя то, что было и есть у нас, и, конечно, вовремя догадываются применить для предупреждения этого то, чем пользовались и пользуетесь Вы – террор и насилие… Да, под Вашим косвенным влиянием фашизм постепенно охватит весь культурный мир, исключая могучий англо-саксонский отдел (Англию, наверное, американские Соединенные Штаты, вероятно), который воплотит-таки в жизнь ядро социализма: лозунг – труд как первую обязанность и главное достоинство человека и как основу человеческих отношений… – и достигнет этого с сохранением всех дорогих, стоивших больших жертв и большого времени, приобретений культурного человечества»

 

Вячеслав Молотов, Председатель Совнаркома СССР, из ответного письма академику Ивану Павлову:

«Должен… выразить Вам свое откровенное мнение о полной неубедительности и несостоятельности высказанных в Вашем письме политических положений. Чего стоит, например, одно противопоставление таких представительниц «культурного мира», как империалистические державы – Англия и Соединенные Штаты, огнем и мечом прокладывающие себе путь к мировому господству и загубившие миллионы людей в Индии и Америке, также и теперь ни перед чем не останавливающиеся, чтобы охранять интересы эксплуататорских классов, – противопоставление этих капиталистических государств нашему Советскому Союзу, спасшему от гибели миллионы людей путем быстрого выхода из войны в 1917 году и провозглашения мира и успешно строящему бесклассовое социалистическое общество, общество подлинно высокой культуры и освобожденного труда…»

 

Иван Павлов:

«Если бы нашу обывательскую действительность воспроизвести целиком без пропусков, со всеми ежедневными подробностями, – это была бы ужасающая картина, потрясающее впечатление от которой на настоящих людей едва ли бы значительно смягчилось, если рядом с ней поставить и другую нашу картину с чудесно как бы вновь вырастающими городами, днепростроями, гигантами-заводами и бесчисленными учеными и учебными заведениями»

 

Вячеслав Молотов:

«Можно только удивляться, что Вы беретесь делать категорические выводы в отношении принципиально-политических вопросов, научная основа которых Вам, как видно, совершенно неизвестна»

 

Судьба  Владимир ЗВОРЫКИН

 

ПОВСЕДНЕВНОСТЬ

 

Нина Иванова-Романова, учительница, писательница, из дневниковых записей 1930-1937 годов:

ГОДЫ ИНСТИТУТА

«[1930 г.]

Осень. Ленинград…

Смена названий и профилей института и отделения производится неоднократно, прямо на ходу… Много слабых преподавателей, отдельные из них просто малограмотны…

А студенты? Да ведь это – те же педтеховцы, деревенские учителя, как и я, или неудачники, по слабости подготовки, способностей не взятые в другие вузы.

…А начиналось тяжелое время наблюдений по поручению, чисток и проработок, тайных характеристик, судов над преподавателями… Преподаватели осторожничали, заискивали.

Помню судилище над профессором Розенбергом, читавшим историю Запада. Коротенький, круглый еврей в роговых очках, был он, видимо, знающий человек, но во избежание зла, согласовывал свою программу с университетом, брал там тезисы лекций. Однажды они запоздали, и он отложил на время новую тему.

А мы, общее собрание студентов и преподавателей, всем скопом инкриминировали ему умышленное нежелание открыть свою точку зрения на исторический материал, намерение скрыть свои истинные взгляды и так далее.

Помню, как он, видимо, сердечник, стоял на возвышении сцены, бледный, потный, тяжело дышавший, и поминутно шумно глотал из стакана воду… Его уволили.

Наш Мишка Орлов – на математическом. Со мной только здоровается. Он уже в партбюро. Я все три года буду просто тихо его бояться.

Две недели свободно переходим из кабинета в кабинет, по своему выбору, но – всей бригадой (я – бригадир) и с обязательной явкой к девяти часам утра. И вот как-то после завтрака Матюшина собирает пакет и не берет тетрадей. Без четверти девять. Я смотрю на нее. Она понимает и жестко говорит мне в лицо вполголоса:

– Я иду в баню. Если ты посмеешь отметить, что меня на занятиях нет, то знаешь, что я могу про тебя рассказать и кому…

Я даже попятилась и не нашла слов для ответа.

 

1931 год.

Январь. Две недели «производственной практики». Завод «Знамя труда». Три смены. Станки, спецодежда, обработка металлических деталей. Всем сердцем рада: хоть две недели – производственница, духовно полноправная. Даже дышится легче. …

 

А машина бытия загружена до отказа. С первого года обучения я по вечерам еще работаю. Группа ликбеза у Нарвских ворот. Усталые детные женщины, приходящие по требованию домохозяйства. Ничего не запоминают и не хотят запоминать. Меня жалеют, иногда сунут мне в сумочку кусочек пиленого сахара:

– Ведь вижу, и ты устала. Ну, чего ездишь? Ну, чего учишь? Нам не до этого. Отпустила бы нас – мы распишемся…

Я не отпускаю.

К весне выясняется, что в области не хватает трактористов. Нас направляют на вечерние двухмесячные курсы. Получаем справки и выезжаем в деревню пахать. …

 

Стипендия моя меньше других, ибо я не рабочего происхождения, объяснили мне. Это 60 рублей, из которых вычитают 45 за питание, 5 – за общежитие, 5 – на заем, как-то брали и за обязательное страхование жизни (я тогда записала сумму – «в пользу моих будущих детей»). На руки выдают 5 рублей в месяц – это одежда, обувь, почта, театр, разъезды…

 

Иду как-то от Марсова поля, мимо Инженерного замка к Летнему саду. Солнечно, покоряюще пахнет весной. На спуске с крутого Лебяжьего мостика натыкаюсь на худого старика, двигающегося навстречу. Он с палкой, одет по-деревенски, очень обтрепан. Но поражает не его платье, а лицо, умное, усталое, полное сдавленной муки. Почему-то он останавливается на минуту и, взглянув на меня, начинает говорить. Я задерживаю шаг, приготовилась услышать просьбу о подаянии. Но он не протянул руки и ничего не просит. Он просто говорит мне:

– Вот и светлый праздник подходит, а у меня и крова над головой не осталось… Ни угла, ни человека родного, некуда и голову преклонить…

«Кулак! Раскулачен… Пусть расхлебывает…»

 

Череповец.

Встречаю как-то юношу, снимавшего меня на карточку летом 30-го года. Помнится, его зовут Вадим. Он, видимо, мой одногодок, но я кажусь себе такою пожившей. Вадим работает в мастерской артели часовщиков. Его мать до революции держала какую-то лавочку, теперь – старая, больная, без средств к жизни. Но на работе ему ставят условие: порвать с матерью (возможно, он комсомолец?). Он «порывает», то есть переезжает на квартиру к товарищу. Поздними, безлюдными череповецкими вечерами мать потихоньку стучит ему в окно – приносит чистое белье, свежего пирога, забирает стирку. Вадим помогает ей деньгами.

 

1933, тяжелый для нас год.

Дела наши были неважны. По курсу литературы, например, мы проскочили ускоренным маршем, отметая все классово чужеродное, начисто выпустив из программы Достоевского, Лескова, поэта Алексея Толстого, два первых десятилетия ХХ века… Походя раскритиковали дворян, мужиковствующего Льва Толстого, упадочника Чехова.

 

Раз вхожу в нашу комнату днем. Девочек мало, и они смущенно поотвернулись к койкам. В узком проходе на полу – распахнутый чемодан, в котором роется решительного вида незнакомая женщина, нестарая, в защитном костюме. Я останавливаюсь в дверях и сразу понимаю: обыск. Чемодан принадлежит нашей студентке Тане Барановой… Она недавно тоже пропала, не вернулась из театра. Женщина берет какие-то билеты и уходит. Мы убираем чемодан на место. Вспоминаем: недавно Таня была на спектакле «Дни Турбиных» и неумеренно восторгалась [«Дни Турбиных» – пьеса Михаила Булгакова]…

Таня потом вернулась, но жуть ее исчезновения не забылась. Кого-то из другого здания взяли ночью. А тут еще несколько случаев психических заболеваний. Леша Василинин шагнул в открытое окно с четвертого этажа… Мы хоронили его на Серафимовском кладбище в самые экзамены. Он, правда, давно уже был нездоров. Во время очередного приступа произносил пламенные политические речи. Когда нужно было его взять в больницу, ему говорили, что его вызывают в Смольный, и он шел с поспешностью…

А в это же время экзамены, последние, «государственные». Волнения в связи с распределением по области. Составление при закрытых дверях характеристик на каждого, тайных, направляемых на место будущей работы. И жуткое опять заглядывает в глаза: могу сойти с ума. Вот еще что-нибудь добавится, и не выдержу.

 

А в стране – чистки, раскулачивания, закрытые заседания и вершения. В Хибиногорске большая часть населения – раскулаченные украинцы; немало и уголовников, переполняющих деревянные бараки. Большинство учащихся – дети ссыльных. Они очень серьезны, добросовестно учатся, аккуратны и послушны. Но забывать нельзя: в нелегкой обстановке мы все на пограничном посту. Это внушается нам ежечасно…

Ссыльное население измучено нелегкими условиями жизни и труда, своим неравноправием, которое подчеркивается выборочным приемом на работу, да, помнится, и оплатой ее, распределением жилья – и сто раз иначе… Люди живут только мыслью о конце срока. А когда он подходит для самых первых поселенцев и в городе проводят торжественную кампанию за добровольное продление времени проживания в Хибинах, уже в качестве «вольных» участников заполярного строительства – приходит распоряжение: по окончании ссылки выезд из Хибин не разрешается…

В городе немало ночных ограблений, убийств, порой носящих характер мрачного озорства. Нам, «вольным», день и ночь неустанно твердят об обострении классовой борьбы, проникновении вражеской идеологии и – бдительности, бдительности, бдительности…

 

Тридцать седьмой…

Давно ничего не понимаю в бытии, не могу вобрать в себя его свирепости, одержимости, человеческих жертвоприношений под тошнотную декламацию о мире, братстве и любви к народу…»

 

Надежда Мандельштам, писатель:

«Добрые учительницы, кончившие двухгодичные курсы …, оплакивали Катерину из «Грозы», луч света в темном царстве, и воспитывали детей по системе Макаренко. Они внушали, что лучший способ помочь товарищу – сообщить о его колебаниях, сомнениях и поступках по начальству: классному руководителю, директору или завучу, пока он в школе, а потом – куда следует.

В 1938 году я очутилась учительницей школы и увидела, как старшеклассники, подтянутые, умные, серьезные и до ужаса невежественные, внимательно следят друг за другом и еще внимательнее за мной, как им поручило начальство. От меня слежку не скрывали – директор и завуч то и дело повторяли какую-нибудь фразу, сказанную в классе, давая понять, что надо мной есть бдительное око. Я ходила по классу – от доски к столу и между парт, чувствуя, как школьники, не поворачивая головы и только скашивая глаза, непрерывно следят за мной. Иным этот взгляд был присущ по семейным традициям, а другие просто подражали людям ведущей профессии и счастливым товарищам из железной когорты. Если б я хоть на секунду заговорила не на казенном, а на своем языке, любой из них, не задумавшись, отправил меня на лесоповал.

Во время войны такой систематической слежки я не замечала. Вместо стопроцентной всеобщности и единства вроде как начиналось нормальное студенчество. Это была первая трещина в обработке масс.

Мальчики с косящими глазами были по-своему доброжелательными и славными людьми. Они явились скопом, когда я эвакуировалась, на пристань и перетащили меня и мать мою, а также кучу чемоданов на палубу прямо через борт, а не по сходням, где шло настоящее побоище. Они всегда были готовы «к труду и обороне» и сознательно пришли на помощь «старшему товарищу». Их поколение почти целиком легло на войне. Почти все еще в школе стали членами аэроклуба, а потом – сталинскими соколами. Кто из них уцелел и что делается в их бедных головах?»

 

Вождь и Учитель

 

Бернард Шоу, английский писатель – о встрече со Сталиным в 1931 год:

«Сталин не похож на диктаторов своим неудержимым чувством юмора. … Его манеры я бы счел безукоризненными, если бы он хотя бы немного постарался скрыть от нас, как мы его забавляем. Вначале он дал нам выговориться. Потом спросил, нельзя ли и ему ввернуть словечко. Мы не поняли ни звука из того, что он произнес кроме слова «Врангель» – так звали одного из офицеров, которых Англия поддерживала в войне с большевиками. Вскоре Сталин погрузился в безоглядное веселье. Но из-за того, что очень скверный переводчик стучал зубами от страха, мы так и не смогли разделить приятного настроения нашего хозяина»

 

Анри Барбюс, французский писатель, из книги «Сталин. Человек, через которого раскрывается новый мир», 1935 год:

«В Коммунистическом Интернационале и в СССР личной диктатуры быть не может. Ее не может быть потому, что коммунизм и советская система развиваются в рамках стройно разработанного учения, которому служат и самые крупные деятели, – а сущность диктатуры, или власти одной личности, состоит в том, что диктатор вопреки законам навязывает всем свою личную волю, свой каприз.

Однажды я сказал Сталину: «А знаете, во Франции вас считают тираном, делающим все по-своему, и притом тираном кровавым». Он откинулся на спинку стула и рассмеялся своим добродушным смехом рабочего»

 

«Да здравствует тот, чей гений привел нас к невиданным успехам, – великий организатор побед советской власти, великий вождь, друг и учитель – наш Сталин! (газета «Правда», 8 января 1935 года)

«Да здравствует наш гениальный вождь, творец Конституции, первый и лучший друг науки – товарищ Сталин!» (газета «Правда», 30 декабря 1936 года)

«Да здравствует вождь и учитель, наш отец и друг, наша радость и надежда – родной, любимый, великий Сталин!» (газета «Правда», 17 октября 1938 года)

«…Да здравствует наш гений, наш вождь и учитель, лучший друг физкультурников, лучший друг всего мира – великий Сталин!» (газета «Правда», 19 июля 1939 года)

«Учитель и друг человечества Сталин вошел в революцию с образом Ленина в уме и сердце. О Ленине он думает всегда, и даже когда мысли его погружены в проблемы, подлежащие разрешению, рука его машинально, автоматически чертит на листке бумаги: «Ленин… учитель… друг».

Как часто уносили мы с его стола исчерченные этими словами вдоль и поперек листочки.

Ленина нет, Сталин стал для нас учителем и другом.

…Высоко парит орел, видя с высоты то, что не видят в долине, и смело ведет человечество к коммунизму» (газета «Правда», 21 декабря 1939 года)

«Благородный образ Сталина – «человека с головой ученого, с лицом рабочего, в одежде простого солдата» – дорог и близок каждому…

…Как садовник оберегает и выращивает плодовые деревья, так Сталин воспитывает и выпестовывает новых людей страны социализма, прививая им высокие чувства, благородные качества» (газета «Правда», 2 февраля 1940 года)

 

Гаррисон Солсбери, московский корреспондент американской газеты, 5 марта 1953 года:

 

«Раскрывается розы бутон,

И кругом цветут колокольчики;

Просыпается также ирис,

И все склоняются

Под легким ветерком.

Жаворонок парит высоко в небе,

Щебеча и распевая песни.

Соловей страстно поет своим тихим голосом:

«Пусть цветет моя дорогая страна,

И пусть обручится и будет счастлива моя дорогая

земля Иверия,

Пусть обручится она со знаниями,

Со своей юностью и своей родиной» [юношеские стихи Джугашвили-Сталина]

 

Боже мой, подумал я,.. что же произошло с этим наивным молодым поэтом между девятнадцатью и семьюдесятью тремя годами его жизни?.. Какие свирепые боги подчинили себе этого молодого грузина с темным лицом, горящими глазами и романтическим духом?

 

 

«А ВМЕСТО СЕРДЦА — …»

 

 

Популярный советский  марш 30-80-х годов:

«Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,

Преодолеть пространство и простор.

Нам разум дал стальные руки – крылья,

А вместо сердца – пламенный мотор»

 

Александр Василевский, тогдашний первый зам. начальника. Оперативного управления Генштаба, из мемуаров, 1975 год:

«Один из очередных тостов И. В. Сталин предложил за мое здоровье…

– Скажите, пожалуйста, – продолжил он, – почему вы, да и ваши братья, совершенно не помогаете материально отцу? Насколько мне известно, один ваш брат – врач, другой – агроном, третий – командир, летчик и обеспеченный человек. Я думаю, что все вы могли бы помогать родителям, тогда бы старик не сейчас, а давным-давно бросил бы свою церковь. Она была нужна ему, чтобы как-то существовать [отец А. Василевского был священником и к этому времени ему уже было за 70].

Я ответил, что с 1926 года я порвал всякую связь с родителями. И если бы я поступил иначе, то, по-видимому, не только не состоял бы в рядах нашей партии, но едва ли бы служил в рядах Рабоче-Крестьянской Красной Армии и тем более в системе Генерального штаба. В подтверждение я привел следующий факт.

За несколько недель до этого впервые за многие годы я получил письмо от отца. (Во всех служебных анкетах, заполняемых мною до этого, указывалось, что я связи с родителями не имею.) Я немедленно доложил о письме секретарю своей партийной организации, который потребовал от меня, чтобы впредь я сохранял во взаимоотношениях с родителями прежний порядок.

Сталина и членов Политбюро, присутствовавших на обеде, этот факт удивил. Сталин сказал, чтобы я немедленно установил с родителями связь, оказывал бы им систематическую материальную помощь и сообщил бы об этом разрешении в парторганизацию Генштаба»

 

«ВРАГИ НАРОДА»

 

Адольф Гитлер:

«Познание – это неустойчивая платформа для масс. Стабильное чувство – ненависть»

 

СССР

Газета «Правда», 27 августа 1936 года:

«Шестнадцать главарей стерты с лица земли. Но было бы величайшим преступлением считать, что со всеми врагами уже покончено… К сожалению у нас в партии немало еще гнилых либералов… Надо по-сталински разоблачать гнилых либералов, всех, кого притупилось революционное чутье и отсутствует большевистская бдительность» (газета «Правда», 27 августа 1936 года)

 

Газета «Правда», 25 января 1937 года:

«Раздавить гадов!

Внимательно слушают рабочие завода текст обвинительного заключения. Часто раздавались гневные возгласы:

Кровавые псы! Они хуже взбесившихся собак!

Нет, не уйти собаке Троцкому от пролетарского правосудия!

Они торговали нашей священной Родиной! – воскликнул мастер Зуев.

Они убивали наших героев-стахановцев, наших славных сынов – красноармейцев! Приговор народа краток – раздавить гадов!

Расстрелять троцкистских бандитов!

Смерть диверсантам!»

 

Газета «Правда», 26 января 1937 года:

«Отвратительны, гнусны, трижды подлы, но ничтожны даже в ярости своей бешеные троцкистские псы, возмечтавшие отдать в капиталистическое рабство великую семью народов СССР. Великим гневом к троцкистской падали наполнены сердца десятков миллионов трудящихся. Суровая рука социалистического правосудия сметет с лица прекрасной советской земли троцкистскую нечисть»

 

Газета «Правда», 4 марта 1938 года:

«Презренная и ничтожная буржуазная сволочь! Как гады копошились они на чистой советской земле. Они хватались за колеса трактора, пытались остановить его движение по колхозным полям. Но трактор давил их, оставляя на их месте поганую слизь.

Они давно внутренне сгнили. Сплошной смрад их слова. Единодушно весь советский народ требует уничтожить эту презренную банду злейших и подлейших врагов социалистического государства рабочих и крестьян»

 

Николай Бухарин, из письма в Политбюро ЦК ВКП (б), 1936 года:

«Что мерзавцев [Зиновьева и Каменева] расстреляли – отлично: воздух сразу очистился. Процесс будет иметь огромнейшее международное значение. Это – осиновый кол, самый настоящий, в могилу кровавого индюка, налитого спесью, которая привела его в фашистскую охранку»

[Через несколько месяцев Бухарин будет главным обвиняемым на следующем открытом судебном процессе, после которого сам будет расстрелян]

 

Из предсмертного письма зав. отделом культурно-просветительной работы МГК и МК ВКП(б) Вениамина Фурера, 1936 год:

«Родные товарищи! Любимые товарищи. Я понимаю, как нелепа моя смерть. Я откровенно признаюсь, что я боюсь такой смерти, которой нужно самому помогать. Боюсь, ибо во мне все протестует против этого выстрела, потому что во мне много радости нашей жизни, много сил, бодрости и большой любви к нашей борьбе и работе. Но еще больше я боюсь потерять доверие партии… События последних месяцев глубоко взволновали меня, как и каждого большевика, но только в эти последние дни я заболел манией подозрительности, мне начинают повсюду мерещиться двурушники. Столько беспримерной лжи и обмана разлили эти потерявшие человеческий облик люди, что поистине становится страшно. Мне стало казаться, что любая из этих гадин, стараясь выпутаться и вконец изолгавшись, может выпустить и на меня несколько капелек бешеной слюны. Когда при все новых и новых разоблачениях в измене людей, которые дышали с нами вместе одним воздухом, я слышу нечаянные возгласы товарищей – «больше никому нельзя верить», – я содрогаюсь. Ведь вот где-нибудь, кто-нибудь кинет на меня тень подозрения, и мое партийное имя будет запятнано… Я еще раз горд, что меня в могилу сопровождает не мрак безверия, толкающий к смерти опустошенных людей, не тупик, куда загоняет партия врагов, ускользающих в смерти от заслуженной расправы, меня сопровождает вера в дело партии, и такая хорошая, пламенная любовь к Вам, Иосиф Виссарионович. Даже смешно подумать, что кто-либо мог заподозрить меня в каком-либо самом отдаленном сочувствии людишкам, которых я многие годы считал отпетой политической сволочью, людей типа Зиновьевых, Троцких, Каменевых… Две собаки умерли достойной собачьей смертью. И с каким бы удовлетворением я бы приготовленную для меня пулю направил в эту многократно проституированную суку, в кровавого шута Троцкого… Я счастлив, что до последнего момента пропитан этой злобой…»

 

Юрий Пятаков, видный большевик, 1928 год:

«Мы ни на кого не похожи. Мы – партия, состоящая из людей, делающих невозможное возможным… и если партия этого требует, если для нее нужно и важно, актом воли сумеем в 24 часа выкинуть из мозга идеи, с которыми носились годами… Да, я буду считать черным то, что считал и что могло мне казаться белым, так как для меня нет жизни вне партии, вне согласия с ней. …Неужели вы думаете, что в великом мировом перевороте, в котором решающим фактором будет наша партия, я буду вне ее?»

 

 

КИТАЙ

Петр Владимиров, представитель Коминтерна при ЦК компартии Китая, из дневниковых записей, 1943 год:

«15 мая. Весной Кан Шэн [глава службы безопасности компартии Китая] неоднократно выступал с призывами разоблачать японских и гоминьдановских шпионов, наводнивших Особый район [«Особый район» – территория на северо-западе Китая, которую в годы II Мировой войны контролировали войска китайских коммунистов]. Обычно при этом устраивались демонстрации раскаявшихся или разоблаченных шпионов. Все это выглядело бы по-детски, несерьезно, если бы не возрастающая активность карательных органов…

15 июля … Пэнь Чжэнь [один из руководителей службы безопасности компартии Китая] объяснил активу, по каким признакам распознавать гоминьдановских агентов, добавил, что раскаявшиеся обретут свободу: «Нужно раскаяться смело и, не боясь, сдаваться органам».

Взял слово Кан Шэн. «Вы прекрасно осведомлены, что немало из ваших друзей уже под стражей! Не успеете разойтись по местам, как не застанете еще и других! И не удивляйтесь, если завтра многие из сидящих здесь тоже попадут под замок!.. Вы все шпионите на Гоминьдан… Зачем вы хотите нас погубить? Что мы сделали плохого? Ведь у вас есть все: жилище, паек… За что хотите нас уничтожить? Раскаивайтесь – простим, но помните: не всякое раскаяние искренно. Процесс перевоспитания будет длительным»…

29 июля … Все мнилось бы бредом, если бы мы не ведали, как обходятся с подозреваемыми в шпионаже… Поначалу, естественно, никто не сознается. Обвинение повторяется снова и снова… Ночь сменяет день, день опять ночь – чередуются следователи, а несчастному ни минуты покоя: окрики, угрозы, требования сознаться, побои. В конце концов обессиленный человек сознается во всех смертных грехах – лишь бы поспать или избавиться от пыток.

Каншэновские сотрудники не останавливаются перед арестами беременных женщин.

2 августа. «Разоблаченным» из-за нехватки камер в тюрьме отдано распоряжение оставаться по местам службы. Повсюду – «перевоспитание» «разоблаченных» и жаркая обработка тех, кто на очереди…

21 августа. Численность разоблаченных гоминьдановских и японских «агентов» во многих организациях достигает 100 процентов, но нигде не меньше 90…»

 

ГЕРМАНИЯ

 

«Тот, кто носит этот знак, является врагом нашего народа»

 

 

КОМИНТЕРНОВЦЫ

 

Елена Стасова, работник Коминтерна, из воспоминаний:

«В мае 1921 г. я была направлена на подпольную работу в Германию в качестве представителя Коминтерна. В течение пяти лет я работала как член Коммунистической партии Германии. …

Моя партийная кличка была Герта, а паспорт немецкий был у меня на имя Лидии Вильгельм. По этому же паспорту я дважды принимала участие в выборах в рейхстаг. Голосовала, конечно, за коммунистов.

Дело в том, что я приехала по канадскому паспорту, срок которого истекал. В целях легализации в Германии я была по паспорту Лидии Константиновны Липницкой «выдана замуж» за немца Эрнста Вильгельма… Таким образом я получила немецкий пятилетний паспорт, который я потом два раза обменивала в соответственных немецких полицейских участках в Берлине, проезжая через Берлин после 1926 г.

Через некоторое время Эрнст Вильгельм решил, что он должен получить какую-то материальную выгоду от «брака» со мною, ссылаясь на то, что в свое время Роза Люксембург что-то перечислила тому немцу, который был с нею (тоже фиктивно) обвенчан. Я отказалась, разумеется. Тогда он подал иск о разводе. Для расторжения фиктивного брака нам понадобился и фиктивный соблазнитель. Не помню уж, кто фигурировал в суде в качестве такового. А затем, кажется в 1925 г. я получила официальное извещение в черной траурной рамке о смерти Эрнста Вильгельма.

Работая в Оргбюро КПГ, я поражалась отсутствием дисциплины и конспиративности среди членов ЦК КПГ. Если кто-нибудь из членов ЦК был не согласен с постановлением, только что принятым, то он тут же в коридоре мог открыто говорить об этом постановлении и о своей позиции по этому вопросу. В рядах нашей партии это было немыслимо, и я никак не могла примириться с  таким поведением. …

Вспоминается, как в 1923 г. в Берлин прибыли бежавшие участники потерпевшего поражение Гамбургского восстания. Они не имели ни малейшего представления о правилах конспирации. Один из них, например, живя нелегально у товарища, стал пробовать, разряжен ли у него пистолет. Раздался выстрел. Пуля пробила потолок в нижней квартире. Вильгельм Пик и я очень сурово критиковали их за это. И вот на собрании «Красной помощи» один из этих товарищей заявил, что когда они придут к власти, то на первых фонарях повесят В. Пика и Герту. Пик ответил, что это, конечно, их воля, но, пока они еще не пришли к власти, диктовать им правила поведения будет ЦК партии, и они обязаны следовать его указаниям»

 

Отто Браун (в Китае – Ли Дэ ), немецкий коммунист-коминтерновец, из книги воспоминаний:

«Весной 1932 года я окончил Военную академию имени М.С. Фрунзе в Москве. Вскоре ИККИ (Исполнительный Комитет Коммунистического Интернационала) направил меня в Китай. В общих чертах моя задача заключалась в том, чтобы в качестве военного советника помогать Коммунистической партии Китая в ее борьбе на два фронта: против японских агрессоров и против реакционного режима Чан Кай-ши.

Недели через две я, с австрийским паспортом в кармане, уже сидел в транссибирском экспрессе, который доставил меня на пограничную станцию Маньчжурия…

Поездом я доехал до Дайрена (ныне Далянь) [до русско-японской войны этот порт находился под российским контролем и назывался Дальний]. Наш состав охранялся японскими солдатами, так как с полей, засеянных гаоляном [кукурузой], по обе стороны Южно-Маньчжурской железной дороги, на поезда постоянно нападали китайские патриоты. Из Дайрена я пароходом отбыл в Шанхай…

Теперь Шанхай казался спокойным, но это спокойствие было обманчивым. Поддерживаемые международной полицией, ищейки Чан Кай-ши каждый день устраивали облавы… Они охотились за коммунистами. У тех, кого схватывали, был один выбор: предательство или смерть. В то время в Китае тысячи лучших партийных работников были обезглавлены, расстреляны или задушены. Уничтожались не только они, но и их семьи. Эти акции истребления начались в 1927 году, сразу же после… разгрома восстаний в Шанхае, Ухане, Кантоне и других городах, и проводились систематически, с неослабевающей силой…

Через несколько дней после приезда я связался с Артуром Эвертом, являвшимся в то время представителем Коминтерна при ЦК КПК. Его я хорошо знал по партийной работе в Германии. Несколько лет спустя он вместе со своей женой Сабо был арестован в Бразилии и зверски замучен. Кроме него в представительство входил русский товарищ, выдававший себя за эмигранта, – был работником ОМС (Отдел международных связей) и отвечал за безопасность и за все технические и финансовые вопросы, а также два американских товарища – от КИМ (Коммунистический Интернационал Молодежи) и Профинтерна (Интернационал красных профсоюзов)…

В конспиративном доме ЦК Эверт и я обсуждали с секретарями ЦК Бо Гу (Цинь Бан-сянь) и Ло Фу (Джан Вень-тянь) актуальные политические и военные вопросы. Оба они учились в Советском Союзе и прекрасно говорили по-русски… Позже появились Славин (Ли Цзу-шень) и Мицкевич (Шен Чжун-лян), которые в 1933 году вернулись из Советского Союза, а после ареста в 1934 году стали предателями.

Секретариат ЦК КПК в Шанхае поддерживал регулярную связь по радио и, при случае, с помощью курьеров с Исполкомом Коминтерна в Москве…

Примерно тогда же, весной 1933 года в Шанхай прибыл главный военный советник. Это был Манфред Штерн, или, как его называли, Фред. Во время войны в Испании он стал известен как генерал Клебер. Он добирался через Европу, Америку и Японию…»

 

 

ПУТЕВОДНАЯ ЗВЕЗДА

 

Марк Алданов, писатель:

«…Отсутствие спекулянтов и бирж в СССР, несмотря на все остальное, в течение долгих лет вызывало у миллионов западных людей беспрерывные овации по адресу социалистического строя…»

 

Эдуар Эррио, французский политический деятель, 1932 год:

«Я проехал всю Украину. Так вот, я подтверждаю вам то, что видел собственными глазами: она похожа на сад, полный спелых плодов. Вы говорите, что эта страна в данный момент переживает печальные времена? Я не могу говорить о том, чего не видел. Но я побывал в местах, подвергшихся испытаниям. И я увидел только процветание…»

 

Бернард Шоу, английский писатель, 1932 год:

«В России голод? Никогда я не обедал столь сытно и вкусно, как переехав советскую границу»

 

 

 

 

Мишель Монтень, французский философ, 16 век:

«Люди ничему не верят так твердо, как тому, о чем они меньше всего знают»

 

 

Иосиф Герасимов, публицист:

«Когда я стал репортером большой партийной газеты [30-е гг.], со мною много ездил в командировки друг-фотокор. Он возил в чемоданчике галстук и несколько свежих воротничков разных размеров. Если хлеба выдавались низкорослые, фотокор напяливал на грязную, с продубелой кожей шею земледельца свежий воротничок, повязывал ему галстук, ставил мужика на колени, чтобы колосья были ему по грудь. А потом в газете появлялся снимок: «Славный урожай выдался нынче…». За такой снимок полагался повышенный гонорар»

 

Дж. Крессей, американский журналист, 1938 год:

«Советский Союз – самая интересная страна на земном шаре… Советский Союз – это страна прогресса, молодости и счастья»

 

Анри Барбюс, французский писатель, 1935 год:

«Слишком очевидно, что самый принцип капиталистического империализма основан на презрении к жизни человека: товары навязываются силой…

Социалистическая же система – это система, служащая интересам человека. Разумной и справедливой организацией всех людей она стремится максимально улучшить жизнь каждого. Ее можно назвать системой, «гуманитарной» по своей природе.

Таким образом, именно для большевиков, – подлинных социалистов нашего времени, – вопрос об уважении к человеческой жизни является чрезвычайно серьезным и важным. И они ставят его сами.

Именно из уважения к человеческой жизни они заявляют, что некоторых людей надо уметь обезвреживать (слово «наказывать» будет здесь неправильным…).

В самом деле, вполне очевидно, что в известных случаях бывает необходимо поразить одного человека, чтобы спасти тысячу, чтобы спасти сто тысяч, чтобы спасти будущее и создать лучший мир, в котором человек уже никогда не будет жертвою человека»

 

Джордж Оруэл, английский писатель:

«Почти все наши ведущие писатели 30-х годов принадлежали к мягкотелому… среднему классу. Для людей такого рода репрессии, тайная полиция, массовые убийства, заключение в тюрьму без суда и т.д. и т.п. – все это слишком абстрактно, чтобы показаться страшным. Они могут принять тоталитаризм, потому что они ничего не знают, кроме либерализма…»

 

Хосе Ортега-и-Гассет, испанский философ:

«Когда в России победил коммунизм, многие уверились, что красная лава затопит весь Запад. Я не разделял этих страхов. Напротив, я в те годы писал, что русский коммунизм – это снадобье, противопоказанное европейцам, человеческой касте, поставившей все свои силы и все свое рвение на карту Индивидуальности. Время прошло, и вчерашние паникеры обрели спокойствие. Обрели только сейчас, когда самое время его утратить. Потому что сейчас победный вал коммунизма действительно может затопить Европу. …

…Более чем вероятно, что в скором времени Европа станет восторгаться большевизмом. И не благодаря ему, а несмотря на него.

Представим, что исполинский «пятилетний план» осуществит цели, преследуемые правительством, и гигантская русская экономика будет не только восстановлена, но и расцветет. Какова бы ни была суть большевизма, это грандиозный пример человеческого замысла. Люди взяли на себя судьбу переустройства, и напряженная жизнь их – подвижничество, внушенное верой. …Отсвет великого замысла просияет на европейском горизонте, как новорожденная звезда. Неужели Европа, влача свое полурастительное существование, дряблое и недостойное, без новой жизненной программы, сумеет устоять перед заразительной силой такого вдохновляющего примера? Надо плохо знать европейца, чтобы думать, будто он не загорится, услышав этот призыв к новому делу и не найдя под рукой другого, но столь же высокого знамени, достойного быть поднятым наперекор. Не так уж невероятно, что европеец, с его жаждой служить чему-то, что сделает жизнь осмысленной, и уйти от пустоты своего существования, подавит внутренний протест и будет захвачен пусть не самим коммунизмом, но его нравственным порывом.

В строительстве Европы как великого национального государства я вижу единственное, что можно противопоставить победе «пятилетнего плана»

 

 

ЛЮБОВЬ И ЛИ СВОБОДА?

Академик Дмитрий Рождественский, из письма к другу, 1940 год:

«…Наша страна сделала первое и мощное, полное успеха усилие за истинное равенство людей, первый шаг по пути социализма. Она начала планомерную, упорную и суровую борьбу за любовь людей друг к другу…»

 

 

Карл Поппер, немецкий философ:

«…Я уверен: тот, кто учит, что править должен не разум, а любовь, открывает дорогу тому, кто будет убежден, что править должна ненависть»

 

 

Георгий Федотов, историк, философ:

«…Свобода социальная утверждается на двух истинах христианства. Первая – абсолютная ценность личности («души»), которой нельзя пожертвовать ни для какого коллектива – народа, государства или даже Церкви… Вторая – свобода выбора пути – между истиной и ложью, добром и злом.

Вот именно эта вторая страшная свобода была так трудна для древнего христианского сознания, как ныне она трудна для сознания безбожного. Признать ее – значит поставить свободу выше любви… Все социальные инстинкты человека протестуют против такой «жестокости». Если можно вытащить за волосы утопающего человека, почему же нельзя его вытащить «за волосы» из ада? Но в притче о плевелах и пшенице сказано: «оставьте их вместе расти до жатвы»

 

ТОТАЛИТАРНАЯ РОМАНТИКА

 

Борис Хазанов, философ, 70-годы:

«Мир погряз в грехе, в поклонении идолу денег, порабощен алчной буржуазией, воплощением всего худшего в истории. Но явился избранный народ, русский пролетариат, в широком смысле – весь русский народ, и новый Моисей ведет его в обетованную землю. Как и Моисею, Ленину не довелось увидеть завершение этого пути; его дело продолжает верный ученик, с нами наше великое Учение, с нами – симпатии угнетенных всей земли. Так вперемежку с обломками иудео-христианской мифологии родилась новая русская утопия, захватившая в двадцатых годах значительную массу населения бывшей Российской империи»

 

Из популярных песен-маршей 30-80-х годов:

 

«Нам ли стоять на месте?

           В своих исканиях всегда мы правы.

Труд наш есть дело чести,

          есть подвиг доблести и подвиг славы.

…

 

Нам нет преград ни в море, ни на суше,

              нам не страшны ни льды, ни облака.

Знамя мечты своей, знамя страны своей

              мы пронесем через миры и века!»;

 

«Не спи, вставай, кудрявая!

В цехах звеня,

            страна встает со славою

                                навстречу дня!»;

 

«Мы будем петь и смеяться, как дети,

                 среди упорной борьбы и труда.

Ведь мы такими родились на свете,

             что не сдаемся нигде и никогда!

Шагай вперед, комсомольское племя,

                шути и пой, чтоб улыбки цвели.

Мы покоряем пространство и время,

                мы – молодые хозяева земли!»;

 

«Мечтать! Надо мечтать

                            людям орлиного племени.

Есть вера и сила у нас,

                            чтобы стать

героями нашего времени!

 

НАЦИОНАЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР ИЛИ?..

 

Михаил Геллер, французский историк:

«…Удивительным по точности описания советской действительности и действительности всех ее близнецов может служить иронический учебник обмана и лицемерия, написанный французским республиканцем М. Жоли, изгнанным из страны Наполеоном III [60-е годы 19 века]. Жоли нарисовал сатирический портрет Франции времен Второй империи и ее императора, политическая линия которого состоит в том, чтобы отделить мораль от политики, заменить право силой и хитростью, парализовать дух индивидуализма, обмануть народ видимостью, льстить национальным предрассудкам, не позволять стране знать то, что происходит за границей, а столице – то, что происходит в провинции, применять без угрызения совести казни без суда и ссылку, требовать непрерывного восхваления своих действий, самому обучать истории своего царства, создать полицию, которая служит опорой режима, превратить культ узурпатора в своего рода религию, эксплуатировать легкость, с какой люди становятся доносчиками, овладеть обществом, используя его пороки, говорить как можно меньше и прямо противоположное тому, что думаешь, изменять смысл слов»;

«От Кубы до Албании, от Вьетнама до Восточной Германии привитая идеология вызвала абсолютно идентичные симптомы: специфические черты каждой из этих стран – национальные, исторические, религиозные – оказали меньшее влияние на характер государства, чем идеология»

 

Владимир Варшавский, французский писатель, публицист, 1956 год:

«…Рядом с марксистско-ленинской моделью тоталитаризма выросла похожая на нее, как близнец, национал-социалистическая модель. Правда, выкрашенная не в красный, а в коричневый цвет, но совсем такая же. А ведь Германия до войны 1914 года – не чета отсталой варварской России… А вот, кончилось тем же»

 

 

ЛИТЕРАТУРА

 

Осип МАНДЕЛЬШТАМ

Борис ПАСТЕРНАК

Даниил ХАРМС

Илья ИЛЬФ