РазговоР. Построение тоталитарного государства в СССР
Самая психологически трудная, самая объемная, самая богатая мыслями и чувствами тема курса. Давайте, как всегда, попробуем задать по-существу нашей темы (если вы еще не забыли, называется он «Россия в истории мировой цивилизации»)
«В годы первых пятилеток в СССР была построена современная промышленность. Означает ли это, что страна совершила прорыв к индустриальной цивилизации?»
Современная промышленность – это еще не цивилизация (как грамотность – еще не есть культура). Промышленная революция на Западе сопровождалась ростом индивидуальной свободы – область человеческого выбора резко расширилась. В СССР индустриализация сопровождалась урезанием даже простейшей, бытовой свободы: выбирать нельзя было ни место жительства, ни врача, ни учителя детям, ни даже рацион питания или набор одежды – не говоря уж о политическом выборе или свободе совести.
Традиционная крестьянская доиндустриальная культура действительно была во многом разрушена, но очень многое из нее сохранилось и легло в основу «социалистического» общества. Главная и наиболее очевидная из сохранившихся духовных традиций – это пренебрежение к личности, убежденность в том, что каждый должен всецело подчиняться коллективу, что «народ всегда прав»
(Это ни хорошо и ни плохо – просто это не есть индустриальная цивилизация.)
Вообще, надо сказать, индустриализация – одна из самых фальсифицированных тем новейшей российской истории. Это касается как фактической стороны дела, статистики, так и целенаправленно сформированного исторического образа, внедренного в массовое сознание (лишь в 90-е годы оказалось возможным посредством специальных методик реконструировать статистику процесса, хотя и в самом общем виде). Об истинной картине происходившего могут сказать только крохотные кусочки из воспоминаний участников тех событий, обмолвки в жизнеутверждающих фильмах или «производственных» романах тех лет и т. д. Появились и неприукрашенные рассказы о своей жизни «обыкновенных» людей того времени. Воссоздать достаточно полную и целостную картину того, что называлось «индустриализацией СССР» пока невозможно.
«Почему СССР удалось превратить в тоталитарное государство?»
Многие современные историки не любят термин «тоталитарное государство» – он, дескать, не отражает «всей сложности» общественных процессов, происходивших в СССР, слишком упрощает тогдашние противоречия, и вообще – «полностью тоталитарных» государств никогда и нигде не существовало.
На наш взгляд, все эти справедливо указываемые недостатки не перевешивают одного явного достоинства концепции тоталитаризма – она подразумевает взгляд на государство не с точки зрения самого государства, его целей и нужд, а с позиции отдельного человека, автономной личности. Рассматривая события 30-х годов с этой точки зрения, мы избежим самой возможности постановки диких вопросов о допустимости гибели миллионов ради достижения военной мощи державы, величия государства, народа и т. п.
В рамках поставленного вопроса позвольте высказать вам еще некоторые «раздражающие» соображения:
Ни одно общество не может существовать и быть устойчивым без социальной справедливости. Но справедливость бывает разная. Народ признает «справедливым» только такой строй, который отвечает каким-то его главным представлениям о «правильном» обществе, «правильной» власти. Поэтому по типу социальной справедливости можно судить о том, что для данного народа главное.
Сколько можно «судить» сталинизм? Это прошло и никогда уже не повторится. Гораздо полезнее судить по сталинизму – о народе (режим канул в историю, а народ остался, и так ли уж сильно он изменился с тех пор?).
Поэтому вопрос ставится так: что мы за люди, если с нами случилось вот это? Почему мы были довольны этим? Почему мы и сейчас способны почувствовать, как радостно было жить в сталинском СССР, ощущая на себе ежечасное внимание и заботу родного государства и самого земного бога?
Государству можно было писать жалобы на соседей, мужей и жен; у него можно было просить помощи; на него можно было переложить заботы о воспитании детей и о собственном здоровье; оно строго спрашивало, но зато и осыпало милостями, вознося самых способных и преданных из низов к самым высотам власти. Оно давало каждому то, что ему «положено», и вдобавок обеспечивало смысл жизни, чувство причастности к своему величию.
Не имея Бога на небесах, народ нуждался в земном божестве – воплощенной мудрости и справедливости, носителе и дарителе смысла жизни, карающем и милующем, ходящем своими неисповедимыми путями. И эта главная потребность (тут славянофилы были правы, – это для русского народа оказалось главной потребностью) Сталиным была удовлетворена.
Давайте подумаем вот еще над чем:
«Почему удалась сталинская коллективизация деревни?»
В этом вопросе поставлены далеко не все точки над «i». Шесть десятилетий господствовало утверждение, что крестьяне сами этого хотели. Потом, (когда стало «можно») потоком хлынули материалы о чудовищных насилиях над крестьянством в годы «великого перелома». И стало казаться, что коллективизация была результатом именно государственного принуждения, поддержанного в деревнях лишь немногочисленными «отморозками». Где же правда?
Задуматься над этой загадкой, приоткрыть краешек ответа на нее может помочь ЧЛД «Коллективизация».
Обратите внимание на одно из многочисленных воспоминаний об обстановке в коллективизируемой деревне (Е. Самушкиной). Здесь нет вооруженных «карателей» из города – активно действуют исключительно местные. Творят они, что хотят, а остальные деревенские – молчат. Почему?
И еще очень интересно было бы подумать над словами тогдашнего главного «безбожника» Ярославского:
«У нас имеются сейчас уже десятки безбожных сел… Есть уже безбожные города. Если мы пойдем таким темпом, то примерно 50 процентов крестьянского населения будет уже в колхозах в 1931 году»
Почему он так непосредственно связал успехи искоренения «религиозного дурмана» с конкретными цифрами и сроками коллективизации?
Нам очень хотелось бы, чтобы среди раздирающих душу описаний нечеловеческих страданий «раскулаченных» крестьянских семей была бы замечена все время повторяющаяся мысль авторов отчаянных посланий в «центр»:
«А если призадуматься серьезно, что будет от этого какая-нибудь польза? Если бы прошедши через эти трупы детей, мы могли продвинуться ближе к социализму или к мировой революции, то тогда другое дело, ясно, что без жертв к социализму мы не придем, но в данном случае ни к какой цели не придти»;
«Пусть кулаки страдают, которые эксплуатировали наш труд, а у меня ничего нет, я хожу в лаптях»;
Нас сюда выслали на гибель, а какие мы кулаки, если имели по одной лошадке, по одной корове и по 8 овец. Мы бедняки. Мы для государства были безвредны…»;
«Люди эти страдают невинно, они не кулаки…».
Тут есть над чем подумать…
Беспрецедентное насилие ничтожного меньшинства над огромным большинством не представляется такой уж загадкой, если увидеть сотрудничество жертв с палачами.
Механизм этого сотрудничества был уже прекрасно отлажен и обкатан в годы НЭПа – именно тогда, когда от фанатической, чудовищной и героической борьбы против крестьянской психологии («военный коммунизм») новая власть начала учиться использовать ее в своих целях. Тогда уже были восстановлены и усовершенствованы те же взаимоотношения между властью и «народом», которые были ему привычны и понятны со времен Мамая (и уже без всяких докук и помех со стороны «народолюбивой» интеллигенции).
В сущности, новая власть гораздо лучше понимала крестьян, чем любой из царей со времен Петра I, и поэтому могла действовать гораздо более свободно и безнаказанно, на «полную катушку» используя все воспетые славянофилами особенности своего народа.
Тут-то и выяснилось, что никакой «общинности», коллективизма без развитого личного начала нет и быть не может – ни один человек из орущей и возмущающейся толпы не поставит свою индивидуальную подпись под общим требованием, не станет сам, лично, отстаивать общие интересы, даже в присутствии всех остальных. До сих пор знакомая, родная, вековечная ситуация: любой начальник знает, как легче всего утихомирить даже очень агрессивную толпу – начать вызывать «крикунов» поодиночке… Без личности нет солидарности – способности действовать сообща.
Крестьянская община даже в те времена, когда ее превозносили народники, не могла и не желала исполнять тех функций элементарного «социального страхования», которые до отмены крепостного права худо-бедно осуществлялись помещиками (например, призрение сирот, помощь вдовам и увечным). «Природные социалисты» готовы были обходиться без самого нужного – только бы не переработать или не переплатить по сравнению с соседом. Многие из этих прелестей общинных взаимоотношений потом «переехали» в городские коммуналки вместе с самими носителями традиций.
Вряд ли коммуналка – это феномен какой-то особой, «маргинальной» культуры; скорее это та же община, тот же «социализм поневоле». Вот уж где всегда было раздолье для «классовых чувств» – и именно выходцы из деревни чувствовали себя в этих условиях наиболее комфортно, с готовностью вешая по двадцать электросчетчиков и «по справедливости» деля квадратные сантиметры на общей кухне и минуты в общей уборной…
Не бывает неких внешних «их» (злодеев или благодетелей) и «нас», с которыми «они» поступают так-то и так-то. Очень к месту тут будут слова Льва Аннинского:
«Откуда Гулаг? Сталин выдумал? Или так: Френкель выдумал, Берман, Ягода, Фирин, а Сталин – «разрешил»? Сколько народу прошло через Гулаг? Миллионы. Сколько нужно народу задействовать в охране и в обеспечении, чтобы охватить такое количество узников? Миллионы же. Что, эти миллионы упали с неба? Нет, пришли с земли. То есть: ушли с земли… И кто практически ликвидировал кулаков? Чья историческая ненависть была тут задействована? Чье желание было угадано?.. Нет, не на кого пенять, не на кого валить»
Попробуйте найти в ЧЛД фрагменты, которые могут показать, какое поведение признавалось в те годы доблестным примером для подражания. Поиск выведет, например, на отрывок из воспоминаний бригадира Шидека («Индустриализация») и обязательно, – на воспоминания Копелева («Коллективизация»).
Люди, жившие (и живущие) подобно Василевскому, Шидеку были и есть в любом обществе. Очень спокойно к описываемым вещам относятся на Востоке. В христианском же мире такое поведение принято скрывать, стыдиться его, страдать от того, что внешние обстоятельства вынуждали поступать подобным образом. В нашем государстве такую «жизненную позицию» на протяжении десятилетий пытались рассматривать в качестве нормы, – и, оглянувшись сейчас вокруг, мы должны признать, что воспитательный эффект был достигнут немалый.
Нам очень хотелось бы, чтобы вам пригодилась тема ЧЛД «Любовь или свобода?». Поймите суть спора – о чем говорят эти люди, в чем состоят непримиримые противоречия между ними. Поймите, почувствуйте слова академика, – в них один из главных ключей для понимания очень многих людей того времени.