СССР и кризис европейской цивилизации

 

СССР в 20-е годы был слабо связан с мировой экономикой, и крах на нью-йоркской фондовой бирже здесь никак не отозвался. Но 1929 – 1932 годы в истории нашей страны были пострашнее, чем в истории стран Запада. Именно в эти годы после недолгой «нэповской передышки» началось «развернутое строительство социализма в СССР», и государственное насилие над всем населением страны достигло невиданных, даже по российским меркам, масштабов. Ценой миллионов погубленных человеческих жизней отсталая страна за короткий срок превратилась в великую военно-промышленную державу, готовую занять ведущее место на мировой арене.

 

«ВЕЛИКИЙ ПЕРЕЛОМ» В ЭКОНОМИКЕ

 

Конец НЭПа.    В конце 20-х годов от непоследовательной и противоречивой «новой экономической политики» советское государство вернулось к тем же методам, от которых оно отступило в 1921 году.

В 1927 году партийная пропаганда начала раздувать не существовавшую тогда опасность агрессии империалистов против СССР. Наученное горьким опытом городское население быстро «смело» все товары с магазинных прилавков, а крестьяне стали придерживать свои хлебные запасы.

В этой обстановке Сталин в январе 1928 годов объявил «кулаков» «пособниками мировой буржуазии» и дал указание – крестьян, отказывающихся продавать зерно государству по твердым ценам, привлекать к суду «за спекуляцию» (при этом речь шла не о сдаче продналога, а о тех излишках, которыми крестьянин по закону был волен распоряжаться по своему усмотрению).

Вновь, как в годы «военного коммунизма», были закрыты городские базары, на дорогах появились заградительные отряды, 30 тысяч коммунистов были посланы по деревням обыскивать крестьянские амбары и конфисковывать найденные запасы. К насилию над зажиточными семьями были привлечены бедняки, получавшие четверть изъятого у соседей хлеба по низким ценам.

В ходе этой кампании шла подготовка кадров, отбор людей для еще более крутых действий в будущем: тысячами снимали с постов местных руководителей, не проявлявших должной решительности в хлебных реквизициях, судей, отказывавшихся выносить приговоры крестьянам по незаконным обвинениям, – их места занимали те коммунисты, которые готовы были, не зная жалости, выполнять любые приказы из «центра» без колебаний и рассуждений; в деревнях для будущих расправ над зажиточными семьями создавался «бедняцкий актив».

В следующем, 1929 году реквизиции хлеба в деревне продолжались по нарастающей. Крестьян, не желавших продавать зерно государственным заготовителям, отдавали под суд, забивали в их дворах колодцы, им не продавали товары, их детей не допускали к занятиям в школе и т. д. Но это была лишь подготовка к задуманному «великому перелому».

Ежегодно изымать урожай из 18 миллионов индивидуальных «кулацко»-середняцких дворов было и накладно, и с каждым разом все более опасно. Поэтому сталинская партия поставила задачу «раскрестьянить» деревню, полностью изменить характер труда, весь образ жизни сельских жителей – превратить индивидуальный труд крестьян-собственников в совместный коллективный труд всей деревни, где каждый работник был бы лишь малой, несамостоятельной  частичкой большого и многолюдного хозяйства, в котором ему лично ничего не принадлежит.

Перейти к такому коллективному хозяйствованию была не прочь часть беднейшего крестьянства, потерявшая надежду самостоятельно и в одиночку выбиться из нужды. Но подавляющее большинство сельских хозяев вовсе не желало добровольно, собственными руками ломать вековой уклад своей жизни. Чтобы сломить сопротивление крестьянской массы, был применен уже опробованный в годы гражданской войны прием: расколоть крестьянство, натравить деревенскую бедноту на односельчан, сумевших наладить эффективное, доходное, «справное» хозяйство.

 

«Раскулачивание». Осенью 1929 года по решению ЦК ВКП(б) по всей стране начала разворачиваться гигантская операция «раскулачивания». Фактически вне закона были объявлены все крестьяне, державшие в хозяйстве больше одной лошади, нанимавшие в страдную пору работников, арендовавшие землю в дополнение к собственному наделу, содержавшие мельницу и т. д.

Инструкции – кого считать «кулаками» – были написаны для каждого района. Но на практике этот вопрос решался проще: приезжал в село партийный уполномоченный, собирал вечером «бедняцкий актив», и они вместе намечали жертвы завтрашней расправы по собственному разумению.

Приходя наутро в намеченный двор, «раскулачиватели» выводили всю семью от мала до велика из дому, сажали на подводу или в сани и отправляли в ближайший город или на железнодорожную станцию, где она попадала под конвой органов безопасности (ГПУ); оставшиеся в избе домашние вещи соседям-«активистам» разрешалось поделить между собой, а земля, весь двор, скотина и рабочий инвентарь считались уже собственностью организуемого в те же дни колхоза.

В каждой деревне, как бы бедна (или богата) она ни была, выполнялся спущенный «сверху» план – раскулачить 5 – 7% дворов, живших лучше, чем все остальные. При этом не имело значения, благодаря чему выбились «в люди» их хозяева, – они оказались зажиточнее других, и это было вполне достаточным основанием для того, чтобы их разорить и навсегда изгнать из родных мест.

Плановые задания по ликвидации лучших хозяев деревни повсеместно местные «активисты» перевыполняли вдвое, а то и втрое – в среднем за годы коллективизации «раскулачено» было от 10 до 15% дворов. [Если учесть, что в это время насчитывалось 26 миллионов единоличных хозяйств, а «раскулачивали» в основном большие семьи, то можно ориентировочно подсчитать, сколько людей в общей сложности подверглось этой экзекуции]

Товарными эшелонами или на баржах «кулацкие» семьи вывозились в малонаселенные северные районы и выгружались в чистом поле или в тайге – сколько из них осталось в живых, а сколько погибло от голода, холода и эпидемий, неизвестно до сих пор. Там, где «спецпоселенцам» удавалось выжить и построить новую деревню, появлялась комендатура с охранниками – для того, чтобы пресекать побеги и заставить ссыльных выполнять государственные повинности (как правило, на лесоразработках). Ссылка «раскулаченных» считалась вечной.

 

Организация колхозов.  Деревня была не только «очищена» от наиболее самостоятельных и активных хозяев, но и деморализована: большинство из оставшихся крестьян не только не заступились за своих соседей, но так или иначе содействовали этим расправам и даже участвовали в дележе конфискованного имущества сосланных. В такой обстановке зимой 1929 – весной 1930 года началась «сплошная коллективизация» – принудительное объединение всех нераскулаченных крестьян в общие хозяйства (колхозы). Фактически это была конфискация главного крестьянского имущества – земли, скота, орудий труда.

Высшие партийные руководители объезжали коллективизируемые губернии, призывали к решительности, тысячами исключали из партии колеблющихся, заменяли работников, не сумевших добиться в своих районах массового вступления крестьян в колхозы. 25 тысяч рабочих-коммунистов были направлены в деревни для «социалистической перековки» крестьян-собственников.

В начале 1930 года в различных районах СССР вспыхнуло до 2 тысяч вооруженных выступлений. Иногда крестьянские волнения перерастали в массовые восстания, для подавления которых приходилось применять не только пехотные части и конницу, но даже авиацию. На Кавказе коллективизация вылилась в настоящую партизанскую войну.

К весне 1930 года в борьбе с разрозненным сопротивлением крестьянства наметился перелом – в колхозы записалось больше половины семей. Но цена этого «перелома» для сельского хозяйства страны была катастрофической.

Подавляющее большинство крестьян воспринимали свое вступление в колхоз не как начало новой трудовой жизни, а как конец жизни прошлой – трудной, но своей собственной, – как свое окончательное поражение. Только этим можно объяснить то, что, подписав заявление о вступлении в колхоз, крестьянин резал подлежащих сдаче в общественное стадо овец, свиней, коров и даже лошадей («конец света!»). За несколько месяцев поголовье скота сократилось больше, чем за все годы гражданской войны: лошадей и коров – на 1/3, свиней – вдвое, овец – в 2,5 раза, сколько было порезано домашней птицы – никто не считал

Людей можно было заставить записаться в колхоз, отдать туда свою землю, но заставить их работать там в этот первый год государству оказалось не под силу – весенний сев 1930 года на колхозных полях был сорван. Осознав это, Сталин на время приостановил безумную гонку за стопроцентной коллективизацией. Вслед за разрешением свободного выхода из колхозов к единоличной жизни тут же вернулась половина «записавшихся».

Но оказалось, что возобновить свое хозяйство практически невозможно – сданный в общее стадо скот возвращать никто не собирался, землю для единоличника нарезали за тридевять земель от деревни, на неудобьях, а спецналог для него ввели такой, что на уплату его надо было отдать чуть ли не весь урожай. В районы с низким процентом коллективизации переставали завозить какие-либо товары. Уже на следующий год почти все вышедшие вынуждены были вернуться в колхозы – на этот раз вполне «добровольно». Новую, колхозную жизнь, смирившись, все же пришлось начинать.

Выгоды от коллективизации для государства проявились очень быстро: хотя надой от колхозной коровы в среднем снизился почти до «козьего» уровня (меньше 1000 литров в год), а сбор зерна упал на 10%, зато государственные заготовки увеличились сразу вдвое – выкачивать урожай из общего колхозного амбара оказалось гораздо легче и безопаснее. Хлеб из деревни выметался буквально «под метелку», заготовители в погоне за плановыми цифрами изымали даже семенные запасы новорожденных колхозов. На запад и к морским портам потянулись эшелоны с зерном – в 1931 году его экспорт по сравнению с 1929 годом вырос в 17 раз!

В эти кризисные годы мировые рынки были затоварены; в других странах кое-где зерно сжигали, потому что цены на него были бросовыми. Но чем ниже падали цены, тем больше хлеба вывозилось из СССР – ведь государству, в отличие от фермеров, он доставался практически даром.

Крестьяне сразу поняли, кому принадлежит на самом деле собранный ими урожай в «самостоятельном» коллективном хозяйстве. Чтобы прокормиться самим, ими был изобретен невиданный в мире способ уборки: днем (все вместе) – косами и жатками, а по ночам (поодиночке) – ножницами, состригая колосья в домашний тайник. В ответ советское государство в 1932 году принимает одно из самых своих драконовских постановлений, прозванное в народе «законом о трех колосках», по которому колхозников стали сажать в лагеря на 10 лет даже за малейшее хищение колхозного имущества. Крестьяне стали тайком посылать на колхозные поля своих детей «стричь колоски», – в ответ государство распространило все виды уголовной ответственности и на детей, начиная с двенадцатилетнего возраста.

 

«Голодомор».  В конце 1932 – первой половине 1933 года разразилась катастрофа. «В наказание» за то, что колхозы самых хлебородных и скотоводческих районов (Украина, Поволжье, Северный Кавказ, Западная Сибирь, Казахстан) пытались уклониться от сдачи хлеба и мяса государству,  произведенное там продовольствие было полностью вывезено. Начался голод – голод, опустошительнее которого не знала отечественная история, первый голод, который сознательно организовало само государство, отказавшееся хоть чем-нибудь помочь 30 миллионам своих граждан.

Вымирали целые деревни, из жалости родители убивали собственных детей, было и людоедство. Толпы обезумевших и обессилевших от голода крестьян брели к железным дорогам, по которым мимо них под охраной шли составы с экспортным хлебом [3,8 млн. т – в 1932 и 1933 годах], подходили к оцепленным войсками городам и умирали на их окраинах.

Ни одного слова о происходящей трагедии не просочилось в советскую печать, молчали испуганные горожане, отоваривавшие свои продуктовые карточки, только о новых победах колхозного строя и невиданных темпах индустриализации говорили руководители СССР. Никто тогда не считал, сколько населения мучительно вымерло в тот страшный год. По разным сегодняшним оценкам, жертвами этого голода стали от 4 до 9 миллионов человек.

Это был последний удар, окончательно обескровивший деревню, от которого она уже не смогла оправиться – открытые выступления против «колхозного строя» почти прекратились. К середине 30-х годов практически все крестьяне стали колхозниками.

 

Прикрепление к земле.  Бежать в города крестьяне начали с самого начала коллективизации – в 30-е годы из деревни было «выдавлено» 15 – 20 миллионов человек. В 1933 году, когда бегство из деревни приобрело угрожающие масштабы, в стране была введена паспортная система. Паспорта со штампом о прописке по месту жительства получили горожане, обитатели рабочих поселков, но деревенским жителям паспортов не выдали – они потеряли возможность не только перебраться в город, но даже без разрешения начальства уехать в другую деревню.

Работа на земле превращалась в тяжкую и малооплачиваемую повинность (кормили колхозников почти исключительно приусадебные участки). Государственные, партийные органы вынуждены были постоянно подстегивать колхозы, «учить» вчерашних крестьян как работать на земле: писать подробнейшие инструкции по ведению хозяйства и отдавать приказы – когда и как пахать, сеять, полоть и косить, регулярно засылать в каждый колхоз уполномоченных-контролеров «на посевную», «на уборочную» и т. д., и т. п.

Российское крестьянство фактически перестало существовать как особый, самостоятельный общественный класс. Даже само слово «крестьянин» (от «христианин») почти вышло из употребления, замененное на новое, странно вначале звучавшее обозначение – «колхозник». Сельское хозяйство превратилось на все последующие десятилетия в самую малопроизводительную, «лежачую» отрасль советской экономики.

 

Средства для индустриализации. Параллельно с колхозным «переломом» деревни начало разворачиваться огромное промышленное строительство. «Социалистические преобразования» в сельском хозяйстве, кроме дарового продовольствия, дали государству огромное количество дешевых рабочих рук ссыльных, заключенных и переселенцев в города. Хлынувшая на новые стройки масса крестьян готова была работать за любую, пусть даже самую ничтожную плату.

С началом «развернутого наступления социализма» перестали церемониться и с горожанами – рабочие и служащие должны были отдавать по месячной зарплате (а то и по две), покупая облигации государственного «займа индустриализации» (такие «пожертвования» населения многократно превышали доходы, которые казна получала от госпромышленности). Резко возросло производство водки, и в госбюджет потекли в невиданном прежде количестве «пьяные» деньги. Всех этих средств все равно не хватало на гигантское строительство, и государство принялось активно  печатать для своих нужд бумажные деньги – покупательная способность рубля уменьшалась, а вместе с ней «облегчалась» и зарплата у всех работников.

Но все эти дополнительные доходы, которые государство вытягивало у населения,  годились только для внутреннего употребления – для того, чтобы оплатить рытье котлованов и возведение стен новых заводов. Для закупки же их «начинки» (станков, оборудования, технологий) требовалась валюта, которую мог дать только экспорт.

На экспорт пошли все ресурсы и ценности, какие только можно было найти в стране и продать за валюту, – вывозились меха и лен, лес и нефть, зерно и шедевры Эрмитажа, иконы и драгоценности Алмазного фонда. По всей стране шли аресты вчерашних предпринимателей-«нэпманов», от которых требовали сдачи государству золота, драгоценностей и валюты.

Практически вся экспортная выручка шла на закупку новейшей западной техники. В 1931 году СССР закупил на мировом рынке треть продававшихся там машин и заводского оборудования, а в 1932-м. – половину!

Закупать предпочитали не отдельные машины и даже не производственные линии, а целые заводы «в сборе». Заказы из СССР для западных корпораций в годы Великой депрессии были буквально «манной небесной». Главную роль в поставках самого современного промышленного оборудования для советской индустриализации сыграли крупные американские компании, оттеснившие на второе место известные германские фирмы. Иностранные специалисты участвовали в строительстве предприятий, в установке оборудования, в обучении советских рабочих и инженеров.

 

Строительный «штурм». Все силы и средства были брошены в тяжелую промышленность. Начали одновременно строить 1,5 тысячи новых крупных предприятий металлургии, машиностроения, химии, энергетики, угольных и рудных шахт и разрезов (и ежегодно количество новых начинающихся строек все увеличивалось). Неквалифицированной рабочей силы и «новеньких» бумажных денег на все это было в достатке, но остро не хватало строительных материалов, металлоконструкций, труб и пр., не говоря уже о технологическом оборудовании.

Государство могло снабдить всем необходимым не больше 60 строек, а бесперебойно и высокими темпами возводились лишь 14 крупнейших (Магнитогорский и Кузнецкий металлургические комбинаты, Запорожсталь, Уралмаш, несколько тракторно/танковых заводов и некоторые другие стройки). Началась горячка и хаос штурмовщины – тогда это называли «битвой железных строек». Газетные сообщения о возведении  гигантов индустрии и впрямь напоминали фронтовые сводки.

В точности уяснить, как проходил этот невиданный промышленный штурм, трудно даже сегодня. Плановые сроки в большинстве случаев были невыполнимы. Признаться в невыполнении государственных заданий для директоров заводов и строек было смертельно опасно – карательные органы и высшие партийные руководители развернули широкую охоту за «вредителями». Директора, как могли, скрывали истинное положение дел и слали в «центр» сводки о выполнении планов, а в ответ получали новые, еще более увеличенные задания. Когда, в конце концов, разница между бумажной «цифирью» и реальностью становилась вопиющей, старое руководство «клало партбилет на стол» (со всеми вытекающими в то время последствиями), а ему на смену приходило новое, которое тут же оказывалось в том же порочном круге.

Сталин ликвидировал Центральное статистическое управление, запретил публиковать любые цифры, из которых можно было бы понять, что творится в экономике, а данные о выполнении и перевыполнении планов, провозглашавшиеся с трибуны самим вождем, проверить никто не мог (да и не решался).

Широкое промышленное строительство продолжалось теми же способами и примерно с той же скоростью до конца 30-х годов.

 

Интенсификация труда. В промышленности «встретились» новейшая, передовая  техника и в массе своей полуграмотный и бесправный работник, живущий в материальном и бытовом отношении на уровне прошлого века.

9/10 населения страны имели лишь начальное образование или вовсе не умели читать и писать. Инженерные кадры готовились в срочном порядке по упрощенным программам и в массе своей не имели достаточной квалификации.

Американского образца завод часто возвышался посреди наскоро слепленного барачного рабочего поселка, который даже еще не успел вытеснить землянки первостроителей. 

Получив в свое распоряжение массу дешевой и неквалифицированной рабочей силы, государство стремилось добиться от нее как можно более интенсивного труда.

Интенсивность труда, как правило, зависит от его оплаты (больше наработал – больше получил). Уровень оплаты труда на советских заводах 30-х годов был низкий, и соответственной была и трудовая отдача работников. Платить всем им больше за больший труд возможностей почти не было. Денежное увеличение зарплаты отдачи не давало – работники производили в основном не товары  для людского потребления («ширпотреб»), а «железки» для могущества государства, так что, на повышенную зарплату все равно купить было нечего. Необходимо было вынудить рабочих отдавать производству больше сил и сноровки, сохраняя или даже фактически снижая уровень оплаты их труда.

Единовременно поднять государственные нормы выработки было опасно (пролетариату по-прежнему было «нечего терять, кроме своих цепей») – решили сначала показать, что существующие традиционные, привычные нормы занижены, что можно и нужно вырабатывать гораздо больше.

Ставку сделали на самых талантливых, умелых и честолюбивых, для которых общественное признание их заслуг было важнее материальной оплаты, на тех, кто способен за смену перекрыть обычную норму в 5, 10, а при идеальных, специально созданных условиях и в 20 – 30 раз [по имени ставшего знаменитым шахтера-«ударника» А. Стаханова их стали называть «стахановцами»].

Таких рекордистов выявляли, опекали и обеспечивали всем необходимым буквально на каждом предприятии – организация «стахановского движения» стала одним из важнейших плановых заданий (за его выполнение с директоров спрашивали «наверху» так же строго, как и за выполнение плана по выпуску продукции). Все газеты заполнились славословиями «передовикам», вызывавшим друг друга на соревнование – кто больше перевыполнит отраслевую норму выработки. Стахановцев сажали во все почетные президиумы торжественных собраний. Пропаганда преподносила эту шумную кампанию, как торжество «человека труда», который только в советской стране может добиться такого почета и уважения…

Но во всем этом деле была и оборотная – и самая важная – сторона. Перевыполнив план в 10 раз, передовик получал и в 10 раз больше зарплаты, талоны на покупку дефицитных вещей (костюм, патефон, иногда даже автомобиль и т. д.). После этого для массы остальных рабочих сменные нормы выработки повышались вдвое-втрое (то есть, для того, чтобы получить ту же плату, работник должен был теперь работать гораздо интенсивней) – государственная цель, таким образом, была достигнута [такая практика создания «передовиков», «ударников», «маяков» действовала в каждой отрасли, области, районе вплоть до конца 80-х годов].

Большинство рабочих прекрасно понимало эту подоплеку «социалистического соревнования» и относилось к ударникам не всегда однозначно. Недаром оскорбление стахановца или, тем более, драка с ним расценивались судами как политические, контрреволюционные преступления — и наказывались соответственно.

 

Результаты «великого перелома». В годы первых пятилеток (1929 – 1937 годы) в СССР  был почти полностью ликвидирован частный сектор в экономике – отныне человек мог работать только на государство, а значит, полностью зависел от него материально. Государство получило возможность диктовать своим наемным работникам практически любые условия труда и платить лишь минимум, необходимый для физического выживания рабочей силы. С окончанием НЭПа рабочие потеряли право через профсоюзы влиять на размеры оплаты своего труда – уровень заработной платы определялся теперь даже не в наркоматах, а непосредственно решениями Политбюро. Жизненный уровень большинства населения оказался «заморожен» на долгие десятилетия.

С 1928 до 1935 года основные продукты питания выдавались по карточкам (при этом право на «мясной» талон имел только каждый десятый, а на масло – лишь каждый двадцатый). Стала хронической нехватка самых необходимых предметов обихода – одежды, обуви, мыла, посуды и всего остального (и по-прежнему, и еще острее с каждым годом – жилья).

После отмены карточной системы зарплата в промышленности росла вдвое медленнее реальной стоимости жизни. В 1939-40 годах из-за хронической нехватки всех основных продуктов вновь повсеместно «снизу» стали вводиться карточки.

При этом подрастающим поколениям сызмальства внушалось, что только труд на государство дает почет и уважение, попытки же заработать как-то по-другому – постыдны, если не преступны. Этот сдвиг отразился даже в русском языке: слово «предприниматель» исчезло, а для всех, кто пытался заработать себе на жизнь помимо государства, появилась презрительная кличка «частник».

Ликвидировав свободный рынок, государство стало само определять, чего и сколько производить, как и по каким ценам сбывать произведенные товары, куда вкладывать капиталы и направлять «живую силу». Вместо конкурирующих друг с другом хозяев-капиталистов возник один хозяин-супермонополист, сосредоточивший в своих руках все производство и обмен. Во главе каждой отрасли хозяйства было поставлено отдельное министерство, управлявшее всей деятельностью «своих» предприятий. Планы увеличения производства, доводимые до каждого директора, приобрели силу государственных законов, и за невыполнение их полагалась уголовная ответственность. Понятия «выгодности» или «невыгодности», рентабельности или нерентабельности того или иного предприятия потеряли всякий смысл. Цели производства определялись уже не рыночным спросом населения и не экономической выгодой, а планами политического руководства страны.

Сталинское руководство видело главную свою задачу в том, чтобы максимально нарастить военно-промышленную мощь государства и превратить СССР из слаборазвитой, изолированной от остального мира страны в сильнейшую военную державу, которая бы определяла весь ход мировых событий. Марксистская идея о неизбежности победы социализма во всем мире стала пониматься, как завоевание Советским Союзом мирового господства.

Все силы, все ресурсы страны были сконцентрированы государством и брошены на достижение этой грандиозной цели.

За две первые пятилетки (1928 – 1937 годы) ценой огромных жертв и лишений всего населения в стране было построено свыше 9 тысяч новых предприятий – в основном, тяжелой промышленности. Они обеспечили, в первую очередь, военную мощь государства, причем в масштабах, явно превышающих чисто оборонительные потребности. Практически «с нуля» было создано танко-, самолето-, автомобилестроение, широко развернулось производство артиллерийских систем и боеприпасов, строительство военно-морского флота.

Уже в 1932 году годовой выпуск вооружений подскочил по сравнению с 1930 годом в несколько раз: артиллерийских орудий – в 4,8; снарядов – в 2,7; пулеметов – в 3,4; самолетов – в 3,3; танков – в 20,6 раза.

Колоссальные средства были брошены на строительство крупнейшей системы оборонительных сооружений вдоль западной границы («линия Сталина»), на рытье каналов (Беломорский, Москва – Волга и др.), освоение северных и восточных территорий – в основном трудом заключенных.

Созданный в ходе индустриализации комплекс тяжелой промышленности создавал возможность для технического перевооружения отраслей, работающих непосредственно на население (легкая промышленность), но внимания (и капиталов) им уделялось несравнимо меньше, чем военному производству.

Исключением был массовый выпуск сельскохозяйственной техники, который позволил государству полностью контролировать сев, уборку и вывоз урожая из колхозов – все трактора, комбайны и грузовики были в сельской местности сосредоточены на государственных машинно-тракторных станциях (МТС), работавших по собственным планам и графикам. Несмотря на то, что к 1941 году 94% посевов обрабатывалось техникой МТС, это не дало существенного прироста сельскохозяйственной продукции – в работе на земле никакие машины оказались неспособны заменить работника-хозяина.

По добыче угля и руд, по выплавке металла, по производству электроэнергии СССР сравнялся с ведущими европейскими странами (имеется в виду общее, «валовое» производство – производство же на душу населения отставало от развитых стран многократно).

В то же время, несмотря на столь грандиозное наращивание производственных мощностей, с 1928 по 1941 год национальный доход страны (общий объем всей вновь созданной продукции за вычетом всех затрат) реально вырос всего в полтора раза, а производительность общественного труда – лишь на треть. Значительно повысилась материалоемкость промышленного производства – для того, чтобы создать готовое изделие, в конце 30-х годов тратилось на треть больше сырья и электроэнергии, чем на такое же изделие десять лет назад. Это означало, что продукция советской промышленности не могла бы быть конкурентоспособной на мировых рынках; но такая задача руководством страны и не ставилась. Напротив, главной целью индустриализации было достижение полной независимости от мировых рынков и самообеспечение страны (автаркия). К концу 30-х годов СССР вплотную приблизился к достижению этой цели и уже мог почти обходиться без импорта – заводы оборудовались, в основном, станками советского производства.

 

 

 

ГОСУДАРСТВО БЕЗ ОБЩЕСТВА

 

Полное огосударствление экономики шло параллельно с ужесточением политического режима в стране. В 20-е годы многое в жизни советского общества еще напоминало о недавней революции; в следующем же десятилетии с любой «анархией» было покончено. Государство «подмяло» под себя все общество, а само приобрело завершенную форму: вся власть окончательно сосредоточилась в руках одного человека – «великого вождя мирового пролетариата» Сталина. В 1928 году этот человек был всего лишь лидером правящей партии; через десять лет он стал земным богом, в руках которого была жизнь и смерть любого человека в стране.

При этом в стране формально существовали все элементы демократического государства: Конституция 1936 года закрепляла основные права и свободы граждан; высшими органами власти числились выборные Советы; правящая коммунистическая партия, согласно уставу, подчинялась  не «вождю», а решениям своих съездов. Правда, с середины 30-х годов все голосования на партийных съездах (как и на любых других собраниях) стали единогласными, а на «выборы» проголосовать за одного-единственного выдвинутого «сверху» кандидата являлись почти 100% избирателей. Официально это объявлялось доказательством «морально-политического единства» советского общества.

 

Расправа со «старой партией».    Недовольство результатами «большого скачка», протест против жестоких методов его проведения не могли вылиться в сколько-нибудь организованное массовое сопротивление власти, – все некоммунистические организации были ликвидированы или надежно подавлены еще в сравнительно «мирные» годы НЭПа. Единственной организованной силой в стране была ВКП(б). Но чудовищные масштабы насилия над страной в период коллективизации и индустриализации заставили содрогнуться даже многих «твердокаменных» большевиков. Внутри партии стали расти антисталинские настроения.

С 1929 по 1936 годы в ВКП (б) было проведено несколько «чисток», из партии исключили более 800 тысяч человек (в основном рядовых или руководителей нижнего звена). Но искоренить оппозицию не удалось, – внутри неоднократно «чищенной» партии появлялись подпольные антисталинские группы. Еще опаснее был бы возможный сговор «старых большевиков» (так называемой «ленинской гвардии») в высшем эшелоне власти с целью смещения Генерального секретаря.

Начиная с 1934 года Сталин начал целенаправленно и методично истреблять тех, кого привыкли считать «истинными», «идейными» коммунистами, – ветеранов партии с дореволюционным стажем, видных участников революции, гражданской войны.

Технически расправа со «старой гвардией» оказалась возможной потому, что Сталин через «своих людей» полностью контролировал карательные органы (НКВД – Народный комиссариат внутренних дел) и все средства массовой пропаганды. Но самое главное – уничтожение активных большевиков, которые только что провели жесточайшие кампании коллективизации и индустриализации, поддерживалось и одобрялось большинством населения страны.

К середине 30-х годов люди в полной мере ощутили на себе последствия «большого скачка». Разница между светлыми ожиданиями и реальными результатами «социалистического» переворота удручала. Как же так получилось? – ведь идеи-то прекрасные! – не иначе, вмешались какие-то «темные силы»… В общественном сознании бродила мысль о том, что во всех страданиях народных, во всех жестокостях власти виноваты замаскировавшиеся «враги», злокозненные «вредители». Эти массовые настроения сталинская пропаганда умело довела до накала истерики.

При этом самого Сталина та же пропаганда представляла единственным защитником вновь обездоленных, надежным «другом народа», который сам окружен коварными заговорщиками. Но не дадут погубить страну и ее вождя грозные, бдительные и никогда не ошибающиеся «органы»! Они с помощью трудящихся выявят, разоблачат и уничтожат презренных наймитов империализма, шпионов и диверсантов, у которых руки по локоть в народной крови!..

В 1936-38 годах по всей стране прошла серия открытых судебных процессов над «старыми большевиками», еще недавно возглавлявшими партию и страну. На глазах у потрясенной публики обвиняемые каялись в чудовищных преступлениях против собственного государства и требовали для себя самых суровых наказаний. Это была наглядная демонстрация того, что врагом советской власти может оказаться любой, и никакие прошлые заслуги здесь ничего не значат.

 

«Большой террор». В середине 30-х годов развернулся «Большой террор», продолжавшийся (с периодическими спадами и всплесками) до самой смерти Сталина. Через несколько лет в партии (и в живых) практически не осталось тех, кто ее когда-то создавал и вел к власти.

Занимать должность секретаря парторганизации, директора завода, председателя колхоза, начальника стройки и т. п. было в эти годы смертельно опасно – на место «разоблаченных» и казненных «врагов народа» назначались новые люди, которых очень часто вскоре ждала участь их предшественников. Молниеносные карьеры заканчивались тюрьмой, лагерем или расстрелом. Только за один 1937 год руководство краевых, областных и республиканских партийных и советских органов полностью сменилось по 4 – 5 раз!

Методично, планомерно истреблялось старое «начальство» и во всех ведомствах – от наркомата путей сообщения до армии, от аппарата Советов и профсоюзов до службы внешней разведки и Коминтерна. Не избежали общей участи и сами грозные «органы» – и начинавший «Большой террор» Генрих Яг`ода, и сменивший его на посту главы НКВД Николай Ежов (он выполнил в 30-е годы основной объем «работы») также были расстреляны как «враги народа». Вслед за ними в тюрьмы отправлялись и их подчиненные – недавние палачи сами оказывались на месте своих жертв.

«Большой террор» быстро распространился практически на все слои населения. Обвинить в «шпионаже», «измене Родине», «контрреволюционной агитации», «организации террористических актов или диверсий» и т. п. могли практически любого. «Политическими» преступлениями стали считаться хулиганство, хищение государственной собственности и т. п. В тюрьме могла оказаться и библиотекарша, у которой по недосмотру на полках остались книги «врагов народа», и школьный учитель, в недостаточно сильных выражениях заклеймивший на уроке бывших героев революции, и заводской мастер, у которого на участке произошел несчастный случай, и неграмотный мужик, использовавший газету с портретом вождя «не по назначению»… Достаточным основанием для ареста было простое знакомство с кем-либо из уже арестованных «врагов народа».

Никто не был застрахован от попадания в застенки НКВД, ничто не являлось гарантией безопасности, но меньше всего шансов выжить в эти годы было у людей неординарных, самобытных, чем-то выделяющихся из общей массы, живущих «своим умом». Зато наступило раздолье для абсолютно подлых и беспринципных – анонимный донос на начальника, соперника, соседа стал надежным средством решить самые разнообразные личные проблемы – от ускорения карьеры до расширения жилплощади.

Основная масса жертв отправлялась в ГУЛАГ [Государственное Управление лагерей] или на казнь без долгих и сложных юридических процедур. Суды обходились не только без адвоката и свидетелей, но часто и без присутствия самого обвиняемого – приговор выносился заочно, объявлялся обвиняемому и приводился в исполнение немедленно, без всяких обжалований. Но и при такой повышенной «пропускной способности» репрессивная машина в эти годы была перегружена и едва справлялась с огромным объемом «работы». Все тюрьмы были переполнены, часто заключенных набивали в камеры так, что они не могли не только лежать, но и сидеть, а по ночам в тюремных дворах ревели моторы грузовиков – так глушили звуки выстрелов и крики жертв при расстрелах.

Территориальные подразделения НКВД, как и все советские ведомства, получали «сверху» плановые разнарядки – сколько «врагов народа» следует выявить и уничтожить. Как правило, местные карательные органы просили у «центра» дополнительных лимитов на разоблачение и отстрел «вредителей». Их задача была облегчена официальным разрешением применять к допрашиваемым «меры физического воздействия». Пытками из арестованных выбивали показания против их друзей, товарищей, сослуживцев, а когда те попадали в руки следователей, из них также выбивали показания на людей, с которыми они были знакомы на воле, – и такая «цепная реакция» продолжалась вплоть до специального указания или исчерпания заданной «нормы».

Как правило, вслед за арестом главы семьи «брали» и его родных – вплоть до несовершеннолетних детей. Для таких случаев существовала особая статья обвинения – «член семьи изменника Родины». Жены публично отрекались от арестованных мужей, детей на пионерских и комсомольских собраниях вынуждали клясться в ненависти к родителям, «оказавшимся» шпионами одновременно нескольких вражьих разведок. Но и это далеко не всегда их спасало – они были заложниками следователей НКВД, и судьба детей часто зависела от «признаний» арестованного.

 

ГУЛАГ.    Лагеря НКВД второй половины 30-х годов недаром прозвали «истребительно-трудовыми» [их официальное наименование – «исправительно-трудовые», ИТЛ] – режим содержания в них оставлял попавшим туда мало шансов выжить. «Врагов народа» убивали непосильным трудом и голодом. Но прежде чем погибнуть, заключенные успевали внести свой вклад в «строительство социализма», работая на рудниках, лесоповале, на стройках пятилеток. Обширные области на Крайнем Севере, в Восточной Сибири, на Чукотке осваивались исключительно трудом заключенных. Лагеря получали производственные планы, как и обычные предприятия.

В конце 30-х годов получили широкое распространение так называемые «шарашки» – специальные тюрьмы, в которых заключенные ученые, инженеры и конструкторы разрабатывали новые образцы военной техники. Труд заключенных стал одним из необходимых элементов «плановой социалистической экономики».

Численность казненных, отправленных в лагеря и ссылки в годы «большого террора» до сих пор не поддается точному подсчету. Известно лишь, что счет шел на миллионы. В 50-е годы, когда начали пересматривать приговоры сталинской поры, реабилитированных оказалось около 20 миллионов человек (и это при том, что пересмотр судебных дел коснулся тогда далеко не всех)

Страх перед всемогущим государством стал общим чувством, уравнивающим всех советских людей, важнейшим «мотором» государственной экономики и надежнейшей гарантией политической стабильности. Но одновременно такими же общими чувствами были восхищение государством, преклонение перед его силой, почти религиозный, священный трепет перед его вождем. Эти чувства целенаправленно воспитывались самим государством.

 

Воспитание «нового человека».    У государства появились новые, необычайно могущественные средства воздействия на человека, позволяющие управлять не только его поведением, но и мыслями, и даже чувствами.

Основы знаний об окружающем мире современный человек получает не столько в семье (как это было раньше), сколько от воспитателей, учителей, через книги, газеты, радио, кино и т. д. Все эти каналы обучения, воспитания, информации и эмоционального воздействия в СССР к началу 30-х годов оказались полностью сосредоточены в руках государства и подчинены личному контролю Сталина.

В начале 30-х годов в СССР была создана система обязательного начального (четырехлетнего) образования. В городах большинство детей оканчивали школы-семилетки. В срочном порядке создавались вузы и техникумы для подготовки квалифицированных промышленных специалистов. Вся эта система подчинялась жесткому централизованному контролю. С «революционной» самодеятельностью 20-х годов в деле воспитания было покончено. Остались в прошлом попытки создания «демократических» учебных заведений, в которых ученики контролировали преподавателей, сами определяли, что и как изучать. В школах и вузах восстановили жесткий единообразный порядок и дисциплину, никаких отклонений от государственной программы в содержании обучения не допускалось. Каждый человек должен был получить в школе целостную «единственно верную» картину мира – одинаковую для всех жителей СССР.

С началом коллективизации резко ужесточилась антицерковная политика властей. Была предпринята попытка окончательно искоренить все религиозные организации в СССР и сделать страну «безбожной». Библия, Коран, другие религиозные книги стали в СССР запрещенной литературой. К концу 30-х годов не только в большинстве деревень, но и во многих крупных городах не осталось ни одного действующего храма, а в сохранившихся некому было служить: священнослужителей всех вероисповеданий арестовывали, расстреливали, ссылали. Жесточайше преследовали верующих, не принадлежавших к «большим» конфессиям: выявленные органами НКВД религиозные группы и секты отправлялись в лагеря ГУЛАГа в полном составе.

Жесткий государственный контроль установили в 30-е годы и над всеми людьми творческих профессий – «свободным художникам» в СССР места не было. Писатели, композиторы, художники, скульпторы, режиссеры, артисты были объединены в «творческие союзы», которые фактически стали еще одним «рычагом» государственной машины.

Только государство определяло, кто из них «народный» артист, кто «заслуженный», кто «живой классик», кто просто «талант», а кто «отщепенец» или «литературный подонок». В результате строжайшего цензурного и идеологического отбора «массы» могли читать, слушать и видеть только то, что из всей творческой продукции тщательно отобрало для них государство – и лично Сталин.

Система государственного «контроля над душами» стала не менее важной опорой тоталитарной власти, чем массовый террор НКВД и ГУЛАГа, – а со временем и более эффективной. Поколения, родившиеся в тридцатые годы, стали первыми поколениями действительно советских людей.

 

Государственная идеология.  Советским людям внушалось, что существует только одна философская теория, содержащая правильный взгляд на мир, – «марксизм-ленинизм», и основы этого учения с разной степенью подробности изучались на всех ступенях образовательной системы. «Самодеятельные» толкования марксизма не допускались; безопаснее всего для простого человека было вообще трудов «основоположников» не читать. Труды Маркса–Энгельса–Ленина мог «развивать», «обогащать», «правильно» толковать только один человек – Сталин. Вождь методично приспосабливал марксизм к нуждам своей диктатуры.

Бунтарские, революционные писания Маркса меньше всего подходили для того, чтобы обосновывать абсолютную власть государства над человеком. Так, например, коммунизм по Марксу – это общество, свободное от всякого государственного принуждения: без армии, без полиции, без тюрем, без налогов. Если исходить из этого понятия, то СССР в 30-е годы двигался не к коммунизму, а в противоположном направлении. Сталин лично «обогатил» теорию, заявив, что перед тем, как отмереть, государство должно максимально усилиться – ведь по мере приближения к коммунизму растет сопротивление классовых врагов. Этот вывод стал идеологическим обоснованием массовых карательных кампаний.

 

Тоталитарный «социализм».   В 1939 году Сталин торжественно объявил, что цель, ради достижения которой большевистская партия захватила власть в 1917 году, достигнута – в СССР «в основном построен социализм».

Это заявление содержало в себе некоторую долю правды: в СССР к этому времени действительно утвердился новый, нигде и никогда ранее не существовавший общественный строй. Однако этот строй имел мало общего с тем «царством свободы», которое называл социализмом Маркс и ради которого готов был переступить через все человеческие законы Ленин.

Не получилось даже всеобщего материального равенства, о котором мечтали поддержавшие большевиков народные массы, – в СССР сформировалось новое привилегированное сословие – партийно-хозяйственно-советско-профсоюзное чиновничество. В условиях, когда миллионы людей существовали на грани голода, «усиленный» продуктовый паек с талонами на мясо, сливочное масло уже был огромной привилегией – а уж возможность сшить шубу в спецателье или ездить в мягком вагоне воспринимались как сказочное процветание. Более того, «уравниловку» в оплате труда власти признали злом, и систему привилегий и льгот распространили практически на все население – была выстроена сложная иерархия продовольственных карточек, «закрытых» магазинов, «спецраспределителей», отоваривавших только прикрепленных к ним работников. Уже в 30-е годы получаемая каждым денежная зарплата значила меньше, чем сумма льгот и привилегий, причитавшихся человеку в зависимости от того, где он работает, какую должность занимает.

Гораздо больше сталинский «социализм» напоминал политический идеал вождя итальянских фашистов Муссолини – «тоталитарное» государство. В конце 30-х годов СССР подошел к осуществлению этого идеала гораздо ближе, чем фашистская Италия или нацистская Германия. Советское государство сумело занять в жизни каждого человека, живущего в СССР, центральное место. Государство воспитывало, лечило, учило, давало жилье и работу, кормило, обеспечивало человеку идеалы и смысл жизни, следило за его моральным уровнем, оценивало его и бдительно контролировало каждый его шаг.

Важным элементом советской тоталитарной системы стала перенаселенность городов и нехватка жилья. Бытовой нормой эпохи были бараки и коммуналки, где каждый круглосуточно находился на виду у десятков соседей, среди которых обязательно оказывались осведомители «органов». Большинство горожан жили в таких условиях, что скрыть от государства даже мельчайшие детали своего быта не представлялось возможным, – каждый должен был быть «прозрачен» и ясен во всех своих поступках, связях, помыслах и желаниях.

Область человеческой свободы сузилась до предела. Для большинства в этом не было трагедии: в бараках и коммуналках  продолжались многие традиции деревенского «общинного социализма», а опасность угодить в лагерь уравновешивалась такими возможностями быстрого карьерного роста, каких никогда не было у «простого человека» в царской России. Выжившие предпочитали верить, что «зря никого не сажают», и не сомневаться в том, что сегодняшние лишения окупятся сторицей в светлом коммунистическом будущем. А подрастающие дети искренне верили, что им сказочно повезло – ведь они родились в СССР, а не в какой-нибудь ужасной капиталистической стране…

 

Изоляция от мира.    На рубеже 20 – 30-х годов жители СССР были окончательно отрезаны от всех неофициальных источников информации об окружающем мире. Выезд за рубеж стал невозможен практически для всех, за исключением очень узкого круга партийных (в основном, коминтерновских) работников. Немногочисленные иностранцы, приезжающие в страну, находились под бдительной опекой «органов», и неформальное общение с ними грозило обвинением в шпионаже. Люди прекратили переписку с заграничными родственниками и знакомыми. Все, что полагалось знать гражданину СССР о событиях за пределами страны, ему сообщали органы партийной пропаганды.

Не меньшие усилия прилагались и для того, чтобы не допустить никакой утечки «нежелательной» информации о СССР за рубеж. Для иностранных писателей и журналистов устраивались показательные поездки по стране, на которые не жалели сил и средств, – и многие возвращались домой с самыми восторженными впечатлениями о «государстве рабочих и крестьян». Среди всемирно известных писателей, общественных деятелей, ученых появилось множество «друзей СССР».

Этим людям и в голову не приходило, что в СССР могут быть подняты на ноги десятки и сотни людей, потрачены любые деньги – только ради того, чтобы «пустить пыль в глаза» именитому иностранцу. Одна известная общественная деятельница, англичанка, на приеме у Сталина устроила вождю настоящий «выговор», доказывая, что нельзя так баловать детей, как это делают «неопытные» няньки в колхозных детских садах: дети не должны быть такими чистенькими и нарядными, им не надо столько дорогих игрушек – пусть бегают на улице и закаляются…

В годы Великой депрессии на европейцев и американцев производило сильное впечатление, что в СССР нет ни массовых банкротств, ни безработицы – наоборот, строится огромное количество новых промышленных предприятий, растет производство. Многим на Западе это казалось замечательным – так же, как умирающим от жары кажется раем ледяная пустыня. На Западе почти ничего не знали ни о ГУЛАГе, ни о нищете большинства советских людей; редкие свидетельства об ужасах сталинизма слишком противоречили доброжелательным отзывам знаменитых «очевидцев», такие свидетельства встречали с недоверием как «происки врагов коммунизма».

Для окружающего мира СССР был в эти годы самым закрытым и загадочным государством на Земле.

 

Читать дальше:

Что люди думали       РазговоР