ИСТОРИЯ - ЭТО ТО, ЧТО НА САМОМ ДЕЛЕ БЫЛО НЕВОЗМОЖНО ОБЬЯСНИТЬ НАСТОЯЩЕЕ НАСТОЯЩИМ

РазговоР. «Просвещенный абсолютизм». Екатерина Великая

в Без рубрики on 24.04.2017

 

Трудно менять привычки. Но в данном случае это сделать придется.

В нашей стране, несмотря на стремление к «спокойной» жизни без общественных катаклизмов, отношение к «мирным» реформаторам, старающимся делать свое дело, избегая «кровопролитиев» — крайне предвзятое. У трех-четырех поколений россиян 20-21 веков в головах окончательно окрепло представление, что «локомотивами истории» являются насильственные революции — и, чем кровавей, тем «локомотивней», тем выше их оценка. А любые реформаторские попытки рассматриваются как заведомо неискренние, обреченные на поражение и лишь стоящие на пути «истинного прогресса».

Эти представления в наших людях укоренились накрепко, они давно уже в подсознании, они стали социальным инстинктом. Выдавить их оттуда, где они в нас сидят, чрезвычайно трудно. Но надо, поскольку представления эти весьма далеки от реальностей истории всех, абсолютно всех без исключения народов.

Не так давно мы смотрели на события Английской («кромвелевской») революции и видели, как эти события, закономерно перетекая одно в другое, описали огромный круг, пока не привели страну в ту же самую ситуацию, с недовольства которой все и начиналось (причем, уже в гораздо более жестком варианте). Англичане — удивительный народ, удивительный, прежде всего, тем, что им никогда не надо было «повторять дважды». Причем, это касается как «высших», так и «низших» классов. Собственная история их действительно учила — больше подобных катаклизмов ни те, ни другие не допускали.

У нас еще будут возможности показать те же самые закономерности, характерные для любой революции. А пока речь пойдет о волне реформаторства 18 века.

 

Наши социальные инстинкты отказывают коронованным особам в каких-либо достойных уважения качествах, если после них не остается либо вконец разоренная страна, либо какие-нибудь широкие завоевания (что чаще всего — одно и то же). Но завоеваний в Европе в том веке было не так уж много, а состояние большинства государств, жизнь их населения заметно изменились, безусловно, в лучшую сторону. И в этом была несомненная заслуга тогдашних европейских правителей.

(Исключением были две страны — Речь Посполитая и Франция. Трудно сказать, почему, но именно эти государства-исключения к концу века постигли катастрофы. Речь Посполитая вообще перестала существовать, будучи поглощенной соседними «просвещенными монархиями», а французское королевство обрушилось в бездну Великой революции.)

 

Если вернуться немного назад, то станет ясно, что «просвещенный абсолютизм» был воплощением государственной модели, разработанной Томасом Гоббсом. Это был довольно редкий случай, когда глобальная идея общественного устройства воплотилась в жизнь столь полно. И в течение века в этой идее выявились все ее «узкие места», в конце концов, систему «просвещенного абсолютизма» опрокинувшие.

 

«Просвещенные монархи» Европы были людьми разными, весьма различны были и их страны (Португалия и Пруссия, империя Габсбургов и Швеция), у каждой из которых были свои специфические проблемы, которые их правители пытались решить. Так что, говорить об итогах 18 века можно лишь в общем и целом.

 

И главным итогом европейского «века Разума» следует признать расширение и закрепление области человеческой свободы. Прежде всего, речь идет о решении важнейшей тогдашней проблемы — о закреплении свободы совести, свободы вероисповедания. Тогда же закрепилась и свобода слова, в том числе и печатного. Суды стали независимыми и перестали быть придатком королевской власти — крепла уверенность в том, что, если ты не нарушил закон, ты будешь оправдан, какие бы отношения у тебя ни сложились с властью. К концу века ушли в прошлое и унизительные наказания, к которым ранее без колебаний приговаривали суды, и жесточайшие способы казней, от описания которых кровь стынет в жилах.

Сама королевская власть испытала в последующие времена много приключений, но и до сей поры сохранила традиции, утвердившиеся именно в 18 веке — своеобразный «кодекс приличий», не позволявший даже самому «абсолютному» монарху переступать некие рамки (прежде всего, жестокости), подчиняться законам своего государства, хотя это подчинение и не было закреплено законодательно. Старавшиеся подражать своему государю члены правящего класса также постепенно присоединялись к этому общему для всех власть предержащих «кодексу приличий».

 

Однако, были в этой идее «детали», которые убрать из нее было невозможно, но которые в дальнейшем обрекли «просвещенный абсолютизм» на обрушение. Это, прежде всего, мысль о том что все люди равны. Сейчас она кажется нам самоочевидной, но тогда была нова и свежа. Взгляд на монарха не как на «помазанника Божия», а как на обыкновенного человека, равного всем остальным и лишь в силу семейной случайности вознесенного на вершину абсолютной власти, была потенциально взрывоопасна.

Кроме того, расширение «частной» свободы отдельного «обыкновенного» человека, укрепляющаяся привычка к этой свободе заставляли увидеть несвободу в выборе государственного устройства, что также не способствовало закреплению в веках «просвещенного абсолютизма». [А как писал потом великий специалист по свободе русский анархист Михаил Бакунин, «если от свободы отрезать кусочек, то вся свобода перейдет в этот кусочек»]

Это были «мины», которые «рванули» уже к концу 18 века.

 

Если говорить о России, то тут стоит сравнить итоги длительных царствований двух монархов, удостоенных еще при жизни звания Великих — Петра и Екатерины.

Такое прямое сравнение сделала многолетняя подруга и единомышленница Екатерины II Екатерина Дашкова (вряд ли у императрицы по поводу ее предшественника на троне было иное мнение):

«Он был гениален, деятелен и стремился к совершенству, но он был невоспитан, и его бурные страсти возобладали над его разумом.

Он был вспыльчив, груб, деспотичен и со всеми обращался как с рабами, обязанными это терпеть; его невежество не позволяло ему видеть, что некоторые реформы, насильственно введенные им, со временем привились бы мирным путем в силу примера и общения с другими нациями.

Если бы он не ставил так высоко иностранцев над русскими, он не уничтожил бы бесценный, самобытный характер наших предков.

Если бы он не менял так часто законов, изданных даже им самим, он не ослабил бы власть и уважение к законам. Он подорвал основы уложения своего отца и заменил их деспотическими законами; некоторые из них он сам же отменил».

 

Если присмотреться к этому отрывку внимательно, то обнаружится, что Петр здесь — только повод для описания образа «идеального» монарха и характера его действий:

— во-первых, никакая гениальность и стремление к совершенству не спасут от конечной неудачи монарха, у которого его страсти, эмоциональные импульсы подавляют его разум. Чтобы такое не происходило, монарх должен быть определенным образом воспитан;

— во-вторых, грубость, деспотичность должны быть исключены из поведения государя, он должен понимать, что люди, обязанные ему повиноваться, не должны чувствовать себя при этом его рабами;

— в-третьих, не следует во всех случаях заставлять подданных повиноваться своим указам насильно. Есть реформы, которые прививаются только мирным, постепенным путем. Главным в продвижении преобразований является сила примера, подаваемого самим монархом, а также общение с европейскими народами;

— в-четвертых, не следует навязывать своим подданным иностранные образцы, но учитывать характер и традиции собственного народа;

— в-пятых, в законотворчестве не надо метаться, торопливо заменяя одни указы другими, что подрывает уважение к законам и ослабляет власть монарха. Следует больше опираться на опыт своих предшественников на троне.

 

Екатерину часто обвиняли и продолжают обвинять в лицемерии, в том, что ее слова и принципы расходились с ее делами. Но и здесь, как в случае с Петром I, нам хотелось бы оправдать эту поистине великую императрицу, приведя ее ответ Дидро еще раз:

«М-сье Дидро! Я с большим удовольствием выслушала все, что вам внушает ваш блестящий ум. Но вашими высокими идеями хорошо наполнять книги, действовать же по ним плохо. Составляя планы разных преобразований, вы забываете разность наших положений. Вы трудитесь на бумаге, которая все терпит. Она гладка, мягка и не представляет затруднений ни воображению, ни перу вашему. Между тем как я, несчастная императрица, тружусь для простых смертных, которые чрезвычайно чувствительны и щекотливы»…

 

Обратите внимание, что российская императрица в своих преобразованиях пошла дальше своих европейских «коллег», внеся в российскую жизнь «демократическую» краску — новые законы, по которым предстояло жить ее империи, должны были быть разработаны не самой государыней, а выборными представителями от всех свободных сословий страны. Все говорит о том чрезвычайном значении, которое Екатерина придавала своему законодательному проекту.

Дело это было для России, действительно, невиданное. И провал этого проекта показал, что европейские монархи, не допускавшие население своих стран до либерального законотворчества, были, пожалуй, правы. Екатерина «по-тихому» свернула работу Уложенной комиссии не потому что испугалась каких-то «революционных» требований депутатов, а по прямо противоположной причине. Она увидела, что общественное мнение в стране, впервые в концентрированном виде представшее перед ее глазами, не желает никаких серьезных перемен, и что путь к «царству разума» находится целиком только в ее руках, и что путь этот будет долгим, гораздо более долгим, чем она первоначально предполагала.

И главным инструментом преобразования России она выбрала просвещение, добавив к собственному примеру и общению с западными странами еще и образование.

Переделывать сознание «щекотливого» старшего поколения было трудно, поэтому основное внимание было уделено воспитанию нового поколения россиян. Поистине бесценным подарком русской культуре было первое появление книжек, специально адресованных детям. С образования и воспитания этого, пока немногочисленного, «первого непоротого поколения» и началось то, что в начале следующего века вспыхнуло целым созвездием творцов русской литературы, музыки, живописи, архитектуры, науки — то, что мы и посейчас называем «великой русской культурой».

 

Именно в екатерининскую эпоху начался раскол российского общества на «образованное» меньшинство и большинство, прежде всего, крестьянского населения, продолжавшего жить в условиях и традициях чуть ли не тысячелетней давности.

Ничего «рокового», «судьбоносного» в этом не было — такой раскол был характерен для всех государств, начинавших преобразования именно с «высших» классов общества. Тут важна была успешность деятельности следующих правительств, старавшихся «затянуть» этот разрез на живом теле общества, — постепенно предоставляя «низшим» классам те же права и свободы, развивая систему всеобщего образования, расширяя сферу либерального «просвещения» во всех областях. В силу целого ряда причин Россия не успела «затянуть» эту рану… Но это уже другая тема.

 

 

Опубликовать:


Комментарии закрыты.