Ни царь-«освободитель» Александр II, ни Екатерина Великая, ни даже Петр I не сохранились в памяти народа. Его фольклорными героями стали Иван Грозный и Стенька Разин. Даже Пушкин написал, что Разин является единственным романтическим героем русской истории. Про него сочиняли былины и песни, ему посвящались многочисленные стихи и поэмы, симфонии и оратории, романы и фильмы, его именем назывались улицы, его имя носит даже один пивной завод. Кто же он такой и за что ему такая народная честь?

Поможет нам разобраться с теми событиями старый добросовестный русский историк Сергей Соловьев. Мы будем здесь периодически цитировать его рассказ из 11 тома его «Истории России с древнейших времен».

---

 

«После присоединения Малороссии беглые крестьяне и холопи направились было сюда; но правительство московское не хотело признавать Малороссии козацкою страною, постоянно требовало выдачи беглецов, и по-прежнему вольною «сиротскою» дорогою оставалась дорога на Дон, откуда не было выдачи.

Но бедствия тринадцатилетней войны коснулись и Дона; крымцы загородили дорогу в море и навещали козаков в их жилищах. Азовское, Черное море заперты; чем же жить козакам, где добывать себе зипуны? Оставался один способ: переброситься на Волгу и ею выплыть в Каспийское море, погромить тамошние бусурманские берега. Но это не так было легко сделать.

Прежде из Дону можно было выходить в море: Дон был в козацких руках, но устье Волги в руках у государства: оно не пустит козаков! И вот сначала образуются небольшие разбойничьи шайки на Волге; государство преследует их; отталкиваемые от выхода в море, они естественно опрокидываются внутрь государства, ищут здесь себе союзников в низших слоях народонаселения.

Сперва это движение произошло в малых размерах; но потом, найдя способного вождя, образуется огромная шайка, прорывается в Каспийское море, громит бусурманские берега, возвращается с богатыми зипунами; но как возвратиться на Дон? государство не пропускает; надобно мнимою покорностию вымолить пропуск, обязавшись не ходить вторично на море; и действительно, как идти вторично? опять государство не пропустит, опять надобно будет пробиваться силою; удастся пробиться, удастся погромить бусурманские суда и берега; но как опять возвратиться? государства уже нельзя будет обмануть во второй раз, оно возьмет свои меры.

Лишенная таким образом надежды гулять по Каспийскому морю, огромная шайка опрокидывается внутрь государства в надежде воспользоваться его неприготовленностью и поднять низшие слои народонаселения на высшие. Таков смысл явления, известного в нашей истории под именем бунта Стеньки Разина. Не забудем, что то же самое произошло на западной украйне, когда Польша заперла козакам выход из Днепра в Черное море».

 

Степан Тимофеевич Разин родился в зажиточной казацкой семье в станице Зимовейской, что на Дону, примерно в 1630 году. Имел кличку Тума (полукровка, метис).

В 1667 году  его имя появляется в документах того времени, когда он с сотнями своих «голутвенных» (голытьба, голота) козаков укрепился на волжском берегу и разграбил большой торговый караван. После этого испуганный царицынский воевода беспрепятственно пропустил его струги в Каспийское море. Была осень и козаки (их было уже полторы тысячи человек) решили перезимовать в Яицком городке (современный Уральск).

«Взявши с собою сорок человек, подошел к воротам Яицкого городка и послал к стрелецкому голове Яцыну, чтоб пустил их в церковь помолиться; Разин с товарищами был впущен, ворота за ним заперли, но он уже был хозяином в городке: товарищи его отперли ворота и впустили остальную толпу; Яцын с своими стрельцами не сопротивлялся, но и не приставал явно к ворам. Это не понравилось атаману: вырыли глубокую яму, у ямы стоял стрелец Чикмаз и вершил своих товарищей, начиная с Яцына: сто семьдесят трупов попадало в яму. Зверь насытился и объявил остальным стрельцам, что дает им волю: хотят — остаются с ним, хотят — идут в Астрахань. Одни остались, другие пошли; но при виде людей, которые уходили, не сочувствуя искателям зипунов, уходили, чтоб увеличить средства страшного и ненавистного государства, Стенька снова рассвирепел и поплыл в погоню за ушедшими; козаки нагнали стрельцов и начали им кричать, чтоб были с ними вместе; видя, что они не слушаются, воры начали их рубить и бросать в воду; тогда некоторые послушались и пристали к козакам, другие успели спрятаться в камышах».

Весной козацкая флотилия поплыла за добычей в мусульманские земли вдоль берега Каспия. Они страшно разорили селения вплоть до Баку, а потом обратились к персидскому шаху, предлагая ему свою службу. Во время переговоров персы напали на незваных гостей, убив из них четыре сотни. Разинцы поспешно отплыли к другому городу и отомстили за нападение по-казацки, взяв большой полон. Следующей весной козаки громили уже восточное побережье моря.

Здесь напал на них персидский флот, который потерпел от казаков жестокое поражение. Дочь командира персидской флотилии попала к козакам в плен и стала наложницей атамана.

«Но не все же будет счастье!» — мог думать атаман в минуту трезвости. Вечно странствовать по Каспийскому морю нельзя, берега опустошены, хлеба нет, часто воды нет, и от соленой воды козаки заболевают, их уже недосчитывалось 500 человек, а персы могли выслать вместо 4000 и 8000, 10000. Долго оставаться на море козакам было дело необычное: погромивши берега и суда, они привыкли возвращаться домой, на пресловутую реку Дон. Но как возвратиться? чрез области государства, с которым было поступлено так враждебно? Делать было нечего, надобно было помириться с государством, принести повинную».

Волжские воеводы обращались с вернувшейся казацкой толпой крайне осторожно, делая вид, что верят их покаяниям и обещаниям отдать свои пушки и все добытое в походе.

«Воеводы были правы, ибо государство было слишком слабо в застепной украйне, широком раздолье козачества. Мы уже знаем, какое очарование в молодом русском обществе производил козак и его вольная, удалая жизнь.

Поэтические представления тогдашнего русского человека, отрывавшие его от повседневной, однообразной жизни, переносившие его в иной, фантастический мир, — эти поэтические представления сосредоточивались главным образом около козака и его подвигов; старинные богатыри народных песен и сказок превратились в козаков, и все чудесное, соединявшееся с представлением об Илье Муромце и его товарищах, естественно, переходило теперь к козакам, которые выдавались вперед своею удалью.

Русь, особенно низшие слои народонаселения, и в XVII веке жила еще понятиями IX и Х веков; вспомним, какое впечатление произвел на киевлян старый Олег, когда возвратился с моря с богатою добычею, погромив греческие берега: вещим, чародеем прозвал его народ. Вещим, чародеем явился и богатый Разин астраханцам»

«По истине Стенька Разин богат приехал, что и невероятно быти мнится: на судах его веревки и канаты все шелковые и паруса также все из материи персидской шелковые учинены». То же самое рассказывалось и о судах Олеговых и внесено в летопись.

Легко понять, какое впечатление в низших слоях тогдашнего общества должно было производить появление козака, вольного молодца, о котором так много рассказывалось и пелось и который мог сам о себе так много рассказать. Среди этой однообразной и бедной во всех отношениях жизни являлся козак, богато, роскошно, ярко одетый, он звенит оружием, звенит деньгами, деньги ему нипочем, он гуляет, и вся жизнь его представляется как непрерывная гульба. Понятно, какое впечатление производило это на людей, которым более других хотелось погулять, которым их собственная жизнь представлялась непрерывною тяжелою, печальною работою. А прелесть добычи, так искусительно действовавшая на человека тогдашнего общества! <…>

Искушение было действительно страшное: козаки расхаживали по городу в шелковых, бархатных кафтанах, на шапках жемчуг, дорогие камни; они завели торговлю с жителями, отдавали добычу нипочем: фунт шелку продавали за 18 денег. А он-то, богатырь, чародей, державший в могучих руках всех этих удальцов, козацкий батюшка, Степан Тимофеевич! прямой батюшка, не то что воеводы и приказные люди: со всеми такой ласковый, а уж добрый-то какой, кто ни попроси — нет отказа! Степана Тимофеевича величали как царя: становились на колени, кланялись в землю. И ничто не было пощажено, чтоб усилить обаяние.

Но чем производилось тогда самое сильное обаяние? Широкостию размеров во всем, чудовищною силою, чудовищною властию; могучее обаяние производил человек, которому все было нипочем, который не сдерживался ничем, никакими привязанностями, никакими отношениями, который дикими выходками своего произвола озадачивал, оцепенял простого человека, низлагал, порабощал его.

Таковы обыкновенно понятия неразвитых обществ о силе и власти; во сколько общество образованное требует меры и ненавидит безмерие, во столько необразованное увлекается последним, ибо здесь молчит ум и тем сильнее разыгрывается воображение; выходки слепой силы, бесчувственного насилия всего более его поражают, для него сильный человек прежде всего не должен быть человеком, а чем-то вроде грома и молнии. И козацкий батюшка Степан Тимофеевич как нельзя больше приходился по этим понятиям, был как нельзя больше способен обаять толпу своею силою, своим произволом, ничем не сдерживающимся.

Однажды Разин катался по Волге; подле него сидела его наложница, пленная персиянка, ханская дочь, красавица, великолепно одетая. Вдруг пьяный атаман вскакивает, хватает несчастную женщину и бросает ее в Волгу, приговаривая: «Возьми, Волга-матушка! много ты мне дала серебра и золота и всякого добра, наделила честью и славою, а я тебя еще ничем не поблагодарил!»

Пройдя волжские государственные кордоны, Разин построил земляную крепостцу, в которую начал зазывать новых «охочих» людей. С теми, кто приходил, был ласков и предупреждал, что надо быть готовыми к новому походу. Но куда будет поход, не говорил.

«Старое правительство войсковое, бывшее в Черкасске, старые козаки сильно тужили: «Приехали в Черкасск из Азова присыльщики для заключения перемирья; козаки им отказали и объявили прямо причину: приехал Стенька Разин с товарищами, и если он мимо нас сделает над Азовом какое дурно, то вы нам, козакам, вперед ни в чем верить не станете». Не знали, что делать, Корнило Яковлев с товарищами: принимать ли Стеньку в войско или промысл над ним чинить? Решили послать за этим нарочно к великому государю бить челом об указе. Но Разин спешил вывести их из нерешительного положения.

Весною 1670 года, в Фомино воскресенье, приехал на Дон жилец Герасим Евдокимов с царским милостивым словом; атаман Корнило Яковлев созвал круг. Евдокимов был принят честно, грамоту вычли, на государской милости челом ударили и объявили посланному, чтоб он был готов к отъезду: его скоро отпустят назад к великому государю вместе с козацкою станицею, как водилось.

Но в понедельник явился в Черкасск другой гость, Степан Тимофеевич Разин, и когда во вторник Корнило Яковлев созвал круг для выбора станицы в Москву, то пришел и Разин с своими голутвенными. «Куда станицу выбираете?» — спросил он. «Отпускаем с жильцом Герасимом к великому государю», — был ответ. «Позвать Герасима сюда!» — закричал Разин, и приказ немедленно был исполнен, побежали за Евдокимовым и привели в круг. «От кого ты поехал, от великого государя или от бояр?» — спросил его Разин. «Послан я от великого государя с милостивою грамотою», — отвечал тот. «Врешь! — закричал Стенька. — Приехал ты не с грамотою, приехал к нам лазутчиком, такой-сякой!» — бросился бить Евдокимова и, избивши до полусмерти, велел бросить в Дон. «Непригоже ты так учинил», — отозвался было атаман Корнило Яковлев. «И ты того же захотел, — закричал на него Разин, — владей своим войском, а я владею своим!» Атаман замолчал, видя, что не его время; Разин с голутвенными начал господствовать в Черкасске. Несколько добрых козаков возвысили было голос и отведали донской воды».

У Разина было уже семь тысяч козаков, с такой силой вполне можно было рассчитаться с недавними козацкими притеснителями-воеводами. В осажденном ими Царицыне нашлось немало разинских сторонников — они открыли ворота города… Здесь Разин созвал козацкий круг и впервые объявил о своем заветном плане — идти вверх по Волге, брать город за городом, казнить воевод и переделывать всю жизнь в стране на казацкий манер. Но вести из Астрахани переменили атамановы намерения — большое впечатление произвело его пребывание в этом южном форпосте царства, много было там его сторонников, готовых открыть перед козаками ворота.

Так, собственно, и произошло — взобравшиеся по лестницам на городские стены козаки были встречены, как долгожданные освободители. Астраханцы кинулись бить своих дворян. Все, кто ничего хорошего от козаков ждать не мог, кинулись в церковь.

«Церковь все больше и больше наполнялась народом: вбегали дьяки, головы стрелецкие, подьячие, все те, которым нечего было ждать добра от воров. Думали еще защищаться; заперли церковные двери, и у них с большим ножом стал стрелецкий пятидесятник Фрол Дура, решившийся дорого отдать ворам святое место. Он недолго дожидался: козаки прибежали и начали ломиться; резные железные двери не подавались, они выстрелили сквозь них из самопала. Раздался вопль: на руках у матери трепетал в крови полуторагодовой ребенок. Наконец двери подались; Фрол Дура начал работать ножом; разъяренные козаки выхватили его из церкви и у паперти иссекли на части; Прозоровского, дьяка, голов стрелецких, дворян и детей боярских, сотников и подьячих всех перевязали и посадили под раскат дожидаться коаацкого суда и расправы. Суд и расправа были коротки: явился атаман и велел взвести воеводу на раскат и оттуда ринуть на землю. Других несчастных не удостоили такого почета: их секли мечами и бердышами перед соборною церковью, кровь текла ручьем мимо церкви до Приказной палаты; трупы бросали без разбору в Троицком монастыре в братскую могилу; подле могилы стоял монах и считал: начел 441.

После убийств начался грабеж: пограбили Приказную палату, дворы убитых, дворы богатых людей, гостиные дворы: русский, гилянский, индейский, бухарский, и все свезено было в кучу для ровного дувана. Но в то время, когда целый уже город со всеми своими богатствами был в руках Стеньки и его товарищей, в одном месте слышалась стрельба: в пыточной башне сели насмерть люди Каспулата Муцаловича Черкасского, двое русских да пушкари, всего девять человек, и бились с ворами до полудня: не стало свинцу, стреляли деньгами: не стало пороху — покидались за город: некоторые пришиблись до смерти, других схватили и посекли.

Это было последнее сопротивление. Начальных людей не было: они лежали все в Троицком монастыре, в общей могиле. Стенька владел Астраханью. Он сделал из нее козацкий городок, разделил жителей на тысячи, сотни, десятки с выборными атаманами, есаулами, сотниками и десятниками; зашумел круг, старинное вече. В одно утро все это козачество двинулось за город: там на просторном, открытом месте приводили к присяге, клялись: за великого государя стоять, атаману Степану Тимофеевичу и всему войску служить, изменников выводить; два священника стали обличать вора — одного посадили в воду, другому отсекли руку и ногу. Разин велел сжечь все бумаги и хвалился, что сожжет все дела и в Москве, вверху, т. е. во дворце государевом.

Козаки, старые и новые, гуляли, с утра все уже пьяно; Стенька разъезжал по улицам или пьяный сидел у митрополичьего двора на улице, поджавши ноги по-турецки. Каждый день кровавые потехи: по мановению пьяного атамана одному отсекут голову, другого кинут в воду, иному отрубят руки и ноги; то вдруг смилуется Стенька, велит отпустить несчастного, ожидающего казни. Детям понравилась потеха отцов: и они завели круги и, кто провинится, бьют палками, вешают за ноги, одного повесили за шею — и сняли мертвого. Женам и дочерям побитых дворян, сотников и подьячих не было проходу от ругательства козацких жен: но ругательствами дело не кончилось: атаман начал выдавать их замуж за своих козаков, священникам приказано было венчать по печатям атамана, а не по архиерейскому благословению. Митрополит молчал; в день именин царевича Феодора Алексеевича он имел слабость позвать или допустить к себе на обед Стеньку и всех старших козаков: гостей нагрянуло больше ста человек.

У митрополита в кельях скрывалась вдова воеводы княгиня Прозоровская с двумя сыновьями: одному было 16, другому 8 лет. Стенька вспомнил о княжатах и велел привести к себе старшего: «Где казна, что сбиралась в Астрахани с торговых людей?» «Вся пошла на жалованье служилым людям», — отвечал мальчик и сослался на подьячего Алексеева, который подтвердил его слова. «А где ваши животы?» «Разграблены, — отвечал князь, — наш казначей отдавал их по твоему приказу, возил их твой есаул». После этого допроса Прозоровский висел вверх ногами на городской стене, подьячий на крюке за ребро. Аппетит был возбужден: Стенька велел вырвать у княгини Прозоровской и другого сына и повесить за ноги подле брата. На другой день старшего Прозоровского сбросили с стены; младшего сняли живым, высекли и отослали к матери; подьячий уже не дышал».

Из Астрахани путь разинцев лежал вверх по реке. Саратов и Самару постигла участь Астрахани и Царицына. Следующим городом у них на пути был Симбирск.

«Как только еще Стенька подошел к Симбирску и заставил Борятинского удалиться на север, воровские козаки с прелестными листами рассеялись вверх по Волге. В прелестных листах говорилось, что козаки идут против изменников-бояр и с ними идут Нечай-царевич, Алексей Алексеевич (недавно умерший) и патриарх Никон, изгнанный боярами. Бунт запылал на всем пространстве между Окою и Волгою; повторилось то, что мы уже видели в Смутное время здесь же, на восточной украйне, и во время восстания Хмельницкого на западной: в селах крестьяне начали истреблять помещиков и прикащиков их и толпами поднялись в козаки; заслышав приближение этих воровских шаек, в городах чернь бросалась на воевод и на приказных людей, впускала в город козаков, принимала атамана вместо воеводы, вводила козацкое устройство; воеводы и приказные люди, облихованные миром, на которых было много жалоб, истреблялись, одобренных не трогали. Как в Смутное время, поднялись варварские инородцы — мордва, чуваши и черемисы».

Тем временем в Симбирске воевода, оборонявший город, вывел свое войско за стены, оборонявшиеся такими же ненадежными, как и астраханцы, симбирцами. Бой был долгий, с утра до вечера, и жестокий и окончился вничью — сражающиеся с темнотой разошлись от усталости. Ночью казаки пошли на приступ стены и легко овладели ею, но воевода был не менее атамана упорен — и сумел выбить козаков со стены.

Месяц продолжалась осада Симбирска, четыре раза ходили козаки на стены, но все их приступы были отбиты. К городу подходила новая царская рать и Разин бросился на нее, но был разбит, сам был дважды ранен, после чего решил бежать. Сказав, астраханцам, царицынцам, саратовцам и самарцам, что идет преследовать воевод, он с одними своими донцами поплыл вниз по реке, где укрепился в городке, откуда начал свой поход. Воеводы, узнавшие о бегстве атамана, вышли в поле и порубили оставшихся.

Донские козаки, прослышавшие о поражении разинцев под Симбирском, решили, что, наконец-то, настал их час. Они осадили и штурмом взяли земляную крепость Разина, самого его взяли в плен и выдали царскому воеводе.

Эти события стали переломными. После пленения атамана переходы на сторону козаков местных стрельцов и горожан прекратились, одушевление восставших спало, их нестройные, кое-как вооруженные толпы уже не могли выстоять при встрече с царскими ратными людьми. Подавление очагов восстания заняло еще месяцы, но сомнений в исходе восстания больше не было. Расправы с мятежниками были столь же жестокими и массовыми, как и их мучительства и казни несколько месяцев назад.

Доставленный в Москву Степан Разин был жестоко пытан и четвертован в Москве на Болотной площади 6 июня 1671 года.