ИСТОРИЯ - ЭТО ТО, ЧТО НА САМОМ ДЕЛЕ БЫЛО НЕВОЗМОЖНО ОБЬЯСНИТЬ НАСТОЯЩЕЕ НАСТОЯЩИМ

Возвращение в Европу. 17 век

в Без рубрики on 10.10.2016
Европа и Московское царство в 16-17 веках

 

Смута: война «всех против всех». В 1598 году пресеклась династия Рюриковичей на московском престоле: старшего своего сына Иван Грозный убил, средний его сын царь Федор Иоаннович умер, не оставив наследников, а младший, Дмитрий, погиб в результате несчастного случая. На Соборе царем был избран влиятельный боярин, фактически уже более десяти лет державший в своих руках бразды государственного правления — Борис Годунов. Он очень надеялся, что сможет основать новую династию русских царей и своего сына заранее воспитывал и обучал как наследника престола. Однако смена правящей династии в России не могла произойти гладко.

(1601-1603) «Великий голод» в Московском царстве

Для русских людей того времени законным был царь «природный», получивший государство по наследству от своих предков, именно потому, что он был сыном предыдущего государя. Главная сила его заключалась в том, что никто не мог оспаривать его права повелевать своими «холопами».

Совсем другим было положение Годунова. Он был политиком разумным, старался заслужить любовь подданных, но, тем не менее, положение его на троне было шатким. Соборное избрание, целование креста на верность новому царю — все это не имело такой силы, как природное право. Для московской знати он оставался всего лишь боярином — таким же, как они все, и далеко не самым знатным. Годунов был царем «по должности», но не по праву. И когда в соседней Речи Посполитой появился человек, утверждавший, что он сын Ивана Грозного и заявивший свои наследственные права на московский престол, дни Бориса были сочтены.

Когда войско Самозванца, пополнявшееся с каждым днем, уже вошло в пределы Московского царства, Борис при неясных обстоятельствах умер. В 1605 году Москва присягнула новому царю.

Личность его screenshot_6до сих пор загадочна.  Большинство современных историков согласны с тогдашней официальной версией, что чудесно спасшимся  царевичем Димитрием назвался беглый монах Григорий Отрепьев, но эта версия не объясняет, откуда у самозванца взялись естественность, бесстрашие и полная уверенность в своем праве на престол, сквозившая в каждом его жесте (что резко отличало его от Бориса Годунова). Лжедмитрий позволял себе одеваться, жить и поступать совершенно не по-московски и не по-царски: брил бороду, носил европейскую одежду, не ходил в баню, не спал после обеда, вскакивал на коня без помощи слуг, рисковал жизнью на медвежьей охоте, со всеми разговаривал запросто, как с равными — и пользовался среди москвичей большой популярностью.

Однако боярам он был нужен лишь для того, чтобы избавиться от Годунова. Вскоре после торжественного венчания Лжедмитрия на царство Василий Шуйский начал распространять слухи, что на троне сидит самозванец. Лжедмитрий осмелился до такой степени пренебречь московской «технологией власти», что оставил Шуйского в живых и на свободе, и более того — в Москве! Через год, предупрежденный о новом заговоре, он презрительно заявил, что не слушает доносов —  и поплатился за это жизнью. Его убийство ввергло страну в полную анархию.

«…Когда династия пресеклась и, следовательно, государство оказалось ничьим, люди растерялись, перестали понимать, что они такое и где находятся, пришли в брожение, в состояние анархии…. Некому стало повиноваться — стало быть, надо бунтовать» (Василий Ключевский).

Шесть лет настоящей гражданской войны, войны «всех против всех» были вызваны отсутствием легитимного царя. Ни «боярский царь» Василий Шуйский, ни наспех подобранный в Польше «вторично чудесно спасшийся Дмитрий» (вошедший в историю как «Тушинский вор») не могли получить признания хотя бы относительного большинства населения. В стремлении нscreenshot_8айти «природного» государя на московский престол выдвигали кандидатуры иностранных принцев, однако тут непреодолимым препятствием стали вопросы веры.

Распались все общественные связи, рухнули все законы, знать перебегала от одного «царя» к другому, получая от каждого в награду почетные должности и звания, бывшие холопы грабили и убивали своих и чужих господ, все подряд грабили крестьян и посадских людей. Во время  Смуты на авансцену русской истории выдвинулись вольные казаки, которые уже давно накапливались на окраинах государства — и оказалось, что общество, лишенное верховной власти, ничего не может противопоставить их организованным вооруженным шайкам. Единственной общественной группой, способной к самоорганизации и жертвам во имя общих интересов, оказались торговые люди, которые сумели без всякого правежа собрать «пятую деньгу» (т.е. двадцатипроцентный налог) и снарядить ополчение для освобождения Москвы от засевших там «поляков».

Земский собор 1613 года (под сильным нажимом продолжавших хозяйничать в Москве казаков) избрал на престол более или менее «природного» царя — 16-летнего Михаила Романова. Шестилетняя Смута закончилась, но возврата к прежнему спокойствию не было.

 

Владимир Кобрин «Смутное время — утраченные возможности»

 

Государство на вулкане.  17 век получил название «бунташного»Первые Романовы чувствовали себя на престоле гораздо менее уверенно, чем последние Рюриковичи. Алексею Михайловичу регулярно на протяжении всего его царствования приходилось сталкиваться с мятежами, самым страшным и крупным из которых был Разинский бунт 1670-71 годов. В 1648 и 1662 годах, во время «соляного» и «медного» бунтов, царю пришлось лично уговаривать разъяренные толпы, выполнять их требования, отдавать на растерзание своих приближенных — неслыханное дело! Священный трепет перед особой государя был утрачен, подданные не выказывали «ни тени не то что благоговения, а и простой вежливости, и не только к правительству, но и к самому носителю верховной власти» (Василий Ключевский).

Для «жидкого тела» — населения России — в 17 веке резко сузились возможности «растекаться», уходить за пределы досягаемости властей, господ, кредиторов. К середине столетия крестьяне стали пожизненно и наследственно крепостными, посадские налогоплательщики под страхом смерти не могли сменить место жительства. Сроки давности для розыска беглых были отменены — теперь законным владельцам обязаны были возвращать и их, и их детей хоть через сто лет. Возможность ускользать из-под государственного тягла, поступая в личную зависимость к «сильным» людям, также была перекрыта серией законов.

Конечно, эти законы было гораздо легче написать, чем добиться их исполнения — бегство посадских и крепостных было массовым, повседневным и повсеместным явлением. У правительства явно недоставало сил бороться с этим повальным нарушением закона, тем более, что при остром недостатке рабочих рук укрывательство беглых — даже под угрозой суровых кар — было делом выгодным. И тем не менее, подавляющее большинство населения остро ощущало потерю законной возможности искать более легкой жизни.

 

Козаки.       Последней возможностью для сильного, самостоятельного человека в тогдашней России было «сбрести в степь, в козаки» и зажить опасной, но вольной жизнью полуохотника-полуразбойника где-нибудь на Дону, на Днепре или на Яике, «промышляя рыбой, пчелой и татарином».

У правительства не было ни сил, ни возможностей на то, чтобы возвращать беглых крестьян и горожан из козачьих районов («с Дону выдачи нет!»). Но чем дальше к степям продвигались границы обоих сопредельных государств (России и Речи Посполитой), тем меньше оставалось простора для вольного «козакования», тем настойчивее власти стремились поставить козаков на службу своим интересам и положить предел их анархическим «промыслам».  

Козаки, стиснутые со всех сторон, лишенные возможности свободно промышлять, охотно принимали государево жалованье за сторожевую пограничную службу, но все желающие его получить не могли — приток беглецов из центральных областей был слишком велик.

Польское правительство в первой половине 17 века вынуждено было постоянно подавлять козачьи бунты, но так и не смогло справиться с запорожской вольницей — поднятое Богданом Хмельницким в 1648 году восстание было поддержано всеми православными «низами» общества и окончилось переходом левобережной Украины и Киева под власть Москвы.

Московские власти старались до последней возможности избегать открытых конфликтов с казаками, предпочитая вести с ними не очень честную игру: казакам посылали жалованье и провизию, а турецкое правительство уведомляли, что «если государь ваш велит в один час всех этих воров казаков побить, то царскому величеству это не будет досадно» [постепенно изменилось написание слова — «казак», в соответствии с московским «аканьем»]. Слабость государства вынуждала правительство смотреть сквозь пальцы на казачьи беззакония и «милостиво прощать» даже разбойные нападения на волжских купцов, если будет «принесена повинная».

 

Военные проблемы.   Из 70 лет царствования трех первых Романовых около тридцати заняли войны с Речью Посполитой и Швецией. Все они, особенно последняя тринадцатилетняя война с Польшей, давались государству очень тяжело.

Шведско-польская война 1655−1660 годов. «Кровавый потоп» в Речи Посполитой

Во-первых, их невозможно было вести только силами дворянско-татарско-казацкого войска, которым пользовались прежде. 17 век в Европе — время профессиональных армий, дисциплинированных и хорошо владеющих огнестрельным оружием. Ни российские дворяне, ни казаки, ни татары не были настоящими военными профессионалами, не знали строя и дисциплины. Поэтому еще в 16 веке начали создавать стрелецкие полки и полки «иноземного строя», для обучения и командования которыми нанимали иностранцев.

Однако содержать профессиональную армию государству было не по карману. На стрельцах экономили — денежное жалование им платили маленькое и с запозданиями, зато позволяли вести свое хозяйство в городах и заниматься торговлей и ремеслами. Дешевизна стрелецкого войска оборачивалась его низкой боеспособностью — стрелецкие полки ненамного превосходили по уровню подготовки и дисциплины дворянское ополчение. Кроме того, размещение в городах вооруженных организованных людей, всегда имевших серьезные претензии к правительству, никак не способствовало спокойствию в государстве — стрельцы всегда были готовы к бунту.

Полки «иноземного строя» были гораздо надежнее и эффективнее, но они были дороги. Необходимость сотнями нанимать высокооплачиваемых иностранных офицеров ложилась на бюджет тяжелым бременем. Кроме того, русские солдаты этих полков тоже стоили гораздо дороже, чем старинное дворянское войско — солдаты жили на денежное жалованье, а не на доходы от собственного хозяйства, как дворяне и стрельцы; оружие было импортное и дорогое, его, как и походный  провиант, они также получали из казны. Полки иноземного строя в 17 веке уже составляли основу русского войска, но на них тоже экономили в ущерб их профессионализму — обученных солдат в мирное время распускали по домам.

 

Финансовые проблемы.   За пятьдесят лет стоимость содержания армии утроилась. Доходов, поступавших в казну, хронически не хватало. Московским финансистам приходилось изобретать все новые способы ее пополнения, но изобретения, как правило, оказывались неудачными.

Собирать прямые налоги было трудно, поэтому их частично заменили косвенными — в 1646 году был введен налог на соль. Соль в то время для большинства населения была единственным товаром, покупаемым за деньги и к тому же абсолютно незаменимым. Поэтому правительство рассчитывало без правежа и недоимок существенно пополнить казну. Однако население оказалось слишком бедным, чтобы покупать вздорожавшую в несколько раз соль, и вместо денег власти получили голод и бунты. Соляной налог пришлось отменить.

Не более успешной была и попытка выпустить в обращение медные деньги по цене серебряных. Поначалу это дало большую экономию серебра (которое в Московском государстве не добывалось и шло только из-за границы), но новые деньги начали чеканить в таких количествах, что они резко обесценилось. Дело кончилось опять-таки бунтами и выводом медной монеты из обращения.

Главная финансовая проблема Российского государства заключалась в том, что оно на протяжении двух столетий обогащалось, разоряя подданных и подрывая развитие торговли и промышленности в стране.

И при провозе, и при продаже товаров внутри страны взимались таможенные пошлины, многие промыслы отдавались на откуп (т.е. монопольное право заниматься ими получали те, кто внес установленную сумму в казну), купцов нередко заставляли продавать прибыльные товары только правительственным агентам по «указной» цене. Российское купечество  («гостишки, торговые людишки», как они сами себя называли в челобитных начальству) было бедно, задавлено государственными поборами и, вдобавок, малограмотно и совершенно неспособно выдерживать конкуренцию со стороны иностранных торговцев.

Таким образом, основания для недовольства положением дел в государстве были практически у всех, включая правительство. И это недовольство еще усиливалось благодаря появившимся возможностям сравнивать свое государство с другими.

 

Контакты с Западом.    За все предыдущее столетие русские люди не общались с таким количеством иностранцев, как за несколько лет Смуты. Это были, в основном, подданные Речи Посполитой, приходившие на Русь в свитах самозванцев, в отрядах своих магнатов, — всех их москвичи называли «поляками». Но большую их часть составляли жители восточных районов соседнего государства (из автономного Великого княжества Литовского и Русского) — это были люди в большинстве своем православные и говорящие по-русски. Однако для жителей Московии это были уже чужаки — другая одежда и манеры не позволяли признать их «своими» —  в тогдашнее русское представление о православии входила и одежда, и манеры, и соблюдение всех не только церковных, но и бытовых ритуалов.

Традиционная для московской культуры подозрительность к иностранцам под впечатлением этого общения только усилилась. Однако в бурном 17 веке, когда европейцы уже начали проникать во все уголки земного шара, Россия также становилась объектом все большего внимания и интереса с их стороны.

Посольства из европейских стран приезжали в Москву все чаще и стали в конце концов повседневным явлением; вслед за английскими купцами домогались права беспошлинной торговли в России голландцы, немцы. Такое право обычно предоставлялось в обмен на добрые отношения с правительствами этих стран и обязательства купцов продавать нужные товары в казну «без наценки».

Посольства из европейских стран приезжали в Москву все чаще и стали в конце концов повседневным явлением; вслед за английскими купцами домогались права беспошлинной торговли в России голландцы, немцы. Такое право обычно предоставлялось в обмен на обязательства купцов продавать нужные товары в казну «без наценки».

В середине 17 века голландским предпринимателям было разрешено построить под Тулой заводы «для отливания чугунных вещей и для выделки железа по иностранному способу из чугуна». Им было разрешено заниматься своим делом «беспошлинно и безоброчно», но с условием — продавать всю продукцию в казну по установленным ценам и обучать хитростям ремесла русских людей. Так появились в России первые мануфактуры. До конца 17 века их открылось еще немало, но все они работали на казну, выпуская стекло, бархат и т.п.

При приглашениях иностранных специалистов забота о спасении души отнюдь не отступала на второй план — вербовщику, посланному за границу, давалась инструкция: «Нанимать солдат шведского государства и иных государств, кроме французских людей, а францужан и иных, которые римской веры, никак не нанимать».

Численность живущих в Москве иностранцев постоянно росла. По свидетельству современника, в Москве при Михаиле уже жило до тысячи протестантских семей — «немцев» из Голландии, Швеции, Англии, Швейцарии… Для поселения иностранцам отвели особую территорию на реке Яузе — там и выросла Немецкая слобода, которой вскоре предстояло сыграть огромную роль в нашей истории.

С середины 17 века среди московской знати появлялось все больше любителей иноземных новшеств. Сам царь Алексей Михайлович с удовольствием не только принимал в подарок от послов, но и покупал  для себя всяческие «диковинки» вроде удобных экипажей, часов, картин. Не видел он греха и в театральных представлениях, которые начали показывать во дворце «немцы» по просьбе его второй жены Натальи Кирилловны Нарышкиной. Сама Наталья Кирилловна — мать Петра I — воспитывалась в семье влиятельного боярина (и ярого «западника») Артамона Матвеева, дом которого был полностью обставлен в европейском стиле, полон книг, картин и всяческих иноземных новшеств. К концу 17 века такие дома в Москве уже не были в диковинку, и самым важным новшеством их была «мода» давать детям как можно лучшее образование, обязательно включавшее и знание иностранных языков.

Учителями старались нанимать православных и одновременно ученых людей — а таких можно было найти среди западнорусских и украинских монахов, во множестве появившихся в Москве после присоединения восточной Украины. Эти учителя преподавали и языки — латынь, греческий и польский; и начатки истории и географии; расширяли кругозор, воспитывали хорошие манеры. Старших детей царя Алексея Михайловича Федора и Софью воспитывал и обучал белорусский монах Симеон Полоцкий, давший им прекрасное по тем временам образование.

 

«У других лучше…».   Повседневное общение с европейцами, знакомство с их бытом и нравами разрушало устоявшуюся уверенность русских людей в собственном превосходстве над всем миром, — а ведь именно на этой уверенности строился тогдашний патриотизм. Ревнители древнего благочестия опасались, что весь уклад жизни «немцев» представляет для русского человека сильнейший соблазн.

Как писал князь Иван Голицын, «русским людям служить вместе с королевскими людьми нельзя ради их прелести: одно лето побывают с ними на службе, и у нас на другое лето не останется и половины русских лучших людей, не только что боярских людей, останется кто стар или служить не захочет, а бедных людей не останется ни один человек».

 

Реакция «охранителей».   Светская власть и Церковь прилагали все усилия, чтобы не допустить расшатывания основ государства. Духовенство, все набожные приверженцы старины, сохраняли уверенность в том, что любые перемены грозят «третьему Риму» такой же печальной судьбой, какая постигла первые два — и эта опасность уже на пороге. Для ее отвращения необходимо было удвоить бдительность, не допускать ни малейшего искажения «истинной веры».

Интерес к религиозным вопросам в русском обществе в середине 17 века заметно усилился, — проявлялось повышенное внимание к непорядкам в Церкви и стремление искоренить массовые отступления от норм христианского благочестия. По традиции главным защитником благочестия выступал царь, предписавший, например, воеводам силой заставлять ратных людей соблюдать православные обряды:

«…Дьякам, подьячим, детям боярским и всякого чина людям говеть на Страстной неделе, списки неговеющих присылать в Монастырский приказ, и им будет опала без всякой пощады».

«Тишайший» Алексей Михайлович, любивший мирные развлечения — музыку, игру в шахматы, театр — строжайше запрещал все это своим подданным:

«В воскресные, господские праздники и великих святых приходить в церковь и стоять смирно, скоморохов и ворожей в дома к себе не призывать, в первый день луны не смотреть, в гром на реках и озерах не купаться, с серебра не умываться, олова и воску не лить, зернью, картами, шахматами и лодыгами не играть, медведей не водить и с сучками не плясать, на браках песен бесовских не петь и никаких срамных  слов не говорить, кулачных боев не делать, на качелях не качаться, на досках не скакать, личин на себя не надевать, кобылок бесовских не наряжать. Если не послушаются, бить батогами; домры, сурны, гудки, гусли и хари искать и жечь».

Эта государственная борьба за благочестие, видимо, приносила некоторые плоды; по крайней мере, патриарх Иоаким позднее говорил, что, например, «гнусный обычай брадобрития во дни царя Алексея Михайловича был всесовершенно искоренен». Однако решающая роль в борьбе за души все-таки принадлежала русской православной Церкви.

 

Раскол православной церкви и гибель идеологии «Третьего Рима».   C 15 века русская православная Церковь билась над решением труднейшей проблемы: как навести порядок в церковных обрядах и в богослужебных текстах, не сотрудничая с иностранными — греческими — специалистами. Но без них не было никакой возможности привести в порядок богослужебные книги — сверить их с оригиналами, выправить тексты (а это было необходимо, так как за века накопилось множество ошибок переписчиков). Особенно остро эта проблема встала после того, как в Москве началось книгопечатание (середина 16 века). В первое столетие после появления печатного станка книг (разумеется, религиозных) издавалось очень мало, — прежде всего, из-за того, что работа по сверке и исправлению образцов требовала очень длительного времени и была неимоверно трудной и опасной.

Книг катастрофически не хватало. Из-за яростной подозрительности к любым новшествам русская православная Церковь к середине 17 века так и не смогла решить ни одной из тех проблем, которые которые перед ней стояли уже не одно столетие.

Школ для подготовки священников, о необходимости которых говорили с 15 века, так и не появилось, единства в богослужебных книгах не было тоже; в церквах царили те же беспорядки, которые осуждались еще сто лет назад.

Церковь должна была наставлять верующих на путь истинный, а толком объяснить, чем он отличается от «неистинного», в чем преимущества православия, могли очень немногие из священнослужителей. Русская Церковь чуралась общения с заграничными единоверцами, не доверяла своим бывшим учителям — грекам, поэтому она все больше расходилась в богослужебной практике с остальными православными и даже навлекала на себя упреки в неправославии!

Насущные проблемы невозможно было все время откладывать «в долгий ящик». В 1652 году новый патриарх Никон, пользуясь полным доверием и поддержкой царя Алексея Михайловича, решил одним ударом разрубить узел, к которому не решался подступиться никто из его предшественников. С помощью ученых греков и киевлян и при поддержке всех восточных патриархов были исправлены наиболее употребительные богослужебные книги. Вынесли, наконец, обязательные для всех решения по вопросам, вызывавшим ожесточенные споры еще за двести лет до того: креститься следует тремя перстами, а не двумя, аллилуйю возглашать троекратно («трегубо»), а не двухкратно («сугубо»), крестные ходы проводить против солнца, а не «посолонь». Старые книги, как и иконы «неправильного» письма, предписано было уничтожить.

Судьба. Патриарх Никон

Никонова реформа была воспринята обществом очень болезненно. Речь шла не о формальных мелочах, а о важнейшем убеждении русского православного человека, на котором строилось все его мировоззрение, — убеждении, что именно он является хранителем истинной, чистой, неискаженной христианской веры. Если целые поколения вели церковные службы по «испорченным» книгам, неправильно крестились, неправильно молились и освящали храмы — значит, Москва не была «третьим Римом»?

Для многих легче было думать, что никоновы нововведения — это дьявольские козни, еще одно испытание, посланное Богом православным, чтобы испытать крепость их веры и готовность пострадать за нее. «Третий Рим» рухнул, грядет Антихрист, и спасутся только те, кто не поддался его искушению, кто готов любой ценой защищать «старую» веру. Убежденность в этом заставляла староверов идти не только против церковного руководства, но и против воли самого царя.

Житие протопопа Аввакума

Собравшийся в 1666 году церковный собор проклял, предал анафеме всех, кто отказывался принять реформу. Русская православная Церковь раскололась на два непримиримых направления, одно из которых готово было на открытый бунт против властей. Раскольники больше не признавали царя главным хранителем православной веры — монахи Соловецкого монастыря, отказавшись принять новые богослужебные книги, одновременно отказались молиться за здравие Алексея Михайловича и восемь лет сопротивлялись осаждавшим монастырь правительственным войскам.

Так погибла официальная идеология Москвы, погибла религиозная идея, объединявшая и скреплявшая государство, которая была одновременно и самой серьезной преградой на пути любых заимствований и нововведений.

 

Конец самоизоляции.   Резкая критика московских порядков стала к концу 17 века делом обычным. Не все «западники» готовы были довольствоваться европеизацией лишь своего собственного быта — появляются проекты и государственных реформ.

Сын Алексея Михайловича, Федор, занявший трон в 1676 году, говорил по-польски, знал латынь, приближал к себе европейски образованных людей. Война с Турцией вынудила его заняться реформой армии, и в связи с этим в 1682 году было, наконец, отменено местничество. При нем же был принят проект организации так называемой «Славяно-греко-латинской академии», которая задумывалась не только как центр православного образования, но и как своего рода инквизиционный орган, который получал полномочия определять, насколько православны те или иные воззрения. Преподавать в академии должны были ученые греки и украинцы — русской церкви пришлось признать их авторитет в вопросах веры.

Все это означало определенный сдвиг с «мертвой точки», но подозрительное отношение к иноземным влияниям сохранялось и при Федоре, и в годы регентства его сестры царевны Софьи. Приверженность к западной науке еще могла стать поводом для обвинения в чернокнижии, а во взглядах украинских богословов напряженно искали ересей.

Обстановка в государстве после смерти Федора в 1682 году стала очень неспокойной: московские стрельцы, бунт которых использовала в своих целях Софья, стали играть слишком большую роль в политической жизни. Младший сын Алексея Михайловича Петр был единственным препятствием на пути Софьи к самодержавной власти.

Обстановка в государстве после смерти Федора в 1682 году стала очень неспокойной: московские стрельцы, бунт которых использовала в своих целях Софья, стали играть слишком большую роль в политической жизни. Младший сын Алексея Михайловича Петр был единственным препятствием на пути Софьи к самодержавной власти. Но в ожесточенной схватке боярских кланов Софья проиграла, и подросток Петр занял московский трон.

Петр, с десяти лет предоставленный самому себе, в Немецкой слободе чувствовал себя гораздо лучше, чем дома. Обстоятельства его детства и юности сложились так, что он всей душой возненавидел московскую «старину». Он был так любознателен и деятелен,  как будто двести лет подавлявшаяся тяга к знаниям и свободной деятельности всего русского народа воплотилась в одном этом человеке.

Когда юноша «вошел в возраст» и начал реально царствовать, оказалось, что он воспитан совсем не в «московском» духе. Петр был убежден в своей избранности для великого дела и готов был сокрушить все и всех, кто этому делу мешает, презирал любые «формальности», ненавидел праздность, лень, обман, был безразличен к знатности и чинам (включая и свой собственный, царский) — все это роднило его скорее с кальвинистами, нежели с православными. Правда, с этими качествами соединялась небывалая распущенность и вседозволенность. Традиция была единственным, что ограничивало произвол московских царей — Петр разорвал это последнее ограничение.

Пока была жива его мать (до 1694 года), он не делал никаких попыток заняться государственными делами, предпочитая продолжать свои «игры» с потешными полками и кораблями. Затем эти «игры» естественным образом перешли в серьезное дело — в 1695 и 1696 годах Петр предпринял два военных похода против Крымского ханства, против Турции. Второй поход увенчался победой — была взята сильная турецкая крепость Азов. На следующий же год царь затеял дело, по московским понятиям совершенно немыслимое и из ряда вон выходящее — в составе небывало многочисленного посольства он отправился путешествовать по Европе.

После этого вопрос, допустимо ли учиться у неправославных, был закрыт — самодержавный монарх ответил на него за всю страну.

 

Читать дальше:

РазговоР

 

 

Опубликовать:


Комментарии закрыты.