ИСТОРИЯ - ЭТО ТО, ЧТО НА САМОМ ДЕЛЕ БЫЛО НЕВОЗМОЖНО ОБЬЯСНИТЬ НАСТОЯЩЕЕ НАСТОЯЩИМ

Московское царство. 16 век

в Без рубрики on 24.04.2017
Европа и Московское государство в 16-17 веках

Московское царство в 16 веке было далекой окраиной христианского мира, и бури, сотрясавшие Европу, отдавались здесь лишь слабым эхом. Московия жила своими собственными проблемами и понятиями и представляла собой особый мир, во многом странный и непонятный для  других христиан — даже для русскоязычных православных из соседних Литвы и Польши.

 

Территория, подвластная московским государям, за эти два столетия расширилась до невиданных по  европейским меркам размеров — подобное бывало в истории лишь при мощных завоевательных движениях Рима и кочевых племен (арабов, монголов, турок). Но Московское царство было не более воинственным, чем любое европейское государство той эпохи, — приращения территории доставались ему скорее из-за слабости соседей, нежели благодаря его собственной военной мощи.

screenshot_25

После развала Орды образовался некий «вакуум силы», и этот «вакуум» втягивал Московию во все новые и новые завоевания. Она начала присоединять к себе одну за другой бывшие ордынские территории: Казанское, Астраханское, а затем и Сибирское ханства. Подчинение и присоединение земель на востоке было единственным надежным способом обезопасить себя от набегов, во время которых тысячи русских людей угонялись в рабство (работорговля еще процветала и была для ордынцев важным источником доходов).

После того, как Казанское, Астраханское и Сибирское ханства пали, восточные границы Московского государства стали совершенно размытыми: власть царя простиралась до тех географических пределов, до каких были в состоянии дойти русские землепроходцы-колонисты.

(1581—1598) Завоевание Сибирского ханства. Ермак

На юге твердой границы тоже не было. В 16 веке земли южнее Тулы и Рязани были малопригодны для оседлых и мирных земледельцев — слишком велика была опасность набегов крымских татар. Крымские ханы, начиная с 15 века, находились под защитой могущественного турецкого султана, поэтому покончить с ними так, как  с Казанью и Астраханью, было сложно. Плодородные степные черноземы оставались почти невозделанными; осваивать эти территории могли только казаки — вольные, не обремененные семьей и капитальным хозяйством, вооруженные люди. Лишь с конца 16 века началось методичное продвижение московских границ на юг — одна за другой, все южнее и южнее, возводились оборонительные линии, строились новые города-крепости.

Только на западе граница Московского государства была определенно очерченной — и именно за этой границей в 16-17 веках оставалась большая часть территории бывшей Киевской Руси, вошедшая тремя веками раньше в Великое княжество Литовское и Русское (и затем в состав объединенного польско-литовского государства Речи Посполитой). Там жило не меньше православного и говорившего по-русски населения, чем в самой Московии.

Однако московские цари присвоили себе титул государей «всея Руси» и считали своими «отчинами» все территории, входившие когда-то в состав Древнерусского государства. Василию III удалось в первый раз отвоевать у Литвы пограничный Смоленск, но продолжить «собирание отчин»  ни он, ни его потомки не смогли: войны с западными соседями были долгими, тяжелыми, изнурительными и до второй половины 17 века — бесплодными.

В 16 веке «под высокую руку» московских царей попали многочисленные народы разных вероисповеданий — Россия стала многонациональным и многоконфессиональным государством. Знатных «инородцев», принявших православие, охотно принимали на царскую службу.

 

«Москва — третий Рим».     В начале 16 века появилась идея, которая обосновала образ правления и строй жизни Московии, придала им высший, религиозный смысл и целенаправленность.

Византия всегда была для Руси наставницей в христианстве, в Константинополе находился центр восточного христианства и православной государственности. Но в 1453 году турки штурмом овладели великим городом, всегда бывшим для русских Царь-градом, и водрузили над храмом св. Софии зеленое знамя ислама. Событие это как громом поразило всю Европу, но сильнее всего отозвалось в восточной Руси, все еще бывшей частью мусульманской Орды. После того, как Московия обрела независимость, она оказалась единственным суверенным православным государством.

Московская Русь стала главным оплотом «греческой веры», и руководители русской Церкви прониклись сознанием своей ответственности за судьбу «истинного» христианства.

Церковные книжники внушали московским государям, что на них возложена высокая миссия — сохранять в первозданной чистоте православную веру, которой во всех других странах грозила страшная опасность уничтожения от «неверных»-мусульман.

Не меньшей опасностью считалось и «загрязнения» православия от еретиков. Еретиками же (и даже вовсе нехристианами) в Москве считали и католиков, и протестантов, и униатов (православных, признавших религиозное верховенство римского папы). Даже недавние учителя в вопросах веры — греки — вызывали сильное подозрение в «нечистоте» их православия (как, впрочем, и все остальные православные христиане, не являвшиеся подданными Москвы).

Родилась официальная теория, объясняющая сокровенное значение прошлого и настоящего Московской Руси. Она придала «высший» смысл московской государственности и определила ее цель в будущем. Эта идея выразилась в краткой, но емкой формуле: «Москва — третий Рим».

Лучше всего раскрыл эту формулу современный церковный иерарх (Иоанн, митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский):

«Богу угодно вверять сохранение истин Откровения, необходимым для спасения людей, отдельным народам и царствам, избранным Им Самим по неведомым человеческому разуму причинам. В ветхозаветные времена такое служение было вверено Израилю. В новозаветной истории оно последовательно вверялось трем царствам. Первоначально служение принял Рим — столица мира времен первохристианства. Отпав в ересь латинства, он был отстранен от служения, преемственно дарованному православному Константинополю — «второму Риму» средних веков. Покусившись из-за корыстных политических расчетов на чистоту хранимой веры, согласившись на унию с еретиками-католиками (на Флорентийском соборе 1439 года), Византия утратила дар служения, перешедший к «третьему Риму» последних времен — к Москве, столице Русского Православного царства. Русскому народу определено хранить истины православия «до скончания века» — второго и славного Пришествия Господа нашего Иисуса Христа. В этом смысл его существования, этому должны быть подчинены все его устремления и силы».

Принятое на себя русским народом служение требует соответственной организации Церкви, общества и государства. Неограниченная власть царя (самодержавие) — это форма существования православного народа, данная самим Господом. Царь — Помазанник Божий. Он не ограничен в своей самодержавной власти ничем, кроме выполнения обязанностей общего всем служения. «Конституция» самодержавного государства — Евангелие.

Взгляд на Русь, как на «третий Рим» вначале утвердился в церкви и при дворе, а затем проник и в массовое сознание населения Московской Руси.

Самым ревностным сторонником этого взгляда был царь Иван Васильевич (Иван IV), прозванный Грозным. Он попытался на практике осуществить идеал государства избранного народа, «нового Израиля». Во времена его царствования очень сильны были ожидания «конца света», Страшного суда, и царь чувствовал себя призванным подготовить свой народ к наступлению «последних времен». Созданное им «опричное» войско представляло собой, по сути, военно-монашеский орден, целиком и абсолютно подчиненный государю — единственному ответчику перед Богом за все дела его людей.

(1507-1569) Жизнь и смерть Федора Колычева (митрополита Филиппа)

Он продолжал политику своих предшественников: добивал традиции самостоятельности князей и бояр (вместе с их носителями), затаптывал уже едва заметные остатки городских вольностей (последний и самый жуткий погром Новгорода). Но делал он это с невиданным прежде размахом и патологической жестокостью.

При этом царь глубоко страдал оттого, что его называют «кровопийцей», что им пугают детей и никто не понимает, что он выполняет свой тяжкий долг царя избранного народа — очищает свой народ от греховной скверны накануне Страшного суда и устраивает свое государство в соответствии с Божьим замыслом (как он его понимал). После кровавых погромов и массовых казней царь Иван истово молился вместе со своими, едва омывшими руки от крови, верными опричниками и рассылал по монастырям длинные списки загубленных им людей — для молитв о прощении грехов своих «ослушников».

При Иване IV Московское царство — бывший ордынский улус — победило и поглотило осколки Батыевой Орды — Казанское, Астраханское и Сибирское ханства. Политическая карта восточной Европы и южной Сибири после Грозного очень напоминала карту двухвековой давности времен первых сарайских ханов, — но центр обширной державы был уже не в волжской степи, а в Москве!

 

Церковь.   Вера в эту эпоху не связывала Русь с остальным христианским миром, а, наоборот, отделяла. Чем дальше, тем больше она воспринималась как религия одной нации, одного государства, — ее так и называли: «русская вера». Само собой разумеется, что католиков и протестантов христианами не считали (их долгое время даже не различали; вот как, например, характеризовали жену Лжедмитрия Марину Мнишек: «латынской веры девка, луторка и кальвинка») — всякое общение с ними, даже бытовое соприкосновение, запрещалось.

Уже с 15 века московские митрополиты назначались без оглядки на константинопольских патриархов — Москва отказалась признавать их авторитет после Флорентийской унии и падения Константинополя. В конце 16 века Борис Годунов добился учреждения в России патриаршества, т.е. формальной независимости, самостоятельности (автокефальности) отечественной Церкви. Русская Церковь стремилась окончательно замкнуться в национальных, государственных границах.

Однако полностью осуществить это стремление мешали насущные нужды самой Церкви. Христианство и образование, «ученость книжная», были неотделимы друг от друга, а с ученостью у русского духовенства той эпохи были большие проблемы.

Богословия в Московском государстве практически не существовало, проповеди прихожанам не только не читались, но и вообще считались вредными. Священники вели предписанные службы наизусть, не вдаваясь в смысл произносимых слов и вообще не придавая им значения. Широкое распространение получило «многогласие», когда, ради экономии времени, церковная служба разбивалась на отдельные части, которые читались одновременно — так что, прихожане, даже если бы и захотели, не смогли бы разобрать смысла произносимого.

Для большинства даже высших священнослужителей «чистота» христианской веры сводилась к точному исполнению обрядов, которым фактически придавалось значение магических ритуалов. Однако и в этой области Церковь столкнулась с серьезными трудностями при первых же попытках ввести в объединенном государстве единые, «истинные» обряды.

Еще в 15 веке выяснилось, что разноречивые традиции и богослужебные книги не дают ни малейшей возможности определенно ответить, например, на такие животрепещущие вопросы: следует ли проводить крестный ход с востока на запад («посолонь») или наоборот? Сколько раз в конце службы возглашать «аллилуйя» — два или три? Следует ли креститься двумя или сложенными в щепоть тремя пальцами? От обязательного для всех разрешения этих вопросов тогда пришлось отказаться; когда же к этому вернулись спустя два века, результатом стал раскол русской православной Церкви.

 

«Нестяжатели» и «иосифляне».   «Рецепты» праведной жизни, которые давала верующим русская Церковь, были несложными и понятными. Идеальным способом спасения души считалось полное отречение от мира и пострижение в монахи, хотя бы в последние минуты перед смертью. Те же, кто оставался «в миру», должны были прилежно соблюдать установленные обряды и щедро жертвовать на церковные нужды. Монастыри владели гигантскими земельными угодьями, которые постоянно увеличивались. Это происходило из-за распространенного среди бояр обычая завещать свои вотчины «на помин души» — в надежде, что монахи смогут замолить любые грехи умершего.

В конце 15 — начале 16 века такое чисто внешнее благочестие стало подвергаться критике со стороны так называемых «нестяжателей» — последователей преподобного Нила Сорского. Самое сильное впечатление на современников произвел его протест против накопления («стяжания») земель монастырями. Другие, более глубокие мысли Нила Сорского, слишком сложные для тогдашнего массового сознания, были по-настоящему услышаны и высоко оценены в России гораздо позже — в 19 веке. Взгляды Нила Сорского встретили сплоченный отпор со стороны большинства духовенства. Наиболее активно против «нестяжательства» возражал основатель и игумен Волоколамского монастыря Иосиф Волоцкий — по его имени это направление церковного развития получило название «иосифлянство».

Нил Сорский и Иосиф Волоцкий по-человечески были натурами противоположного склада. Хотя оба они еще молодыми постриглись в монахи, оба возмущались тогдашними монастырскими порядками и вынуждены были прокладывать собственный путь в монашестве. Но поиски их пошли в разных направлениях.

Неукротимый и неутомимый Иосиф построил собственный монастырь, ввел там строгий устав, стал рачительным хозяином притекавших богатств и суровым начальником над братией. Иосифов Волоколамский монастырь прославился дисциплиной, что отличало его от большинства тогдашних обителей, не блиставших строгостью нравов. Иосиф  чтил «букву» Писания, не претендуя на самостоятельное истолкование его духа, а его ученики довели это отношение до крайнего «буквопочитания» («Всем страстям мати — мнение. Мнение — второе падение»).

Нил же совершил паломничество на греческий Афон и был поражен святостью тамошних старцев — она выражалась не в типичных для Средневековья монашеских «подвигах» самоистязания, а в ясности духа, отрешенности от мирской суеты, христианских взаимоотношениях в среде братий. Вернувшись домой, Нил стал вести именно такой образ монашеской жизни — в уединенном месте, в бедности, добывая необходимое пропитание трудом рук своих и не принимая от мира ничего, кроме минимального подаяния. Он учил монахов, которые за ним последовали, искать спасения души не в усердном «телесном делании» — битье поклонов, строгих постах и т.п., а в освобождении от дурных помыслов, во внутреннем очищении. Нил Сорский не обличал мирских неправд, он заботился о спасении душ — своей и тех, кто желал его слушать. Однако его «внутреннее благочестие» исключало сделки с совестью, и его последователи — «нестяжатели», («заволжские старцы», как их называли) и их духовные ученики — стали теми немногими, кто осмеливался говорить правду царям.

Василий III вначале был очень расположен к «нестяжателям»: они внушали к себе почтение безупречной жизнью, начитанностью и, кроме того, проповедовали пагубность церковного землевладения. Однако, столкнувшись с неуступчивостью и принципиальностью митрополитов из «заволжских старцев», Василий склонился на сторону «иосифлян», которые развивали идеи божественной природы царской власти и твердо придерживались в отношениях с царями политики «чего изволите».

Подавляющее большинство духовенства в 16 веке с готовностью подчинялись царской власти во всем — царь назначал и отстранял от должности митрополитов, при желании мог активно вмешиваться во внутрицерковные дела, не терпел со стороны духовной власти ни малейшего неодобрения своих действий. Единственное право, которое дружно и сплоченно отстаивало большинство духовенства, было право владеть накопленными церковью земельными и иными богатствами.

«Иосифлянское» направление в русской церкви победило, хотя взгляды Нила Сорского находили последователей и в последующие века.

 

Московское самодержавие.   «Жаловать есмы своих холопов вольны, а и казнить вольны же» — эту несложную политическую идею Иван Грозный доказал, пролив реки крови и ни разу не столкнувшись со сколько-нибудь организованным сопротивлением общества. Русские люди были уверены, что сопротивление власти законного царя, что бы он ни творил, — тягчайший грех перед Богом. Но долготерпение подданных, поражавшее заезжих иностранцев, объяснялось далеко не только религиозными убеждениями.

Присоединяя новые «землицы», московские государи обеспечивали прочность своих приобретений давно и хорошо отлаженными методами. Знатные, богатые и влиятельные люди из каждого города вывозились в Москву, вместо отобранных у них имений царь жаловал их новыми землями, а на их место сажал своих служилых людей. При необходимости это могли проделывать не один раз — так, чтобы окончательно разрушить самоорганизацию населения и предотвратить возможные сговоры и бунты.

В 1510 году умолк последний в России вечевой колокол (во Пскове). Через 13 лет Василий III обманом выманил последнего удельного князя в Москву и засадил его в свою темницу. Вся власть надежно сосредоточилась в руках московского великого князя, и даже знатнейшие бояре стали называть себя всего лишь его холопами.

Русские бояре, в отличие от крупных западноевропейских феодалов, не обладали экономическим могуществом — никто из них не мог и помыслить тягаться богатством с царем. В руках московских государей сконцентрировалась гигантская земельная собственность, и материальное благополучие знатных родов все больше зависело от царских пожалований. История не сохранила  серьезных попыток бояр играть самостоятельную политическую роль в государстве, затевать заговоры и мятежи против царской власти — у них не было для этого ни сил, ни авторитета в обществе.

Московские верховные правители умело натравливали «меньших» людей на «сильных».  Так создавался в России миф о «добром царе», единственном защитнике всех слабых и убогих от притеснителей — бояр, дворян, воевод, дьяков и прочая, и прочая. Состоящие на царской службе назывались «государевыми холопами», а все остальные — «государевыми сиротами». «Государевы сироты» искали у царя управы на «изменников-бояр», а бояре могли рассчитывать только на царскую милость и свою незаменимость в деле управления государством.

То, что увидели в Москве первые послы западноевропейских монархов, вызывало у них удивление. Их поражала, прежде всего, абсолютность, безграничность власти великого князя над имуществом, жизнью и честью любого из его подданных. Такую степень господства государя, такую силу его власти европейские путешественники могли наблюдать только в восточных, нехристианских державах. И ближний боярин, и простой крестьянин обращались в своих челобитных к великому князю одинаково: «Яз холоп твой».

Но что поражало их еще больше, так это то, что почти неограниченная, ничем не сдерживаемая власть московского монарха держалась не на грубом насилии, но на сознательной покорности подавляющего большинства самих подданных, на их убеждении, что только тем и может держаться государство, только так и может быть устроена жизнь.

В Московском государстве по отношению к монарху все были равны, — равны в бес-правии. Если в западнохристианском мире различные слои населения (крестьяне, горожане, рыцари, аристократы) отличались друг от друга, прежде всего, тем, что обладали разными правами, то в Московской Руси они различались обязанностями перед самодержавным правителем. Конечно, крестьяне, посадские люди (ремесленники, торговцы), служилые люди, бояре различных степеней имели неодинаковые права, но это проявлялось только в их взаимоотношениях и столкновениях друг с другом, а перед лицом государя они были одинаково незащищенными от его воли.

Гарантией имущества, жизни и чести подданных были только издавна сложившиеся традиции («старина»), но постепенно многие из них московскими князьями все чаще нарушались, ломались и в итоге сходили на нет.

 

«Государевы холопы» и «государевы сироты».   Боярская дума, которая по древней традиции принимала  участие в обсуждении всех государственных дел, не  ограничивала царской власти: ее права не были закреплены никаким законом, и царь мог принять любое решение, не советуясь с боярами. Вообще, в Московском государстве не существовало законов, защищающих чьи бы то ни было права, как не было и самого понятия прав — разные группы населения различались лишь своими обязанностями.

Все землевладельцы обязаны были нести военную и иную государственную службу, и за провинности царь мог отобрать как поместье, так и наследственную боярскую вотчину. Прочие городские и сельские жители «тянули тягло», т.е. платили государственные налоги.

Государственная служба была тяжела для всех. И в 16, и в 17 веке  издавались указы, запрещающие дворянам поступать в холопы (!) и тем самым уклоняться от своего сословного долга — военной службы. Однако искоренить подобное явление не удавалось — видимо, боярским холопам жить порой было  легче, чем государевым.

Сбор государственных повинностей с тяглого населения представлял для центральной власти нелегкую задачу. Подати повсеместно собирались посредством так называемого правежа — неплательщиков каждое утро по несколько часов публично били на площади палками по ногам. Способность человека выстоять на правеже в течение установленного срока (в зависимости от суммы долга) считалась доказательством того, что денег у него действительно нет.

 

Закрепощение крестьян.  Историк Сергей Соловьев называл население России 16 века «жидким телом» — под давлением сверху оно «растекалось» из центра государства к окраинам, благо территория была огромная.

О том же писал и Василий Ключевский:

«Люди Московского государства … как будто чувствовали себя пришельцами в своем государстве, случайными, временными обывателями в чужом доме; когда им становилось тяжело, они считали возможным бежать от неудобного домовладельца, но не могли освоиться с мыслью о возможности восставать против него или заводить другие порядки в его доме».

В огромном редконаселенном государстве человек — работник, плательщик податей, воин — был в постоянном дефиците. И не случайно челобитные, в которых тяглые люди просили царя о льготах, очень часто кончались одинаковой скрытой угрозой: «а не то придется нам всем разбрестись розно». Недаром в те времена сложилась поговорка: «Кабалка лежит, а Ивашка бежит».

Поместья, даваемые из казны дворянам за военную службу, часто не могли их прокормить — земли было много, но крестьян, готовых ее обрабатывать, всегда не хватало. Дефицит рабочих рук особенно обострялся после бедствий, которые с середины 16 до середины 17 века следовали одно за другим. Опричнина, затяжная Ливонская война, недороды, эпидемии, всеобщее разорение Смутного времени — все это вызывало резкую убыль населения, запустение целых областей, всеобщее оскудение.

Из-за крестьян часто разыгрывались настоящие баталии — землевладельцы насильно «свозили» их друг у друга, монастыри и «сильные люди» переманивали работников на свои земли льготами и ссудами. Принимая меры по жалобам служилых-помещиков правительство во второй половине 16 — в начале 17 века постепенно запретило любые переходы крестьян от одних землевладельцев к другим. Так крепостное право стало «краеугольным камнем» государства, обеспечивая его и войском, и налогами.

 

Русские города.   В 16-17 веках городское (посадское) население росло очень медленно. Города, в большинстве своем, были скорее военно-административными, нежели торгово-ремесленными и культурными центрами. Исключение составляли северные города (Псков, Новгород, Вологда, Кострома, Ярославль) — только там основную часть населения составляли не служивые, а посадские, т.е. ремесленники и торговцы.

Посадские люди, обязанные тянуть государственное тягло, занимались, кроме ремесла и торговли, также и сельским хозяйством. По образу жизни и кругозору они мало чем отличались от крестьян. Грамотные люди в посадской среде были редки.

Посадские, как и крестьяне, были объединены в общины — «миры», связанные круговой порукой в уплате податей. Сумма повинностей «мира» зависела от числа тяглых дворов, определенного при последней переписи, и если кто-то с посада уходил, то за него должны были платить оставшиеся. Московские приказы 17 веке были завалены жалобами посадских на такую несправедливость. Правительство реагировало просто — велело сыскивать и водворять на место беглых посадских людей, чтобы «тянули» вместе с «миром». Так горожане «сами себя закрепостили».

По указу 1658 года за самовольный уход с посада полагалась смертная казнь. Жестокое наказание, как всегда в таких случаях, говорит только об одном — о неспособности правительства пресечь уходы посадских людей.

Объединений ремесленников, цехов в русских городах не было, ростки (а вернее — остатки) выборного самоуправления были слабыми. У изучавших документы того времени историков складывалось впечатление, что в выборных органах самоуправления была больше заинтересована верховная власть, нежели сами жители городов. «Сверху» рассылались распоряжения «мирам» избирать «лучших людей» на судебные и административные должности, но работа этих выборных не оплачивалась, и ответственны они были больше перед московскими властями, чем перед своими «избирателями».

Самоуправление — важнейшая привилегия западноевропейских горожан — для русских людей 16-17 веков было скорее обузой: оно не защищало от произвола властей, а нередко лишь добавляло к нему произвол и злоупотребления выборных начальников. Поэтому устранение выборных из судов и администрации произошло в 17  веке без особых возражений со стороны горожан.

 

«Бессильная деспотия».    Еще в начале 16 века посол императора Священной Римской империи, посещавший Москву при Василии III, писал, что властью над своими подданными московский государь превосходит всех монархов на свете. Иван Грозный оставил отца в этом отношении далеко позади. Все иностранцы, посещавшие Россию в 16-17 веках, единодушно называли власть царя деспотической, тиранской, ужасались общему бесправию всех его подданных — простых и знатных в равной мере — и крайней жестокости русских законов.

Но это «крутое правление» происходило не от силы, а скорее от слабости государственной власти. Огромное государство с редким, «текучим» и слабо организованным населением было почти неуправляемым — царь мог срубить любое количество голов, но не мог заставить подданных мало-мальски выполнять свои распоряжения. Говорят, что «опираться можно лишь на то, что оказывает сопротивление» — сопротивление же всех общественных сил, которые могли его оказывать, в 16 веке было окончательно сломлено.

Русским царям не приходилось бороться ни с сильной, экономически независимой от Москвы знатью, ни с моральным авторитетом Церкви, ни с вольными городами — никто не оказывал им открытого неповиновения, но и опираться власти было не на что. Население чувствовало себя придавленным гнетом государства, но и правители отнюдь не наслаждались всемогуществом. И особенно остро это бессилие власти начало ощущаться в 17 веке  — по мере того, как стоящие перед ней задачи начали все более и более усложняться.

 

Читать дальше:

РазговоР

 

 

Опубликовать:


Комментарии закрыты.