У поэтов есть такой обычай —

В круг сойдясь, оплевывать друг друга…

Дмитрий Кедрин

 

Жизнь, судьба этого человека — настоящий приключенческий роман, полный превратностей и неожиданных поворотов в самых разных концах тогдашнего мусульманского мира.

Родившийся на юге Персии в городе Ширазе, Саади получил строгое суфийское воспитание, которое дал ему сам правитель города. Но перед самым нападением на город монголов, Саади успевает бежать — в Северную Индию. А там господствовала враждебная исламу религия — зороастризм, огнепоклонничество. Саади, опасаясь за свою жизнь, для виду обращается в эту религию, но все равно попадает в тюрьму. Убив камнем жреца-охранника, Саади, скрываясь, бежит в места, где ему снова можно стать мусульманином — в Аравию, в Мекку, где становится странствующим проповедником Он блестяще знает арабский (его родной язык — персидский, фарси) и проповедует в Сирии, до тех пор, пока его не охватило томление от столь активной жизни. Он идет в Иерусалим и уединяется в его пустынных окрестностях. Но уйти от мира не удается и здесь — его ловят крестоносцы и рабом продают на строительство прибрежной крепости. Однако и рытье окопов там не продлилось долго — его замечает один богач и выкупает из рабства. Но оказывается, что его намерения не слишком бескорыстны — он заставляет Саади жениться на своей дочери, уродливой и отличающейся скверным характером. Спасаясь от этой новой напасти, Саади тайно бежит в Магриб, Северную Африку. Его тянет домой, но как же далеко от родины он забрался! Саади садится на корабль, идущий в Малую Азию, а там, пройдя еще две тысячи километров, оказывается, наконец, в родном Ширазе — круг его путешествий окончен. Он уходит в суфийский монастырь — и «большие люди» города за честь почитают посетить там шейха Саади…

 

По дальним странам мира я скитался,

Со многими людьми я повстречался,

И знанье отовсюду извлекал,

Колосья с каждой жатвы собирал.

Но не встречал нигде мужей, подобных

Ширазцам, – благородных и беззлобных.

Стремясь к ним сердцем, полон чистых дум,

И Шам покинул я, и пышный Рум.

Но не жалел, прощаясь с их садами,

Что я с пустыми ухожу руками.

Дарить друзей велит обычай нам,

Из Мисра сахар в дар везут друзьям.

Ну что ж, хоть сахару я не имею,

Я даром слаще сахара владею,

Тот сахар в пищу людям не идет,

Тот сахар в книгах мудрости растет.

Когда я приступил к постройке зданья,

Воздвиг я десять башен воспитанья.

Одна – о справедливости глава,

Где стражи праха божьего – слова,

Благотворительность – глава вторая,

Велит добро творить, не уставая.

О розах – третья, об огне в крови,

О сладостном безумии любви.

В четвертой, в пятой – мудрость возглашаю,

В шестой – довольство малым прославляю,

В седьмой – о воспитанье говорю,

В восьмой – за все судьбу благодарю.

В девятой – покаянье, примиренье,

В главе десятой – книги заключенье.

В день царственный, в счастливый этот год –

На пятьдесят пять свыше шестисот.

В день, озаренный праздника лучами,

Наполнился ларец мой жемчугами,

Я кончил труд, хоть у меня была

В запасе перлов полная пола.

Душа еще даров своих стыдится,

Ведь с перлами и перламутр родится.

Средь пальм непревзойденной высоты

В саду растут и травы и кусты.

И к недостаткам моего творенья,

Надеюсь, мудрый явит снисхожденье.

Плащу, что из парчи бесценной шьют,

Кайму из грубой бязи придают.

Нет в этой книге пестроты сугубой,

Ты примирись с ее каймою грубой.

Я золотом хвастливо не блещу,

Сам, как дервиш, я милости ищу.

 

 

Слыхал я: в день надежды и смятенья

Аллах дурным за добрых даст прощенье.

Дурное услыхав в моих словах,

Ты поступай, как повелел Аллах.

Коль будет бейт один тебе по нраву,

Прочти всю книгу, истине во славу.

Мои стихи, ты знаешь, в Фарсистане,

Увы, – дешевле мускуса в Хотане.

Свои грехи я на чужбине скрыл

И в этот гулкий барабан забил.

И, шутки ради, розу Гулистану

Я приношу, а перец – Индостану.

Так – финик: мякоть у него сладка,

Да косточка внутри ее крепка…

 

 

Прекрасны дни влюбленных, их стремленья

К возлюбленной, блаженны их мученья.

Прекрасно все в любви – несет ли нам

Страдания она или бальзам.

Влюбленный власть и царство ненавидит,

Он в бедности свою опору видит.

Он пьет страданий чистое вино;

Молчит, хоть горьким кажется оно.

Его дарят похмельем сладким слезы.

Шипы – не стражи ли царицы розы?

Страданья ради истинной любви

Блаженством, о влюбленный, назови!

Вьюк легок опьяненному верблюду,

Стремись, иди к единственному чуду!

Не сбросит раб с себя любви аркан,

Когда огнем любви он обуян.

Живут в тиши печального забвенья

Влюбленные – цари уединенья.

Они одни сумеют повести

Блуждающих по верному пути.

Проходят люди, их не узнавая,

Они как в мире тьмы – вода живая,

Они подобны рухнувшим стенам

Снаружи. А внутри – прекрасный храм.

Они, как мотыльки, сжигают крылья,

И шелкопряда чужды им усилья.

У них всегда в объятьях красота,

Но высохли от жажды их уста.

Не говорю: источник вод закрыт им,

Но жажду даже Нил не утолит им.

 

 

Из тучи капля к долу устремилась

И, в волны моря падая, смутилась:

“Как я мала, а здесь простор такой…

Ничто я перед бездною морской!”

Она себя презрела, умалила;

Но раковина каплю приютила;

И перл, родившийся из капли той,

Царя венец украсил золотой.

Себя ничтожной капля та считала

И красотой и славой заблистала.

Смиренье – путь высоких мудрецов,

Так гнется ветвь под тяжестью плодов.

 

 

Мудрец Лукман был черен, как арап,

Невзрачен, ростом мал и телом слаб.

Приняв за беглого раба, связали

Вождя людей и строить дом пригнали.

Хозяин издевался над рабом;

Но в год ему Лукман построил дом.

И тут внезапно беглый раб вернулся,

Хозяин все узнал и ужаснулся.

Валялся у Лукмана он в ногах.

А тот, смеясь: “Что мне в твоих слезах?

Как я свою обиду вмиг забуду?

Твою жестокость, век я помнить буду!

Но я тебя прощаю, человек.

Тебе – добро, мне – выучка навек.

Теперь ты в новом доме поселился,

Я новой мудростью обогатился:

Раб у меня есть; и я жесток с ним был,

Работой непосильною томил.

Но мучить я его не буду боле, –

Так тяжко было мне в твоей неволе”.

Кто сам не знает, что такое гнет,

Тот состраданья к слабым не поймет.

Ты оскорблен правителем законным?

Не будь же груб с бесправным подчиненным!

Как тут Бахрамовых не вспомнить слов:

“Не будь, правитель, к подданным суров!”

 

 

Жил в Исфагане войска повелитель,

Мой друг – отважный, дерзостный воитель.

Всю жизнь он воевать был принужден,

Был город им и округ защищен.

С утра, разбужен шумом, ратным гулом,

Его в седле я видел с полным тулом.

Он львов отважным видом устрашал,

Быков рукой железной поражал.

Когда стрелу во вражий строй пускал он,

Без промаха противника сражал он.

Так лепесток колючка не пронзит,

Как он пронзал стрелой железный щит.

Когда копье бросал он в схватке ратной,

Он пригвождал к челу шелом булатный.

Как воробьев, он истреблял мужей;

Так саранчу хватает муравей.

Коль он на Фаридуна налетел бы,

Тот обнажить оружье не успел бы.

С его дороги пардус убегал,

Он пасти львов свирепых раздирал.

Схватив за пояс вражьих войск опору –

Богатыря он подымал на гору.

Он настигал врага быстрей орла

И разрубал секирой, до седла.

Но в мире был он добрым и беззлобным,

Нет вести ни о ком ему подобном.

Он с мудрыми учеными дружил

В те дни, как лучший друг он мне служил.

Но вот беда на Исфаган напала,

Судьба меня в иной предел угнала.

В Ирак ушел я, переехал в Шам,

И прижился я, и остался там.

Я жил в стране, где помнили о боге

В заботах, и надежде, и тревоге.

Довольство там царило и покой.

Но потянуло вдруг меня домой.

Пути судьбы затаены во мраке…

И снова очутился я в Ираке.

В бессоннице я там обрел досуг.

Мне вспомнился мой исфаганский друг.

Открылась память дружбы, словно рана:

Ведь с одного с ним ел я дастархана*.

Чтоб повидать его, я в Исфаган

Пошел, найдя попутный караван.

И, друга увидав, я ужаснулся:

Его могучий стан в дугу согнулся.

На темени – седины, словно снег;

Стал хилым старцем сильный человек.

Его настигло небо, придавило,

Могучей длани силу сокрушило.

Поток времен гордыню преломил;

Главу к коленям горестно склонил.

Спросил я: “Друг мой, что с тобою стало?

Лев превратился в старого шакала”.

Он усмехнулся: “Лучший божий дар

Я растерял в боях против татар.

Я, как густой камыш, увидел копья,

Как пламя, стягов боевых охлопья.

Затмила туча пыли белый свет

И понял я: мне счастья больше нет.

Мое копье без промаху летало,

Со вражеской руки кольцо сбивало.

Но окружил меня степняк кольцом,

Звезда погасла над моим челом.

Бежал я, видя – сгинула надежда,

С судьбой сражаться выйдет лишь невежда.

Ведь не помогут щит и шлем, когда

Погаснет счастья светлая звезда.

Когда ты ключ победы потеряешь,

Руками дверь победы не взломаешь.

На воинах моих была броня

От шлема мужа до копыт коня.

Как только рать туранская вспылила,

Вся поднялась на битву наша сила.

Мы молнии мечей, – сказать могу, –

Обрушили на войско Хулагу.

Так сшиблись мы, – сказать хотелось мне бы, –

Как будто грянулось об землю небо.

А стрелы! Как от молний грозовых,

Нигде спасенья не было от них.

Арканы вражьи змеями взлетали,

Сильнейших, как драконы, настигали.

Казалась небом степь под синей мглой,

Во мгле мерцал, как звезды, ратный строй.

Мы скоро в свалке той коней лишились

И, пешие, щитом к щиту сразились.

Но счастье перестало нам светить,

И наконец решил я отступить.

Что сделать сильная десница может,

Коль ей десница божья не поможет?

Не дрогнули мы, не изнемогли –

Над нами звезды бедствия взошли.

Никто из боя не ушел без раны,

В крови кольчуги были и кафтаны.

Как зерна, – прежде в колосе одном, –

В тумане мы рассыпались степном.

Рассыпались бесславно те, а эти,

Как стая рыб, к врагу попали в сети.

Хоть наши стрелы сталь пробить могли,

Ущерба степнякам не нанесли.

Когда судьбы твоей враждебно око,

Что щит стальной перед стрелою рока?

Что воля перед волею судьбы,

О вы, предначертания рабы.

 

 

Мне человек, что речь мою любил,

Слоновой кости гребень подарил,

Но, за слово обидевшись, однако,

Он где-то обозвал меня собакой.

Ему я бросил гребень, молвив: “На!

Мне кость твоя, презренный, не нужна.

Да, сам к себе я отношусь сурово,

Но не стерплю обиды от другого!

В довольстве малым мудрые сильны,

Дервиш и сам султан для них равны.

Зачем склоняться с просьбой пред владыкой,

Когда ты сам себе Хосров великий!

 

 

Подъемли длань в мольбе, о полный сил!

Не смогут рук поднять жильцы могил.

Давно ль сады плодами красовались,

Дохнула осень – без листвы остались.

Пустую руку простирай в нужде!

Не будешь ты без милости нигде.

И пусть ты в мире не нашел защиты,

Ты помни – двери милости открыты.

Пустая там наполнится рука,

Судьба в парчу оденет бедняка.

 

 

* * *

О утренний ветер, когда долетишь до Шираза,

Друзьям передай этот свиток рыдающих строк.

Шепни им, что я одинок, что я гибну в изгнанье,

Как рыба, прибоем извергнутая на песок.

 

* * *

Если в рай после смерти меня поведут без тебя,

Я закрою глаза, чтобы светлого рая не видеть.

Ведь в раю без тебя мне придется сгорать, как в аду.

Нет, Аллах не захочет меня так жестоко обидеть!