ИСТОРИЯ - ЭТО ТО, ЧТО НА САМОМ ДЕЛЕ БЫЛО НЕВОЗМОЖНО ОБЬЯСНИТЬ НАСТОЯЩЕЕ НАСТОЯЩИМ

Жюль Верн «Таинственный остров»

в Без рубрики on 15.05.2017

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

 

КРУШЕНИЕ В ВОЗДУХЕ

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Ураган 1865 года. — Возгласы над морской пучиной. — Воздушный шар, унесённый бурей. — Разорванная оболочка. — Кругом только море. — Пять путников. — Что произошло в гондоле. — Земля на горизонте. — Развязка драмы.

 

— Поднимаемся?

— Какое там! Книзу идём!

— Хуже, мистер Сайрес! Падаем!

— Боже мой! Балласт за борт!

— Последний мешок сбросили!

— Как теперь? Поднимаемся?

— Нет!

— Что это? Как будто волны плещут?

— Под нами море!

— Совсем близко, футов пятьсот.

Заглушая вой бури, прозвучал властный голос:

— Всё тяжёлое за борт!.. Всё бросай! Господи, спаси нас!

Слова эти раздались над пустынной ширью Тихого океана около четырёх часов дня 23 марта 1865 года.

Наверно, всем ещё памятна ужасная буря, разыгравшаяся в 1865 году, в пору весеннего равноденствия, когда с северо-востока налетел ураган и барометр упал до семисот десяти миллиметров. Ураган свирепствовал без передышки с 18 по 26 марта и произвёл огромные опустошения в Америке, в Европе и в Азии, захватив зону шириною в тысячу восемьсот миль, протянувшуюся к экватору наискось от тридцать пятой северной параллели до сороковой южной параллели. Разрушенные города, леса, вырванные с корнем, побережья, опустошённые морскими валами величиною с гору, выброшенные на берег корабли, исчислявшиеся сотнями по сводкам бюро Веритас, целые края, превращённые в пустыни губительной силой смерчей, всё сокрушавших на своём пути, многие тысячи людей, погибших на суше или погребённых в пучине морской, — таковы были последствия этого грозного урагана. Разрушительной силой он превзошёл даже бури, принёсшие ужасные опустошения в Гаване и в Гваделупе, 25 октября 1810 года и 26 июля 1825 года.

Но в мартовские дни 1865 года, когда на суше и на море творились такие бедствия, не менее страшная драма разыгралась в воздухе, сотрясаемом бурей.

Ураган подхватил воздушный шар, подбросил его, как мяч, на вершину смерча и, завертев вместе со столбом воздуха, помчал со скоростью девяносто миль в час; шар волчком вращался вокруг собственной оси, как будто попал в некий воздушный мальстрим.

Под нижним обручем сетки воздушного шара колыхалась плетёная гондола, где находились пять человек, — их едва можно было различить в густом тумане, смешанном с водяной пылью и спускавшемся до самой поверхности океана.

Откуда же нёсся этот аэростат, жалкая игрушка неумолимой бури? Из какого уголка земного шара ринулся он в небеса? Несомненно, он не мог пуститься в путь во время урагана. А ведь ураган бушевал уже пять дней: его первые признаки дали о себе знать 18 марта. Были все основания предположить, что этот воздушный шар примчался издалека, ибо он, вероятно, пролетал не менее двух тысяч миль в сутки.

Путники, находившиеся в гондоле, не имели возможности установить, далёкий ли путь они совершили и куда занесло аэростат, — для этого не было у них ни единой вехи. Вероятно, они испытывали на себе чрезвычайно любопытное явление: несясь на крыльях свирепой бури, они её не чувствовали. Шар уносило всё дальше, а пассажиры не ощущали ни его вращательного движения, ни бешеного перемещения по горизонтали. Глаза их ничего не различали сквозь облака, клубившиеся под гондолой. Вокруг них всё застилала пелена тумана, такого плотного, что они не могли бы сказать — день это или ночь. Ни единого отблеска небесных светил, ни малейшего отзвука земных шумов, ни хотя бы слабого гула ревущего океана не доходило до них среди безмерной тьмы, пока они летели на большой высоте. И лишь когда шар стремительно понёсся вниз, они узнали, что летят над бушующими волнами, и поняли, какая опасность грозит им.

Но как только сбросили весь груз, имевшийся в гондоле — запас патронов, оружие и провиант, — шар вновь поднялся и полетел на высоте четырёх тысяч пятисот футов. Услышав, как плещет под гондолой море, путники, сочли, что вверху для них меньше опасности, и без колебаний выбросили за борт даже самые нужные вещи, ибо старались всячески сберечь газ — эту душу своего воздушного корабля, нёсшего их над безднами океана.

Ночь прошла в тревогах, которые были бы смертельны для людей менее мужественных. Наконец занялась заря, и лишь только забрезжил свет, ураган как будто стал стихать. 24 марта с самого раннего утра появились признаки затишья. На рассвете нависшие над морем грозовые тучи поднялись высоко. За несколько часов воронка смерча расширилась, и столб его разорвался. Ураган превратился в «очень свежий ветер», то есть скорость перемещения слоёв воздуха уменьшилась вдвое. Всё ещё, как говорят моряки, дул «ветер на три рифа», но разбушевавшиеся стихии почти успокоились.

К одиннадцати часам утра небо почти очистилось от туч, во влажном воздухе появилась та особая прозрачность, которую не только видишь, но и чувствуешь после того, как пронесётся сильная буря. Казалось, ураган не умчался далеко, на запад, а прекратился сам собою. Может быть, когда разорвался столб смерча, буря разрешилась электрическими разрядами, как это бывает иной раз с тайфунами в Индийском океане.

Но в тот же самый час пассажиры воздушного шара вновь заметили, что они медленно, но непрерывно спускаются. Оболочка шара постепенно съёживалась, вытягивалась, и вместо сферической аэростат принял яйцеобразную форму.

К полудню он уже летел над морем на высоте двух тысяч футов. Объём шара равнялся пятидесяти тысячам кубических футов; благодаря таким размерам он и мог так долго продержаться в воздухе, то поднимаясь вверх, то плывя по горизонтали.

Чтоб облегчить вес гондолы, путники уже выкинули за борт последние сколько-нибудь тяжёлые предметы, выбросили оставленный было малый запас пищи и даже всё, что лежало у них в карманах; затем один из пассажиров взобрался на нижний обруч, к которому была прикреплена верёвочная сетка, защищающая оболочку шара, и попробовал плотнее привязать нижний клапан аэростата.

Стало ясно, что удержать шар в высоте уже невозможно — для этого не хватало газа.

Итак, всех ожидала гибель!

Внизу был не материк, не остров, а ширь морская.

Нигде не было хотя бы клочка суши, полоски твердой земли, за которую мог бы зацепиться якорь аэростата.

Кругом только море, всё ещё с непостижимой яростью перекатывавшее волны. Куда ни кинешь взгляд — везде только беспредельный океан; несчастные аэронавты, хотя и смотрели с большой высоты и могли охватить взором пространство на сорок миль вокруг, не видели берега. Перед глазами у них простиралась только водная пустыня, безжалостно исхлёстанная ураганом, изрытая волнами, — они неслись, словно дикие кони с разметавшейся гривой; мелькавшие гребни свирепых валов казались сверху огромной белой сеткой. Не было в виду ни земли, ни единого судна!

Остановить, во что бы то ни стало, остановить падение аэростата, иначе его поглотит пучина! Люди, находившиеся в гондоле, употребляли все усилия, чтобы поскорее добиться этого. Но старания их оставались бесплодными — шар опускался всё ниже, вместе с тем ветер нёс его с чрезвычайной быстротой в направлении с северо-востока на юго-запад.

Путники оказались в ужасном положении. Сомнений не было — они утратили всякую власть над аэростатом. Все их попытки ни к чему не приводили. Оболочка воздушного шара съёживалась всё больше. Газ выходил из неё, и не было никакой возможности удержать его. Спуск заметно ускорялся, к часу дня гондолу отделяло от поверхности океана расстояние только в шестьсот футов. А газа становилось всё меньше. Он свободно улетучивался сквозь разрыв, появившийся в оболочке шара.

Выбросив из гондолы всё, что там находилось, путникам удалось продержаться в воздухе несколько лишних часов. Но это было лишь отсрочкой неизбежной катастрофы: если до ночи не появится в виду земля, — и шар и гондола канут в бездну океана.

Оставалось испробовать только одно средство, и путники прибегли к нему, показав себя людьми энергичными и отважными, которым не раз приходилось смотреть смерти в глаза. Ни малейшего ропота не сорвалось с их уст. Они решили бороться до последней минуты и всеми мерами пытаться замедлить падение шара. Гондола представляла собой нечто вроде плетёной корзины и, конечно, не могла плавать: стоило ей упасть в воду, она сразу бы затонула.

К двум часам дня аэростат оказался уже на расстоянии четырёхсот футов от поверхности океана.

И тогда раздался мужественный голос — голос человека смелого, чьё сердце не ведает страха. На оклик его ответили голоса не менее решительные.

— Всё выбросили?

— Нет! Осталось золото — десять тысяч франков!

И тотчас тяжёлый мешок полетел в океан.

— Поднялся шар?

— Чуть-чуть. Сейчас опять упадёт!

— Что ещё можно выбросить?

— Ничего!

— Ничего? А гондола?

— Цепляйтесь все за сетку. А гондолу в воду!

Действительно, оставалось только это единственное и последнее средство облегчить шар. Верёвки, которыми гондола была привязана к обручу сетки, перерезали, и, лишь только гондола оторвалась, аэростат поднялся на высоту в две тысячи футов.

Пятеро путников вскарабкались выше обруча и теперь держались в ячейках сетки, уцепившись за верёвки. Все пятеро смотрели вниз, туда, где ревел океан.

Известно, какой необыкновенной чувствительностью отличается любой аэростат. Уменьшите хоть немного его груз, и шар сразу поднимется ввысь. Аэростат, парящий в воздухе, своей чувствительностью подобен математическим точным весам. И вполне понятно, что, если шар избавится от довольно тяжёлой гондолы, он тотчас взлетит на значительную высоту. Так и произошло в данном случае.

Но, продержавшись одно мгновение вверху, аэростат опять стал спускаться. Газ утекал сквозь дыру в оболочке, и повреждение невозможно было исправить.

Путники сделали всё, что могли, и теперь уж никакие силы человеческие не спасли бы их. Надежда была только на чудо.

В четыре часа дня шар оказался всего лишь на высоте пятисот футов от поверхности океана.

Вдруг послышался громкий лай. Путники взяли с собой собаку, и теперь она находилась в сетке аэростата рядом со своим хозяином.

— Топ что-то увидал! — воскликнул один из пассажиров.

И тотчас раздался громкий возглас:

— Земля! Земля!

Шар по-прежнему несло ветром к юго-западу; с рассвета он уже пролетел сотни миль, и действительно перед путниками возник довольно высокий берег.

Но земля эта находилась на расстоянии тридцати миль. Достигнуть её аэростат мог по меньшей мере через час, да и то при условии, что ветер не переменится. Через час! А что, если до этого срока утечёт весь оставшийся газ?

Вопрос ужасный! Несчастные воздухоплаватели ясно различали сушу. Они не знали, остров это или материк, едва ли представляли себе, в какую часть света их занесло бурей. Но пусть даже вместо гостеприимной земли перед ними был необитаемый остров, до него необходимо было добраться любой ценой.

Однако в четыре часа дня стало совершенно очевидно, что шар больше держаться в воздухе не может. Он летел, касаясь поверхности воды. Гребни огромных валов не раз лизали нижние ячейки сетки, она намокла, отяжелела, и аэростат едва приподнимался, как птица с перебитым крылом.

Полчаса спустя до берега оставалось не больше мили, но в аэростате газ уже почти весь иссяк и держался только в верхней части дряблой, сплющенной оболочки, свисавшей крупными складками. Пассажиры, ухватившиеся за сетку, стали для шара непосильной ношей — вскоре он наполовину погрузился в воду, и разъярённые волны принялись стегать по нему. Оболочку выгнуло горбом, и ветер, надув её, помчал по воде, словно парусную лодку. Казалось, вот-вот аэростат достигнет суши.

И действительно, он был уже в двух кабельтовых от берега, как вдруг у четырёх путников вырвался крик ужаса. Взметнулся грозный вал, и шар, как будто уже лишившийся подъёмной силы, неожиданно взлетел вверх. Словно избавившись от какой-то части своего груза, он поднялся на тысячу пятьсот футов, но тут попал в воздушную воронку, его закрутило ветром и понесло уже не к суше, а почти параллельно ей. Но минуты через две ветер переменился и швырнул, наконец, шар на песчаный берег, где он оказался недосягаемым для волн.

Путники помогли друг другу выбраться из опутавшей их сетки. Шар, освободившись от отягчающего бремени, взлетел при первом порыве ветра и, словно раненая птица, на миг вернувшаяся к жизни, взмыл вверх и исчез в небесном просторе.

В гондоле аэростата было пятеро путников и собака, но на берег выбросило только четырёх человек.

Тот, кого не хватало, очевидно, был смыт волной, что облегчило груз аэростата, позволило ему подняться в последний раз и несколько мгновений спустя достигнуть суши.

Но лишь только потерпевшие крушение (их вполне можно назвать так) ступили на землю, — все четверо, не видя пятого спутника, воскликнули:

— Может быть, он пытается добраться вплавь… Спасём его! Спасём!

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

Эпизод гражданской войны в США. — Инженер Сайрес Смит. — Гедеон Спилет. — Негр Наб. — Моряк Пенкроф. — Юный Герберт. — Неожиданное предложение. — Свидание в десять часов вечера. — Отлёт в бурю.

 

Люди, которых ураган выбросил на какой-то далёкий берег, не были аэронавтами-профессионалами или любителями воздушных путешествий. Их держали в заключении как военнопленных, и прирождённая отвага побудила их бежать из плена при обстоятельствах весьма необычайных! Сто раз они могли погибнуть! Сто раз аэростат с разорвавшейся оболочкой мог сбросить их в бездну. Но небо уготовило им удивительную участь. Двадцатого марта путники уже находились в семи тысячах миль от Ричмонда, осаждённого войсками генерала Улисса Гранта, — они бежали из этой столицы штата Виргиния — главной крепости сепаратистов в дни ужасной гражданской войны. Воздушное их путешествие продлилось пять дней.

Вот при каких любопытных обстоятельствах произошло бегство пленников, закончившееся катастрофой, о которой мы уже рассказали читателям.

В 1865 году, в феврале месяце, во время одного из штурмов, при помощи которых генерал Грант тщетно пытался завладеть Ричмондом, несколько офицеров федеральной армии попали в руки неприятеля и были интернированы в этом городе. Один из наиболее примечательных пленников состоял при главном штабе армии Гранта, звали его Сайрес Смит.

Сайрес Смит, уроженец Массачусетса, по профессии инженер, был первоклассным учёным; во время войны правительство Соединённых Штатов доверило ему управлять железными дорогами важного стратегического значения.

Худой, костлявый, сухопарый, он и по внешности мог считаться настоящим североамериканцем, и, хотя ему было не больше сорока пяти лет, в его коротко остриженных волосах блестела седина; серебряные нити проглядывали бы и в бороде, но Сайрес Смит не носил бороды, оставляя только густые усы.

Лицо его поражало суровой красотой и чеканным профилем — такие лица как будто созданы для того, чтобы их изображали на медалях; глаза горели огнём энергии, строгие губы редко улыбались, — словом, у Сайреса Смита был облик учёного, наделённого духом воителя. Он принадлежал к числу тех инженеров, которые в начале своей карьеры по доброй воле орудовали молотом и киркой, уподобляясь генералам, начинавшим военную службу рядовыми. Поэтому не удивительно, что при исключительной изобретательности и остроте ума у него были и очень ловкие, умелые руки. Развитая мускулатура указывала на его большую силу. Это был человек дела и вместе с тем мыслитель; он действовал без всякого усилия над собой, движимый неукротимой жизненной энергией, отличался редкостным упорством и никогда не страшился возможных неудач. Большие познания сочетались у него с практическим складом ума и, как говорят солдаты, с большой смёткой; к тому же он выработал в себе замечательную выдержку и ни при каких обстоятельствах не терял головы, — короче говоря, у него в высокой степени развиты были три черты, присущие сильному человеку: энергия физическая и умственная, целеустремлённость и могучая воля. Он мог бы избрать своим девизом слова, сказанные в XVII веке Вильгельмом Оранским:

«Предпринимая что-либо, я не нуждаюсь в надеждах; упорствуя в своих действиях, не нуждаюсь в успехах».

Вместе с тем Сайрес Смит был олицетворением храбрости. Он участвовал во всех боях гражданской войны. Начав службу под командой Улисса Гранта в отряде волонтёров Иллинойса, он сражался под Падьюкой, Белмонтом, Питсбургом-Лендингом, при осаде Коринфа, у Порт-Гибсона, у Чёрной Реки, под Чаттанугой, близ Уайльдернесса, на Потомаке — и повсюду сражался доблестно, как солдат, вполне достойный генерала Гранта, который на вопрос о потерях ответил: «Я своих убитых не подсчитываю». Сто раз Сайрес Смит мог оказаться в числе тех, кого не подсчитывал грозный полководец, но, хоть он и не щадил себя в этих битвах, ему везло до того дня, когда он получил ранение под Ричмондом и был взят в плен.

Вместе с Сайресом Смитом в тот же день попал в руки южан и другой выдающийся человек — не кто иной, как Гедеон Спилет, специальный корреспондент газеты «Нью-Йорк геральд», прикомандированный к армии северян для того, чтобы следить за перипетиями войны.

Гедеон Спилет принадлежал к той удивительной породе репортёров, по преимуществу англичан и американцев, которые по примеру Стенли и ему подобных не отступают ни перед чем, лишь бы добыть точные сведения о злободневном событии и поскорее сообщить их в свою газету. В Соединённых Штатах такие крупные газеты, как «Нью-Йорк геральд», стали подлинной силой, и с их представителями, «специальными корреспондентами», приходится считаться. Гедеон Спилет занимал одно из первых мест среди этих «специальных корреспондентов».

Человек весьма достойный, энергичный, подвижный и решительный, журналист, объехавший весь свет, солдат и художник, кипучий ум, способный во всём разобраться, натура предприимчивая и деятельная, Спилет не боялся ни труда, ни усталости, ни опасностей, когда ему хотелось что-нибудь «узнать», — прежде всего для самого себя, а затем для своей газеты. Это был сущий герой любознательности, неутомимый искатель новых сведений, всего неизведанного, неизвестного, невозможного, невероятного, — один из тех отважных наблюдателей, которые пишут газетные заметки под свист пуль, составляют «хронику» под пролетающими ядрами и считают любую опасность увлекательным приключением.

Он тоже участвовал во всех боях, всегда был на передовых позициях с револьвером в одной руке, с записной книжкой в другой, и под градом картечи карандаш не дрожал в его руке. Не в пример тем репортёрам, которые особенно красноречивы, когда им нечего сказать, он не занимал телеграфные провода нескончаемыми депешами, но каждая его заметка, краткая, точная, ясная, всегда проливала свет на какое-нибудь важное событие. Кстати сказать, он не был лишён юмора. Это он после боя у Чёрной Реки, желая во что бы то ни стало сохранить свою очередь у окошечка телеграфа и сообщить в газету об исходе сражения, в течение двух часов передавал по телеграфу первые главы Библии. Такой трюк обошёлся «Нью-Йорк геральд» в две тысячи долларов, но зато газета первая получила информацию.

Гедеон Спилет был высокого роста и ещё не стар — лет сорока, не больше. У него были рыжеватые бакенбарды. Живые, быстрые глаза смотрели спокойно и уверенно. Такие глаза бывают у людей, привыкших мгновенно схватывать все подробности открывающейся взору картины. Сложения он был крепкого да ещё закалился, путешествуя под различными широтами, — так закаляют холодной водой раскалённый стальной брусок.

Уже десять лет Гедеон Спилет состоял постоянным корреспондентом «Нью-Йорк геральд» и обогащал газету своими заметками и рисунками, — он одинаково хорошо владел пером литератора и карандашом рисовальщика. В ту минуту, когда его захватили в плен, он описывал ход сражения и делал наброски. Заметки в его записной книжке оборвались на следующих словах: «Неприятель прицеливается в меня и…» Стрелок промахнулся: Гедеон Спилет, как всегда, вышел из жаркого боя без единой царапины.

Сайрес Смит и Гедеон Спилет знали друг друга только понаслышке. Обоих переправили в Ричмонд. Инженер быстро оправился от своей раны и во время выздоровления познакомился с журналистом. Они почувствовали взаимное уважение и приязнь. Вскоре их соединила цель, неотступно стоявшая перед ними. Оба хотели только одного: бежать, возвратиться в армию Гранта и вновь сражаться в её рядах за федеральное единство.

Два друга решили воспользоваться для бегства любыми благоприятными обстоятельствами, но хотя в Ричмонде они жили на свободе, город так строго охранялся, что побег следовало считать невозможным.

В то время к Сайресу Смиту ухитрился пробраться безгранично преданный ему слуга. Этот отважный человек, увидевший свет на ферме родителей инженера, был негр, сын невольников и сам невольник, но Сайрес Смит, будучи по убеждению и по голосу сердца противником рабства, дал негру вольную. Раб, став свободным, не пожелал расстаться со своим хозяином. Он горячо его любил и готов был умереть за него. Ему шёл тридцать первый год, он был сильный, проворный, ловкий и сообразительный человек, кроткий и спокойный, порой очень наивный, всегда улыбающийся, услужливый и добрый. Его звали Навуходоносор, но он не любил этого пышного имени и предпочитал ему привычное с детства уменьшительное имя — Наб.

Узнав, что господин его попал в плен, Наб без колебаний покинул Массачусетс, добрался до Ричмонда и при помощи всяческих хитростей, двадцать раз рискуя жизнью, проник в осаждённый город. Невозможно передать словами радость Сайреса Смита, увидевшего своего слугу, и счастье Наба, соединившегося с любимым хозяином.

Итак, Набу удалось проникнуть в Ричмонд, но куда труднее было выбраться оттуда, так как военнопленные солдаты федеральной армии находились под строжайшим надзором. Для попытки к побегу, дававшей хотя бы малую надежду на успешный её исход, приходилось ждать исключительных обстоятельств, но такие обстоятельства всё не возникали, а создать их было не так-то легко.

Тем временем Грант продолжал вести решительные военные действия! В жарком бою с южанами под Петерсбергом он одержал победу. Но соединённые силы его армии и войска Бутлера пока ещё ничего не могли добиться в осаде Ричмонда, и ничто не предвещало близкого освобождения военнопленных. Однообразная жизнь узника не давала репортёру никакой пищи для заметок, и он уже не в силах был её выносить. Его не оставляла мысль бежать из Ричмонда, бежать любой ценой. Несколько раз он пытался сделать это и не мог: препятствия были непреодолимыми.

Осада города шла своим чередом, и, если военнопленные жаждали бежать из него, чтобы возвратиться в армию Гранта, кое-кому из осаждённых очень хотелось покинуть Ричмонд, чтобы добраться до армии сепаратистов; среди этих вояк был и Джонатан Форстер — заядлый приверженец южан. В самом деле, если военнопленные федеральной армии не имели возможности выйти из города, не могли этого сделать и сепаратисты, так как армия северян обложила его со всех сторон. Губернатор Ричмонда уже давно потерял связь с генералом Ли, а было чрезвычайно важно сообщить ему о положении в городе и просить поскорее двинуть армию в помощь осаждённым. И вот Джонатану Форстеру пришла мысль вылететь из Ричмонда в гондоле воздушного шара, пересечь таким способом линии осаждающих войск и добраться до лагеря сепаратистов.

Губернатор разрешил такую попытку. Был изготовлен аэростат, и его предоставили в распоряжение Джонатана Форстера, намеревавшегося совершить своё воздушное путешествие с пятью спутниками. Аэронавтов снабдили оружием на случай, если они, приземлившись, натолкнутся на неприятеля и вынуждены будут защищаться. Получили они и запас провианта на случай длительного пребывания в воздухе.

Вылет назначили на 18 марта. Предполагалось, что он осуществится в ночное время, при свежем северо-западном ветре: путешественники рассчитывали за несколько часов долететь до штаб-квартиры генерала Ли.

Но северо-западный ветер оказался иным, чем ожидали. Восемнадцатого марта уже с утра видно было, что надвигается буря. А вскоре поднялся такой ураган, что отлёт Форстера пришлось отсрочить, ибо опасно было отдать аэростат и пятерых путешественников на волю разбушевавшейся стихии.

Наполненный газом воздушный шар находился на главной площади Ричмонда, готовый к вылету при первом затишье, и весь город ждал этого затишья с возрастающим нетерпением, а между тем погода всё не улучшалась.

Восемнадцатого и девятнадцатого марта буря свирепствовала без передышки. С большим трудом оберегали от неё привязанный канатами воздушный шар, который порывами шквала прибивало к самой земле.

Прошла ночь с девятнадцатого на двадцатое марта, а поутру буря разыгралась ещё сильнее. Лететь было невозможно.

В этот день к инженеру Сайресу подошёл на улице какой-то незнакомый ему человек. Это был моряк лет тридцати пяти или сорока, носивший фамилию Пенкроф, рослый, крепкий и очень загорелый, с живыми, быстро мигавшими глазами и добродушным лицом. Он был уроженец Северной Америки, плавал по всем морям, побывал во всяческих переделках, изведал множество необыкновенных приключений, какие иному сухопутному обывателю и во сне не приснятся. Нечего и говорить, что это был человек предприимчивый, смельчак, ничего не боявшийся и ничему не удивлявшийся. В начале 1865 года Пенкроф приехал по делам в Ричмонд из Нью-Джерси с пятнадцатилетним Гербертом Брауном, сыном своего капитана, оставшимся сиротой; Пенкроф любил этого юношу, как родного сына. До начала осады ему не удалось выехать из города, и, к великому своему огорчению, он оказался запертым в Ричмонде. Теперь и у него тоже было лишь одно желание: бежать, воспользовавшись любым случаем. Пенкроф много слышал об инженере Сайресе Смите, он знал, что этот решительный человек жаждет вырваться на свободу. И вот на третий день бури он смело подошёл к Смиту и без всяких предисловий спросил:

— Мистер Смит, вам не надоел этот чёртов Ричмонд?

Инженер поглядел в упор на незнакомца, заговорившего с ним, а Пенкроф добавил вполголоса:

— Мистер Смит, хотите бежать?

— Когда? — тотчас отозвался инженер, и можно с уверенностью сказать, что этот ответ сорвался у него с языка невольно, ибо он даже не успел рассмотреть неизвестного, обратившегося к нему с таким предложением.

Однако, всмотревшись проницательным взглядом в открытое лицо моряка, он уже не сомневался, что видит перед собой честного человека.

— Кто вы такой? — отрывисто спросил он.

Пенкроф коротко рассказал о себе.

— Прекрасно! — сказал Смит. — А каким способом вы предлагаете бежать?

— Да вот воздушный шарик тут без толку болтается, будто нарочно, бездельник, нас поджидает!

Пенкрофу не понадобилось входить в подробности. Инженер понял его с полуслова. Он схватил моряка под руку и быстро повёл к себе.

Пенкроф изложил ему свой план. Всё очень просто. Конечно, рискуешь при этом жизнью, но что ж поделаешь! Ураган, понятно, разъярился, бушует во всю мочь, но ведь такой искусный и смелый инженер, как Сайрес Смит, прекрасно сумеет управиться с воздушным кораблём. Ежели бы он, Пенкроф, знал, как обращаться с этим шариком, он бы не задумываясь вылетел на нём, разумеется, вместе с Гербертом. Мало ли моряк Пенкроф видел бурь на своём веку! Таким ураганом его не удивишь!

Сайрес Смит слушал молча, но глаза у него блестели. Вот он — благоприятный случай. Разве можно его упустить. План очень рискованный, но и только, — он вполне осуществим. Несмотря на охрану, ночью можно пробраться к воздушному шару, залезть в гондолу, потом перерезать канаты, удерживающие шар! Понятно, тут легко и голову сложить, но возможно, что всё сойдёт хорошо, а без этой бури… Да, без этой бури шар уже давно бы вылетел, и долгожданный случай так и не представился!

— Я не один! — коротко заключил он вслух свои размышления.

— Сколько человек хотите взять с собой? — спросил моряк.

— Двух — моего друга Спилета и слугу Наба.

— Значит, вас трое, — заметил Пенкроф, — да я с Гербертом. Итого — пятеро. А предполагалось, что на шаре полетят шестеро…

— Отлично. Мы полетим! — воскликнул Сайрес Смит.

Он сказал «мы», давая обязательство и за журналиста, — действительно Гедеон Спилет был не робкого десятка, а когда узнал о возникшем замысле, одобрил его безоговорочно. Он только удивился, что ему самому не пришла в голову такая простая мысль. А что касается Наба, то он последовал бы за хозяином всюду, куда бы тому ни вздумалось отправиться.

— Стало быть, до вечера, — сказал Пенкроф. — Будем все пятеро слоняться вокруг да около, словно из любопытства.

— До вечера, — подтвердил Сайрес Смит, — встретимся в десять часов. Хоть бы эта буря не утихла до нашего вылета!

Пенкроф простился с инженером и вернулся к себе на квартиру, где оставался юный Герберт Браун. Смелый мальчик знал о замыслах моряка и с беспокойством ожидал результатов его разговора с инженером. Как видят читатели, тут сошлось пятеро смельчаков, раз они решались броситься навстречу неумолимому урагану!

Да, буря не стихла, и ни Джонатан Форстер, ни его спутники даже не подходили к хрупкой гондоле! Погода весь день была ужасная. Инженер боялся только одного: как бы оболочка аэростата, который ветром пригибало к земле, не разорвалась на тысячу кусков. Целыми часами Смит бродил по почти безлюдной площади, наблюдая за воздушным шаром. То же самое делал и Пенкроф; засунув руки в карманы, он прохаживался по площади, время от времени позевывал, словно забрёл сюда от нечего делать и не знает, как ему убить время; а в действительности тоже был полон страха, что оболочка шара разорвётся или, чего доброго, лопнут канаты и шар умчится в небеса.

Наступил вечер. Спустилась непроглядная тьма. По земле полз густой туман, похожий на облака. Пошёл дождь, смешанный со снегом. Сразу похолодало. Какая-то влажная мгла нависла над Ричмондом. Казалось, что неистовая буря установила перемирие между осаждающими и осаждёнными, и пушки умолкли, устрашась грозного рёва урагана. Улицы города были пустынны. Ни души и на площади, посреди которой бился на ветру аэростат, — вероятно, не считали нужным в такую лютую непогоду охранять его. Итак, всё благоприятствовало побегу пленных, но как же решиться на страшное путешествие, как отдать себя на волю неистовых стихий?

— Неважная погодка! — пробормотал Пенкроф и, ухватившись за шляпу, ударом кулака покрепче её нахлобучил. — Ну, да ничего! Как-нибудь справимся!

В половине десятого Сайрес Смит и его спутники с разных сторон прокрались на площадь, где царил непроницаемый мрак, ибо ветер загасил все газовые фонари Не видно было даже очертаний огромного аэростата, прибитого ветром к земле. Помимо мешков с балластом, привязанных к предохранительной сетке, гондолу шара ещё держал прочный канат, — он был пропущен сквозь железное кольцо, вделанное в мостовую, и оба его конца привязаны к плетёной гондоле.

Пятеро пленников встретились возле этой корзины. Никто их не заметил — стояла такая темь, что и сами они друг друга не видели.

Сайрес Смит, Гедеон Спилет, Наб и Герберт, не произнеся ни слова, забрались в гондолу, а тем временем Пенкроф, по указанию инженера, отвязывал один за другим мешки с балластом. Через несколько секунд моряк присоединился к своим товарищам.

Теперь аэростат удерживал только канат, и Сайресу Смиту оставалось лишь дать приказ к отлёту.

И вдруг в эту минуту в гондолу прыгнула собака. Это был Топ, любимый пёс инженера, оборвав свою цепь, он прибежал вслед за хозяином. Боясь, что собака окажется лишним грузом, Сайрес Смит хотел её прогнать.

— Не беда, возьмём и собаку! — сказал Пенкроф и выбросил из гондолы два мешка с песком.

Потом он отвязал канат, и шар, взлетев по косой, с яростной силой взвился в поднебесье, сбив при взлёте две дымовые трубы.

Ураган бушевал во всю свою лютую мощь. Ночью нечего было и помышлять о спуске, а когда настал день, земли не было видно из-за плотной пелены тумана. Только на пятый день в просвете меж тучами под аэростатом, который ветер гнал с ужасающей быстротой, показалось море.

Читателям уже известно, что из пяти беглецов, поднявшихся 20 марта на воздушном шаре, четырёх выбросило 24 марта на пустынный берег, находившийся на расстоянии шести тысяч миль от Ричмонда, а тот, кого не оказалось среди спасшихся, тот, к кому они прежде всего бросились на помощь, был не кто иной, как Сайрес Смит — человек, который вполне естественно стал их предводителем.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В пять часов вечера. — Тот, кого не хватает. — Отчаяние Наба. — Поиски в северном направлении. — Островок. — Ночь тоски и тревоги. — Утренний туман. — Наб пускается вплавь. — Земля в виду. — Переправа через пролив.

 

Инженера Смита, угнездившегося в ячейках предохранительной сетки, смыло волной, когда порвались верёвки. Исчезла и его собака Топ, — верный пёс сам бросился в море на помощь хозяину.

— Вперёд! — крикнул журналист.

И все четверо — Гедеон Спилет, Герберт, Пенкроф и Наб, — позабыв о голоде и усталости, пустились на поиски своего товарища.

Бедняга Наб плакал от ярости и отчаяния при мысли о том, что он потерял самого дорогого ему в мире человека.

Не прошло и двух минут с того мгновения, как Сайрес Смит исчез. Следовательно, спутники его, достигшие земли, ещё могли надеяться, что они успеют спасти инженера.

— Искать его надо. Искать! — восклицал Наб.

— Да, Наб, — отвечал Гедеон Спилет. — Мы найдём его!

— Живым?

— Живым!

— Умеет он плавать? — спросил Пенкроф.

— Умеет! — ответил Наб. — К тому же с ним Топ…

Моряк прислушался к реву океана и покачал головой.

Инженер исчез у северной части побережья, приблизительно на расстоянии в полмили от того места, куда выбросило остальных. Если ему удалось добраться до ближайшей отмели — значит, пройти им надо было самое большее полмили.

Время близилось к шести часам вечера. Туман сгустился, и стало совсем темно. Аэронавты, потерпевшие крушение, шли в направлении к северу по восточному берегу земли, на которую их выбросило волей случая, земли, совершенно им неизвестной, о географическом положении которой они не могли строить никаких догадок. Они шли, чувствуя под ногами то песок, то камни, — казалось, что земля тут совсем лишена растительности. Продвигаться вперёд было очень трудно. Они шагали в темноте по каким-то буграм, местами попадались глубокие рытвины. Из них поминутно поднимались невидимые во мраке большие птицы и, грузно взмахивая крыльями, разлетались во все стороны. Другие птицы, поменьше, попроворнее, выпархивали целыми стаями и живым облаком проносились над головами путников. Моряку казалось, что это были бакланы и чайки, — он узнавал их по жалобным пронзительным крикам, перекрывавшим грозный рёв прибоя.

Время от времени путники останавливались, громко кричали, зовя исчезнувшего товарища, и настороженно прислушивались, не послышится ли его голос со стороны океана. Быть может, Сайресу Смиту удалось спастись и они уже недалеко от того места, где он выбрался на берег; а если сам Смит и не в силах позвать на помощь, то залает его пёс, и звонкий лай Топа донесётся до них. Но они ничего не слышали, кроме сурового гула океана да шума гальки, перекатываемой волнами. И маленький отряд двигался дальше, исследуя малейшие извилины берега.

Минут через двадцать все четверо вдруг остановились — дальше идти было некуда, перед ними набегали на берег высокие волны, разбиваясь о камни. Они оказались на краю остроконечного скалистого мыса, у которого злобно бурлили волны.

— На мыс вышли, — сказал моряк. — Назад надо податься. Держитесь правее, подальше от берега.

— Но ведь он там! — воскликнул Наб, указывая на море, где белели во тьме пенистые гребни огромных валов.

— Хорошо! Давайте кричать, звать его!

Все четверо крикнули разом, но громкий их зов остался без ответа. Они выждали минуту затишья. Снова бросили во тьму призыв. И снова не услышали отклика.

Тогда путники обогнули оконечность мыса и пошли дальше, ступая по песчаной и каменистой почве. Однако Пенкроф заметил, что берег становится круче, поднимается выше, и предположил, что он довольно длинной грядой соединяется с косогором, очертания которого смутно вырисовывались в темноте. В этой части побережья птиц уже было меньше. И море здесь не так бурлило и ревело, волнение даже заметно уменьшилось. Едва доносилось шуршание перекатываемой гальки. Несомненно, извилина берега образовала тут бухту, которую скалистый выступ мыса защищал от валов, игравших в открытом море.

Однако, следуя в этом направлении, путники удалялись к югу, в сторону, противоположную той части побережья, до которой мог добраться Сайрес Смит. На протяжении полутора миль они не обнаружили ни малейшего изгиба берега, который дал бы им возможность повернуть на север. Но ведь мыс, который пришлось обогнуть, соединялся с сушей. И, напрягая последние силы, изнурённые путники мужественно шли вперёд, надеясь, что вот-вот линия берега сделает крутой поворот и они снова пойдут на север.

Каково же было их разочарование, когда они, пройдя около двух миль, опять оказались на краю довольно высокого выступа, состоявшего из скользких глыб.

— Мы попали на какой-то островок! — сказал Пенкроф. — И уже исходили его из конца в конец.

Замечание моряка было правильным. Наших аэронавтов выбросило не на материк и даже не на остров, а на островок, имевший в длину не более двух миль и, очевидно, очень узкий.

Был ли этот каменистый бесплодный островок, унылый приют морских птиц, частью какого-нибудь большого архипелага? Как знать? Когда наши путники увидели его сквозь туман из гондолы воздушного шара, они не могли хорошенько его рассмотреть и определить, велик ли он. Но теперь Пенкроф зорким взглядом моряка, привыкшего всматриваться в темноту, казалось, различал на западе массивный силуэт гористого берега.

Однако ж в ночной тьме Пенкроф не мог установить, лежал ли их островок близ какого-то одного острова или же был частью архипелага. Не могли они также выбраться с островка, потому что его окружало море. А поиски инженера Смита, который, к несчастью, ни малейшим возгласом не дал о себе знать, приходилось отложить до утра.

— Молчание Сайреса ещё ничего не доказывает, — сказал журналист. — Может быть, он потерял сознание, может быть, он ранен и сейчас не в состоянии ответить нам. Не будем отчаиваться.

Журналисту пришла в голову мысль зажечь на первом из выступов берега костёр, чтоб подать сигнал Сайресу Смиту. Но тщетно все четверо искали топлива для костра, хотя бы стеблей сухого бурьяна. Кругом были только камни и песок.

Нетрудно понять, как горевали Наб и его спутники, — все они уже успели привязаться к отважному Сайресу Смиту. Но было совершенно ясно, что сейчас они бессильны ему помочь. Приходилось ждать рассвета. Возможно, что Смиту удалось спастись и он уже нашёл себе прибежище на берегу, а может быть, он погиб в море. Потянулись долгие и мучительные часы. Ночью сильно похолодало. Несчастные беглецы жестоко мёрзли, но почти не замечали своих страданий. Они даже и не подумали прилечь отдохнуть. Забывая о себе, они думали только о своём руководителе и товарище, надеялись, что он жив, поддерживали друг у друга надежду; они бродили по этому бесплодному островку, и всё их тянуло к северному выступу берега, который был ближе всего к месту катастрофы. Они прислушивались, они звали исчезнувшего друга, старались различить, не слышится ли крик, взывающий о помощи, и, вероятно, их голоса разносились далеко, потому что ветер улёгся и грозный шум океана уже начал стихать, так как волнение уменьшилось.

В какое-то мгновение им даже показалось, что на громкий вопль Наба отозвалось эхо. Герберт сказал об этом Пенкрофу и добавил:

— Пожалуй, тут неподалёку берег другого острова, и довольно высокий, — от него и отдалось эхо.

Моряк утвердительно кивнул головой. Ведь ему уже сказали об этом его зоркие глаза. Если Пенкроф хотя бы мельком, хотя бы на одно мгновение увидел землю, значит, перед ним действительно была земля.

Но далёкое эхо оказалось единственным откликом на громкие призывы Наба, — весь восточный берег островка, затерявшегося в беспредельности океана, замер в безмолвии.

Тучи постепенно рассеялись. Около полуночи появились звёзды, и если б инженер Смит в тот час был со своими спутниками, он заметил бы, что на небе взошли не те звёзды, которые сияют в Северном полушарии. В самом деле, на этом чужом небосводе не зажглась Полярная звезда; созвездия, сверкавшие в зените, были совсем не похожи на те, какие привыкли видеть жители северной части Нового Света; блиставший во тьме Южный Крест указывал, что путники находятся в Южном полушарии.

Ночь миновала. 25 марта около пяти часов утра небо в вышине чуть-чуть порозовело, но на горизонте ещё лежал зловещий мрак, а с моря надвинулся такой густой туман, что за двадцать шагов уже ничего не было видно. Туман клубился и тяжело полз по земле.

Итак, погода не благоприятствовала поискам. Беглецы ничего не могли различить вокруг. Наб и журналист Спилет тщетно всматривались в морскую даль; моряк и Герберт искали взглядом высокий берег на западе. Но нигде не было видно ни клочка суши.

— Хоть я и не вижу берега, — сказал Пенкроф, — а чувствую его… Он здесь, он где-то близко… Это так же верно, как и то, что мы бежали из Ричмонда!

Однако завеса тумана вскоре разорвалась, он стал подниматься в вышину, превращаясь просто в дымку, предвещавшую погожий день. В небе засияло яркое солнышко, жаркие лучи, проникая сквозь прозрачную пелену, разливали в воздухе тепло.

Около половины седьмого, через три четверти часа после восхода солнца, туман стал всё больше редеть. Вверху он сгущался в облака, но внизу рассеивался. Вскоре отчётливо обрисовался весь островок, потом из мглистой пелены выступило и синее полукружие моря, на востоке беспредельное, а на западе ограниченное высоким обрывистым берегом.

Да, там была земля. Там было спасение, хотя бы и временное. От высокого берега этой неведомой земли островок отделялся проливом шириною в полмили; вода в нём бежала шумным, стремительным потоком.

И вдруг один из путников, повинуясь голосу сердца, не посоветовавшись с товарищами, не промолвив ни слова, бросился в пролив. Это был Наб. Он спешил добраться до другого берега и направиться по нему на север. Никто бы не мог его остановить. Напрасно Пенкроф звал его. Журналист намеревался последовать за Набом.

Пенкроф крикнул, подходя к нему:

— Вы хотите переплыть пролив?

— Да, — ответил Гедеон Спилет.

— Послушайтесь совета, подождите, — сказал моряк. — Наб один справится и окажет помощь своему хозяину. Смотрите, какое бурное течение в проливе. Попробуй мы переплыть его, нас унесёт в открытое море. Но, если не ошибаюсь, начинается отлив. Видите, как уже отступило море от кромки берега. Повременим немного, и в разгар отлива нам, пожалуй, удастся переправиться вброд…

А Наб тем временем отважно боролся с течением и наискось пересекал пролив. С каждым взмахом могучих рук из воды взмётывались чёрные плечи. Наба относило с огромной скоростью, но всё же он понемногу приближался к берегу. Больше получаса потратил он на то, чтоб переплыть пролив шириною в полмили, его отнесло на несколько тысяч футов вниз по течению, но, наконец, он достиг берега.

Он выбрался из воды у подножия высокой гранитной кручи и энергично отряхнулся, затем опрометью бросился бежать и вскоре исчез за скалистым мысом, выдававшимся в море почти напротив северной оконечности островка.

Спутники с тревогой следили за смелым пловцом, а когда он скрылся из виду, устремили взгляд на берег, где собирались найти себе убежище; обозревая эту неведомую им землю, они в то же время утоляли голод ракушками, которыми был усеян песок, — трапеза, конечно, очень скудная.

Берег, лежавший перед ними, изгибался, образуя широкий залив, ограниченный с южной стороны далеко выступающей в море дикой, голой скалой. Она соединялась с берегом прихотливо очерченной грядою высоких гранитных утёсов. К северу залив расширялся, берег шёл округлой линией с юго-запада на северо-восток и заканчивался узким острым мысом. Между двумя этими выступами, завершавшими дугу залива, расстояние было, вероятно, миль восемь. Островок же, отделённый от этих гранитных берегов узким проливом, походил своей формой на огромного кита. Наибольшая его ширина не превышала четверти мили.

На переднем плане противоположного берега тянулась песчаная отмель, усеянная тёмными скалами, — их постепенно обнажал отлив; за нею вздымалась, подобно крепостному редуту, отвесная гранитная круча высотою в триста футов, увенчанная причудливым карнизом. Она тянулась сплошным кряжем на протяжении трёх миль и резко обрывалась справа отвесной гранью, словно обтёсанной рукою человека. С левого же края этот необыкновенный гранитный вал словно раскололся, разбился на скалы призматической формы, обрушился каменными осыпями и, постепенно понижаясь, вытянулся длинным спуском, сливавшимся внизу с подводными рифами южного мыса.

Вверху кряж переходил в голое плоскогорье, без единого деревца, ровное, как стол, подобно вершине Столовой горы, возвышающейся над Кейптауном у мыса Доброй Надежды, только меньших размеров. По крайней мере таким оно казалось, когда на него глядели с островка. Однако справа, за отвесным обрывом, на нём имелась растительность. Ясно можно было различить зелёные кроны больших деревьев, которые сливались в сплошную чащу, уходившую куда-то вдаль, недоступную взгляду. Зелень эта радовала глаз после суровой картины голых гранитных берегов.

И, наконец, на заднем плане, на расстоянии по меньшей мере семи миль к северо-западу, на солнце сверкал ярко-белый конус. То была вершина какой-то далёкой горы, покрытая шапкой вечных снегов.

Пока ещё нельзя было определить, что представляет собою видневшаяся перед глазами земля — остров или часть материка.

Зато, взглянув на хаотическое нагромождение огромных каменных глыб с левого края залива, геолог, не колеблясь, сказал бы, что они, несомненно, вулканического происхождения и, бесспорно, являются результатом извержения огнедышащих гор.

Гедеон Спилет, Пенкроф и Герберт пристально смотрели на ту землю, на которой им, быть может, предстояло жить долгие годы, возможно до самой смерти, если только мимо её берегов не пролегал путь морских кораблей.

— Что же ты молчишь, Пенкроф? — спросил Герберт. — Что там? Как ты думаешь?

— Да что ж, есть там, наверное, и хорошее и дурное, как везде. Посмотрим. А отлив-то здорово работает! Через три часа попробуем перейти вброд на тот берег. А когда перейдём, попытаемся как-нибудь выпутаться из беды и первым делом найти мистера Смита!

Пенкроф не ошибся в своих расчётах: через три часа большая часть песчаного дна пролива обнажилась. Между островком и противоположным берегом оставалась только узкая полоска воды, через которую, вероятно, нетрудно было перебраться.

И действительно, около десяти часов утра Гедеон Спилет и два его товарища разделись и, придерживая на голове узел с одеждой, перешли вброд узкий проливчик глубиной не более пяти футов. Для Герберта даже такая глубина была ещё не по росту, но он плавал, как рыба, и прекрасно вышел из затруднительного положения. Все трое без всяких злоключений достигли берега. Там они быстро обсохли на солнце, надели платье, которое сумели уберечь от воды, и стали держать совет.

 

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Литодомы. — Устье реки. — Трущобы. — Продолжение поисков. — Зелёная чаща леса. — Запас топлива. — Ожидание прилива. — На гребне гранитного кряжа. — Плот. — Возвращение на берег.

 

Прежде всего решили предпринять разведку, и Гедеон Спилет, велев моряку ждать его на том самом месте, куда они вышли с островка, тотчас пустился в путь по берегу в том же направлении, по которому несколько часов назад помчался негр Наб. Журналист шёл торопливыми шагами и вскоре исчез за скалами, — ему не терпелось узнать, что стало с Сайресом Смитом.

Герберт хотел было идти вместе с ним.

— Не ходи, дружок, — сказал ему моряк. — Нам с тобой нужно приготовить стоянку и, по возможности, раздобыть еды — чего-нибудь посолиднее, чем ракушки. Когда друзья наши возвратятся, им надо будет подкрепиться. Значит, у них своё дело, у нас — своё.

— Согласен, Пенкроф, — ответил Герберт.

— Ну вот и хорошо, — одобрил моряк. — Всё устроим по порядку. Мы устали, нам голодно, холодно. Стало быть, всем потребуется пристанище, огонь и пища. Дров в лесу сколько хочешь, найдутся там и птичьи гнёзда — значит, наберём яиц. Остаётся только подыскать себе дом.

— Ну что ж, — подхватил Герберт. — Я поищу в скалах пещеру. Наверное, уж найду какую-нибудь нору, и мы все туда заберёмся.

— Правильно, — сказал Пенкроф. — В дорогу, мальчик!

И оба пустились в путь вдоль огромной гранитной стены, шагая по песчаной полосе, широко обнажавшейся в часы отлива. Но вместо того чтобы повернуть на север, как Гедеон Спилет, они двинулись на юг. Пенкроф заприметил расселину, перерезавшую кряж в нескольких стах шагах от места их переправы, и решил, что это, наверно, русло речки или ручья. Они направились туда, так как было очень важно устроить стоянку около источника пресной воды; кроме того, не исключена была возможность, что Сайреса Смита отнесло течением именно в эту сторону.

Как мы уже говорили, берег поднимался сплошной стеной высотою в триста футов, и даже внизу, где волны, случалось, лизали камень, не было в ней ни одной пещеры, ни одного углубления, которое могло бы послужить путнику временным убежищем. Перед нашими исследователями был отвесный вал из очень твёрдого гранита, не тронутого морем. У верхнего его карниза летали тучи морских птиц, главным образом всякие породы перепончатолапых с длинными и тонкими острыми клювами; все эти пернатые поднимали невероятный шум и нисколько не были напуганы появлением людей — очевидно, впервые человек нарушил их покой. Среди птиц Пенкроф распознал многочисленных поморников — один из видов бакланов, которых иногда называют разбойниками, а также мелких прожорливых чаек, гнездившихся во впадинах гранитного карниза. Выстрелив из ружья наугад в эти птичьи стаи, кружившие в воздухе, можно было бы получить богатую добычу, но для того чтобы выстрелить, нужно было иметь ружьё, а как раз ни у Пенкрофа, ни у Герберта ружья-то и не имелось. Впрочем, чайки и поморники почти несъедобны, и даже их яйца отличаются отвратительным вкусом.

Но вот Герберт, который шёл по левую руку от Пенкрофа, ближе к морю, приметил несколько скал, покрытых водорослями, — вероятно, море в часы прилива затопляло их. На этих скалах среди скользких стеблей морской травы к камню лепилось множество съедобных двустворчатых ракушек, которыми на голодный желудок не следовало пренебрегать. Герберт окликнул Пенкрофа; тот сейчас же подбежал.

— Э, да тут устрицы! — воскликнул моряк. — Будет чем заменить птичьи яйца, пока мы до гнёзд не добрались.

— Вовсе это не устрицы, — заметил Герберт, внимательно разглядывая ракушки, — это литодомы.

— А их едят? — спросил Пенкроф.

— Ещё как!

— Ну что ж, отведаем литодомов.

Моряк вполне мог положиться на Герберта. Юноша был очень силён в естествознании и всегда страстно им увлекался. Направил его на этот путь покойный отец и дал ему возможность учиться у лучших профессоров-естествоведов Бостона, которым сразу полюбился умный и прилежный мальчик. Склонности и познания юного натуралиста впоследствии не раз служили службу его старшим товарищам, и с самого начала он не ошибся в своём определении.

Литодомы представляли собою продолговатые ракушки, прилепившиеся к скале целыми гроздьями и так крепко приросшие к ней, что их трудно было оторвать. Они принадлежали к виду моллюсков-сверлильщиков, которые высверливают себе ямку в самом твёрдом камне, а их раковина бывает закруглена с обоих концов, — такого устройства у обыкновенных двустворчатых раковин не наблюдается.

Пенкроф и Герберт вдоволь угостились литодомами, которые приоткрыли на солнышке створки своих домиков. Есть их надо было так же, как устриц. И оба они нашли, что у литодомов очень острый вкус и поэтому можно не жалеть об отсутствии перца и прочих приправ.

Итак, путники немного утолили голод. Но жажда у обоих ещё усилилась после того, как они проглотили изрядное количество пряных от природы моллюсков. Теперь нужно было разыскать где-нибудь пресной воды, и казалось невероятным, чтобы на таком гористом берегу не нашёлся хотя бы маленький родник. Сделав большой запас ракушек, то есть наполнив ими все карманы и насыпав их в носовые платки, Пенкроф и Герберт возвратились к подножию гранитного кряжа.

Пройдя к югу ещё шагов двести, они действительно увидели расселину, в которой, как и думал Пенкроф, текла узкая, но полноводная речка. В этом месте гранитная стена как будто раскололась от сильного вулканического толчка. У выхода из ущелья образовалась небольшая почти треугольная бухточка. Ширина горного потока достигала тут ста футов, а русло его занимало почти всё ущелье. Берега были не шире двадцати футов. Речка неслась почти по прямой линии меж двух гранитных стен, понижавшихся вверх по течению. На некотором расстоянии она резко поворачивала и через полмили исчезала в лесных зарослях.

— Здесь — вода, а там — дрова! — воскликнул Пенкроф. — Ну, теперь, Герберт, нам не хватает только дома!

Речка была совсем прозрачная. Пенкроф убедился, что в часы отлива, когда до неё не доходили морские волны, вода в ней была пресная и вполне годилась для питья. Лишь только это важное обстоятельство было установлено, Герберт принялся искать какую-нибудь пещеру, где можно было бы приютиться, но поиски его оказались тщетными. Повсюду гранитный кряж высился ровной, гладкой, отвесной стеной.

Однако недалеко от устья реки, выше того места, куда доходил прилив, они обнаружили очень своеобразное нагромождение каменных глыб. Такие природные сооружения нередко встречаются на гранитных возвышенностях и носят название «каминов».

Исследуя этот лабиринт, Пенкроф и Герберт довольно далеко углубились в него, двигаясь по усыпанным песком проходам, куда свет просачивался в щели между глыбами, из которых иные сохраняли равновесие каким-то чудом. Однако в щели проникал не только свет, но и ветер, — по каменным коридорам гуляли самые настоящие сквозняки, приносившие с собой пронизывающий холод. Но Пенкроф решил, что, если перегородить некоторые проходы, заложить их отверстия камнями да засыпать песком, Трущобы, как он их назвал, станут пригодны для жилья. Расположение их, — если изобразить его на чертеже, — представляло подобие типографского знака &, сокращённо обозначающего латинские слова et cetera; отгородившись от верхней петли этого знака, через которую врывался южный и западный ветер, несомненно, можно было воспользоваться для пристанища нижней петлёй.

— Местечко славное! — сказал Пенкроф. — Если когда-нибудь вернётся к нам мистер Смит, уж он сумеет навести порядок в этом лабиринте.

— Он обязательно вернётся, Пенкроф! — воскликнул Герберт. — Мы должны к его возвращению устроить здесь сколько-нибудь сносное жилище. Прежде всего надо сложить очаг в левом коридоре и не закрывать там верхнего отверстия, чтобы в него выходил дым.

— Ну, очаг-то сложить нетрудно, голубчик, — сказал моряк. — А право, славное местечко эти Трущобы (придуманное Пенкрофом название так и осталось за этим временным убежищем). Но первым делом пойдём-ка запасёмся дровами. Думается, сучья и ветви пригодятся нам и на то, чтоб позатыкать щели, а то здесь будто сам дьявол свищет.

Герберт и Пенкроф вышли из Трущоб и, обогнув срезанный угол кряжа, направились по левому берегу речки. Довольно быстрое её течение несло упавшие в воду стволы деревьев. Прилив (а в эти минуты его наступление было заметно), вероятно, заходил в устье реки, с силой отбрасывая её воды на довольно большое расстояние. И моряк подумал, что действием прилива и отлива можно было бы воспользоваться для сплава плотами всяких грузов.

Четверть часа спустя моряк и юный Герберт дошли до излучины, где речка круто поворачивала влево. Начиная с этого места она текла через лес, состоявший из великолепных деревьев. Несмотря на холодное время года, деревья были зелены — они принадлежали к различным хвойным породам, распространённым во всех климатических поясах земного шара — от северных широт до тропических стран. Юный натуралист распознал тут породу деодаров, многочисленные разновидности которых встречаются в зоне Гималайских гор; эти деревья распространяли вокруг очень приятный запах. Между исполинскими деодарами разбросаны были купы сосен, раскинувших свою густую крону широким зонтом. Внизу земля была устлана ковром травы, и, ступая по нему, Пенкроф слышал, как хрустели под ногами упавшие с деревьев сухие сучья, — они трещали, как взлетающие ракеты.

— Ладно, милый мой, — говорил Пенкроф Герберту, — я, конечно, не знаю, как называются эти деревья, но могу тебе сказать, что они вполне годятся на дрова, — а нам сейчас нужнее всего именно «дровяная порода».

— Давай собирать хворост! — ответил Герберт и тотчас же принялся за работу.

Набрать топлива оказалось очень легко, не приходилось даже обламывать сухие ветки, — хворост в изобилии лежал на земле. Итак, в топливе недостатка не было, но тут встал вопрос, как доставить его к месту стоянки. Сухие дрова горят очень быстро — следовательно, нужно было принести в Трущобы неимоверную груду хвороста, ношу, непосильную для двух человек. Герберт сказал об этом Пенкрофу.

— Э, голубчик, надо придумать, как переправить дрова. При желании всё можно сделать! Будь у нас ручная тележка, тут и разговаривать бы нечего было.

— Зато у нас есть речка! — воскликнул Герберт.

— Правильно! — подтвердил Пенкроф. — Есть речка — значит, дрова поплывут сами собою. Недаром же люди придумали сплавлять лес плотами.

— Только вот беда, — возразил Герберт, — они поплывут не в ту сторону, в которую нам надо: ведь прилив сейчас гонит воду против течения.

— Подождём тогда отлива, — ответил моряк, — и наше топливо преспокойно доплывёт до Трущоб. Давай пока готовить плот.

Моряк в сопровождении Герберта направился к опушке леса, подступавшего к излучине реки. Каждый тащил на спине вязанку хвороста, какую мог унести. На берегу, поросшем травой, по которой, наверно, ещё не ступала нога человека, тоже нашлось немало валежника. Пенкроф тотчас же принялся делать плот.

В маленькую заводь, защищённую выступом берега, о который разбивалось течение, моряк и Герберт спустили несколько древесных стволов, крепко связав их между собой сухими лианами. Получилось нечто вроде плота, на него сложили весь собранный хворост — ношу, которую могли бы поднять человек двадцать, не меньше. За час они закончили работу и причалили плот к берегу — тут он должен был ждать, когда начнёт спадать вода.

До начала отлива оставалось ещё несколько часов, и, чтобы скоротать время, Пенкроф и Герберт решили подняться на верхнее плато, откуда должен был открываться широкий вид на ту неведомую землю, где они очутились.

В двухстах шагах от излучины реки гранитная стена заканчивалась каменной осыпью и, постепенно понижаясь, полого опускалась к лесной опушке. Природа как будто устроила тут лестницу. Герберт и моряк стали подниматься по ней. У обоих были быстрые ноги, крепкие мышцы, и через несколько минут они уже достигли гребня возвышенности и остановились на выступе, возвышавшемся над устьем реки.

Лишь только оба они оказались на плоскогорье, взгляд их обратился к океану, над которым они пролетели в такую ужасную бурю. С глубоким волнением смотрели они на северный берег острова — ведь именно около него произошла катастрофа и где-то там исчез Сайрес Смит. Они искали взглядом, не плывёт ли по волнам обрывок оболочки аэростата, за который мог бы уцепиться человек. Нет, нигде ничего не было видно. Только необозримая пустынная ширь океана. Пустынным был и берег. Ни Гедеон Спилет, ни Наб не появлялись. Быть может, однако, они ушли так далеко, что их нельзя было увидеть.

— А я вот уверен, — вдруг сказал Герберт, — да, уверен, что такой человек, как мистер Сайрес, не мог утонуть… Он ведь энергичный, смелый, он не растеряется. Наверно, он добрался до берега. Правда, Пенкроф?

Моряк печально покачал головой. Сам он уже не надеялся увидеть когда-нибудь Сайреса Смита, но не хотел лишать юношу надежды.

— Ну, понятно, понятно, — сказал он. — Уж кто-то, а мистер Смит сумеет выбраться из беды там, где другому несдобровать.

А в это время он с пристальным вниманием оглядывал берег. Перед глазами его тянулась песчаная полоса, ограниченная справа от устья реки грядой подводных скал. Чёрные их глыбы, едва ещё выступавшие из воды, походили на гигантских морских зверей, лежавших среди кипевших бурунов; за линией рифов сверкало на солнце море. С юга кругозор закрывал остроконечный высокий мыс, и нельзя было определить, продолжается ли за ним суша, или же она вытянута в направлении с юго-востока на юго-запад и образует некий длинный полуостров. С северной стороны берег, обозримый на большом расстоянии, плавно изгибался, окаймляя округлую бухту. Там он был низкий, плоский, без гранитных скал, с широкими песчаными отмелями, обнажавшимися в часы отлива.

Пенкроф и Герберт повернулись к западу; взгляд обоих прежде всего привлекала гора со снежной вершиной, возвышавшаяся вдалеке, на расстоянии шести или семи миль. От первых её уступов и ниже, по широкому плато, шли лесные заросли, и среди них яркими пятнами выделялись купы вечнозелёных деревьев. В двух милях от края этого плато лес заканчивался, и там зеленела поросшая травой широкая полоса, по которой прихотливо раскиданы были маленькие рощицы. Слева в просветах между деревьями блестела речка, такая извилистая, что казалось, она возвращалась обратно к тем отрогам высокой горы, среди которых, вероятно, брала начало. В том месте, где Пенкроф оставил свой плот, она текла меж высоких гранитных берегов, но левый берег всё время шёл обрывистой кручей, а правый постепенно понижался; сплошная стена сменялась грядой отдельных глыб, затем россыпью камней, а дальше, до самого конца косы, — мелкой галькой.

— Что это? Остров? — пробормотал моряк.

— Ну, если и остров, то довольно большой! — заметил юноша.

— Что ни говори, а остров всегда останется островом! — сказал Пенкроф.

Но как ни был важен этот вопрос, разрешить его они пока ещё не могли. Приходилось отложить его выяснение. Однако, чем бы ни была суша, на которую они попали, — островом или материком, — земля здесь казалась плодородной, а природа красивой и богатой многими дарами.

— Хорошо ещё, что так вышло, — сказал Пенкроф. — И за это нам, несчастным, надо возблагодарить провидение.

— Ну, конечно. Слава богу! — воскликнул Герберт: его юное сердце было полно признательности к творцу всего сущего.

Долго ещё Пенкроф и Герберт смотрели на ту неведомую землю, куда их забросила судьба, но и после этих первых впечатлений ни тот, ни другой не могли представить себе, что ждёт их тут.

Затем они пустились в обратный путь по южному краю плоскогорья, окаймлённому карнизом из скал самых причудливых очертаний. Во впадинах здесь гнездились сотни птиц. Перепрыгивая с одной глыбы на другую, Герберт вспугнул целую стаю пернатых обитателей скал.

— Ах! — воскликнул он. — Это не бакланы и не чайки!

— Что же это за птицы? — спросил Пенкроф. — Ей-богу, похожи на голубей.

— Да это и есть голуби, только дикие — скалистые голуби, — ответил Герберт. — Я их сразу узнал. Вот погляди, у них двойная чёрная кайма на крыльях, хвост белый, а всё остальное оперение голубовато-пепельного цвета. Я читал, что скалистые голуби — лакомая дичь, и, наверно, у них очень вкусные яйца. Может быть, в гнёздах остались яйца!..

— Тогда зажарим себе яичницу! — весело подхватил Пенкроф.

— А в чём? В твоей шляпе?

— Нет, дружок, я, к сожалению, не волшебник. Ничего, не горюй. Мы испечём яйца. Хочешь, поспорим, кто больше съест?

Пенкроф и юноша принялись весьма внимательно осматривать все впадины меж гранитных глыб; кое-где действительно оказались яйца. Собрав несколько десятков голубиных яиц, сложили их в носовой платок моряка, а затем, полагая, что прилив уже кончился, спустились по склону к реке.

К часу пополудни они дошли до знакомой излучины. Прилив уже не мешал течению реки. Надо было воспользоваться этим, чтобы пригнать плот к ущелью. Пенкроф вовсе не намеревался пустить свой плот по воле случая, оставив его без всякого управления. Не хотел он также и взобраться на плот, чтобы им управлять. Тут ему пришло на помощь умение моряков смастерить канат из того, что есть под рукой, — моряк всегда выйдет из положения.

Набрав сухих лиан, Пенкроф ссучил из них верёвку длиной в несколько саженей. Этот импровизированный канат привязали к плоту сзади, и конец его моряк крепко держал в руке, а Герберт, вооружившись длинной жердью, отталкивал плот от берега на стрежень реки.

Способ сплава оказался очень удачным. Шагая по берегу, Пенкроф сдерживал канатом тяжело нагруженный плот, и он спокойно плыл по течению. Берег тянулся обрывистой кручей, и нечего было опасаться, что плот застрянет где-нибудь на отмели. Часа через два он благополучно достиг устья реки, находившегося близ Трущоб.

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

Благоустройство Трущоб. — Важнейший вопрос — как добыть огонь. — Коробка спичек. — Поиски на берегу. — Возвращение журналиста и Наба. — Единственная спичка. — Пылающий костёр. — Ужин. — Первая ночь на суше.

 

Лишь только плот разгрузили, первой заботой Пенкрофа было сделать Трущобы пригодными для жилья, заложив коридоры, чтобы по ним не разгуливали сквозняки. Пустив в ход песок, камни, щиты, сплетённые из веток, и мокрую глину, Пенкроф и Герберт плотно закупорили галереи, открытые холодным ветрам, и отделили верхнюю петлю типографского знака &. Оставили только один узкий, соединявшийся с боковой галереей извилистый коридор, который должен был служить дымоходом и давать тягу для очага. Теперь Трущобы состояли из трёх-четырёх «комнат», если можно так назвать тёмные берлоги, которыми вряд ли удовольствовались бы даже дикие звери. Но здесь было сухо, и здесь можно было стоять, выпрямившись во весь рост, по крайней мере в самой большой из этих «зал», находившейся в середине. Землю везде устилал слой мелкого песка. Словом, оказалось возможным в ожидании лучшего как-нибудь приютиться в этом убежище. Работая над его благоустройством, Герберт и Пенкроф оживлённо разговаривали.

— Может быть, наши товарищи отыскали что-нибудь получше этих нор, — говорил Герберт.

— Может, и отыскали, — отвечал Пенкроф, — но если не уверен, не сиди сложа руки! Лучше иметь запасное жильё, чем совсем остаться без крова.

— Ах, только бы они нашли мистера Смита! — повторял Герберт. — Тогда всё будет хорошо. Больше ничего я у неба не прошу!

— Да, — отозвался Пенкроф. — Вот был человек! Настоящий человек.

— Был? Почему ты говоришь «был»? Ты, значит, больше уже не надеешься увидеть его?

— Что ты, что ты! Боже упаси! — возразил моряк.

Работа по благоустройству Трущоб закончилась быстро, и Пенкроф заявил, что он вполне доволен.

— Ну, теперь наши друзья могут возвращаться, — сказал он. — Пристанище у нас неплохое.

Оставалось только соорудить очаг и приготовить обед, — дело в сущности простое и нетрудное. В глубине первого коридора слева сложили из плоских камней очаг возле отверстия «дымохода». Конечно, не всё тепло выносило бы наружу вместе с дымом, и «комнаты» должны были нагреваться. Один из коридоров обратили в дровяник. Моряк стал укладывать в очаге дрова и мелкие сухие ветки. Он ещё не закончил работу, как вдруг Герберт спросил, есть ли у них спички.

— Ну, разумеется, — ответил Пенкроф и добавил: — К счастью, есть. А то без спичек и без огнива пропадёшь.

— Вовсе нет. Мы бы могли добыть огонь трением, как это делают дикари, — возразил Герберт. — Тёрли бы друг о друга две сухие чурки.

— Что ж, попробуй, дружок, попробуй. Увидишь, что ничего у тебя не выйдет, только руки себе натрудишь.

— Но ведь это способ очень простой, и его до сих пор применяют на многих островах Тихого океана.

— Я не говорю, что так нельзя добыть огня, — ответил Пенкроф, — но, надо полагать, дикари лучше нас за это дело умеют взяться, а может, знают, какое надо выбрать дерево. Я вот, например, не раз пытался добыть огонь таким способом, и ничего у меня не получалось. Нет, я уж лучше спичками разожгу. Куда я их подевал?

Пенкроф поискал в карманах куртки коробку со спичками, с которыми никогда не расставался, как и полагается заядлому курильщику. Коробки там не оказалось. Он пошарил в карманах брюк, но и там не нашёл драгоценной коробки.

— Вот глупость какая!.. Прямо беда! — сказал Пенкроф, растерянно глядя на Герберта. — Должно быть, из кармана выпала. Потерял я коробку. А у тебя, Герберт, ничего нет? Хоть зажигалки какой-нибудь, чтобы нашу печку растопить?

— Нет, Пенкроф, ничего нет.

Моряк, а вслед за ним и Герберт вышли из Трущоб. Пенкроф досадливо тёр себе лоб.

Оба принялись усердно искать на песке и между скалами у берега реки, но поиски их оказались напрасными. А между тем медная коробочка, в которой Пенкроф держал спички, наверно, бросилась бы им в глаза.

— Слушай, Пенкроф, — спросил Герберт, — а когда мы были в гондоле, ты её не выбросил за борт?

— Да разве бы я её бросил! — возмутился моряк. — Только вот, может, сама выпала. Ведь нас крепко тряхнуло, а долго ли выпасть такому малому предмету? Трубки и то я лишился. Проклятая коробка! Где же она может быть?

— Тогда вот что, — сказал Герберт, — как раз сейчас отлив, пойдём на берег, к тому месту, куда нас выкинуло. Может быть, найдём её.

Мало было надежды разыскать коробку, — если даже море и выбросило её, то, при большой воде, волны, вероятно, зарыли её среди гальки. Однако не мешало попытать счастья, и Герберт с Пенкрофом поспешно направились на конец той самой косы, у которой их выбросило накануне на сушу. Это место было шагах в двухстах от Трущоб. Там они тщательно осмотрели весь берег, усыпанный галькой, каждую впадину между камнями. Бесплодные старания! Если коробка и выпала тут, — должно быть, волны унесли её в море. По мере того как отлив обнажал дно, моряк обшаривал каждую щель между рифами, но ничего не нашёл. Потеря была очень тяжёлая и пока что непоправимая.

Пенкроф не мог скрыть своего огорчения. На лбу у него залегли складки, он замкнулся в угрюмом молчании. Герберту очень хотелось его утешить, и он сказал, что, вероятно, спички подмокли и всё равно от них не было бы никакой пользы.

— Да нет, голубчик, — ответил моряк. — Я их держал в медной коробке, и крышка прекрасно закрывалась! Как же нам теперь быть?

— Как-нибудь ухитримся добыть огонь, — сказал Герберт. — Мистер Смит и мистер Спилет не встанут в тупик, как мы с тобой!

— Может, и так, — уныло произнёс Пенкроф. — Но сейчас-то мы не можем разжечь костёр и, стало быть, плохо накормим друзей, когда они вернутся.

— Не горюй, — с живостью ответил Герберт. — Не может быть, чтоб у них не было спичек или хотя бы огнива.

— Сомневаюсь! — возразил моряк, качая головой. — Во-первых, Наб и мистер Смит не курят, а мистер Спилет, думается мне, скорее уж постарается спасти свою записную книжку, чем коробку спичек!

Герберт промолчал. Потеря коробки спичек была, разумеется, прискорбным событием, но юноша рассчитывал, что тем или другим способом огонь удастся добыть. Несмотря на свой решительный нрав, Пенкроф, как человек более опытный, не разделял уверенности своего воспитанника. Но как бы то ни было, оставалось только одно: ждать возвращения Наба и журналиста. Приходилось, однако, отказаться от намерения угостить их крутыми яйцами, а перспектива питаться сырыми ракушками вряд ли могла быть им приятной, так же, как не улыбалась она и Пенкрофу.

На тот случай, если невозможно будет разжечь огонь, моряк и Герберт пополнили запас литодомов, а затем молча направились к своему жилищу.

Пенкроф шагал, устремив взгляд в землю, так как все надеялся найти исчезнувшую коробку. Он даже прошёл по левому берегу речки от устья до той заводи, где они спустили на воду плот. Потом он взобрался на верхнее плато, исходил его во всех направлениях, поискал и в высокой траве, зеленевшей на опушке леса, — всё было напрасно!

Было пять часов вечера, когда Пенкроф с Гербертом вернулись в Трущобы. Разумеется, они и там всё обшарили, вплоть до самых тёмных закоулков. Увы, от поисков спичечной коробки пришлось отказаться.

Около шести часов, когда солнце уже закатывалось за возвышенность, поднимавшуюся на западе, Герберт, который бродил у берега моря, крикнул, что идут Наб и Гедеон Спилет. Но они возвращались одни!.. У юноши сжалось сердце от невыразимой тоски. Значит, предчувствия Пенкрофа оправдались! Сайреса Смита уже не найти!

Подойдя к Герберту, журналист молча сел на обломок скалы. Он возвратился еле живой от усталости и голода и не в силах был промолвить ни слова.

У Наба покраснели глаза, так много он плакал, и слёзы, которые он и теперь не мог сдержать, ясно говорили о его отчаянии.

Передохнув, журналист рассказал о бесплодных попытках найти Сайреса Смита. Вместе с Набом он прошёл по берегу больше восьми миль — следовательно, они зашли значительно дальше того места, около которого исчезли инженер и его собака Топ. Песчаный берег оказался совершенно пустынным. Ни единой приметы, никакого отпечатка. Незаметно было, что вот тут недавно перевернули камень, а там остался на песке след человеческой стопы; на всей этой части побережья не нашлось ни одного знака. Если это обитаемая земля, то, очевидно, ни один человек не появлялся на побережье. Море было так же пустынно, как и берег, близ которого инженер Смит нашёл себе могилу.

Но при этих словах Наб вскочил в страстном волнении, показавшем, что надежда ещё живёт в нём, и воскликнул:

— Нет, нет, он не умер! Не может этого быть! Он — и вдруг так погибнуть! Не верю! Я или кто другой — может так умереть! А он — нет! Никогда!.. Он такой, такой человек… Он всякую беду одолеет!..

Силы изменили ему, он пошатнулся.

— Ох, сил больше нет, — тихо сказал он.

Герберт подбежал к нему.

— Наб, — сказал юноша. — Не теряйте надежды. Господь возвратит его нам! А сейчас успокойтесь, отдохните. Вы голодны. Подкрепитесь немного. Поешьте, прошу вас.

И, говоря это, он положил перед беднягой Набом несколько горстей ракушек. Скудная и совсем не сытная трапеза.

Наб не ел уже много часов, но и тут он отказался от пищи. Лишившись своего хозяина, он не мог, он не хотел жить!

Что касается Гедеона Спилета, он поглотил немалое количество литодомов, потом лёг на песок под скалой. Он был крайне изнурён, но спокоен.

Герберт подошёл к нему и сказал, взяв его за руку:

— Мистер Спилет, мы нашли убежище, где вам будет гораздо лучше, чем здесь. Уж ночь наступает. Пойдёмте Вам надо отдохнуть! А завтра посмотрим, что делать..

Журналист поднялся, и Герберт повёл его к Трущобам.

В эту минуту Пенкроф подошёл к Спилету и самым естественным тоном спросил, нет ли у него случайно спичек, хотя бы одной.

Журналист остановился, пошарил по карманам и, ничего там не обнаружив, ответил:

— Спички у меня были. Но, должно быть, я их выбросил.

Тогда Пенкроф окликнул Наба, задал ему тот же вопрос и получил такой же ответ.

— Эх, проклятье! — не сдержавшись, воскликнул моряк.

Услышав этот возглас, журналист подошёл к Пенкрофу.

— Ни одной спички? — спросил он.

— Ни единой, и, стало быть, нечем разжечь огонь.

— Нечем, — горько повторил Наб. — Будь здесь мой хозяин, уж он бы сумел добыть огонь.

Все четверо застыли на месте, с тревогой глядя друг на друга. Герберт первым прервал тяжёлое молчание:

— Мистер Спилет, вы ведь курильщик и всегда носите при себе спички! Может быть, вы плохо искали? Поищите хорошенько, пожалуйста! Нам достаточно одной спички.

Журналист снова принялся рыться в карманах жилета, брюк, пальто и, наконец, к великой радости Пенкрофа и крайнему своему удивлению, нащупал тоненькую палочку за подкладкой жилета. Он её чувствовал сквозь ткань, он крепко сжимал пальцами спичку, но не мог вытащить. Это, несомненно, была спичка, одна-единственная спичка, и задача состояла в том, чтобы её вытащить, не повредив фосфорной головки.

— Позвольте, я достану? — сказал Герберт.

И очень ловко, в целости и сохранности он извлёк из-за подкладки жилета спичку, ничтожную, но драгоценную палочку, имевшую сейчас такое важное значение. Головка нисколько не пострадала.

— Спичка! — воскликнул Пенкроф. — Я так рад, будто у нас целый воз спичек!

Он осторожно принял из рук Герберта спичку и направился вслед за своими товарищами к Трущобам.

Спички, которые в обитаемых краях так мало ценятся, которыми пользуются так равнодушно и жгут их так расточительно, тут были сокровищем, и с этой единственной спичкой нужно было обращаться с великой бережностью. Прежде всего моряк удостоверился, что спичка совершенно сухая. Потом он сказал:

— Бумаги бы надо.

— Вот, возьмите, — отозвался Гедеон Спилет, с некоторым трепетом вырывая листочек из своей записной книжки.

Пенкроф взял протянутый ему журналистом листок и присел на корточки перед очагом. Там уже лежал хворост, искусно уложенный так, чтобы между сучьями проходил воздух, а снизу были подложены сухие листья, сухая трава и сухой мох — растопка, которая должна была сразу запылать и быстро зажечь ветки.

Листок бумаги Пенкроф свернул фунтиком, как это делают курильщики, разжигая трубку на ветру, и пристроил этот фунтик среди мха. Затем взял шершавую гальку, тщательно обтёр её и, с сильно бьющимся сердцем, затаив дыхание, легонько чиркнул спичкой о гальку.

Первая попытка не дала результатов: Пенкроф боялся раскрошить фосфор и чиркнул слишком слабо.

— Нет, не могу, — сказал он, — рука дрожит… Только спичку испорчу… Не могу!.. Не стану больше! — И, поднявшись, Пенкроф попросил Герберта заменить его.

Юноша никогда ещё не испытывал такой тревоги. Сердце у него колотилось. Наверное, Прометей, решаясь похитить огонь с неба, не ведал подобного волнения! Однако юноша, не раздумывая, быстро чиркнул спичкой о камешек. Послышался слабый треск, и на конце спички затрепетал голубоватый огонёк, распространявший едкий дым. Герберт тихонько повернул спичку головкой вниз, чтоб огонёк лучше разгорелся, потом осторожно просунул её в бумажный колпачок. Бумага вспыхнула, и тотчас же загорелся мох.

Через несколько мгновений послышалось потрескивание разгоревшихся сучьев, и в темноте весело заиграло пламя, костра, который моряк раздувал изо всех сил.

— Ну, наконец-то! — вставая, воскликнул Пенкроф. — Прямо извёлся! Никогда ещё так не волновался!

Радостно было смотреть, как в очаге, сложенном из плоских камней, жарко горит огонь. Дым свободно выходил через узкий проход, тяга была хорошая, и вскоре по Трущобам уже разливалось приятное тепло.

За огнём, разумеется, надо было следить, а чтобы он не угасал окончательно, всегда сохранять под золой несколько раскалённых углей — дело нетрудное, требовавшее только заботы и внимания; дров в лесу было достаточно, и всегда можно было вовремя пополнить запас топлива.

Пенкроф решил прежде всего воспользоваться очагом для того, чтобы приготовить ужин посытнее, чем сырые литодомы. Герберт принёс десятка три голубиных яиц. Журналист сидел в углу и безучастно смотрел на эти приготовления. Он старался разрешить три мучительных вопроса. Жив ли ещё Сайрес? Если жив, то где он сейчас находится? Если он уцелел после своего падения в море, то чем объясняется то, что он не нашёл возможности подать о себе весть? Вот о чём думал Гедеон Спилет, а Наб тем временем томился на берегу моря, блуждая там, словно тень, лишённая души.

Пенкроф знал пятьдесят два способа приготовленной яиц, но тут у него не было выбора: пришлось просто испечь их в горячей золе.

Через несколько минут яйца испеклись, и моряк пригласил Гедеона Спилета принять участие в ужине. Такова была первая трапеза злополучных аэронавтов на неведомом для них берегу. Крутые яйца оказались очень вкусными, а так как в яйцах содержатся все питательные вещества, необходимые человеку, то несчастные путники хорошо подкрепились и вскоре почувствовали себя бодрее.

Ах, если бы возвратился тот, кого не хватало за этой трапезой! Если б все пятеро пленников, бежавших из Ричмонда, были сейчас вместе, в этом убежище среди скал, у этого ярко пылавшего костра, на этом сухом песке, они от души возблагодарили бы небо. Но, увы! Недоставало Сайреса Смита, человека такого изобретательного, такого учёного, признанного их главы, — он погиб, и они даже не могли предать земле его прах.

Так прошёл день — 25 марта. Настала ночь. Снаружи доносилось завывание ветра и однообразный шум прибоя, ударявшегося о берег. Волны с оглушительным грохотом перекатывали камни и гальку.

Наскоро записав в свой блокнот события истекшего дня — появление неведомой земли, возможная гибель Сайреса Смита, поиски на побережье, эпизод со спичками и т. д., — журналист улёгся в углу тёмного коридора и, сломленный усталостью, наконец забылся сном. Герберт заснул сразу. Моряк дремал, как говорится, вполглаза, примостившись у очага, не забывая подбрасывать в него дров.

Но один из обитателей Трущоб не мог сомкнуть глаз. Как ни уговаривали Наба его спутники прилечь, отдохнуть немного, он всю ночь напролёт бродил по берегу моря и звал своего хозяина.

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Имущество потерпевших крушение. — Ровно ничего. — Опалённая тряпка. — Прогулка в лес. — Лесная флора. — Убежавший жакамар. — Следы диких зверей. — Куруку. — Тетерева. — Удивительное применение удочек.

 

Имущество наших аэронавтов, потерпевших крушение и выброшенных на неведомую землю, перечислить нетрудно: у них не осталось ровно ничего, кроме той одежды, которая была на них в момент катастрофы. Впрочем, нужно упомянуть, что у Гедеона Спилета — вероятно, по чистейшей случайности — уцелели часы и записная книжка, но ни у кого не сохранилось ни оружия, ни инструментов, ни даже перочинного ножа. Пассажиры воздушного шара всё выбросили за борт гондолы, чтобы облегчить груз аэростата.

Вымышленные герои Даниеля Дефо и Виса, все эти Селькирки и Рейнали, потерпевшие крушение у острова Хуан-Фернандес или в Оклендском архипелаге, никогда не попадали в такое положение. Всё для себя необходимое они находили на своём разбитом корабле — зерно, и домашних животных, и инструменты, и ружья, и запасы пороха и пуль, — или же море выбрасывало на берег обломки судна и часть его груза, дававшие им возможность удовлетворять свои насущные потребности. Они не оказывались безоружными перед лицом природы. Но у наших путников не было ни одного инструмента и никакой утвари. Из ничего надо было создать всё!

Если б ещё судьба возвратила им Сайреса Смита, если б он своими знаниями и практическим умом помог в беде товарищам, надежда, возможно, ещё не была бы потеряна. Увы! Нечего было и думать, что он вернётся. Потерпевшим крушение приходилось рассчитывать только на самих себя и на помощь провидения, ибо оно никогда не оставляет тех, кто полон искренней веры.

Но прежде чем обосноваться на этом побережье, разве не нужно было путникам узнать, куда они попали? Где они? На каком-нибудь материке или на острове? Живут ли в этих краях люди или это берег необитаемой земли?

Столь важный вопрос следовало выяснить как можно скорее — от этого зависели все дальнейшие шаги, которые могли предпринять наши путники. Однако, по совету Пенкрофа, решили подождать несколько дней, прежде чем отправиться на разведку. Сначала надо было раздобыть провиант и запастись в дорогу не голубиными яйцами и ракушками, а более сытной снедью. Вероятно, предстоят утомительные переходы, на привалах не будет крова над головой — в таких условиях людям прежде всего необходимо хоть пищей подкреплять свои силы.

Для временной стоянки можно было удовлетвориться и Трущобами. Огонь удалось разжечь, сохранять под слоем золы кучку тлеющих углей было нетрудно. Пока что достаточно имелось ракушек на берегу и яиц в гнёздах диких голубей среди скал. Голуби сотнями кружили над карнизом плато, и, вероятно, нашёлся бы какой-нибудь способ убить несколько штук хотя бы ударом палки или метко брошенным камнем. Может быть, в соседнем лесу растут деревья, приносящие съедобные плоды. И наконец, рядом протекает река — источник пресной воды. Словом, было решено остаться ещё на несколько дней в Трущобах и заняться подготовкой к экспедиции для исследования побережья и ближайших окрестностей.

Наб горячо одобрил намерение задержаться некоторое время на стоянке — он упорно цеплялся за свою надежду и не хотел удаляться от той части берега, где произошла катастрофа. Он не верил, не хотел верить предположению, что Сайреса Смита больше нет в живых. Ему казалось просто невозможным, чтобы такой человек погиб столь нелепой смертью, чтобы волна смыла его и он утонул совсем близко от берега! Нет, пока море не выбросит на берег труп Сайреса Смита и пока он, Наб, собственными глазами не увидит его, не коснётся руками, он не поверит в гибель своего хозяина! Мысль эта крепко завладела Набом, в сердце его не угасала надежда. Быть может, он сам себя обманывал, но такой самообман заслуживал уважения, и Пенкроф не решался разубеждать Наба. Сам же он был уверен, что инженер Сайрес Смит нашёл себе могилу в пучине океана, но с Набом, конечно, спорить было невозможно. В своей привязанности к Сайресу Смиту он был подобен верной собаке, которая не может уйти с того места, где умер её хозяин, и горе так снедало его, что вряд ли он был в силах перенести свою утрату.

Утром 26 марта, чуть рассвело, Наб снова отправился на берег и пошёл по направлению к северу, туда, где, по всей вероятности, волны океана сомкнулись над головой несчастного Сайреса Смита.

Завтрак в то утро опять состоял лишь из голубиных яиц и ракушек. Герберт нашёл во впадине скалы соль, оставшуюся после испарения морской воды, и эта минеральная приправа пришлась очень кстати.

Покончив с едой, Пенкроф спросил журналиста, не желает ли тот пойти вместе с ним и с Гербертом в лес, где они собираются поохотиться. Но, обсудив этот вопрос, обитатели Трущоб решили, что кому-нибудь нужно остаться на стоянке для того, чтобы поддерживать огонь в очаге, а также на тот маловероятный случай, если Наб найдёт хозяина и ему понадобится помощь.

Хранителем огня остался Гедеон Спилет.

— Ну, пойдём, Герберт, на охоту! — воскликнул моряк. — Пули подберём дорогой на земле, а ружьё выломаем в лесу.

Перед уходом Герберт сказал, что раз у них нет трута для высекания огня, было бы неплохо чем-нибудь его заменить.

— Чем? — спросил Пенкроф.

— Опалённой тряпкой, — ответил юноша. — В случае надобности она может заменить трут.

Моряк признал предложение Герберта вполне разумным. Правда, жаль было пожертвовать обрывком носового платка, но цель оправдывала такую жертву, и вскоре от обширного клетчатого платка Пенкрофа был оторван лоскут и опалён на огне. Эту легковоспламеняющуюся ткань спрятали в средней «комнате», в узкой впадине каменной глыбы, — там она была защищена от ветра и от сырости.

Было девять часов утра. Погода хмурилась, дул сильный юго-восточный ветер. Герберт и Пенкроф завернули за скалы, образовавшие Трущобы, и оба бросили взгляд на струйку дыма, извивавшуюся над одним из выступов каменной кровли; затем они направились по левому берегу реки вверх по течению.

Как только дошли до леса, Пенкроф сломал две толстых ветки, которые стали палицами наших охотников; Герберт обточил концы этих дубинок об острый край скалы. Ах, чего бы он не дал за самый обыкновенный нож! Охотники двинулись дальше по берегу, поросшему высокой травой. Начиная с той излучины, где речка резко поворачивала на юго-запад, она становилась всё уже, текла в очень высоких берегах, и над ней арками сплетались ветви деревьев. Боясь заблудиться, Пенкроф решил, что и возвращаться надо будет берегом реки, — она приведёт их к тому месту, откуда они вышли. Но избранный им путь оказался очень нелёгким: тут мешали гибкие ветви деревьев, склонившиеся к самой воде, там дорогу преграждали лианы или колючий кустарник, и приходилось дубинкой расчищать себе путь. Зачастую Герберт с проворством дикой кошки, проскользнув между кустами, исчезал в густых зарослях. Но Пенкроф тотчас звал его обратно и настойчиво просил не отходить в сторону.

Моряк внимательно присматривался к рельефу местности, подмечал характер её природы. Левый берег был низкий и переходил в незаметно повышавшуюся равнину. Кое-где он становился болотистым — чувствовалось, что тут под почвой целой сетью струек бегут родники, ищут себе выхода и, найдя его, изливаются в реку. Иногда зелёную чащу прорезал ручей, но через него нетрудно было перебраться. Правый берег был высокий, неровный и отчётливо обрисовывал очертания ложбины, по которой пролегало русло реки. По его уступам росли деревья, закрывая кругозор. Идти правым берегом было бы куда труднее, так как нередко склон его становился обрывистым; деревья, сгибавшиеся к воде, держались там лишь силой крепких корней.

Нечего и говорить, что в этом лесу так же, как и на берегу моря, где они уже побывали, не было никаких признаков присутствия человека. Пенкроф заметил только свежие следы четвероногих — несомненно, здесь недавно проходили звери, но какие именно, он не мог определить. Очень возможно, думал Герберт, что сюда наведывались и грозные хищники, с которыми им, вероятно, когда-нибудь придётся столкнуться, но нигде не было ни зарубки, сделанной на дереве топором, ни остатков угасшего костра, ни отпечатка человеческой ноги; впрочем, этому, пожалуй, следовало порадоваться: встреча с человеком в диких дебрях у берегов Тихого океана ничего хорошего не сулила.

Герберт и Пенкроф почти не разговаривали, так как дорога была тяжёлая, и продвигались они очень медленно — за целый час едва ли прошли одну милю. Пока что охотники не могли похвастаться удачей. Кругом раздавался птичий гомон, птицы перепархивали с дерева на дерево, но все они оказались очень пугливы, как будто верный инстинкт внушал им страх перед людьми. В болотистой части леса Герберт приметил среди пернатых птицу с длинным и острым клювом, похожую на зимородка-рыболова, однако от рыболова она отличалась более ярким оперением с металлическим отливом.

— Это, должно быть, жакамар, — прошептал Герберт, пытаясь незаметно приблизиться к птице.

— Хорошо бы отведать этого жакамара, — заметил Пенкроф, — если он согласится попасть к нам на жаркое.

В это мгновение камень, ловко брошенный Гербертом, подбил жакамару крыло, но не свалил с ног птицу, она обратилась в бегство и вмиг исчезла.

— Экий я разиня! — воскликнул Герберт.

— Нет, голубчик, — утешал его моряк, — удар был очень меткий, другому бы ни за что так не попасть. Не горюй! Мы твоего жакамара в другой раз поймаем!

Обследование местности продолжалось. Охотники заметили, что чаша постепенно редеет, деревья уже не заглушают друг друга и разрастаются превосходно, но ни на одном не было съедобных плодов. Напрасно Пенкроф искал здесь драгоценных для человека пальмовых деревьев, которые приносят ему столько пользы и встречаются в Северном полушарии вплоть до сороковой параллели, а в Южном — до тридцать пятой. Но тут лес состоял только из хвойных деревьев — таких, например, как деодары, которые Герберт приметил уже накануне, дугласы, похожие на те, что растут на северо-западном берегу Америки, и великолепные сосны высотою в сто пятьдесят футов.

Вдруг перед нашими охотниками пронеслась большая стая красивых пёстрых птичек с длинными хвостами переливчатой окраски; они тучей спустились на ветки деревьев, роняя пёрышки, и усеяли землю нежным пухом. Герберт подобрал несколько пёрышек и, рассмотрев их, сказал:

— Это куруку.

— Лучше бы цесарку или глухаря поймать, — заметил Пенкроф. — Разве такие пташки для еды годятся?..

— Годятся, — ответил Герберт, — мясо у них очень нежное. И, если не ошибаюсь, к ним очень легко можно подобраться и убить их просто палкой.

Моряк и Герберт, прячась в высокой траве, подкрались к дереву, у которого нижние ветки были сплошь усеяны птичками. Куруку подстерегали насекомых, служивших им пищей. Видно было, как они крепко уцепились мохнатыми лапками за веточки, на которые уселись.

Охотники поднялись и, взмахивая своими дубинками, как косами, сбивали куруку, целыми рядами, но глупые птицы и не думали улетать. Лишь когда на земле их лежало уже не меньше сотни, остальные умчались прочь.

— Вот повезло! — воскликнул Пенкроф. — Дичь как раз для таких охотников, как мы! Бери её просто руками.

Сбитых птичек моряк нанизал на гибкий прутик, и охотники отправились дальше. Они заметили, что река поворачивает к югу, но, по всей вероятности, это была лишь излучина, истоки же реки должны были находиться на севере, в горах, где её питали тающие снега, покрывавшие склоны центральной конусообразной вершины.

Как известно. Пенкроф и Герберт отправились в поход с тем, чтобы принести для обитателей Трущоб как можно больше дичи. Задача эта ещё не была выполнена. Поэтому моряк деятельно продолжал поиски и слал проклятия, когда, промелькнув перед ним в высокой траве, исчезала какая-нибудь дичь, которую он даже не успевал разглядеть. Ах, если б охотников сопровождала собака! Но Топ исчез одновременно с хозяином и, вероятно, погиб вместе с ним.

Около трёх часов дня охотники увидели на прогалинке между деревьями новую стаю птиц, которые сидели на кустах можжевельника и клевали его пахучие ягоды. Вдруг по лесу разнёсся звук, похожий на пение медной фанфары. Эти странные, трубные звуки издавали птицы, принадлежавшие к семейству куриных, — тетерева, которых в Соединённых Штатах называют «тетрасы». Вскоре на прогалину вылетело несколько пар этих птиц. Окраска у них была рыжеватая, переходившая в коричневую, и тёмно-коричневый хвост. Герберт узнал самцов по красивому пушистому воротнику с двумя остроконечными зубцами по обе стороны шеи. Птицы эти величиною с курицу, а мясо у них такое же вкусное, как у рябчиков. Пенкроф решил во что бы то ни стало поймать хоть одного тетраса. Но задача оказалась трудной: тетерева не подпускали к себе охотников. После нескольких бесплодных попыток, только вспугнувших осторожных птиц, Пенкроф сказал:

— Ну, раз нельзя их подбить камнем, попробуем поймать на удочку.

— Будто окуней? — удивлённо спросил Герберт.

— Будто окуней, — ответил моряк совершенно серьёзным тоном.

Пенкроф нашёл в траве с полдюжины тетеревиных гнёзд, в каждом было по два, по три яйца. Моряк не тронул этих гнёзд, зная, что птицы обязательно к ним вернутся, а вокруг гнёзд он решил расставить свои удочки — не силки с петлёй, а настоящие удочки с крючком. Он отвёл Герберта в сторону и там приготовил свою удивительную спасть с терпением и ловкостью, которые сделали бы честь даже ученику Исаака Уалтона. Герберт следил за его работой с вполне понятным интересом, но сомневался в успехе этого замысла. Лески Пенкроф сделал длиною в пятнадцать — двадцать футов из тонких сухих лиан, связав их между собой. Крючками послужили очень крепкие шипы с загнутым концом, которые он обломал с куста карликовой акации. Пенкроф привязал их к своим лескам и насадил на эти крючки приманку — толстых красных червяков, ползавших по земле.

Закончив работу, Пенкроф, ловко прячась в высокой траве, подобрался к тетеревиным гнёздам и разложил возле них свои лески с приманкой. Потом он вернулся и, зажав в руке свободные концы лесок, спрятался вместе с Гербертом за толстое дерево. Оба охотника замерли в терпеливом ожидании. Герберт, однако, не очень рассчитывал на успех изобретения Пенкрофа.

Прошло с полчаса, и, как предвидел моряк, тетерева и тетёрки вернулись к своим гнёздам. Самцы, подпрыгивая, расхаживали около гнездовья, что-то выклёвывали из земли, совсем не замечая охотников, которые, кстати сказать, постарались укрыться с подветренной стороны.

Герберта, разумеется, очень увлекла эта охота. Он ждал затаив дыхание. А моряк, замирая от волнения, не сводил глаз с тетеревов, раскрыв рот и вытянув губы трубочкой, как будто хотел проглотить лакомый кусочек.

Однако тетерева бродили между удочками, не обращая на них никакого внимания. Пенкроф легонько подергал лески, и червяки зашевелились, словно были ещё живые.

Несомненно, в эту минуту моряк волновался куда сильнее, чем рыболов, который, сидя с удочкой на берегу, не может видеть сквозь толщу воды, как рыба вертится около приманки.

Червяки, колыхавшиеся от подёргивания лески, привлекли к себе внимание птиц, и острые их клювы ухватили добычу. Три тетерева, видимо очень прожорливые, жадно проглотили и червяков и крючки. Пенкроф сразу подсёк свои удочки, и шумное трепыхание крыльев указало ему, что птицы попались.

— Ура! — закричал он и, бросившись к тетеревам, мигом схватил пойманную дичь.

Герберт захлопал в ладоши. Впервые он видел, как ловят птиц на удочку. Но Пенкроф скромно сказал, что, хотя это и не первый его опыт, однако заслуга такого изобретения принадлежит не ему.

— Способ для нас очень удобный, — заметил он. — Да и то ли нам ещё придётся придумывать в нашем положении.

Тетеревов привязали за лапы, и Пенкроф, просияв от мысли, что с охоты он вернётся не с пустыми руками, предложил идти поскорее домой, так как уже начинает смеркаться.

Дорогу к Трущобам найти оказалось нетрудно. Нужно было только не отдаляться от реки и идти вниз по течению. Около шести часов вечера Герберт и Пенкроф, усталые, но довольные, возвратились к своему убежищу.

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Наб всё не возвращается. — Размышления Гедеона Спилета. — Ужин. — Тревожная ночь. — Буря. — Поиски в ночную пору. — Борьба с дождём и ветром. — В восьми милях от первого убежища.

 

Гедеон Спилет неподвижно стоял на берегу, скрестив на груди руки, и смотрел, как над морем с востока быстро надвигается чёрная грозовая туча. Ветер крепчал, с наступлением сумерек стало холодно. Небо было каким-то зловещим, всё предвещало приближение шторма.

Герберт пошёл в Трущобы, а Пенкроф направился на берег моря, к журналисту. Спилет, задумавшись, не заметил, как он подошёл.

— Ох, ночью и непогода же разыграется, мистер Спилет! — сказал моряк. — Штормовая, с дождём! На радость буревестникам.

Гедеон Спилет обернулся и, увидев Пенкрофа, вдруг спросил:

— Как по-вашему, на каком расстоянии от берега волна смыла нашего товарища?

Пенкроф, не ожидавший такого вопроса, удивлённо посмотрел на Спилета и, подумав немного, ответил:

— Да не больше как в двух кабельтовых.

— А что такое кабельтов?

— Сто двадцать саженей, или шестьсот футов.

— Так, значит, Сайрес Смит исчез на расстоянии тысячи двухсот футов от берега?

— Вроде того.

— И собака исчезла вместе с ним?

— И собака.

— Меня вот что удивляет, — продолжал Спилет — Допустим, что наш товарищ погиб, а вместе с ним погибла и собака, — но как же это море не выбросило до сих пор на берег ни труп собаки, ни мёртвое тело хозяина.

— Что ж тут удивительного? Вон какое волнение на море, — ответил Пенкроф. — А может быть, их отнесло течением далеко отсюда.

— Так вы считаете, что товарищ наш утонул? — ещё раз спросил журналист.

— По-моему, утонул.

— А по-моему — нет, — сказал Гедеон Спилет. — Хотя я с уважением отношусь к вашей опытности, Пенкроф, но это бесследное исчезновение и Сайреса и его собаки — живы они или мертвы — мне кажется просто непостижимым, невероятным.

— Рад бы согласиться с вами, — ответил Пенкроф, — но, к сожалению, не могу!

Сказав это, Пенкроф возвратился в Трущобы. Там в очаге уже горел яркий огонь, Герберт подкинул в него охапку сухого хвороста, и высокие языки пламени осветили все тёмные закоулки коридора.

Пенкроф тотчас занялся приготовлением обеда. Он считал необходимым накормить товарищей посытнее, зная, как им нужно подкрепить свои силы. Нанизанных на прут птичек он оставил на завтра, но из трёх тетеревов двух ощипал, выпотрошил, и вскоре представители семейства куриных уже поджаривались на импровизированном вертеле.

В семь часов вечера Наба всё ещё не было. Отсутствие его очень беспокоило Пенкрофа: он боялся, как бы не случилась с ним какая-нибудь беда на этой незнакомой земле. А что, если бедняга Наб в отчаянии наложил на себя руки? Но Герберт делал совсем иные выводы из долгого отсутствия Наба. Он уверял, что если Наб не возвращается, значит, что-то побудило его продолжать поиски, значит, появились какие-то обстоятельства, конечно благоприятные для Сайреса Смита. Почему Наб не возвращается? Несомненно, из-за того, что его надежда окрепла. Может быть, он обнаружил на берегу отпечатки ног Сайреса Смита, обрывок оболочки аэростата и ведёт дальше свои розыски. Может быть, он уже набрёл на верный след. Может быть, даже нашёл своего хозяина…

Так размышлял и так говорил Герберт. Спутники не возражали юноше. Журналист даже кивал головой в знак согласия. Но Пенкроф думал иначе — он полагал, что Наб во время поисков зашёл ещё дальше, чем вчера, и потому не успел вернуться засветло.

Какие-то смутные предчувствия волновали Герберта, и он несколько раз порывался пойти навстречу Набу. Но Пенкроф убеждал его, что это совершенно бесполезно: в такой темноте да ещё в такую ужасную погоду невозможно найти Наба, и лучше всего подождать его в убежище. Если завтра утром негр не вернётся, то Пенкроф без всяких разговоров пойдёт вместе с Гербертом разыскивать Наба.

Гедеон Спилет поддержал моряка, говоря, что им не следует разлучаться, и Герберту пришлось отказаться от своего намерения, но сделал он это с горестью, из глаз его покатились слёзы.

Журналист не мог удержаться и поцеловал великодушного юношу.

Тем временем действительно разыгралась непогода. С дикой силой налетели порывы юго-восточного ветра. В темноте слышно было, как море, где наступил тогда отлив, ревело и билось вдали от берега, у первой полосы рифов. Подхватывая струи дождя, шквал дробил их в водяную пыль и мчал в пространство облаком холодной влаги. По берегу словно ползли клочья седых туманов; море с таким грохотом перекатывало камни, как будто кругом одну за другой опрокидывали телеги, гружённые булыжниками. Поднимая целые тучи песку, ветер смешивал их с потоками ливня, и выдержать его напор было невозможно. Воздух был насыщен песочной и дождевой пылью. Ударяясь о прибрежный гранитный вал, ветер кружился вихрем, не находя себе иного выхода, с бешеной силой врывался в ущелье, откуда вытекала речка, и с диким воем гнал вспять её вздувшиеся воды. Неистовые порывы ветра то и дело забивали обратно в узкую щель, служившую дымоходом, весь дым от очага, и в коридорах Трущоб нечем было дышать.

Поэтому Пенкроф, как только тетерева изжарились, погасил костёр и, оставив лишь несколько тлеющих углей, прикрыл их золой.

В восемь часов вечера Наб ещё не вернулся, но теперь вполне можно было предположить, что его задержала буря, что ему пришлось искать себе пристанища в какой-нибудь пещере и он пережидает, когда кончится непогода, или просто хочет дождаться рассвета. Нечего было и думать идти ему навстречу.

Ужин состоял только из одного блюда — жареной дичи. Все отдали ему честь, тем более что мясо тетеревов славится своим превосходным вкусом. После долгой охотничьей экспедиции Пенкроф и Герберт сильно проголодались и ели теперь с волчьим аппетитом.

Поужинав, каждый устроился в том самом углу, где спал накануне; первым, конечно, заснул юный Герберт, прикорнув возле моряка, который расположился у костра.

Потекли ночные часы; буря всё усиливалась и с грозной силой бушевала во мраке. Налетел ураган, похожий на тот, который унёс пленников из Ричмонда и забросил их на эту землю среди Тихого океана. Над его бескрайней ширью нет преград для ярости ветров; бури, очень частые в пору равноденствия, свирепствуют там на полной воле, творя жестокие бедствия! Вполне понятно, что берег, обращённый к востоку, то есть как раз навстречу порывам урагана, принимал на себя все его удары, и самые яркие описания не могут передать, с какой невероятной силой он бросался в наступление на землю.

К счастью, нагромождение скал, образовавшее Трущобы, держалось прочно. По даже среди этих огромных каменных глыб иные, наименее устойчивые, казалось, слегка покачивались.

Пенкроф заметил это: приложив ладони к гранитной глыбе, он почувствовал, что она чуть-чуть колеблется. Но он успокаивал себя, справедливо рассуждая, что бояться нечего, ибо это импровизированное жилище не рухнет. Однако он слышал, как грохочут камни, которые ветер сбивал с края верхнего плато и гнал по склону до самого моря. Иногда срывавшиеся камни падали на скалы, служившие Трущобам кровлей, и если они летели отвесно, то, ударяясь о гранит, разбивались на мелкие осколки. Два раза моряк вставал и, хватаясь за стенку каменного коридора, добирался до выхода — посмотреть, что там творится. Но обвалы были незначительны, они не представляли никакой опасности, и Пенкроф, возвратившись на своё место, снова ложился около очага, где под слоем пепла тихо потрескивали раскалённые угли.

Несмотря на свирепый ураган, вой ветра и грохот обвалов, Герберт спал крепким сном. Задремал, наконец, и Пенкроф, привыкший в своей жизни ко всяким бурям. Только Гедеон Спилет не мог заснуть. Он корил себя, зачем не пошёл вместе с Набом. Мы уже говорили, что надежда не оставляла Спилета. Предчувствия, волновавшие Герберта, волновали и его самого. Он всё думал о Набе. Почему Наб не вернулся? И журналист в тревоге ворочался с боку на бок на своём песчаном ложе, едва замечая битву стихий. Иногда усталость брала своё, на мгновение его отяжелевшие веки смыкались, но тотчас же какая-нибудь мысль, промелькнувшая в голове, будила его, и он открывал глаза.

Время шло. Было, вероятно, уже два часа ночи, как вдруг Пенкрофа, заснувшего крепким сном, кто-то встряхнул за плечо.

— Что? Кто тут? — вскрикнул Пенкроф, мгновенно проснувшись, как это и подобает истому моряку.

Журналист, наклонившись к нему, сказал вполголоса:

— Прислушайтесь, Пенкроф, прислушайтесь!

Моряк насторожился, но ничего не услышал, кроме завываний ветра.

— Ветер воет, — сказал он.

— Нет, — возразил Спилет, напряжённо вслушиваясь. — Я как будто слышал…

— Что слышали?

— Лай собаки.

— Лай собаки? — воскликнул Пенкроф и тотчас вскочил на ноги.

— Да, да… Лай собаки…

— Нет, какое там!.. Да и буря так ревёт… Разве услышишь?

— Постойте. Опять лает! — Слушайте… — быстро проговорил журналист.

Пенкроф весь обратился в слух, и действительно, в мгновение затишья как будто услышал донёсшийся издали лай собаки.

— Ну что? — прошептал журналист, крепко стиснув Пенкрофу руку.

— Да, да! — ответил Пенкроф. — Это Топ лает!

— Топ! — воскликнул проснувшийся Герберт, и все трое бросились к выходу из Трущоб.

Вокруг царила непроглядная тьма. Море, небо, земля были неразличимы в этом чёрном мраке. Казалось, в мире нет ни единой искорки света.

Выбраться наружу стоило великого труда. При каждой попытке ветер отбрасывал их назад. Наконец удалось побороть порыв ветра, но, чтобы удержаться на ногах, пришлось прислониться к скале. Они молча смотрели друг на друга, разговаривать было невозможно.

Несколько минут Гедеон Спилет и оба его спутника не могли ступить ни шагу — шквал словно пригвоздил их к скале, все трое промокли до нитки, песок слепил глаза. И вдруг в краткое мгновение затишья они явственно услышали отдалённый лай собаки.

Так лаять мог только Топ! Но прибежал ли верный пёс один или кто-нибудь был с ним? Вероятно, один — ведь если бы вместе с ним шёл Наб, он, несомненно, поспешил бы вернуться в Трущобы.

В налетевшем порыве ветра невозможно было перемолвиться ни одним словом, и моряк только крепко сжал руку Гедеону Спилету, как будто хотел сказать ему: «Подождите», и скрылся в каменном коридоре.

Через мгновение он вышел, держа в руках вязанку зажжённого хвороста, и принялся размахивать ею в темноте, оглашая воздух пронзительным свистом.

Собака словно ждала этого сигнала: лай послышался ближе, и вскоре она вбежала в каменный проход. Пенкроф, Герберт и Гедеон Спилет поспешили вслед за ней.

На тлеющие угли бросили охапку сухих сучьев. Яркое пламя осветило всю «комнату».

— Топ! Ведь это Топ! — воскликнул Герберт.

В самом деле, это был Топ, великолепная англо-нормандская гончая, получившая от скрещения двух пород необычайно тонкое чутьё и быстрые ноги — качества, отличающие охотничью собаку.

Итак, собака инженера Сайреса Смита нашлась.

Но Топ прибежал один. Ни хозяин, ни Наб не пришли вслед за ним.

Но каким образом инстинкт мог привести его сюда, к Трущобам, где он никогда не бывал, да ещё в такую тёмную ночь, в такую бурю! Непостижимое явление! И ещё более странным было то, что собака не казалась усталой, изнурённой и даже не была испачкана грязью и песком…

Герберт подозвал Топа и сжал ладонями его морду. Собака, видимо, обрадовалась ласке и, вытягивая шею, тёрлась головой о его руки.

— Ну, раз собака нашлась, найдётся и хозяин! — сказал Гедеон Спилет.

— Дай-то бог! — отозвался Герберт. — Идёмте скорей! Топ будет нашим проводником.

Пенкроф ничего не возразил ему. Он чувствовал, что появление Топа, быть может, опровергнет все его мрачные догадки.

— В дорогу! — воскликнул он.

Пенкроф разгрёб жар в очаге и бережно прикрыл кучку раскалённых углей золою, чтобы можно было по возвращении разжечь огонь. И тотчас же, захватив с собою остатки ужина, он бросился к выходу вслед за Топом, который как будто подзывал их коротким, отрывистым лаем; позади моряка бежали Гедеон Спилет и юный Герберт.

Буря бушевала с неистовой яростью и, вероятно, достигла наибольшей своей силы. В ту ночь было новолуние, молодой месяц узким серпом поднимался в небе, но бледное его сияние не могло пробиться сквозь тучи. Идти становилось всё труднее. Самое лучшее было положиться на инстинкт Топа. Путники так и поступили. Гедеон Спилет и Герберт шли вслед за собакой, моряк замыкал шествие. Невозможно было перемолвиться ни единым словом. Дождь уже не обрушивался водопадом, так как дыхание урагана развеивало его водяной пылью, но сам ураган был ужасен.

Было, однако, обстоятельство, благоприятное для Пенкрофа и его товарищей. Ветер нёсся с юго-востока и, следовательно, дул им в спину. Он забрасывал их сзади целыми тучами песку, но не мешал идти вперёд — стоило только не оборачиваться. Порою наши путники даже двигались быстрее, чем хотели, и поневоле ускоряли шаг, для того чтобы ветер не сбил их с ног, но окрепшая надежда придавала им силы. Ведь они шли теперь не наугад, — они уже не сомневались, что Наб нашёл своего хозяина и послал за ними верную собаку. Но жив ли был Сайрес Смит? Быть может, Наб звал их лишь затем, чтобы отдать последний долг умершему?

Миновав острую грань гранитного кряжа, который они благоразумно обошли сторонкой, путники остановились: всем троим надо было передохнуть. Выступ скалы защищал их от ветра; запыхавшись от быстрой ходьбы, вернее, от пятнадцатиминутного бега, они с жадностью глотали воздух. Очутившись за этим прикрытием, они могли слышать друг друга, и вдруг, когда Герберт произнёс имя Сайреса Смита, Топ затявкал, будто хотел сказать, что хозяин его жив.

— Он жив! Ведь правда, Топ? Правда? — взволнованно твердил Герберт. — Он спасся!

Собака тихонько взвизгивала, словно подтверждала его слова.

Наконец двинулись дальше. Было около половины третьего. В море начинался прилив, а в такие сильные штормы прилив, да ещё прилив в новолуние, отличается грозной силой. У гряды рифов ревели высокие валы, бросались на них с неистовой яростью; должно быть, эти водяные горы перекатывались и через невидимый в густом мраке островок. Теперь он уже не прикрывал, как длинная дамба, берег, по которому они шли, не защищал его от разгневанной водной стихии.

Лишь только моряк и его спутники вышли из-за выступа скалы, ветер снова, как бешеный, налетел на них. Низко согнувшись, подставляя спину его свирепым толчкам, они быстро шагали вслед за Топом, уверенно бежавшим впереди. Они двигались на север; справа от них горами вздымались и оглушительно ревели пенные волны, а слева была невидимая, незримая во тьме земля. Но они хорошо чувствовали, что поверхность её относительно ровная и низкая, так как ветер дул теперь в одном направлении, а не кружился вихрем, как это было, когда он наталкивался на гранитный кряж.

К четырём часам утра они, вероятно, прошли около пяти миль. Тучи уже не ползли над самой землёй, а поднялись выше. Дождь почти перестал, ветер стал менее влажным, зато пронизывал холодом. И Пенкроф, и Герберт, и Гедеон Спилет продрогли до костей, но у них не вырвалось ни единого слова жалобы. Они твёрдо решили идти за Топом туда, куда ведёт их умная собака.

Около пяти часов утра забрезжил рассвет. Сначала посветлело в вышине неба, где тучи лежали не такой густой пеленой; края их приняли жемчужно-серые тона, а вскоре ниже их, под тёмной плотной полосой тумана, более светлой чертой обозначился морской горизонт. По воде пробежали тусклые блики, и гребни волн опять стали белыми. С левой стороны, ещё очень смутно, серыми силуэтами на чёрном фоне, выступили неровные очертания берега.

В шесть часов утра совсем рассвело. Высоко в небе торопливо бежали облака. Пенкроф и его спутники прошли уже около шести миль от своего убежища. Теперь они двигались по песчаному плоскому берегу, вдалеке от него в море пролегла гряда подводных скал, едва видневшихся над волнами, так как уже была полная вода. Слева простиралась широкая пустынная равнина, занесённая песками, и на ней возвышались дюны, поросшие колючим чертополохом. Слабо изрезанный берег защищала от океанских ветров лишь прерывистая цепь невысоких холмов. Кое-где, в одиночку или купами, разбросаны были кривые, уродливые деревья, изгибавшие к западу и ствол и ветви. Далеко позади, на юго-западе, темнела опушка леса.

Вдруг собака заметалась: то она мчалась вперёд, то возвращалась и подбегала к Пенкрофу, как будто молила его ускорить шаг. Потом она свернула с берега на равнину и, движимая поразительным своим чутьём, без малейшего колебания побежала между дюнами.

Путники двинулись вслед за нею. Кругом была глушь, ни одного живого существа. Широкая полоса дюн состояла из прихотливо разбросанных бугров, пригорков и даже холмов. Это была настоящая песчаная Швейцария, и лишь благодаря своему поразительному инстинкту собака не заблудилась.

Минут через пять после того как свернули с берега, журналист и его спутники очутились перед неглубокой пещерой, образовавшейся во внутреннем склоне высокой дюны. Топ остановился и звонко залаял. Спилет, Герберт и Пенкроф вошли в пещеру.

Там стоял на коленях Наб, склонившись над безжизненным телом, распростёртым на ложе из травы.

В недвижно лежавшем человеке они узнали Сайреса Смита.

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Жив ли Сайрес Смит? — Рассказ Наба. — Следы на песке. — Неразрешимая загадка. — Первые слова Сайреса Смита. — Изучение следов. — Обратно в Трущобы. — Ужас Пенкрофа.

 

Наб не шелохнулся. Моряк бросил ему только одно слово:

— Жив?

Наб ничего не ответил. Гедеон Спилет и Пенкроф побледнели. Герберт замер, крепко стиснув руки. Ясно было, что бедный негр так подавлен горем, что не заметил своих товарищей, не слышал вопроса Пенкрофа.

Журналист опустился на колени у распростёртого тела, расстегнул на Сайресе одежду и приложил ухо к его груди. Прошла минута — целая вечность, — пока он уловил еле слышное биение сердца.

Наб приподнял голову и посмотрел вокруг невидящим взглядом. На нём лица не было — так он исстрадался. Разбитый усталостью, истерзанный душевной мукой, он изменился до неузнаваемости. Ведь он думал, что Сайрес Смит умер.

Гедеон Спилет долгим, внимательным взглядом всмотрелся в Смита и, поднявшись, сказал:

— Жив!

Тогда на колени опустился Пенкроф, прильнул ухом к груди Сайреса Смита и тоже услышал слабое биение его сердца и даже почувствовал едва заметное его дыхание.

— Воды! — коротко сказал журналист, и Герберт бросился искать воды.

Шагах в ста от пещеры он нашёл струившийся в песчаном ложе прозрачный ручеёк, сильно вздувшийся от вчерашнего ливня. Но чем зачерпнуть воды? В дюнах не было ни единой раковины! Тогда юноша намочил в ручье носовой платок и помчался к пещере.

К счастью, оказалось достаточным и мокрого платка: Гедеон Спилет хотел только смочить Сайресу губы. Несколько капель холодной воды оказали чудесное действие. Сайрес Смит глубоко вздохнул, казалось даже, он пытается что-то сказать.

— Мы спасём его! — воскликнул журналист.

Слова эти вновь пробудили в сердце Наба надежду. Он раздел своего хозяина, осмотрел, нет ли ран на его теле. Но нигде не было ни ран, ни ушибов, ни ссадин, что очень всех удивило, так как волны, несомненно, пронесли его через подводные скалы; даже на руках не оказалось ни одной царапины, и было просто непостижимо, как на теле утопавшего не осталось никаких следов его борьбы со слепой стихией, его усилий пробиться через линию рифов.

Но объяснения такого удивительного обстоятельства приходилось ждать до тех пор, пока Сайрес Смит в силах будет говорить и расскажет обо всём, что с ним произошло. А сейчас нужно вернуть его к жизни. Может быть, для этого необходимы растирания? Моряк скинул с себя куртку и принялся изо всех сил растирать ею закоченевшее тело Сайреса Смита. Согревшись от этого энергичного массажа, тот слегка пошевелил руками, дыхание его стало ровнее. Он умирал от истощения, и, если б Гедеон Спилет с товарищами не подоспели вовремя, инженеру Смиту пришёл бы конец.

— Так вы думали, что умер ваш хозяин? — спросил Наба моряк.

— Да, — ответил Наб. — И если бы Топ не нашёл вас и вы не пришли бы сюда, я бы похоронил мистера Смита и сам помер бы у его могилы!

Как видите, жизнь Сайреса Смита висела на волоске!

Тут Наб рассказал, как он нашёл хозяина. Накануне, выйдя на рассвете из Трущоб, он опять пошёл на поиски, двинулся по берегу на север и дошёл до того места, где уже был накануне.

И опять — хотя и без всякой надежды, как он сам признался, — Наб принялся искать: заглядывал в каждую впадину между скал, всматривался в поверхность песчаной террасы — нет ли там какого-нибудь следа, который поможет его поискам. Осматривал он главным образом ту часть берега, которую не затопляла вода, потому что у кромки моря прилив и отлив, чередуясь, несомненно, стёрли все следы. Наб больше не чаял найти своего хозяина живым. Он искал тело Сайреса Смита, чтобы своими руками предать его земле!

Долго искал Наб. Все его усилия оставались бесплодными. Казалось, на этом пустынном берегу никогда не появлялся человек. Ту полосу береговой террасы, до которой доходил прилив, усеивали миллионы раковин и ни одна из них не была растоптана. На протяжении двух-трёх сотен ярдов Наб не мог обнаружить следов человека. Было ясно, что к берегу никто не приставал. Наб решил пройти ещё несколько миль. Возможно, что тело отнесло течением. Если утопленник плывёт недалеко от низкого берега, редко случается, чтоб волны рано или поздно не выбросили труп. Наб это знал, и ему хотелось в последний раз взглянуть на своего хозяина.

— Я прошёл по берегу ещё две мили, осмотрел во время отлива все рифы, а в часы прилива весь берег и уже отчаялся: ничего, мол, я не найду. И вдруг вчера около пяти часов вечера я заметил на песке следы человеческих ног.

— Следы человеческих ног? — воскликнул Пенкроф.

— Да! — подтвердил Наб.

— И откуда же шли эти следы? От самых рифов? — спросил журналист.

— Нет, только от границы прилива, а между ним и рифами море, должно быть, стёрло следы.

— Продолжай, Наб, — сказал Гедеон Спилет.

— Я, как увидел эти следы, словно с ума сошёл. Они очень ясно отпечатались и шли по направлению к дюнам. Я побежал в ту сторону; бежал с четверть мили, держась этих следов, но старался их не затоптать. Минут через пять, когда уж стало смеркаться, слышу — лает собака. Это Топ лаял. Он и привёл меня сюда, к моему хозяину!

И в заключение Наб рассказал о том, как он горевал, когда увидел бесчувственное тело Сайреса Смита. Напрасно он пытался обнаружить в нём хоть какие-нибудь признаки жизни. Он искал мёртвое тело, то теперь, найдя его, жаждал возродить в нём жизнь! Все его усилия были тщетны. Оставалось лишь отдать последний долг тому, кого он так любил.

И тогда Наб подумал о своих товарищах. Наверно, они тоже хотят проститься с умершим. Около него был Топ. Разве нельзя положиться на сообразительность такого умного пса, такого преданного друга? Наб несколько раз произнёс имя журналиста: из спутников хозяина Топ лучше всех знал Гедеона Спилета. Потом Наб показал рукой на юг, и собака помчалась по берегу в ту сторону.

Мы уже знаем, как Топ, руководствуясь инстинктом, который может показаться почти сверхъестественным, нашёл дорогу в Трущобы, хотя ни разу там не бывал.

Товарищи Наба слушали его рассказ с напряжённым вниманием. Всё же оставалось необъяснимым, почему у Сайреса Смита нет ни одной царапины на теле, несмотря на то, что лишь ценою тяжких усилий он мог выбраться из бурунов, кипящих вокруг рифов. И непонятно было также, как полуживой Сайрес Смит мог пройти больше мили от берега к пещере, затерявшейся среди дюн.

— Послушай, Наб, — сказал журналист, — так, значит, это не ты перенёс сюда своего хозяина?

— Нет, не я, — ответил Наб.

— Стало быть, мистер Смит сам сюда добрался — это ясно, — сказал Пенкроф.

— Ясно-то ясно, да невероятно! — заметил Спилет. Разрешить эту загадку мог один только Сайрес Смит.

Нужно было ждать, когда он в силах будет говорить. К счастью, жизнь уже возвращалась к нему. От крепких растираний восстановилось кровообращение. Сайрес Смит вновь пошевелил руками, потом повернул голову и произнёс какие-то бессвязные слова.

Нагнувшись, Наб окликнул его, но Смит, казалось, ничего не слышал и по-прежнему не открывал глаз. Жизнь пробуждалась в нём, он шевелил руками, но то были непроизвольные, бессознательные движения.

Пенкроф очень жалел, что в пещере не горит костёр, да и нельзя развести огня, потому что, выходя из Трущоб, он позабыл захватить с собой жгут из опалённой тряпки, — этот заменитель трута было бы легко зажечь, высекая искры при помощи двух кремней. У инженера спичек не оказалось, во всех его карманах было пусто, только в жилетном кармане уцелели часы. Посоветовавшись, друзья Сайреса Смита пришли к единодушному решению — поскорее перенести его в Трущобы.

Благодаря заботливому уходу товарищей Сайрес Смит очнулся скорее, чем можно было ожидать. Вода, которой смачивали ему запекшиеся губы, подействовала на него благотворно. Пенкрофу пришла удачная мысль — подбавить к неё мясного сока, выжатого из остатков жаркого, которое он захватил в дорогу. Герберт побежал на берег моря и принёс оттуда две большие двустворчатые раковины. Составив нечто вроде микстуры, моряк осторожно влил в рот Сайресу Смиту несколько капель, и тот с жадностью их проглотил.

Наконец, он открыл глаза. Наб и журналист наклонились над ним.

— Мистер Смит! Мистер Смит! — позвал его Наб.

Сайрес Смит услышал. Он посмотрел на Наба и Спилета, потом на двух других своих спутников — Герберта и моряка — и каждому слабо пожал руку.

Опять он произнёс что-то бессвязное, как будто те же слова, что вырвались у него в беспамятстве и выражали мысль, даже тогда не дававшую ему покоя. Но теперь эти слова можно было разобрать.

— Остров или материк? — тихо спросил он.

— Да ну его ко всем чертям! — не удержавшись, воскликнул Пенкроф. — Разве это важно? Только бы вы были живы, мистер Смит! Остров или материк! Потом узнаем.

Инженер слегка кивнул головой, соглашаясь с ним, потом как будто задремал.

Гедеон Спилет остался в пещере оберегать сон Сайреса Смита, а трое остальных, по совету журналиста, ушли приготовить носилки, чтобы перенести больного, по возможности не беспокоя его. Наб, Герберт и Пенкроф направились к высокой дюне, увенчанной купой чахлых деревьев. Дорогой моряк всё твердил удивлённо:

— Остров или материк? Вот о чём он думает, а ведь сам еле дышит! Ну и человек!

Взобравшись на верхушку дюны, Пенкроф и два его товарища, не имея иных орудий, кроме собственных рук, просто-напросто обломали самые толстые ветки довольно хилого, потрёпанного ветром дерева, принадлежащего к разновидности морской сосны; из веток они сделали носилки и наложили на них листьев и травы, чтобы Сайресу Смиту удобнее было лежать.

На всю эту работу ушло минут сорок, и когда моряк, Наб и Герберт возвратились в пещеру, к Сайресу Смиту, от которого не отходил Спилет, было десять часов утра.

Инженер проснулся, наконец, или, вернее, пришёл в себя после своего долгого забытья. На его лице, поражавшем до той минуты восковой бледностью, выступили краски. Он приподнялся на локте и посмотрел вокруг недоуменным взглядом, как будто спрашивая, где он очутился.

— Вы можете выслушать меня? — спросил Спилет. — Или это очень утомит вас?

— Говорите, — ответил инженер.

— А по-моему, мистер Смит будет слушать вас ещё лучше, если отведает вот этого желе из тетерева, — сказал моряк, — Отведайте, мистер Сайрес. Это тетерев, честное слово, тетерев, — добавил он, подавая Смиту своё «желе», в которое он добавил на этот раз немножко мяса.

Сайрес Смит свёл несколько кусочков; всё остальное разделили между собой его проголодавшиеся товарищи и нашли свой завтрак довольно скудным.

— Не беда! — сказал моряк. — В Трущобах поедим получше. Надо вам сказать, мистер Сайрес, у нас вон там, в южной стороне, есть собственный дом в три комнаты, с постелями и с печкой, а в кладовой у нас лежит несколько десятков птичек, которых Герберт называет «куруку». Носилки для вас готовы, и, как только вы немного оправитесь, мы вас перенесём в нашу квартиру.

— Спасибо, друг мой, — ответил инженер. — Ещё часок-другой полежу тут, и можно будет отправиться. А теперь рассказывайте, Спилет.

Журналист поведал обо всём, что произошло, и, описывая события, о которых Сайрес Смит не мог знать, рассказал, как воздушный шар выбросило на берег, как его пассажиры вступили на какую-то неведомую землю, по всей видимости необитаемую, хотя ещё неизвестно, что она собою представляет — остров или материк; как они устроили себе убежище в Трущобах и как стали искать Сайреса Смита; рассказал о самоотверженных поисках Наба, о том, как многим они обязаны сообразительности верного пса Топа и т. д.

— Так вы, значит, не на берегу меня нашли? — слабым голосом спросил Сайрес Смит.

— Нет, — ответил Гедеон Спилет.

— И значит, не вы перенесли меня в эту пещеру?

— Нет.

— А далеко до неё от рифов?

— С полмили будет, — ответил Пенкроф. — Вам удивительно, мистер Смит, как вы сюда попали, а мы ещё больше этому дивимся!

— В самом деле, странность какая! — заметил инженер.

Постепенно, оживляясь, он с возраставшим интересом слушал своих товарищей.

— Да, странно, — согласился Пенкроф. — А можете вы рассказать, что с вами было после того, как вас смыло волной?

Сайрес Смит старался собраться с мыслями. Но он мало что мог вспомнить. Волной его выбросило из сетки аэростата, и он погрузился в воду на глубину в несколько саженей. Потом выплыл на поверхность. В полумраке он заметил около себя какое-то живое существо, боровшееся с волнами. Это был Топ, бросившийся на помощь хозяину. Подняв глаза, Смит уже не увидел воздушного шара: лишь только инженер и его собака выпали из сетки и тяжесть аэростата уменьшилась, он стрелой взлетел в высоту. И вот Смит оказался среди бушующих волн, на расстоянии в полмили от берега. Он пытался выплыть, напрягал все силы. Топ поддерживал хозяина, ухватившись зубами за его одежду; но вдруг стремительное течение подхватило его, понесло к северу, а тут захлестнула волна, и после получасовой борьбы он пошёл ко дну, увлекая за собой Топа. С этого мгновения и до той минуты, когда он очнулся на руках у своих друзей, он ничего не помнил.

— Ну, так, верно, волны выбросили вас на берег, — сказал Пенкроф, — и у вас хватило сил дойти сюда, ведь Наб нашёл на песке следы ваших ног.

— Да… Должно быть, так и было… — раздумчиво сказал инженер. — А других следов вы не замечали на берегу?

— Ни единого, — ответил журналист. — Да если бы вдруг и явился в грозную минуту какой-то неведомый спаситель, почему же он бросил вас после того, как вырвал из пучины океана?

— Вы правы, дорогой Спилет. Послушай, Наб, — добавил инженер, пристально глядя на своего слугу. — Может быть, это всё-таки ты… Может быть, от горя у тебя тогда в голове помутилось, и ты запамятовал… Да нет, какая нелепая мысль… А следы эти ещё целы? — спросил Сайрес Смит.

— Да, некоторые целы, — ответил Наб. — Вон там, у внутреннего склона этой дюны, следы сохранились, — они были тут защищены и от ветра и от дождя. А все другие буря уничтожила.

— Пенкроф, — сказал Сайрес Смит, — возьмите, пожалуйста, мои башмаки, посмотрите, подходят ли они к отпечаткам на песке.

Моряк выполнил его просьбу; вместе с Гербертом он пошёл вслед за Набом к тому месту, где сохранились следы на песке.

Оставшись наедине с репортёром, Сайрес Смит сказал:

— Здесь произошло что-то необъяснимое!

— Совершенно необъяснимое! — подтвердил Гедеон Спилет.

— Не будем пока вникать во всякие загадки, дорогой Спилет. Поговорим об этом позднее.

Через минуту Наб и Герберт вернулись.

Никаких сомнений быть не могло: подошвы башмаков Сайреса Смита в точности совпадали с уцелевшими отпечатками. Итак, следы на песке принадлежали Сайресу Смиту.

— Ну, вот и хорошо, — сказал он. — Значит, это у меня самого был провал в памяти, в котором я заподозрил Наба. Я шёл, как лунатик, совсем не сознавая, что куда-то иду. А привёл меня сюда Топ, привёл, следуя своему инстинкту. И он же спас меня из волн… Иди сюда, Топ, иди, хороший мой пёс!

Красавец пёс с радостным визгом бросился к хозяину. И конечно, был награждён за свою преданность бесчисленными ласками.

Читатель, безусловно, согласится, что объяснить спасение Сайреса Смита как-нибудь иначе было невозможно и что эта честь целиком принадлежала Топу.

Около полудня Пенкроф спросил инженера, можно ли теперь перенести его в убежище. Вместо ответа Сайрес Смит усилием воли заставил себя подняться, но тут же ноги у него подкосились, и, чтобы не упасть, он ухватился за плечо Пенкрофа.

— Ладно уж, ладно! — сказал Пенкроф. — Подать карету господину инженеру!

Принесли носилки, покрытые мягким мхом и травой, уложили на них Сайреса Смита и понесли его к берегу. Пенкроф взялся за носилки спереди, а Наб сзади.

До Трущоб надо было пройти восемь миль, а так как нести больного следовало медленно, не спеша и, вероятно, предстояло часто останавливаться, то путники рассчитывали, что они доберутся до места часов через шесть.

По-прежнему дул сильный ветер, но дождь, к счастью, перестал. Лёжа на носилках, инженер приподнялся на локте и оглядывал берег, особенно верхнюю террасу. Он не промолвил ни слова, но смотрел внимательно, и, несомненно, очертания этого побережья, его пески, скалы и леса запечатлелись в памяти инженера Смита. Однако часа через два усталость взяла своё, он вытянулся на носилках и заснул.

К половине шестого вечера маленький караван достиг срезанного угла гранитного кряжа, а вскоре добрался до Трущоб.

Все остановились. Носилки опустили на землю. Сайрес Смит не проснулся — так крепко он спал.

К крайнему своему удивлению, Пенкроф увидел, что буря, бушевавшая ночью, изменила уже знакомую картину. Произошли довольно значительные обвалы, на песке лежали скатившиеся большие глыбы, весь берег ковром устилал толстый слой водорослей. Очевидно, волны, перекатываясь через островок, доходили до подножия гранитного кряжа.

Перед входом в убежище земля была изрыта — несомненно, и на эти глыбы бросались приступом сокрушительные морские валы.

Страшная догадка мелькнула в голове Пенкрофа, и он опрометью кинулся в каменный проход. Но тотчас же выбежал оттуда и замер у входа, растерянно глядя на товарищей…

Огонь потух. Мокрая земля превратилась в грязь. Опалённая тряпица, которая должна была заменять трут исчезла. Море, проникнув в глубину коридора, всё там перевернуло, всё уничтожило!

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Сайрес вновь с товарищами. — Опыты Пенкрофа. — Безуспешная попытка. — Остров или материк? — Замыслы инженера Смита. — В каком месте Тихого океана? — В лесной чаще. — Сосновая шишка. — Охота на водосвинку. — Многообещающий дымок.

 

Моряк коротко поведал Гедеону Спилету, Герберт и Набу о приключившейся беде. Однако несчастье, чреватое, по мнению Пенкрофа, печальными последствиями произвело на товарищей славного моряка далеко не одинаковое впечатление.

Наб был так счастлив возвращению хозяина, что не слушал Пенкрофа — вернее, не желал омрачать своей радости.

Герберт, казалось, до некоторой степени разделял опасения моряка.

А журналист, выслушав сетования Пенкрофа, ответил весьма просто:

— Поверьте, Пенкроф, меня это меньше всего интересует.

— Да ведь я говорю вам, что у нас нет огня!

— Подумаешь!

— И никак его теперь не добыть.

— Чепуха!

— Да что вы, мистер Спилет!..

— Разве с нами нет Сайреса? — сказал журналист. — Инженер наш цел и невредим. Уж он-то придумает, как добыть огонь.

— Да из чего?

— Из ничего.

Что мог ответить на это Пенкроф? Он промолчал, ибо в глубине души не меньше своих товарищей верил в Сайреса Смита; для них инженер Смит был чудом вселенной, кладезем премудрости и всех познаний человеческих! Лучше было сказаться с Сайресом на необитаемом острове, чем без Сайреса в самом большом и культурном городе Соединённых Штатов. С Сайресом у них ни в чем не могло быть недостатка. С ним невозможно было потерять надежду. Если б кто-нибудь сказал этим добрым людям, что землю, на которую их выбросило, уничтожит извержение вулкана, что земля эта канет в бездну Тихого океана, они преспокойно ответили бы: «Тут Сайрес. Вы же видите, Сайрес с нами!»

Но пока что инженер, утомлённый долгим путешествием на носилках, всё ещё спал беспробудным сном, и спутники не могли обратиться к его изобретательности. Пришлось обойтись без огня и ограничиться весьма скудным ужином. Тетеревов уже съели, а зажарить какую-нибудь другую дичь не представлялось возможным.

Прежде всего Сайреса Смита, перенесли в центральный коридор пристанища. Там ему устроили ложе из подсохших водорослей. Глубокий сон, овладевший инженером, мог принести ему только пользу, восстановив его силы лучше, чем самая обильная пища.

К ночи подул резкий северо-восточный ветер, и стало очень холодно. Так как море уничтожило перегородки, сделанные Пенкрофом в коридорах, то там теперь беспрепятственно разгуливали сквозняки, и найденное убежище стало мало пригодным для жилья. Сайрес Смит совсем бы замёрз, если бы товарищи не поснимали с себя кто куртку, кто блузу и не укутали его хорошенько.

Ужин в тот вечер состоял из неизменных литодомов; Герберт и Наб принесли их множество с берега, а к ракушкам юноша добавил ещё изрядное количество съедобных водорослей, найденных им на прибрежных скалах, которые затопляло только в самые большие приливы. Водоросли эти, принадлежавшие к семейству фукусовых, были разновидностью саргассов и, высыхая, давали клейкую массу, довольно богатую питательными веществами. Журналист и его товарищи, поглотив немало литодомов, принялись за саргассы и нашли, что они совсем недурны на вкус. Надо сказать, что на тихоокеанских берегах Азии туземцы довольно широко употребляют саргассы в пищу.

— А всё-таки пора уж мистеру Смиту проснуться и прийти нам на выручку, — сказал моряк.

Меж тем холод становился всё сильнее, и нечем было защититься от него.

Пенкроф, крайне раздосадованный, всячески пытался добыть огонь. Наб помогал ему в этих опытах. Они нашли немного сухого мха и, ударяя друг о друга два кремня принялись высекать искры. Но волокна мха были недостаточно сухи, и он всё не загорался, тем более что вылетавшие искры были слабее тех, что высекают при помощи стального огнива. Попытка не удалась.

Затем Пенкроф вздумал добыть огонь по способу дикарей и попробовал тереть друг о друга два куска дерева. Если б движения самого Пенкрофа и Наба можно было, согласно новой теории превращения энергии, обратить в тепловую энергию, её оказалось бы достаточно чтоб закипела вода в котле паровоза. Однако огня он не добыли: куски дерева сделались горячими, а Набу и моряку стало жарко, вот и всё.

Проработав час, Пенкроф, обливаясь потом, с досадой отбросил чурки.

— Так я и поверю, что дикари добывают огонь таким способом! — воскликнул он. — Дереву хоть бы что, а руки, того гляди, загорятся!

Пенкроф напрасно не верил в этот способ. Дикари действительно умеют добывать огонь быстрым трением друг о друга кусков дерева. Но не всякое дерево пригодно для этого. К тому же недаром говорится, что дело мастера боится, а Пенкроф не умел взяться за дело.

Досада скоро прошла у Пенкрофа. Куски дерева, которые он отшвырнул, подобрал Герберт и тоже принялся тереть их друг о друга. Пенкроф не мог удержаться от смеха, глядя, как хрупкий подросток вздумал тягаться с ним, здоровяком Пенкрофом, и самонадеянно повторяет его неудавшийся опыт.

— Три, дружок, три хорошенько! — язвил он.

— Да я тру только для того, чтобы согреться, как ты, Пенкроф, — ответил, смеясь, Герберт, — а то у меня зуб на зуб не попадает!

Действительно, Герберт хорошо согрелся, но и только. Попытку добыть огонь пришлось отложить до утра. Гедеон Спилет в двадцатый раз заявил, что для Сайреса Смита такая задача — сущий пустяк. А пока что журналист улёгся спать прямо на песке в одном из коридоров Трущоб, Герберт, Наб и Пенкроф последовали его примеру, а Топ растянулся у ног своего хозяина.

На следующий день, 28 марта, инженер проснулся около восьми часов утра, увидел возле своего ложа товарищей, ожидавших его пробуждения, и так же, как накануне, прежде всего спросил:

— Остров или материк?

Как видно, мысль эта не давала ему покоя.

— Откуда же нам знать, мистер Смит? — возразил Пенкроф.

— Не знаете?

— Нет. Но обязательно узнаем, как только вы нас поведёте осмотреть здешние места, — продолжал Пенкроф.

— Мне думается, я могу уже встать, — ответил инженер и без особых усилий поднялся на ноги.

— Вот и хорошо! — воскликнул моряк.

— Я просто умирал от истощения, — заметил Сайрес Смит. — Друзья мои, дайте мне немножко поесть, и всё пройдёт. У вас, конечно, есть огонь?

Моряк замялся и не сразу ответил на щекотливый вопрос. Наконец, собравшись с духом, сказал:

— Вот в том-то и беда, мистер Сайрес! Нет у нас огня, или, вернее сказать, был огонь, да весь вышел!

И Пенкроф рассказал о том, что случилось накануне. Инженера насмешил эпизод с единственной спичкой, а затем неудавшаяся попытка добыть огонь по способу дикарей.

— Посмотрим, — сказал он. — Если не найдём ничего такого, что может заменить трут…

— То что тогда? — спросил моряк.

— Тогда сделаем спички.

— Химические?

— Химические!

— Не такое уж это трудное дело, — сказал журналист, похлопав Пенкрофа по плечу.

Моряк совсем не разделял такого мнения, но возражать не стал. Все вышли из Трущоб. Погода была отличная. Яркое солнце поднялось над горизонтом, и лучи его весело играли на призматических гранях высоких утёсов.

Окинув быстрым взглядом окрестность, инженер сел на обломок скалы. Герберт принёс ему несколько пригоршней ракушек и водорослей и сказал извиняющимся тоном:

— Вот всё, что у нас есть, мистер Сайрес.

— Спасибо и на том, дорогой, — ответил инженер. — На сегодняшнее утро достаточно.

Он с аппетитом съел свой скудный завтрак, запивая его прозрачной, чистой водой, которую зачерпнули из реки большой раковиной.

Товарищи молча смотрели на него. Утолив с грехом пополам голод, Сайрес Смит скрестил на груди руки и сказал:

— Итак, друзья, вы ещё не знаете, куда нас забросила судьба — на материк или на остров?

— Нет, мистер Сайрес, не знаем, — ответил юноша.

— Ну так завтра узнаем, — сказал инженер. — До завтра придётся подождать.

— Только вот… — смущённо заговорил Пенкроф.

— Что вот?

— Как же с огнём-то быть? — спросил Пенкроф, у которого тоже была свои неотвязная мысль.

— Не беспокойтесь, Пенкроф, огонь мы добудем, — ответил Сайрес Смит. — А вы вот что мне скажите… Вчера, когда меня несли на носилках, я как будто видел на западе гору, возвышающуюся над всем этим краем.

— Да, — подтвердил Гедеон Спилет, — гора тут есть, и довольно высокая…

— Прекрасно, — продолжал инженер. — Завтра же мы поднимемся на её вершину и увидим, куда мы попали — на остров или на материк. А до тех пор, повторяю, ничего не будем предпринимать.

— Как ничего? Огонь нам нужен, — упрямо повторил моряк.

— Будет у нас огонь, будет! — сказал журналист. — Потерпите немножко, Пенкроф.

Моряк поглядел на него весьма выразительным взглядом, ясно говорившим: «Да уж если на вас положиться, мистер Спилет, то не скоро мы попробуем жареной дичи!» Однако он сдержался и промолчал.

А Сайрес Смит не ответил ему ни слова, как будто вопрос об огне совсем его не интересовал. Погрузившись в свои мысли, он долго молчал и, наконец, промолвил:

— Друзья мои, положение наше, может быть, и плачевное, но очень ясное. Всё очень просто. Возможно, что мы находимся на материке, а тогда после более или менее долгих странствий мы доберёмся до каких-нибудь населённых мест. Но, может быть, мы попали на остров, и уж тут одно из двух: если на острове есть население, мы постараемся выпутаться из беды с помощью местных жителей, а если он необитаем, — сообразим, как нам отсюда выбраться собственными силами.

— Да, всё очень просто, чего уж проще! — проворчал Пенкроф.

— Но куда же нас всё-таки занёс ураган? Как вы сами-то думаете, Сайрес? — спросил журналист.

— Я, конечно, не могу этого знать наверняка, но есть все основания предполагать, что мы где-то в Тихом океане. Ведь, когда мы вылетели из Ричмонда, дул северо-восточный ветер, и сама уж сила урагана говорит за то, что направление его не менялось. А если всё время сохранялось одно и то же направление — с северо-востока на юго-запад, то, значит, мы пролетели над несколькими штатами — Северной Каролиной, Южной Каролиной, Джорджией, над Мексиканским заливом, над самою Мексикой, в самой узкой её части, потом над какой-то полосой Тихого океана. Я думаю, что всего шар пролетел не меньше шести-семи тысяч миль, и если направление ветра изменилось хоть на полрумба, он мог нас занести на Маркизские острова или на острова Туамоту, а если скорость его была больше, чем я думаю, то возможно, что мы очутились в Новой Зеландии. В таком случае нам нетрудно будет возвратиться на родину, — мы сможем рассчитывать на помощь англичан или туземного населения маори. Но если мы попали на какой-нибудь необитаемый остров Микронезии (это мы, возможно, установим, когда поднимемся на высокую гору, о которой я говорил), то уж нам придётся остаться здесь навсегда!

— Навсегда? — воскликнул журналист. — Дорогой Сайрес, что вы сказали? Навсегда?

— Разумнее всего приготовиться к самому худшему, — ответил инженер. — А всё хорошее пусть будет приятной неожиданностью.

— Правильно! — заметил Пенкроф. — Но будем всё-таки надеяться, что около нашего острова — если мы на острове — проходят морские суда! Иначе нам совсем худо придётся!

— Ничего нельзя узнать, пока мы не поднимемся на гору, и это надо сделать как можно скорее, — ответил инженер.

— А будете ли вы завтра в силах, мистер Сайрес, совершить такое трудное восхождение? — забеспокоился Герберт.

— Надеюсь, что выдержу, — ответил инженер, — но при условии, что Пенкроф и ты, дитя моё, окажетесь умелыми и ловкими охотниками.

— Мистер Сайрес, — взмолился моряк, — раз уж вы заговорили об охоте, то позвольте вам сказать, что напрасно мы дичь принесём, если её не на чем будет зажарить.

— Принесите, Пенкроф, принесите дичи, — сказал Сайрес Смит.

Было решено, что инженер и Гедеон Спилет останутся около Трущоб, чтобы осмотреть берег и верхнее плато. А тем временем Наб, Герберт и Пенкроф пойдут в лес, пополнят запас топлива и постараются побольше принести добычи — и пернатой и четвероногой, какая попадётся.

Охотники отправились в поход в десятом часу утра. Герберт был полон надежд, Наб шёл в весёлом расположении духа, зато Пенкроф сердито бормотал:

— Не будет у них никакого огня. Разве что с неба молния ударит и зажжёт им дрова.

Все трое двигались по берегу реки, и, когда дошли до её излучины, моряк остановился и спросил своих спутников:

— С чего начнём? С охоты или сперва дров наберём?

— С охоты, — ответил Герберт. — Вон уж Топ ищет.

— Ладно, сперва поохотимся, а потом вернёмся сюда за дровами.

Приняв такое решение, Герберт, Наб и Пенкроф выломали себе в молодом ельнике три дубинки и двинулись вслед за Топом, бежавшим в высокой траве.

На этот раз охотники отошли от берега реки и углубились в лес. Кругом по-прежнему были хвойные деревья, главным образом сосны. Кое-где лес редел, и на открывавшейся взору поляне стояли огромные, мощные сосны. По-видимому, наши аэронавты очутились в более высоких широтах, чем предполагал инженер. Порой попадались прогалины, где торчали во все стороны сучья старого, замшелого сухостоя и земля была устлана валежником — словом, богатейший природный склад топлива. Затем опять тянулся лес, почти непроходимые заросли, смыкавшиеся сплошной стеной.

В этих незнакомых чащах, где не пролегало ни единой хоженой тропы, легко было заблудиться. Поэтому Пенкроф время от времени заламывал на деревьях ветки, намереваясь по этим вехам найти обратный путь к реке. Он уже думал, что, пожалуй, напрасно они не направились вдоль берега, как в первую свою экспедицию, ибо шли они уже целый час, а дичи как не бывало. Топ рыскал под низко нависшими ветвями и поднимал птиц, но они не подпускали к себе наших охотников. Все куруку куда-то исчезли, и Пенкроф уже подумывал, не пойти ли опять в болотистую часть леса, где он так удачно поймал на удочку тетеревов.

— Э-э, Пенкроф! — насмешливо произнёс Наб. — Где же дичь? Ты ведь обещал моему хозяину много, много дичи. А гляди-ка, жарить-то будет нечего. Зря ты об огне беспокоился!

— Потерпи, Наб, — ответил моряк. — Мы своё дело сделаем, а вот что найдём, когда вернёмся?

— Ты, значит, не веришь мистеру Смиту?

— Верю.

— Только не веришь, что он добудет огонь?

— Увижу огонь в очаге, тогда поверю.

— Раз мой хозяин сказал — значит, будет огонь!

— Посмотрим.

Солнце ещё не достигло зенита, и экспедиция могла продолжаться. Герберт сделал открытие — нашёл дерево со съедобными плодами. То была кедровая сосна, которая растёт в умеренном климате Америки и Европы и даёт превосходные, весьма ценимые орехи. В шишках оказались совсем спелые орехи, и Герберт с товарищами полакомились ими.

— Ну вот, — сказал Пенкроф, — вместо хлеба — водоросли, вместо мяса — сырые слизняки, а на десерт — кедровые шишки. Какой ещё может быть обед у людей, раз у них нет ни единой спички!

— Да будет тебе жаловаться! — заметил Герберт.

— Я, дружок, вовсе не жалуюсь. Но уж что ни говори, в такой еде сытости мало, это ведь не мясо.

— Топ что-то высмотрел! — воскликнул Наб и побежал в чащу, откуда слышался лай, к которому примешивалось какое-то странное хрюканье.

Моряк и Герберт бросились вслед за Набом. Если попалась добыча, надо её поймать, а не спорить, на чем её зажарить.

Нырнув в зелёные заросли, охотники увидели, что Топ треплет какое-то животное, схватив его за ухо. Это четвероногое, похожее на поросёнка, было длиной фута в два с половиной и покрыто жёсткой тёмно-коричневой шерстью, более светлой на брюхе. Лапы, которыми оно крепко упиралось в землю, были перепончатые.

Герберт решил, что это водосвинка — один из самых крупных представителей семейства грызунов.

Водосвинка и не думала отбиваться от собаки, только таращила глупые, заплывшие жиром глаза. Вероятно, она в первый раз видела людей.

Наб покрепче сжал в руке свою дубинку и хотел было уже пристукнуть грызуна, как вдруг тот рванулся и, оставив в зубах Топа кончик своего уха, с громким хрюканьем бросился наутёк, наскочил на Герберта и, чуть не сбив его с ног, исчез в лесу.

— Ах, негодяй! — воскликнул Пенкроф.

Все кинулись вслед за Топом догонять беглеца и вот-вот уже готовы были схватить его, как вдруг животное бросилось в озерко, окружённое вековыми соснами, и скрылось под водой.

Охотники в растерянности остановились. Топ прыгнул в воду, но водосвинка, нырнув на дно, не показывалась.

— Подождём, — сказал Герберт, — она скоро вынырнет.

— А может, она утонула? — спросил Наб.

— Нет, — ответил Герберт. — Вы видели, какие у неё лапы? Перепончатые. Это почти что земноводное. Подстережём её.

Топ всё не вылезал из воды. Охотники встали на берегу в разных концах, чтобы отрезать водосвинке путь к отступлению, а Топ, разыскивая её, плавал по озеру.

Герберт не ошибся. Через несколько минут водосвинка вынырнула, и Топ тотчас схватил её, не давая ей уйти под воду. В одно мгновение водосвинку вытащили на берег, и Наб прикончил её ударом палки.

— Ура! — закричал Пенкроф, любивший этот победный клич. — Теперь бы только угольков горячих, и мы этого грызуна сгрызём до косточки!

Он взвалил добычу на плечо и, определив по солнцу, что время близится к двум часам дня, подал команду к возвращению.

Чутьё Топа и тут сослужило службу охотникам — благодаря умному животному они, не плутая, выбрались из чащи и через полчаса были уже у излучины реки.

Так же как и в первый раз, Пенкроф быстро соорудил плот из стволов деревьев, хотя это казалось ему бесцельной работой, ведь огня теперь не было; плот пустили по течению реки.

Но шагах в пятидесяти от Трущоб Пенкроф вдруг остановился и, оглушительно крикнув «ура», протянул руку указывая на край каменной крыши.

— Герберт! Наб! Глядите! — крикнул он.

Над скалами, клубясь на ветру, поднимался столб дыма.

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Изобретение инженера. — Вопрос, беспокоящий Сайреса Смита. — Экспедиция в горы. — Лес Вулканическая почва. — Трагопаны. — Муфлоны. — Первая площадка. — Ночлег. — На вершине горы.

 

Минуту спустя все три охотника уже были у пылавшего в очаге огня, возле которого сидели Сайрес Смит и журналист. Пенкроф остановился и безмолвно смотрел на них, держа в руках свою добычу.

— Ну что, милейший? — воскликнул репортёр. — Огонь-то горит! Самый настоящий огонь. На нём прекрасно можно изжарить сие животное, и мы устроим пиршество.

— Кто зажёг?.. — недоумевал Пенкроф.

— Солнце!

Ответ был совершенно правильный. Огонь, так восхитивший Пенкрофа, дало само солнце. Моряк глазам своим не верил и так был ошеломлён, что и не подумал расспросить инженера.

— У вас было увеличительное стекло, мистер Смит? — спросил Герберт.

— Нет, дитя моё, — ответил инженер, — но я сделал его.

И Сайрес Смит показал прибор, сыгравший роль увеличительного стекла. Он просто-напросто воспользовался двумя выпуклыми стёклами от карманных часов — своих собственных и Гедеона Спилета. Налив в стёкла воды, он сложил их и слепил края глиной. У него получилось таким образом двояковыпуклое зажигательное стекло; поймав в его фокусе пучок солнечных лучей, он направил их на горсточку сухого мха, и мох воспламенился.

Моряк посмотрел на остроумное приспособление, потом посмотрел на инженера и не произнёс ни слова. Но как красноречиво говорили его глаза! Если Сайрес Смит не стал для него божеством, то во всяком случае уже не был простым смертным. Наконец дар слова вернулся к Пенкрофу.

— Запишите-ка, мистер Спилет, — сказал он. — Запишите это в своей книжечке!

— Уже записано, — ответил журналист.

Затем Пенкроф с помощью Наба установил вертел, и вскоре искусно выпотрошенная водосвинка, словно молочный поросёнок, уже подрумянивалась на ярком огне.

Трущобы опять стали сносным жилищем — от костра потянуло теплом по коридорам; снова сложены были из камней перегородки.

Как мы видим, инженер Смит и его товарищи с пользой провели день. У Сайреса Смита окрепли силы, и он попробовал взобраться на верхнее плато. Оттуда он своим зорким глазом, привыкшим определять расстояния, долго смотрел на конусообразную вершину, на которую должны были завтра подняться. Гора эта отстояла миль на шесть к северо-западу, высота же её, как казалось, достигала трёх с половиной тысяч футов над уровнем моря. Следовательно, с вершины горы наблюдатель мог видеть на пятьдесят миль вокруг. Весьма вероятно, что тогда удастся разрешить вопрос: «Остров или материк?» — вопрос, который Сайрес Смит не без оснований считал пока самым важным.

Поужинали очень вкусно. Мясо водосвинки оказалось превосходным. Трапезу дополнили водоросли и кедровые орехи. Инженер почти ничего не говорил, его поглощали мысли о предстоящем путешествии.

Раза два Пенкроф высказывал свои соображения о том, что следовало бы предпринять, но Сайрес Смит, очевидно обладавший весьма методическим умом, только кивал головой.

— Завтра всё выясним, — твердил он, — и в соответствии с обстоятельствами будем действовать.

После ужина подбросили в очаг побольше дров, и все обитатели Трущоб, включая и верного пса Топа, крепко уснули.

Никакие злоключения не потревожили в ту ночь их мирный сон, и на следующее утро, двадцать девятого марта, они проснулись отдохнувшие и бодрые, все запаслись силами для экспедиции, от которой зависела их участь.

Приготовления были окончены. Остатками жаркого путники могли питаться ещё сутки. К тому же они надеялись пополнить дорогой запас провианта. Так как стёклышки вставили опять на своё место — в ободок часов инженера и часов Гедеона Спилета, — то Пенкроф опалил на огне тряпицу, взамен отсутствующего трута. Кремней же можно было найти сколько угодно у подножия этих скал, состоявших, несомненно, из вулканических пород.

В половине восьмого утра исследователи, вооружившись дубинками, вышли из своего становища. По совету Пенкрофа решили идти уже знакомыми местами — через лес, а возвратиться другой дорогой. К тому же это был, несомненно, кратчайший путь к горе. Итак, все двинулись к югу и, завернув за южный край гранитного кряжа, пошли полевому берегу реки, а от того места, где она поворачивала на юго-запад, углубились в лес. Нашли тропинку, уже проложенную нашими охотниками под сенью хвойных деревьев, и к девяти часам Сайрес Смит с товарищами вышли на опушку леса с западной его стороны.

Сначала шли по болотистой низине, потом почва стала сухой, песчаной: начался пологий подъём, который вёл от берега в глубь этих незнакомых краёв. Под высокими деревьями мелькали какие-то зверьки. Но не успевал Топ поднять дичь, как хозяин тотчас же его отзывал, считая, что сейчас не время охотиться, — позже видно будет. Таких людей, как инженер Сайрес Смит, нельзя отвлечь от намеченной цели, от мысли, овладевшей ими. Пожалуй, мы не ошибёмся, если скажем, что он даже не обращал внимания на характер местности, по которой они проходили, на её рельеф и природные богатства. Он поставил себе задачу взойти на гору и не хотел отвлекаться от неё.

В десять часов сделали короткий привал. Как только путники вышли из лесу, перед их глазами предстали очертания горного хребта. Самую высокую его часть составляли две конусообразные вершины. Одна была высотою приблизительно в две с половиной тысячи футов; отроги, как будто служившие ей опорой, имели какие-то странные изгибы и напоминали когти огромной звериной лапы, вцепившейся в землю. Между этими отрогами пролегали ущелья, обрывистые склоны которых поросли деревьями вплоть до усечённой вершины первой горы. На северо-восточном склоне растительность, очевидно, была менее густой, между зелёными рощицами виднелись довольно извилистые просветы, вероятно проложенные потоками лавы.

Возле первого конуса возвышался второй; слегка округлая его макушка стояла немного вкривь, словно шапка, заломленная набекрень. На её голых склонах во многих местах вздымались красноватые скалы.

Как раз на вершину этой второй горы им и предстояло подняться; и, очевидно, лучше всего было идти по гребням отрогов.

— Мы с вами находимся в горах вулканического происхождения, — сказал Сайрес Смит и двинулся впереди твоих спутников по извилистому и довольно пологому склону одного из отрогов, который вёл к первому плато.

Поверхность земли была изрезана, вздыблена, вспучена действием вулканических сил. Повсюду были разбросаны одиночные валуны, глыбы базальта, пемзы и обсидиана. Кое-где зеленели высокие хвойные деревья, — те же самые породы, что на несколько сот футов ниже покрывали дно и обрывы ущелий, сливаясь в густую чашу, непроходимую для лучей солнца.

В начале подъёма Герберт заметил свежие следы, принадлежавшие каким-то крупным животным, возможно опасным хищникам.

Пожалуй, эти симпатичные звери не согласятся по доброй воле уступить свои владения, — сказал Пенкроф. — Ну что же, мы постараемся от них избавиться, — отвечал журналист, которому уже приходилось охотиться в Индии на тигров, а в Африке на львов. — Но пока будем держаться начеку.

Путники поднимались медленно, из-за всяческих неодолимых препятствий приходилось отклоняться от прямого пути. Иногда склон вдруг рассекала пропасть, и маленький отряд должен был её обходить. Иной раз поневоле отступали, возвращались назад, отыскивая более удобное для подъёма место. Время шло, возрастала усталость. В полдень остановились в тени высоких елей около ручейка, каскадом сбегавшего по камням; к этому времени одолели только половину подъёма на первый уступ, и стало ясно, что засветло до него не доберёшься.

С места привала открывался широкий вид на море, но с правой стороны кругозор ограничивал высокий остроконечный мыс, протянувшийся к юго-востоку, и нельзя было определить, идёт ли за ним море или суша. Слева Даль видна была к северу на несколько миль. На северо-западе картина завершалась горным отрогом причудливых очертаний, — он казался застывшим потоком лавы, некогда извергнутой вулканом. Итак, пока ещё не было возможности дать ответ на вопрос, который Сайрес Смит хотел разрешить.

В час дня отправились дальше. Надо было повернуть на юго-запад и снова углубиться в довольно густой лес. Там на глазах путников перелетали с дерева на дерево несколько пар птиц, принадлежавших к семейству фазановых. Это были трагопаны, украшенные мясистым наростом, висевшим у зоба, и двумя цилиндрическими выступами, посаженными позади глаз. Птицы были величиной с домашнего петуха; самок облекало скромное коричневое оперение, а самцы щеголяли в великолепных красных перьях, усеянных белыми крапинками. Метко брошенным камнем Гедеон Спилет убил одного из трагопанов, на которых Пенкроф, проголодавшись на свежем воздухе, смотрел с вожделением.

Выйдя из леса, путники, подтягивая друг друга, взобрались по обрывистой круче высотою в сто футов и поднялись на верхний почти безлесный ярус хребта, несомненно состоявший из вулканических пород. Тут нужно было опять повернуть на восток и двигаться, петляя по склону, так как подъём становился всё круче, всё труднее, — каждый должен был идти с осторожностью и смотреть, куда он ставит ногу. Впереди подымались Наб и Герберт, Пенкроф замыкал шествие, в середине взбирался Сайрес Смит и журналист. Животные, водившиеся на этих высотах (следов тут встречалось немало), несомненно, должны были обладать стальными мышцами и большой гибкостью, которой отличаются, например, серны и дикие козы. Некоторые из этих обитателей гор даже попадались им на глаза, и, увидев их в первый раз, Пенкроф окрестил их по-своему.

— Бараны! — воскликнул он.

Путники остановились. Шагах в пятидесяти от них стояло шесть-семь крупных животных с широкими, загнутыми назад рогами, сжатыми на концах, с длинной шелковистой шерстью бурого цвета, прикрывающей густой подшёрсток.

Это вовсе не были обыкновенные бараны, а бараны особой породы, встречающиеся в горных областях умеренного климата. Герберт назвал их муфлонами.

— А годятся они на жаркое или на отбивные котлеты? — спросил моряк.

— Вполне, — ответил Герберт.

— Ну, стало быть, это бараны!

Застыв неподвижно среди базальтовых глыб, муфлоны удивлённо глядели на пришельцев — вероятно, они впервые видели людей. И вдруг испуганно шарахнулись и мигом исчезли между скал.

— До свиданья! — крикнул им вдогонку Пенкроф с таким забавным видом, что все невольно засмеялись.

Подъём продолжался. Часто на склоне причудливыми зигзагами выступали натёки застывшей лавы. На пути не раз попадались дымящиеся вулканчики — сольфаторы, которые приходилось огибать. Иногда сера отлагалась в форме кристаллических друз, вкраплённых в породы, которые вулкан выбрасывает перед тем, как начинает изливаться из него лава: крупнозернистые, сильно спёкшиеся пуццоланы и беловатый вулканический пепел, состоящий из бесчисленных мелких кристаллов полевого шпата.

С приближением к первому плато, образованному подошвою ближнего вулкана, подниматься стало ещё труднее. К четырём часам дня уже миновали лесную зону. Лишь кое-где попадались уродливо изогнутые оголённые сосны, должно быть очень живучие, раз они выдерживали на такой высоте порывы океанских ветров. К счастью для Сайреса Смита и его спутников, день был ясный, тихий — ведь на высоте в три тысячи футов сколько-нибудь резкий ветер очень затруднил бы восхождение на вершину. Небо было чистое, безоблачное, воздух совершенно прозрачный. Кругом стояла глубокая тишина. Солнце уже зашло за верхний конус вулкана, закрывавшего на западе полгоризонта; огромная тень этой горы протянулась до самого берега и удлинялась всё больше, по мере того как опускалось солнце. На востоке в небе стояли лёгкие, полупрозрачные облачка, и лучи заката окрашивали их во вес цвета радуги.

Только пятьсот футов отделяло наших путников от того плато, где они хотели остановиться на ночлег, но, чтобы добраться до него, пришлось столько кружить, что этот короткий путь увеличился по меньшей мере на две мили, зачастую на крутом подъёме ноги скользили на гладкой, словно отшлифованной поверхности застывшей лавы, если только выветрившиеся породы не давали достаточной точки опоры. День был на исходе, и уже надвигались сумерки, когда Сайрес Смит и его друзья, очень усталые после семичасового восхождения, добрались, наконец, до плато и остановились у подножия первого конуса.

Поскорее устроиться на привале, подкрепить свои силы ужином, а затем — спать! Второй ярус горы покоился на гранитном основании, и вокруг было столько скал, что найти среди них убежище оказалось нетрудным делом. Топлива вокруг было немного, но всё же удалось развести костёр, набрав мха и сухих веток кустарника, кое-где росшего на этом плато. Пока Пенкроф складывал из камней очаг, Наб и Герберт отправились за дровами. Вскоре они принесли по большой охапке хвороста. При помощи кремней высекли искры на опалённую тряпицу, служившую трутом. Наб раздул огонь, и через несколько мгновений на привале под защитой скал, весело потрескивая, уже пылал костёр.

Костёр предназначался лишь для того, чтобы погреться у огня, ибо к вечеру стало очень свежо, а жарить на нём фазана не стали — Наб берёг птицу на завтрашний день. На ужин пошли остатки жареной водосвинки и кедровые орехи. К половине шестого трапеза была закончена.

Сайресу Смиту пришла тогда мысль осмотреть, пока ещё не стемнело, широкое округлое основание верхнего конуса. Прежде чем прилечь отдохнуть, он захотел узнать, удастся ли обойти вокруг конуса, в случае если невозможно будет подняться по крутым склонам на самую его вершину. Мысль эта не оставляла его, ведь с той стороны, куда кренилась снеговая шапка, то есть с севера, гора могла оказаться неприступной. А если нельзя будет ни подняться на вершину, ни обойти её вокруг подножия, то, значит, окрестности, расположенные с западной стороны горы, не осмотришь и, следовательно, цель экспедиции полностью не будет достигнута.

И вот Сайрес Смит, позабыв об усталости, зашагал по краю плато, направляясь к северу; Герберт пошёл вместе с ним, меж тем как Пенкроф и Наб занялись приготовлениями к ночлегу, а Гедеон Спилет заносил в свою записную книжку события истекшего дня.

Вечер выдался ясный, тихий. Ещё не совсем стемнело. Сайрес Смит и юноша шли молча. Подошва конуса то расширялась, и тогда идти было легко, то суживалась, загромождённая обвалами, и тут уже наши исследователи продвигались осторожно, один вслед другому. Минут через двадцать им пришлось остановиться. Дальше оба конуса совершенно срослись у основания. Обойти же эту гору по скату, имевшему наклон в семьдесят градусов, было невозможно.

Итак, Сайрес Смит и его юный спутник потерпели не дачу в своих попытках обогнуть вершину, зато они увидели, что можно взобраться на неё.

В самом деле, перед ними была глубокая трещина, рассекавшая край верхнего кратера, или, если угодно, воронки, из которой в далёкие времена, когда этот вулкан был ещё действующим, вытекала расплавленная лава. Охладев, лава затвердела, и куски шлака, застывшие в её корке, образовали как бы устроенную природой лестницу с широкими ступенями, которая могла облегчить восхождение на гору.

Сайрес Смит сразу заметил эту особенность в расположении трещины и, хотя темнота уже сгущалась, без колебаний стал взбираться по огромной «лестнице» вместе с Гербертом, не отстававшим от него.

Предстояло одолеть подъём в тысячу футов. Доступны ли были стенки кратера? Мы скоро это узнаем. Инженер решил подниматься до тех пор, пока будет возможно. К счастью, по стенкам кратера тянулись извилистые борозды, словно нарезки исполинского винта, что облегчало подъём.

Вулкан, несомненно, принадлежал к числу потухших. Ни малейшей струйки дыма не поднималось над его склонами. Ни малейшего язычка пламени не вырывалось из его глубины. Не слышно было даже слабого рокота, гула, подземного содрогания, — всё было спокойно в тёмной бездне, доходившей, быть может, до самых недр земли. Воздух внутри кратера не был насыщен сернистыми испарениями. Вулкан не погрузился в дремоту, — нет, в нём иссякла жизнь.

Попытка Сайреса Смита сулила удачное восхождение. Вместе с Гербертом он поднимался всё выше, воронка кратера ширилась всё больше. Округлый клочок неба, видневшийся между краями кратера, всё увеличивался. Можно сказать, что с каждым шагом Сайреса Смита и Герберта у них в поле зрения появлялись всё новые звёзды и великолепные, яркие созвездия Южного полушария. В зените горел красным огнём Антарес в созвездии Скорпиона, а подальше сверкала звезда бета созвездия Кентавра, которую считают ближайшей к Земле звездою.

Затем, по мере того как расширялась воронка кратера, возникли Фомальгаут из созвездия Рыбы, Звёздный треугольник и, наконец, почти над самым антарктическим полюсом засверкал Южный Крест, путеводная звезда Южного полушария, подобно Полярной звезде, указывающей путь мореходам в Северном полушарии.

Около восьми часов вечера Сайрес Смит и Герберт вышли на вершину вулкана, являвшуюся высшей точкой на острове.

Уже настала ночь, нечего было и пытаться различить что-нибудь на расстоянии в две мили. Окружает ли со всех сторон эту неведомую землю море, или она соединяется на западе с каким-либо материком, омываемым Тихим океаном, — сейчас этого нельзя было сказать. На западе чётко вырисовывалась гряда облаков, ещё увеличивавших сумрак; уже нельзя было отличить море от неба, они сливались в единый широкий тёмный круг.

Но в одной точке горизонта замерцал тусклый свет, медленно опускавшийся по мере того, как поднимались в небесную высоту облака.

То был тонкий серп месяца, уже клонившегося к закату, уже готового исчезнуть. Но в недолгом его сиянии под длинной полосой облаков, протянувшейся в небе, чётко обрисовалась линия горизонта, и на краткий миг затрепетала на подёрнутом зыбью морском просторе лунная дорожка.

Сайрес Смит схватил юношу за руку, и, когда молодой месяц погрузился в воды океана, инженер воскликнул:

— Остров!

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

На вершине потухшего вулкана. — Внутри кратера. — Вокруг — только океан. — Вид берега с высоты птичьего полёта. — Гидрография и орография. — Обитаем ли остров? — Крещение заливов, бухт, мысов, рек и так далее. — Остров Линкольна.

 

Через полчаса Сайрес Смит и Герберт возвратились на стоянку. Инженер сказал своим друзьям, что земля, на которой они очутились по воле случая, — остров; завтра надо многое обдумать и решить, что делать. Затем каждый устроился как мог для ночлега под прикрытием базальтовой скалы на высоте в две тысячи пятьсот футов над уровнем моря, и в эту тихую ночь наши островитяне уснули мирным сном.

На следующее утро, 30 марта, после скудного завтрака, состоявшего только из трагопана, зажаренного на вертеле, инженер решил вновь подняться на вершину потухшего вулкана и оттуда внимательно осмотреть остров, где потерпевшим крушение аэронавтам, быть может, предстояло остаться узниками на всю жизнь, если остров расположен далеко от материка и не находится на путях кораблей, посещающих тихоокеанские архипелаги. Все спутники инженера Смита решили идти вместе с ним в эту новую экспедицию. Им тоже хотелось увидеть общую картину этого острова, где они вынуждены жить и бороться за своё существование.

Около семи часов утра Сайрес Смит, Герберт, Пенкроф, Гедеон Спилет и Наб распростились с базальтовым убежищем. Никто, казалось, не тревожился о своей участи, все полны были веры в свои силы, но надо сказать, что эта вера зиждилась у Сайреса Смита на иной основе, чем у его друзей. Инженер верил в будущее потому, что чувствовал себя способным вырвать у этой дикой природы всё необходимое для своей жизни и для жизни своих товарищей, а они не страшились ничего, зная, что с ними Сайрес Смит. И это было понятно. Пенкроф преисполнился такого доверия к инженеру с тех пор, как вновь запылал в очаге потухший огонь, что, окажись они все на голой скале, он и тогда не, потерял бы надежды, лишь бы там был с ними Сайрес Смит.

— Ничего! — сказал он. — Мы удрали из Ричмонда без разрешения тюремщиков. А тут у нас никаких надзирателей нет, так неужели мы в один прекрасный день не распростимся с этим благословенным уголком?

Сайрес Смит направился той же дорогой, какой он поднимался накануне. Обогнули конус вулкана по плато, на котором он вздымался, и вскоре добрались до огромной расселины. Погода стояла прекрасная. Солнце, сиявшее в безоблачном чистом небе, заливало своим светом восточный склон горы.

Подошли, наконец, к кратеру. Он оказался именно таким, каким смутно видел его Сайрес Смит в темноте, то есть огромной, расширяющейся кверху воронкой, поднятой на тысячу футов над горным плато. От нижнего конца трещины по склону горы змеились широкие и мощные окаменевшие потоки лавы, а глыбы изверженных пород раскиданы были до нижних долин, изрезавших северную часть острова.

Стенки кратера имели наклон не больше тридцати пяти — сорока градусов, и подниматься по ним оказалось совсем нетрудно. На них заметны были очень древние следы лавы — вероятно, при извержении она переливалась через верхний край кратера, пока боковая трещина не открыла ей нового выхода.

Что касается внутреннего канала, которым кратер сообщался с недрами земли, глубину его нельзя было определить на глаз, так как он терялся в темноте. Но несомненным оставалось то обстоятельство, что вулкан принадлежит к числу потухших.

Около восьми часов утра Сайрес Смит и его спутники уже взобрались на конический бугор, торчавший на северном краю кратера.

— Море! Кругом море! — воскликнули путники в один голос, как будто не могли не произнести этих слов, подтверждавших, что они очутились на острове.

Совершая вторичное восхождение на потухший вулкан, Сайрес Смит, быть может, лелеял надежду увидеть неподалеку другую землю, другой остров, которых он накануне не рассмотрел в темноте. Но до самого горизонта, то есть на протяжении пятидесяти миль вокруг, простиралась водная пустыня. Никакой земли в виду! И ни одного паруса! Беспредельная ширь океана, и в ней затерялся их остров.

Инженер и его сотоварищи застыли в молчании и долгое стояли неподвижно, окидывая взглядом океан. Глаза их жадно впивались в морскую даль. Но даже Пенкроф, отличавшийся чудесной зоркостью, не увидел ничего, а ведь если бы где-то на горизонте показалась земля, то пусть она даже возникла бы в виде неуловимой для другими полоски тумана, Пенкроф, несомненно, разглядел бы её ибо природа наделила его сущими телескопами, которыми он озирал мир из-под насупленных бровей.

От океана они обратили взгляд на остров, которыми виден был весь как на ладони. Гедеон Спилет задал возникший у всех вопрос:

— А велик ли он?

Ведь остров казался таким ничтожным среди безграничных просторов океана.

Сайрес внимательно присмотрелся к очертаниям острова, принял в соображение высоту горы, на которой они стояли, и, подумав немного, сказал:

— Друзья мои, мне кажется, я не ошибусь, если скажу, что берега нашего острова имеют больше ста миль протяжения.

— А какая у него площадь?

— Трудно сказать. Очень уж он прихотливо изрезан.

Сайрес Смит не ошибся в своём определении — остров по величине был приблизительно равен Мальте или остров Закинф в Средиземном море, но отличался гораздо более неправильной формой, а вместе с тем был менее богат мысами, стрелками, косами, заливами, бухтами. Его странные очертания поражали взгляд, и, когда Гедеон Спилет, по просьбе инженера, зарисовал контуры острова, все нашли, что он похож на какое-то фантастическое животное, на чудовищное крылоногое, спящее на волнах Тихого океана.

Журналистом была тотчас же составлена довольно точная карта острова.

Нелишним будет ознакомить читателей с очертаниями острова. В той части берега, куда пристали наши путники, когда их шар потерпел крушение, имелась широкая бухта, ограниченная с юго-востока остроконечным мысом, который во время первого путешествия Пенкрофа был скрыт от его глаз. С северо-востока бухту защищали две другие косы, а между ними был узкий залив, похожий на пасть огромной акулы.

В направлении с северо-востока на юго-запад берег выдавался в море округлым выступом, напоминавшим приплюснутый череп какого-то хищного зверя, а затем, близ того места, где находился потухший вулкан, поднимался горбом несколько расплывчатых контуров. Далее берег тянулся с севера на юг довольно плавной кривой вплоть до небольшой бухты, врезавшейся в берег на середине периметра острова, а за нею изгибался скалистый мыс, похожий на хвост гигантского аллигатора. Этот мыс представлял собою оконечность большого полуострова тридцати миль длиною, считая от юго-восточного мыса, о котором мы уже упоминали, внизу берег полуострова плавно изгибался, образуя широкий открытый залив. Таковы были причудливые очертания острова.

В самой узкой своей части — между Трущобами и бухтой, лежавшей на западном берегу, как раз напротив них, — остров имел только десять миль в поперечнике, а в самой широкой части — от северо-восточного мыса, похожего на челюсть акулы, и до юго-западной оконечности острова — не меньше тридцати миль.

Поверхность острова отличалась разнообразием: от первых отрогов горы до самого берега океана его покрывал густой лес, а северная часть была безводная, песчаная, голая. Между горой и восточным берегом Сайрес Смит и его спутники, к удивлению своему, обнаружили озеро, окаймлённое зеленью. Они и не подозревали о его существовании. С высоты казалось, что озеро лежит на одном уровне с океаном, но, поразмыслив, инженер объяснил своим спутникам, что оно расположено футов на триста выше, так как водоёмом служит впадина плоскогорья, являющегося продолжением гранитного берегового кряжа.

— А вода-то в нём пресная? — спросил Пенкроф.

— Разумеется, пресная, — ответил инженер. — Должно быть, его питают горные источники.

— Смотрите, вон течёт маленькая речушка. Она как раз впадает в озеро, — сказал Герберт, указывая на ручей, вероятно бравший начало в западных отрогах хребта.

— Да, да, — подтвердил Сайрес Смит. — И раз эта речка впадает в озеро, там, со стороны моря, должен быть сток, по которому выливается избыточная вода. На обратном пути увидим.

Этот быстрый, довольно извилистый горный ручей и уже обследованная река, очевидно, представляли собой всю речную систему острова, насколько она была доступна взгляду наших путников. Возможно, что в лесных чащах, покрывавших две трети острова, текли к морю и другие речки. Такое предположение напрашивалось само собой, ибо лесистая часть острова была, по-видимому, весьма плодородной и изобиловала великолепными образцами флоры умеренного пояса. В северной части ничто не указывало на присутствие речек или ручьёв. Возможно, что на болотистой северо-восточной оконечности острова скопились стоячие воды, — в общем, там была дикая и, видимо, бесплодная область дюн, песков и камня — местность, которая представляла собой резкий контраст с остальной территорией острова, отличавшейся богатой природой.

Вулкан, находившийся не на середине острова, а ближе к северо-западному побережью, как будто служил границей двух этих зон.

На юго-западе, на юге и на юго-востоке нижние уступы горных отрогов совсем исчезали под зелёным плащом лесов. Зато на севере можно было проследить все их разветвления и увидеть, как они, постепенно понижаясь, уступают место песчаным равнинам. Как раз с северной стороны в те далёкие времена, когда происходили извержения вулкана, потоки лавы, вытекавшие из него, проложили себе широкую дорогу и вымостили её своей застывшей толщей вплоть до того остроконечного мыса, который закрывал бухту с северо-востока.

Сайрес Смит и его товарищи пробыли на вершине горы не меньше часа. Остров лежал перед ними, словно рельефная раскрашенная карта с обычной расцветкой: зелёным цветом обозначались леса, жёлтым — пески, голубым — воды. Всю его поверхность они могли охватить глазом, для взгляда их оставались непроницаемы только лесные чащи, глубокие и узкие долины, где стояла тень, да теснины ущелий, черневшие у подножия вулкана.

Оставалось разрешить ещё один вопрос, чрезвычайно важный для участи наших аэронавтов, потерпевших крушение.

Был ли это обитаемый остров?

Журналист первым задал вслух этот вопрос. Всем казалось, что, после того как они обозрели остров с вершины горы, на такой вопрос уже можно дать отрицательный ответ.

Нигде не заметно было творений рук человеческих — ни селений, хотя бы состоявших из жалких лачуг, ни одиноко стоящих хижин, ни сетей, ни рыбачьих лодок у берега. В воздух не поднималось ни малейшей струйки дыма от костра, которая указывала бы на присутствие человека. Правда, длинная, похожая на хвост аллигатора оконечность острова, протянувшаяся на юго-запад, отстояла от наблюдателей на тридцать миль, и даже зоркие глаза Пенкрофа не могли бы увидеть на таком расстоянии человеческого жилья. Невозможно было также приподнять зелёную завесу, прикрывавшую три четверти поверхности острова, и поглядеть, не таится ли в лесной глуши какой-нибудь посёлок. Но обычно население тихоокеанских островов, этих клочков суши, словно выплывших из морской пучины, живёт на побережье, а тут побережье казалось совсем пустынным.

Словом, до более полного исследования можно было предполагать, что остров необитаем.

Но что, если сюда наведывались, хотя бы ненадолго, туземцы с каких-нибудь соседних островов? Ответить на этот вопрос пока было невозможно. На пятьдесят миль вокруг не виднелось никакой земли. Но ведь пятьдесят миль нетрудно одолеть в малайских прао или в больших полинезийских пирогах. Всё зависело от расположения острова: стоит ли он одиноко среди океана, или находится недалеко от каких-нибудь архипелагов. Удастся ли позднее Сайресу Смиту без инструментов определить широту и долготу острова? Задача очень трудная. А так как пока ещё ничего не известно, не мешает принять меры предосторожности на случай возможного посещения острова соседями-дикарями.

Общее знакомство с островом было закончено, определены его конфигурация и рельеф, вычислена площадь, установлены его гидрография и орография. На плане, наскоро составленном журналистом, было в общих чертах обозначено расположение лесов и равнин. Теперь следовало спуститься по склону горы и исследовать остров в отношении его минеральных богатств, его растительного и животного мира.

Но прежде чем подать сигнал к отправлению, Сайрес Смит обратился к товарищам с маленькой речью.

— Друзья мои, — сказал он с обычным своим спокойствием и серьёзностью, — волей всемогущего нас забросило на этот маленький клочок земли. Здесь нам с вами придётся жить, и быть может, очень долго. Разумеется, возможно, что нежданно-негаданно придёт нам помощь, если мимо нашего острова случайно пройдёт корабль… Я говорю «случайно», потому что остров весьма невелик, здесь не найдётся ни одной естественной гавани, пригодной для стоянки кораблей, и боюсь, что он находится вне обычных путей морских судов, то есть гораздо южнее курса кораблей, которые плавают к тихоокеанским архипелагам, и гораздо севернее курса тех судов, которые ходят в Австралию, огибая мыс Горн. Таково наше положение. Я ничего не хочу скрывать от вас…

— И хорошо делаете, дорогой Сайрес, — горячо отозвался журналист. — Вы же имеете дело с настоящими мужчинами. Мы доверяем вам. Можете на нас рассчитывать. Правда, друзья?

— Я во всём, во всём буду вас слушаться, мистер Сайрес, — сказал Герберт, сжимая руку инженера.

— Я везде и всюду пойду за вами, хозяин! — воскликнул Наб.

— А я вот что скажу, — заявил моряк. — Пенкроф никогда от работы не отлынивал! И если хотите, мистер Смит, мы из этого острова сделаем маленькую Америку! Понастроим здесь городов, проложим железные дороги, проведём телеграф, и в один прекрасный день, когда мы тут всё преобразим, цивилизуем, мы преподнесём этот остров правительству нашей страны. Только я об одном вас прошу…

— О чём? — спросил журналист.

— Давайте смотреть на себя не как на несчастных людей, потерпевших крушение, а как на поселенцев, прибывших на этот остров с определённой целью — основать тут колонию!

Сайрес Смит не мог удержаться от улыбки. Предложение моряка было принято. Затем инженер поблагодарил своих товарищей за доверие и добавил, что крепко рассчитывает на их энергию и на помощь неба.

— Ну что ж, пора в обратный путь к Трущобам! — воскликнул Пенкроф.

— Одну минутку, друзья, — остановил всех инженер. — Мне думается, надо дать название и нашему острову, и каждому мысу, и косе, и речкам, которые мы тут видим.

— Отлично, — сказал журналист. — В будущем это упростит дело, когда нам придётся говорить о какой-нибудь местности на нашем острове.

— Правильно! — согласился моряк. — Очень удобно, когда можно указать, куда или откуда идёшь. И как-то, знаете, приличнее получится, будто мы в путном месте находимся.

— В Трущобах, например, — лукаво заметил Герберт.

— Верно, — подтвердил Пенкроф. — Очень подходящее название и само собой пришло мне на ум. Оставим за нашим первым становищем это название, так и будем говорить: «Трущобы». Согласны, мистер Сайрес?

— Конечно, Пенкроф, раз вы так окрестили их.

— Да, конечно, и другим местам названия придумать нетрудно, — продолжал, разохотившись, моряк. — Возьмём названия из книги про Робинзона — мне Герберт много читал из неё. Помните, как там написано? «Бухта Провидения», «коса Кашалотов», «мыс Обманутой надежды»!

— Нет, лучше не так, — возразил Герберт. — Лучше назовём заливы и мысы именем мистера Смита, мистера Спилета, именем Наба…

— Моим именем? — воскликнул Наб и улыбнулся широкой улыбкой, сверкнув белоснежными зубами.

— А почему бы и не назвать твоим именем? — заметил Пенкроф. — «Бухта Наба». Очень даже хорошо получается. «Мыс Гедеона»…

— Нет, по-моему, надо дать такие названия, чтобы они постоянно напоминали нам о родине, — ответил Гедеон Спилет.

— Да, для главных пунктов — для бухт, для заливов — так и надо сделать, — сказал Сайрес Смит. — Я вполне с этим согласен. Например, ту большую восточную бухту назовём: бухта Соединения, а ту широкую бухту у восточного берега бухтой Вашингтона. Гора, на которой мы сейчас стоим, пусть называется гора Франклина, а озеро, что лежит перед нашими глазами, пусть носит имя Гранта. Право, друзья мои, так лучше всего. Пусть эти названия напоминают нам о родине и о тех благородных гражданах, которые прославили её. Но для рек, для маленьких заливов, для мысов, для скал, которые мы видим с высоты этой горы, я предлагаю выбрать такие названия, чтобы они говорили об их контурах, о каких-нибудь их особенностях. Такие названия лучше запоминаются и будут иметь практическую пользу. Очертания нашего острова такие удивительные, что нам нетрудно будет придумать для них какие-нибудь образные названия. Что касается тех речек, которых мы ещё не видели, но, возможно, увидим в различных концах лесистой части острова, когда отправимся её исследовать, тех заливов и бухточек, которые впоследствии обнаружим, — то будем давать им названия по мере наших открытий. Что вы скажете, друзья мои?

Предложение инженера было принято единогласно. Остров лежал перед глазами путников, словно развёрнутая карта, и оставалось только дать названия каждому мысу, каждому заливу и возвышенности. Гедеон Спилет записывал эти названия, и географическая номенклатура острова была окончательно установлена. Прежде всего записали следующие наименования, предложенные инженером: бухта Соединения, бухта Вашингтона, гора Франклина.

— А теперь, — сказал журналист, — я предлагаю назвать вон тот полуостров, что тянется к юго-западу, Извилистым, а длинный каменистый мыс, которым он кончается, — назвать Змеиным, потому что он в самом деле похож на изогнутый хвост змеи.

— Принято, — сказал инженер.

— А вон тот залив, на другом конце острова, ужасно похож на раскрытую пасть акулы, — сказал Герберт. — Назовём его залив Акулы.

— Ловко придумал! — воскликнул Пенкроф. — Погоди, и мы от вас не отстанем. Тот мыс, что защищает бухту, предлагаю назвать мыс Челюсть.

— Но ведь там два мыса, — заметил журналист.

— Ну что ж, — сказал Пенкроф, — пусть у нас будут Северная Челюсть и Южная Челюсть.

— Записано, — заключил Гедеон Спилет.

— Надо ещё дать название тому остроконечному мысу, что виднеется у юго-восточного берега, — напомнил Пенкроф.

— Тому, что у края бухты Соединения, — добавил Герберт.

Мыс Коготь, — тотчас отозвался Наб — ему тоже хотелось стать крёстным отцом какой-нибудь частицы общего владения.

Наб очень удачно придумал название — мыс действительно казался страшным когтем того фантастического животного, которое своими необыкновенными очертаниями напоминало остров. Пенкрофа привело в восхищение это весёлое занятие, дававшее простор воображению. Вскоре возникли новые названия.

Реку, ставшую для обитателей острова источником питьевой воды, ту самую реку, близ которой они нашли себе прибежище, назвали рекой Благодарения, в знак искренней признательности к провидению.

Островок, на который их выбросило, получил название островок Спасения.

Широкое плато, которое простиралось за карнизом береговой гранитной стены, возвышавшейся над Трущобами, и давало возможность охватить взглядом всю обширную бухту, назвали плато Кругозора. И наконец, непроходимые чащи, покрывавшие полуостров Извилистый, окрестили лесами Дальнего Запада.

Итак, всем доступным взгляду пунктам в разведанной части острова были даны названия. Решили, что список их будут пополнять, по мере того как появятся новые открытия.

По солнцу инженер приблизительно определил положение острова в отношении стран света, и оказалось, что бухта Соединения и плато Кругозора лежат на востоке. Но Сайрес Смит собирался на следующий день заметить точное время восхода и заката солнца, положение солнца на небе на середине пути от восхода до заката и рассчитывал точно установить, где находится северная сторона острова, — в Южном полушарии в момент своей кульминации (то есть в полдень) солнце стоит на севере, а не на юге, в противоположность тому, что мы видим в Северном полушарии.

Итак, всё было закончено; новым островитянам оставалось только спуститься с горы Франклина и направиться к своему убежищу в Трущобах, как вдруг Пенкроф воскликнул:

— Ну и хороши же мы!

— Почему? — спросил Гедеон Спилет; закрыв свою записную книжку, он уже собрался тронуться в обратный путь.

— Острову-то, острову забыли дать название!

Герберт хотел было предложить, чтобы острову дали имя Сайреса Смита, — он знал, что товарищи дружно будут приветствовать такое предложение, но инженер опередил его.

— Друзья мои, — сказал он взволнованно, — назовём наш остров в честь благороднейшего гражданина Американской республики, в честь человека, который борется сейчас, защищая её единство. Пусть эта земля будет островом Линкольна!

В ответ на предложение Сайреса Смита все радостно крикнули «ура».

В тот вечер колонисты перед сном говорили о своей родине и о той ужасной войне, которая обагряет её кровью. Они питали твёрдую уверенность, что скоро Юг потерпит поражение, и благодаря Гранту и Линкольну правое дело граждан северных штатов восторжествует!

Это было 30 марта 1865 года. Разве могли они знать о том, что шестнадцать дней спустя в Вашингтоне произойдёт злодейское преступление, что в страстную пятницу Авраам Линкольн падёт от руки фанатика.

 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Проверка часов. — Пенкроф доволен. — Подозрительный дым. — Красный ручей. — Флора острова Линкольна. — Фауна. — Горные фазаны. — Охота на кенгуру. — Агути. — Озеро Гранта. — Возвращение в убежище.

Поселенцы острова Линкольна бросили вокруг последний взгляд, обогнули кратер по узкой закраине и стали спускаться; через полчаса они уже были на первом плато, там, где останавливались на ночлег при подъёме.

Пенкроф заявил, что уже пора завтракать, и по этому поводу Сайрес Смит и журналист решили сверить свои часы.

Надо сказать, что у Гедеона Спилета часы не пострадали от воды, так как его первым выбросило на берег, где он оказался вне досягаемости для волн. Часы у него были с превосходным механизмом — настоящий карманный хронометр, и журналист ежедневно заводил их самым тщательным образом.

Сайрес Смит, разумеется, не мог заводить свои часы, пока лежал без сознания в дюнах. А тут он завёл их и, определив по солнцу, что время близится к девяти часам, соответственно перевёл стрелку часов.

Гедеон Спилет хотел было последовать его примеру, но Сайрес Смит остановил его, схватив за руку, и сказал:

— Нет, дорогой мой, подождите. У вас часы поставлены по ричмондскому времени?

— Да, Сайрес.

— Стало быть, часы у вас отрегулированы по меридиану этого города, — то есть, можно сказать, почти по меридиану Вашингтона.

— Совершенно верно.

— Знаете что? Не переводите стрелки. Заводите свои часы аккуратнейшим образом, но стрелок не касайтесь — пусть будут так, как есть. Это нам пригодится.

«Для чего?» — подумал моряк.

За завтраком все ели с завидным аппетитом и уничтожили весь запас дичи и орехов. Но Пенкрофа это нисколько не беспокоило — не беда, по дороге можно ещё добыть провианта. Топ, наверно, не насытился своей скудной порцией и поднимет в лесу какую-нибудь дичь. Кроме того, моряк уже подумывал, не попросить ли инженера Смита изготовить пороху и парочку охотничьих ружей, — он считал, что для Сайреса Смита это не представит затруднений.

Уходя с места привала, Сайрес Смит предложил товарищам идти к Трущобам другой дорогой. Ему хотелось поближе познакомиться с озером Гранта, так красиво обрамлённым деревьями. Стали спускаться по гребню одного из отрогов, меж которых, вероятно, брала начало речка, питавшая озеро. Дорогой наши колонисты вели разговор о своём острове, употребляя придуманные ими сообща названия, и легко понимали друг друга. Герберт и Пенкроф (первый — совсем ещё мальчик, а второй — человек по-детски простодушный) были в восторге, и моряк, широко шагая, говорил:

— Здорово-то как, Герберт, а? Теперь уж, голубчик, никогда не заблудишься. Хочешь — иди мимо озера Гранта, хочешь — через леса Дальнего Запада, к реке Благодарения, — всё равно выйдешь к плато Кругозора, а значит, попадёшь к бухте Соединения!

Путники решили, что дорогой можно разбиться на группы, но не очень отдаляться друг от друга. Весьма возможно, что в густых лесах на острове водятся хищные звери, и благоразумие требует держаться начеку. По большей части впереди шли трое — Пенкроф, Герберт и Наб, предшествуемые неутомимым Топом, который успевал обрыскать каждый кустик. Гедеон Спилет и Сайрес Смит шли вместе; журналист держал наготове свою записную книжку, чтоб занести в неё любое происшествие; молчаливый Сайрес спокойно шагал рядом с ним, отходя в сторону лишь для того, чтобы подобрать образцы минералов или сорвать какое-нибудь растение, и без лишних разговоров прятал то и другое в карман.

— Что это он там подбирает? — бормотал Пенкроф. — Я всё смотрю, смотрю, а не вижу тут ничего дельного. Стоит нагибаться за такой ерундой!

Около десяти часов утра маленький отряд уже спускался по последним отрогам горного хребта. На склонах попадались лишь кусты да изредка одинокие деревья. Затем путь пошёл по равнине длиною около мили, а дальше темнела опушка леса. Земля здесь была бугристая желтоватая, словно опалённая огнём, и повсюду были разбросаны извергнутые вулканом большие глыбы базальта, для охлаждения которого в земной коре согласно исследованиям Бишофа понадобилось триста пятьдесят миллионов лет. Однако нигде не замечалось следов лавы — некогда она изливалась главным образом по северному склону вулкана.

Сайрес Смит уже думал, что до речки, протекавшей, как он полагал, под деревьями, на краю долины, они дойдут без всяких приключений, как вдруг увидел, что, навстречу им опрометью бежит Герберт. Наба и моряка не видно было за скалами.

— Что у вас там, мальчик? — спросил Гедеон Спилет.

— Дым! — воскликнул Герберт. — Между скалами, в ста шагах отсюда, дым поднимается!

— Значит, тут есть люди? — взволнованно сказал журналист.

— Не надо показываться им на глаза, пока не узнаем, с кем мы имеем дело, — предостерёг товарищей инженер. — Может быть, на острове живут дикари, а встреча с ними, по-моему, более опасна, чем желательна. Где Топ?

— Убежал вперёд.

— И не лает?

— Нет.

— Странно. Постараемся всё-таки позвать его.

Через несколько мгновений инженер, Гедеон Спилет и Герберт присоединились к товарищам и так же, как они спрятались за базальтовыми глыбами.

И тут все они явственно увидели, что в воздухе клубами поднимается дым характерного желтоватого цвета.

Инженер негромко присвистнул, подзывая Топа; собака тотчас подбежала к нему, и тогда Смит знаками велел товарищам подождать его, и тихонько стал пробираться между скалами.

Колонисты замерли, с тревогой ожидая результатов разведки, как вдруг послышался голос Сайреса Смита, громко окликавшего их, и они стремглав бросились к нему. Все четверо мигом очутились возле инженера и прежде всего были поражены неприятным едким запахом, пропитавшим воздух.

По этому запаху Сайрес Смит сразу догадался, откуда идёт дым, сначала вызвавший у него тревогу, которая не лишена была оснований.

— Этот дым или, вернее, эти испарения — дело рук самой природы, — сказал он. — Нам просто-напросто встретился сернистый источник. Если у кого болит горло, пожалуйста, тут прекрасно можно излечиться.

— Эх, жаль! — воскликнул Пенкроф. — Жаль, что нет у меня простуды!

Путники направились к тому месту, откуда поднимался дым. Они увидали довольно обильный сернистый источник, бежавший между скалами; воды его, поглощая кислород из воздуха, издавали едкий запах сернистой кислоты.

Сайрес Смит окунул в источник руку и нашёл, что вода маслянистая. Отпив глоток из горсти, он сказал, что у неё чуть сладковатый привкус, температура же её, как он полагал, была девяносто пять градусов по Фаренгейту (35 градусов выше нуля по стоградусной шкале). Герберт спросил, на чем он основывает такое определение?

— Да просто на том, дитя моё, что, когда я опустил руку в источник, у меня не было ощущения холода, да и горячей вода мне тоже не показалась. Следовательно, у неё температура человеческого тела, то есть около девяносто пяти градусов по Фаренгейту.

Отметив на карте сернистый источник, пока не имевший для них практической ценности, колонисты направились к опушке густого леса, отстоявшего на несколько сот шагов дальше.

Как и предсказывал инженер, там бежала речка, быстрая речка с чистой, прозрачной водой; её высокие берега были красноватого цвета, что свидетельствовало о наличии окиси железа в породах, из которых они состояли. По цвету берегов колонисты тут же дали речке название: «Красный ручей».

Да это и действительно был просто глубокий и светлый ручей, бравший начало в горах; то равнинной дремотной речкой, то бурным горным потоком, то мирно протекая по песчаному дну, то с сердитым рёвом прыгая по скалистый порогам или низвергаясь водопадом, одолевал он свой путь к озеру; ширина его была где тридцать, где сороке футов, а длина — полторы мили. Вода в нём оказалась пресная, и это позволяло предположить, что и в озере пресная вода. Обстоятельство это пришлось бы очень кстати, если б на берегах озера нашлось убежище более удобное, чем Трущобы.

Деревья, под сенью которых ручей пробегал несколько сот футов, по большей части принадлежали к породам распространённым в умеренном поясе Австралии и в Тасмании, и не похожи были на те хвойные деревья, которые встречались уже в исследованной части острова — в нескольких милях от плато Кругозора. В то время года, то есть в начале осени (в Южном полушарии апрель месяц соответствует нашему октябрю), они ещё не лишились листвы. Больше всего тут росло казуарин и эвкалиптов; некоторые из этих пород весной, вероятно, давали сладкую манну, подобную восточной манне. На полянах вздымались купы могучих австралийских кедров, а вокруг рослая высокая трава, именуемая в Австралии «туссок», но кокосовых пальм, которых так много на архипелагах Тихого океана, совсем не было — должно быть, остров отстоял, слишком далеко от тропиков.

— Как жаль! — сетовал Герберт. — Кокосовая пальма — очень полезное дерево, да и орехи у неё превкусные.

Птиц в лесу было множество, и они свободно порхали между ветками эвкалиптов и казуарин, — довольное жидкая зелень этих деревьев не мешала их полёту. Чёрные, белые и серые какаду, пёстрые попугаи всех цветов и оттенков, ярко-зелёные корольки с красным хохолком, небесно-голубые лори, — бесчисленное крылатое племя блистало красками, будто живая радуга, и поднимало оглушительный разноголосый гам.

Вдруг из зелёной чащи донеслись диковинные, нестройные звуки: то слышались звонкие птичьи трели, то кошачье мяуканье, то рычание зверя, то какое-то причмокиванье, как будто щёлкал языком человек. Позабыв о всякой осторожности, Наб и Герберт бросились к кустам. К счастью, там не оказалось ни грозных хищников, ни притаившегося дикаря, а сидело на ветках полдюжины самых безобидных существ — певчих птиц пересмешников, которых называют «горные фазаны». Несколько метких ударов дубинкой прекратили концерт этих имитаторов, а колонистам досталась на обед превосходная дичь.

Герберт указал своим спутникам на диких голубей, красавцев с бронзовыми крыльями, — одни украшены были великолепным хохолком, другие зелёным воротником, как их собратья на берегах залива Маккуори; но голуби и близко не подпустили к себе охотников так же, как вороны и сороки, улетевшие стаями. Выстрелив из ружья мелкой дробью, можно было бы уложить большое количество этих пернатых, но пока что у наших охотников не было не только дробовиков, не было у них ни копий, ни дротиков, ни пращей; впрочем, примитивное оружие вряд ли бы здесь помогло.

Беспомощность охотников сказалась ещё яснее, когда мимо них пронеслась стая каких-то четвероногих; они мчались вприскочку и вдруг делали прыжок длиной футов в тридцать, словно взлетали на крыльях; они промчались через лес так быстро и прыгали так высоко, что казалось, будто они, как белки, проносились с дерева на дерево.

— Кенгуру! — воскликнул Герберт.

— А их едят? — тотчас справился Пенкроф.

— Потушить на медленном огне, так получишь кушанье вкуснее всякой дичи! — ответил журналист.

Не успел Гедеон Спилет договорить, как моряк, воодушевлённый его словами, а вслед за ним и Наб и Герберт бросились вдогонку за кенгуру. Напрасно Сайрес Смит звал их, пытался остановить. Но тщетны оказались и попытки догнать кенгуру, которые на упругих своих ногах отскакивали от земли, словно резиновые мячи. Через пять минут охотники совсем запыхались, а кенгуру исчезли в чаще. Топа постигла такая же неудача, как и его хозяев.

— Мистер Сайрес, — сказал Пенкроф, когда Смит и Спилет догнали их. — Мистер Сайрес, сами видите, осязательно надо нам сделать ружья. В силах мы их сделать?

— Может быть, — ответил инженер. — Но прежде всего мы сделаем лук и стрелы. Я уверен, что вы научитесь так же ловко владеть ими, как австралийские охотники.

— Лук и стрелы? — с презрением переспросил Пенкроф. — Лук и стрелы — ребячья забава!

— Какой вы гордец, дружище, — заметил журналист. — А ведь долгие века люди пользовались этим оружием, и его было им достаточно, чтобы обагрять мир кровью. Порох — совсем ещё недавнее изобретение, а война, к несчастью, так же стара, как род человеческий!

— А ведь это верно, мистер Сайрес. Ей-богу, верно! Вот я всегда так — скажу не подумавши. Вы уж извините!

Но Герберт, страстно увлекавшийся естествознанием, своей любимой наукой, снова заговорил о кенгуру.

— Кстати сказать, — заявил он, — мы натолкнулись на таких кенгуру, которых поймать очень трудно. Это были огромные животные с пушистым серым мехом. Но, если не ошибаюсь, существуют кенгуру чёрные и кенгуру рыжие; есть ещё горные кенгуру, есть кенгуру-крысы. С ними гораздо легче совладать. Всего насчитывают двенадцать видов кенгуру…

— Герберт, — наставительно сказал моряк, — для меня существует только один вид кенгуру, называется он «жареный кенгуру», а вот его-то как раз нам с тобой не досталось.

Все невольно рассмеялись, услышав эту новую научную классификацию, созданную Пенкрофом. Добряк не скрывал своей досады, думая о том, что пообедать придётся только певчими фазанами, но судьба ещё раз смилостивилась над ним.

В самом деле, Топ, чувствовавший, что тут затронуты и его собственные интересы, рыскал по всем кустам; голод ещё обострил его чутьё. Возможно, он прежде всего заботился о самом себе, и если б схватил зубами какую-нибудь дичь, охотникам ничего бы не досталось однако Наб предусмотрительно следил за ним.

Время приближалось к трём часам дня; вдруг собака нырнула в густые заросли кустарника, и вскоре глухое рычание показало, что она схватилась с каким-то животным.

Наб кинулся к месту сражения и увидел, что Топ пожирает какую-то зверушку. Через десять секунд уже нельзя было бы узнать, какую, — она исчезла бы в желудке Топа. К счастью, собака натолкнулась на целый выводок, — на земле лежали бездыханными два других грызуна (добыча Топа принадлежала к породе грызунов).

Наб, торжествуя, вышел из кустов, держа в каждой руке будущее жаркое. Зверьки были крупнее зайца и покрыты жёлтой шкурой с зеленоватыми подпалинами. Хвост же у них был очень куцый, можно сказать зачаточный.

Наши охотники, как жители Соединённых Штатов, сразу узнали в этих зверьках марасов — разновидность агути, но несколько крупнее своих собратьев, живущих в тропических странах; марасы — настоящие американские кролики, длинноухие зверьки, вооружённые с каждой стороны челюстей пятью коренными зубами, что как раз и отличает их от агути.

— Ура! — крикнул Пенкроф. — Жаркое имеется! Теперь не стыдно и домой возвратиться!

Прерванное ненадолго путешествие возобновилось. Колонисты по-прежнему шли берегом Красного ручья, нёсшего свои прозрачные, чистые воды под нависшим сплетением ветвей казуарин, банксий и гигантских каучуковых деревьев. Великолепные лилейные растения, достигавшие двадцати футов высоты, и какие-то незнакомые юному натуралисту древовидные кустарники склонялись к ручью, журчавшему под сенью зелёных сводов.

Ручей заметно становился шире, Сайресу Смиту казалось, что они уже приближаются к устью. И в самом деле, лишь только колонисты вышли из лесной чащи, где они дивились прекрасным деревьям, показалось и устье Красного ручья.

Исследователи вышли к западному берегу озера Гранта. На озеро действительно стоило посмотреть. Оно достигало почти семи миль в окружности, а площадь его равнялась двумстам пятидесяти акрам; спокойную водную гладь окаймляли самые разнообразные деревья. С восточной стороны сквозь живописные просветы местами сверкало на солнце море. Северный берег озера изгибался плавной дугой, представлявшей контраст с резкими очертаниями южной его оконечности. На этом маленьком Онтарио собралось множество водяных птиц. В нескольких стах футах от южного берега из воды выступала одна-единственная скала, заменявшая собой «тысячу островов», которыми славится озеро того же названия в Соединенных Штатах. Здесь жили десятки супружеских пар зимородков-рыболовов; стоя на каком-нибудь прибрежном камне, важные, неподвижные, они подстерегали проплывавшую мимо рыбу, вдруг с пронзительным криком бросались в воду и, нырнув, через мгновение взлетали, держа добычу в клюве. А дальше, на берегах и в островке, чинно расхаживали дикие утки, пеликаны, водяные курочки, красноголовки, щурки, которых природа наделила языком в виде кисточки, два-три представителя лирохвостов, красивейшей породы пернатых, у которых хвостовые перья изящно загнуты в виде лиры.

Вода в озере оказалась пресной, прозрачной и синеватой; а взглянув на пузырьки, в изобилии поднимавшиеся на поверхность воды, и на широко расплывавшиеся по ней круги, можно было с уверенностью сказать, что в озере этом очень много рыбы.

— А право, прекрасное озеро! — восхитился Гедеон Спилет. — Вот бы здесь пожить!

— Поживём! — лаконично ответил Сайрес Смит.

Желая вернуться в Трущобы кратчайшим путём, путники дошли до южного конца озера, где берега сходились под углом. Не без труда прокладывая себе дорогу в лесных зарослях, которых ещё не касалась рука человека, они двинулись дальше к побережью, держа направление на южную часть плато Кругозора. В эту сторону они прошли две мили; наконец раздвинулась последняя завеса деревьев, и перед глазами путников возникло плато, зеленевшее густой травой, и необъятная ширь океана.

Чтобы возвратиться в Трущобы, достаточно было пересечь наискось плато и спуститься по его склону к первой излучине реки Благодарения. Но инженеру хотелось знать, где и как вытекают из озера избыточные воды, а поэтому исследователи прошли под деревьями ещё полторы мили к северу. В самом деле, было весьма вероятно, что где-то существовал сток; возможно, вода вытекала через расселину гранитной стены. Ведь озеро представляло собой огромную каменную впадину, которую Красный ручей постепенно наполнил водой; значит, избыток её должен был где-то стекать к морю, низвергаясь водопадом. «Если это действительно так, — думал инженер, — то, может быть, удастся воспользоваться силой водопада, которая до сих пор пропадала зря, никому не принося пользы». Итак, исследование берегов озера Гранта продолжалось. Прошли по горному плато на север ещё полторы мили, но вопреки своим ожиданиям Сайрес Смит нигде не обнаружил стока воды.

Стрелка часов уже показывала половину пятого. Пора было возвращаться в убежище, приготовить на очаге обед. Маленький отряд повернул обратно, и по левому берегу реки Благодарения Сайрес Смит и его товарищи дошли, наконец, до Трущоб.

Разожгли огонь. Наб и Пенкроф оказались заправскими поварами — один благодаря кулинарным способностям, свойственным неграм, а другой — как и подобает моряку, который всё умеет делать; они быстро приготовили жаркое из своей охотничьей добычи, и все оказали ему честь.

После ужина, когда путники уже собирались ложиться спать, Сайрес Смит вытащил из кармана камешки — образцы различных минералов — и коротко пояснил:

— Смотрите, друзья. Вот это — железная руда, это — пирит, это — глина, это — известняк, это — уголь. Вот чем богата здесь природа. Это её вклад в наше общее дело. Завтра очередь за нами.

 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Что носил на себе Топ. — Лук и стрелы. — Кирпичный завод. — Гончарная печь. — Кухонная утварь. — Первая похлёбка. — Полынь. — Южный Крест. — Важное астрономическое наблюдение.

 

— Ну что ж, мистер Сайрес, с чего начнём? — спросил на следующее утро Пенкроф.

— С самого начала, — ответил инженер.

Действительно, островитянам пришлось начинать с самого начала. У них не было никаких инструментов для изготовления необходимейшей утвари; не могли они также подражать природе, у которой впереди очень много времени, и поэтому она не торопится, сберегая свои силы. У них как раз не было времени; борясь за своё существование, они должны были немедленно изготовить очень многое, и если не делать изобретения на каждом шагу, то по крайней мере воспользоваться опытом других людей. Для них железо и сталь существовали ещё в состоянии минералов, гончарные изделия пока ещё были просто глиной, а для одежды им предстояло ещё найти материал. Надо, однако, сказать, что наши островитяне были действительно людьми в лучшем, в самом высоком значении этого слова. Инженер Смит не мог и желать себе более толковых и усердных помощников, более преданных товарищей. Он побеседовал с каждым и знал их способности и склонности.

Гедеон Спилет, талантливый журналист, изучил очень многое, чтоб иметь возможность говорить в своих статьях обо всём; он и умом и руками должен помочь устройству колонии на острове. Спилет справится с любой задачей, а так как он страстный охотник, то пусть охота, которая до сих пор была для него развлечением, станет отныне его обязанностью.

Герберт — славный мальчик, обладающий большими познаниями в естественной истории; он окажет серьёзную помощь общему делу.

Наб — это воплощённая преданность. Умный, ловкий и неутомимый, силач, обладающий железным здоровьем, он к тому же понимал толк в кузнечном деле. Наб, конечно, будет очень полезен колонии.

Пенкроф плавал по всем морям и океанам, плотничал на кораблестроительных верфях в Бруклине, бывал и подручным портного на государственных кораблях, садовником и землепашцем, когда приезжал на побывку домой, — словом, как и подобает моряку, он был мастер на все руки.

Право, тут словно нарочно подобралась пятёрка товарищей, способных бороться с судьбой и победить её.

«Начнём с самого начала», — сказал Сайрес Смит. Этим началом было устройство важного приспособления для обработки минерального сырья, которое давало природа. Известно, какую роль в этой обработке играет высокая температура. Топлива — как дров, так и каменного угля — имелось достаточно. Нужно было только сложить печь.

— А для чего эта печь? — спросил Пенкроф.

— Понаделаем себе всяких горшков. Они нам очень нужны, — ответил Сайрес Смит.

— А из чего печь сложим?

— Из кирпичей.

— А кирпичи из чего сделаем?

— Из глины. В дорогу, друзья! Чтобы зря сырьё не перетаскивать, давайте устроим мастерские на месте его добычи. Наб принесёт нам провизии, а уж огня для приготовления пищи у нас будет достаточно.

— Прекрасно, — заметил журналист. — Огня будет достаточно, а вот пищи может и не быть, раз нет оружия для охоты.

— Эх, если б хоть самый обыкновенный ножик был! — вздохнул моряк.

— Что тогда? — спросил Сайрес Смит.

— Как что? Да я бы живо сделал лук и стрелы. И было бы у нас к столу сколько угодно дичи!

— Да… нож, какое-нибудь лезвие, — задумчиво произнёс инженер, будто разговаривая сам с собой.

Взгляд его случайно упал на Топа, сновавшего по берегу. Глаза Сайреса Смита заблестели.

— Топ, сюда! — крикнул он.

Пёс подбежал к хозяину. Сайрес Смит обхватил руками голову собаки, расстегнул ошейник и, разломав его пополам, сказал:

— Вот вам, Пенкроф, два ножа!

В ответ моряк дважды крикнул «ура». Ошейник Топа сделан был из тонкой полосы закалённой стали. Достаточно было наточить её о камень, чтобы получилось острое лезвие, а потом снять шероховатость осколком мелкозернистого песчаника. Такие камни в изобилии встречались на берегу, и два часа спустя в колонии уже имелось два острых клинка, к ним легко было приделать по прочной рукоятке.

Появление первого орудия было встречено ликованием, как большая победа. Да это и действительно было победой, и притом, одержанной вовремя.

Двинулись в путь. Сайрес Смит повёл товарищей на западный берег озера, туда, где он вчера заметил много глины, образец которой захватил с собой. Сначала шли вдоль реки Благодарения, потом пересекли плато Кругозора и, пройдя около пяти миль, остановились на поляне, в двухстах шагах от озера Гранта.

Дорогой Герберт нашёл дерево, из ветвей которого индейцы в Южной Америке делают луки. Это дерево — крехимба — принадлежит к семейству пальмовых, но не приносит съедобных плодов. Выбрав длинные и ровные ветви, Пенкроф срезал их, ободрал листья, потом подстрогал ветки на концах так, чтобы посередине они были толще и крепче; оставалось только найти растение, пригодное для тетивы. Растение это, принадлежащее к семейству мальвовых, к роду гибиска, имеет замечательно прочные волокна, которые по прочности, пожалуй, не уступают сухожилиям животных. Так Пенкроф изготовил довольно основательные луки; не хватало только стрел. Правда, стрелы нетрудно сделать из твёрдых и прямых веток без сучков, но как их снабдить острыми наконечниками? Ведь материал, который мог бы заменить железо вряд ли будет легко найти. Пенкроф утешал себя мыслью, что он потрудился на совесть, а во всём остальном поможет случай.

Островитяне пришли на то место, которое они обследовали накануне. Почва здесь состояла из красной глины, которая идёт на выделку кирпича и черепицы, и, следовательно, колонисты вполне могли осуществить свой замысел. Рабочие руки имелись. Производство кирпича дело не такое уж сложное. Надобно было глину замесить с песком, слепить кирпичи и обжечь их в огне большого костра.

Обычно кирпичи делают при помощи форм, но колонистам пришлось заняться формовкой голыми руками. Весь день, до темноты, и весь следующий день посвятили выделке кирпичей. Глину, смоченную водой, месили и руками и ногами, потом массу делили на бруски равной величины. Опытный рабочий может за двенадцать часов изготовить вручную до десяти тысяч кирпичей, но пять наших мастеров на острове Линкольна за два дня работы сделали не больше трёх тысяч штук; сырые кирпичи уложили рядами, так им следовало лежать, чтобы как следует высохнуть, три-четыре дня, а затем можно было приступить к обжигу.

Второго апреля днём Сайрес Смит предпринял попытку определить положение острова в отношении сторон света.

Накануне он точно заметил время, когда закатилось солнце, учтя при этом и явление рефракции. А утром 2 апреля он не менее точно установил время восхода солнца. От заката до восхода прошло двенадцать часов; двадцать четыре минуты. Итак, через шесть часов и двенадцать минут после восхода в тот день солнце должно было пройти через меридиан острова, и точка, на которой оно в тот момент окажется в небе, и будет указывать, где находится север.[1]

В назначенное время Сайрес заметил эту точку в небе и проведя мысленно линию от солнца через два дерева, которые он избрал вехами, получил постоянный меридиан для своих астрономических наблюдений.

Перед обжигом кирпичей два дня запасали топливо. Обломали ветки на деревьях, окружавших поляну, собрали весь валежник в ближайших уголках леса. Собирая топливо, конечно, и поохотились в окрестностях, тем более что у Пенкрофа появилось теперь несколько десятков стрел с очень острыми наконечниками. Добыл их не кто иной, как верный Топ: он притащил из лесу дикобраза — животное, не очень годное для еды, но оказавшееся весьма ценным своими иглами. Иглы насадили на тонкий конец стрел, а другой конец оперили, приладив к нему перья хохлатого попугая, чтобы стрела летела ровнее. Герберт и журналист очень скоро научились превосходно стрелять из лука, и теперь в Трущобах не переводилась самая разнообразная дичь: водосвинки, голуби, агути, глухари и т. д. Удачнее всего охота шла на левом берегу реки Благодарения, в лесу, который назвали лесом Жакамара в честь той птицы, которую Пенкроф и Герберт безуспешно преследовали в первый день знакомства с островом.

Дичь съедали жареной, но окорока дикого кабана закоптили в дыму костра из зелёных веток, предварительно нашпиговав мясо душистыми травами. Словом, ели наши островитяне очень сытно, но пища была однообразная, жареное мясо им надоело, все мечтали о супе и хотели услышать, как булькает на огне горшок с похлёбкой. Однако варить её было не в чем, приходилось ждать, пока сложат гончарную печь и обожгут в ней горшки.

Во время своих походов по ближайшим окрестностям «кирпичного завода» охотники заметили свежие следы каких-то крупных зверей, вооружённых могучими когтями, но какие это были звери, определить не могли. Сайрес Смит наказывал товарищам соблюдать осторожность — ведь в лесу они могли столкнуться с какими-нибудь опасными хищниками.

Совет пришёлся кстати. Однажды Гедеон Спилет и Герберт видели зверя, похожего на ягуара. К счастью, хищник не напал на них, иначе охотникам пришлось бы плохо. Гедеон Спилет дал себе слово, что, как только у них будет «серьёзное снаряжение», то есть ружья которых всё требовал Пенкроф, он поведёт непримиримую, войну против диких зверей и избавит от них остров.

В эти дни колонисты не занимались благоустройством своего убежища в Трущобах, так как инженер надеялся что им удастся отыскать или построить себе более удобное жилище. Пока удовлетворились тем, что в коридорах на песке положили подстилки из мха и сухих листьев. На таких довольно жёстких постелях усталым труженикам спалось прекрасно.

Подсчитали, сколько дней они уже провели на острове Линкольна, и решили впредь вести им точный счёт. Пятого апреля, в среду, исполнилось двенадцать дней с того времени, как ураган забросил их на этот остров.

Шестого апреля, на рассвете, инженер и его товарищи собрались на той поляне, где они намеревались обжигать кирпич. Разумеется, эту операцию решили произвести под открытым небом, а не в печах, или, лучше сказать, сложили кирпичи клеткой, чтобы она представляла собой огромную печь, где обжиг производился бы сам собою. На земле аккуратно уложили вязанки хвороста, а вокруг в несколько ярусов поставили друг на друга высохшие кирпичи, так что получился куб, в котором оставили продушины. Работа заняла весь день, и только к вечеру зажгли хворост.

Ночью никто не ложился спать — следили за тем, чтобы огонь не ослабевал.

Обжиг шёл двое суток и удался прекрасно. Затем раскалённой башне дали остынуть, а тем временем Наб и Пенкроф, по указанию Сайреса Смита, сделав из часто переплетенных веток носилки, притащили на них в несколько приёмов изрядную груду известняка, весьма распространённой горной породы, которой оказалось очень много на северном берегу озера. Из этих камней, рассыпавшихся при прокаливании их на огне, получилась жирная негашёная известь, которая сильно вздувалась и бурлила при гашении, — известь такая же чистая, как та, что получается при обжигании мрамора или мела. Смешивая полужидкий раствор гашёной извести с песком, который не давал ей затвердевать слишком быстро, наши колонисты получали превосходное цементирующее вещество.

Девятого апреля в результате всех этих работ в распоряжении Смита уже было некоторое количество гашёной извести и несколько тысяч кирпичей.

Тогда принялись, не теряя ни минуты, складывать печь для обжига всяких гончарных изделий, необходимых в домашнем быту. С кладкой печи справились без особого труда. Через пять дней в топку заложили каменный уголь (Сайрес Смит нашёл около устья Красного ручья залежи угля, выходившие прямо на поверхность земли), и из трубы высотою в двадцать футов поднялся первый столб дыма. Поляна превращалась в завод, и Пенкроф уже недалёк был от мысли, что из этой печи выйдут все изделия современной промышленности.

В первую очередь вылепили самую обыкновенную глиняную посуду, сделанную довольно грубо, но вполне пригодную для варки пищи. Сырьём для горшечных изделий послужила та же глина, что и для кирпичей, но к ной Сайрес Смит велел добавить немного извести и кварца. Получилась настоящая гончарная глина, из которой понаделали горшков, чашек, формуя их во впадинах камней, понаделали тарелок, мисок, больших чанов для воды и т. д. Все эти изделия выходили неуклюжими, кособокими, кривыми, но когда их подвергли обжигу в печи при высокой температуре, то у колонистов появилась необходимая утварь, которая сейчас была для них дороже самых изящных фарфоровых сервизов.

Нелишним будет упомянуть, что Пенкроф, желая узнать, годится ли эта глина для выделки трубок-носогреек, сделал их себе несколько штук; трубки вышли в достаточной мере безобразными, но Пенкроф счёл, что они превосходны. Увы! Курить в них было нечего: табаку на острове не обнаружили. Немалое лишение для Пенкрофа!

— Ничего! Будет у нас и табак. Всё будет, — говорил Пенкроф, полный непоколебимой уверенности.

Гончарные работы шли до 15 апреля. Понятно, колонисты зря время не теряли: став горшечниками, они добросовестно выделывали горшки. А понадобись Сайресу Смиту обратить их в кузнецов, они с таким же усердием работали бы в кузнице. Но на следующий день, 16 апреля, было воскресенье, даже пасхальное воскресенье, и все решили посвятить этот день отдыху. Эти пятеро американцев были людьми благочестивыми, соблюдали предписания Библии, а при теперешнем положении в их сердцах лишь возросла вера в творца всего сущего.

Вечером 15 апреля они возвратились в Трущобы захватив с собою последнюю партию горшков и загасив печь до новых работ. На обратном пути в убежище было сделано приятное открытие — Сайрес Смит нашёл растение, которое могло заменить трут. Как известно, губчатые, бархатистые кусочки трута представляют собою высушенную мякоть грибов из семейства Polyporaceae; соответствующим образом обработанная, она мгновенно вспыхивает от искры, особенно если её пропитать порохом или прокипятить в растворе азотнокислой соли или хлорнокислого калия. Но пока что колонистам не попадался ни один из трутовых грибов и даже сморчки, которые могли бы заменить их. И вот в тот день инженер увидел растение, принадлежащее к роду полынных, главными видами которых являются полынь, мелисса, эстрагон и их собратья; сорвав пучок этой травы, Сайрес Смит протянул его моряку:

— Держите, Пенкроф. Травка эта доставит вам удовольствие.

Пенкроф стал внимательно рассматривать растение; стебли были густо покрыты шелковистыми длинными волосками, а листья — беловатым пушком.

— Эге! Что это такое, мистер Сайрес? Неужели табак? — спросил Пенкроф.

— Нет, — ответил Сайрес Смит. — По-учёному говоря, это растение «артемизия», в просторечии — китайский чернобыльник, а для нас оно станет трутом.

И в самом деле, высушенный чернобыльник очень легко воспламеняется; он прекрасно заменил трут нашим колонистам, в особенности когда инженер позднее стал пропитывать его раствором азотнокислой соли калия — на острове оказались целые залежи этого вещества, которое является не чем иным, как селитрой.

В тот вечер колонисты, собравшись в средней «комнате» своего пристанища, неплохо поужинали. Наб приготовил бульон из агути, окорок дикого кабана, сдобренный душистыми травами, и подал к нему варёные клубни caladium macrorhizum, травянистого растения из семейства ароидных, которое в тропической зоне принимает древовидную форму. Клубни его очень вкусны, очень питательны и напоминают так называемое портландское саго, которое продают в Англии; в известной мере это кушанье могло заменить хлеб, ибо у колонистов острова Линкольна хлеба пока ещё не было.

Поужинав, Сайрес Смит и его сотоварищи пошли на берег моря подышать чистым воздухом. Было восемь часов вечера. Близилась прекрасная тихая ночь. Луна, пять дней назад вступившая в фазу полнолуния, ещё не поднялась, но на горизонте уже серебрилось нежное, бледное сияние — его можно назвать лунной зарёй. Высоко в небе блистали околополюсные созвездия, и ярче всех горел Южный Крест, которым Сайрес Смит недавно любовался с вершины горы Франклина.

И сейчас Сайрес долго смотрел на это великолепное созвездие, где вверху и внизу сверкают две звезды первой величины, слева — звезда второй величины, а справа — третьей величины.

Подумав, он сказал:

— Герберт, сегодня у нас пятнадцатое апреля?

— Да, мистер Сайрес, — ответил юноша.

— Так вот, шестнадцатого апреля, если не ошибаюсь, настанет один из тех четырёх дней в году, когда истинное время совпадает со средним временем, то есть завтра в полдень по часам (разница может быть лишь в несколько секунд) солнце пересечёт меридиан данной местности. Если погода побалует нас ясным днём, думаю, мне удастся определить, на какой долготе находится остров, с точностью в несколько градусов.

— Без приборов, без секстана? — спросил Гедеон Спилет.

— Да, — ответил инженер. — А если к ночи небо не затянут облака, я попытаюсь нынче же вечером установить и нашу широту, высчитав, как высоко над горизонтом стоит Южный Крест — созвездие Южного полюса. Вы ведь хорошо понимаете, друзья, что прежде чем, приняться за большие работы и устраиваться здесь надолго, надо по возможности определить, на каком расстоянии находится наш остров от Америки, от Австралии или от главных архипелагов Тихого океана.

— Вы правы, — заметил Гедеон Спилет. — Вместо того чтобы строить дом, для нас, возможно, важнее будет построить корабль — если вдруг окажется, что мы всего лишь в нескольких стах милях от каких-нибудь обитаемых берегов.

— Вот потому-то я и хочу попробовать нынче же вечером определить, на какой широте находится остров Линкольна. А завтра в полдень попробую высчитать и его долготу.

Будь у инженера Смита секстан, прибор, позволяющий с большой точностью определять угловые расстояния по углу отражения предметов, задача не представляла бы для него никакой трудности. Вечером по высоте полюса над горизонтом, а завтра в полдень по прохождению солнца через меридиан данной местности он определил бы координаты острова. Но секстана не имелось, надо было чем-нибудь его заменить.

Сайрес Смит возвратился в Трущобы. При свете огня, пылавшего в очаге, он выстрогал две равных линеечки и, соединив их друг с другом, сделал нечто вроде циркуля, ножки которого можно было сдвигать и раздвигать; скрепил он линейки при помощи шипа акации, срезав его с сухой ветки, лежавшей в груде хвороста.

С этим инструментом инженер опять отправился на берег моря; надо было вычислить высоту полюса над горизонтом, для чего следовало выбрать наиболее чёткий, а именно морской горизонт; мыс Коготь закрывал южную сторону горизонта, и Сайресу Смиту пришлось искать более удобное место для наблюдения. Лучше всего было бы выйти на берег, обращённый прямо к югу, но для этого пришлось бы переправляться через довольно глубокую реку Благодарения, что представляло немалое препятствие.

Взвесив все обстоятельства, Сайрес Смит решил избрать своей обсерваторией плато Кругозора, учтя при вычислениях его высоту над уровнем моря, а высоту эту он рассчитывал определить завтра, путём применения элементарных теорий геометрии.

Пройдя по левому берегу реки Благодарения, колонисты поднялись на плато и устроили наблюдательный пункт у того края, который шёл с северо-запада на юго-восток, то есть над грядой причудливых утёсов, окаймлявших берег реки.

Эта часть плато поднималась на пятьдесят футов выше скалистых холмов правого берега, склоны которых шли к мысу Коготь и к южному берегу острова. Следовательно, ничто не заслоняло от наблюдателя полукружие горизонта от мыса Коготь до Змеиного мыса. На юге линия горизонта, освещённого первыми лучами восходящей луны, резко разграничивала море и небо, что должно было способствовать точности вычислений.

Южный Крест предстал перед наблюдателем как бы вверх ногами — звезда альфа этого созвездия оказалась внизу, то есть ближе всех к Южному полюсу.

Созвездие Южного Креста отстоит от Южного полюса дальше, чем Полярная звезда от Северного. Альфа Южного Креста находится от полюса приблизительно на расстоянии в двадцать семь градусов. Но Сайрес Смит это знал и решил принять во внимание при своих выкладках. Он постарался также провести наблюдение в тот момент, когда ближайшая к полюсу звезда — альфа Южного Креста — проходит меридиан острова, что должно было облегчить наблюдение.

Сайрес Смит направил один конец своего деревянного циркуля на линию горизонта, а другой на альфу Южного Креста, словно наставил на них угломер; расстояние между двумя ножками циркуля соответствовало углу между альфой и горизонтом. Желая прочно зафиксировать полученный угол, Сайрес Смит прикрепил при помощи шипов обе планки своего прибора к поперечной перекладине, чтобы расстояние между ними не менялось.

После этого оставалось лишь вычислить полученный угол, приняв во внимание, что наблюдение производилось не на уровне моря, а для этого требовалось определить, как высоко стоит плато Кругозора. Величина угла должна была дать высоту альфы Южного Креста, а следовательно, и высоту полюса над горизонтом, то есть широту острова, ибо географическая широта какой-либо точки земного шара всегда равна высоте полюса над горизонтом в этой точке.

Вычисления эти были отложены до завтра, и в десять часов вечера все колонисты уже спали крепким сном.

 

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Высота гранитной стены. — Применение теоремы о подобных треугольниках. — Географическая широта острова. — Экспедиция в северную часть острова. — Устричная отмель. — Планы на будущее. — Солнце проходит через меридиан. — Координаты острова Линкольна.

 

На следующий день, 16 апреля, в пасхальное воскресенье, колонисты уже на рассвете вышли из убежища и принялись стирать своё бельё, выколачивать и чистить платье. Инженер собирался сварить мыло, как только найдутся необходимые для этого составные части — сода или поташ, сало или какое-либо растительное масло. Важный вопрос пополнения гардероба тоже предполагалось разрешить в своё время. Одежда, даже при физическом труде её хозяев, могла ещё продержаться с полгода, так как была сшита из прочных тканей. Пока самым главным было установить, как далеко находится остров от обитаемых берегов, и колонисты хотели сделать это в тот же день, если позволит погода.

Солнце, поднимавшееся над горизонтом, сулило превосходный день, один из тех чудесных осенних дней, когда лето как будто возвращается на краткий миг, чтобы проститься с землёй.

Нужно было дополнить данные вчерашних наблюдений, измерив высоту плато Кругозора над уровнем моря.

— Вам, наверно, понадобится измерительный прибор вроде вчерашнего? — спросил инженера Герберт.

— Нет, дитя моё, — ответил Сайрес Смит, — мы применим другой приём, обеспечивающий, пожалуй, не меньшую точность.

Герберт, юноша чрезвычайно любознательный, всегда стремившийся узнать что-нибудь новое, отправился вместе с инженером. Сайрес Смит отошёл от гранитной стены к краю берега. Тем временем Пенкроф, Наб и журналист заняты были другими делами.

Сайрес Смит захватил с собою прямую ровную жердь длиной около двенадцати футов — длину он определил по собственному росту, который он знал совершенно точно. Герберту Сайрес Смит поручил нести отвес — то есть гибкую лиану, к концу которой был привешен обыкновенный камень.

Остановившись шагах в двадцати от кромки моря и шагах в пятистах от гранитного кряжа, Сайрес Смит воткнул жердь в песок и старательно выпрямил её, добившись путём выверки отвесом, чтобы она стояла перпендикулярно к плоскости горизонта.

Сделав это, Сайрес Смит отошёл и лёг на землю на таком расстоянии, чтобы в поле его зрения находился и верхний конец жерди и гребень гранитной стены. Это место он отметил на песке колышком и, повернувшись к Герберту, спросил:

— Ты знаком с геометрией?

— Немножко, мистер Сайрес, — ответил Герберт, боясь попасть впросак.

— Помнишь свойства подобных треугольников?

— Да, — ответил юноша, — у подобных треугольников соответствующие стороны пропорциональны друг другу.

— Так вот, дитя моё, у меня тут два подобных прямоугольных треугольника, — один поменьше, в нём двумя сторонами будут: жердь, воткнутая перпендикулярно в песок, и прямая, равная расстоянию от нижнего конца жерди до колышка, а гипотенузой — мой луч зрения; у второго треугольника сторонами явятся: отвесная линия гранитной стены, высоту которой нам нужно измерить, расстояние от колышка до подошвы стены, а в качестве гипотенузы — мой луч зрения, то есть продолжение гипотенузы первого треугольника.

— Понял, мистер Сайрес! Я всё понял! — воскликнул Герберт. — Расстояние от колышка до жерди пропорционально расстоянию от колышка до подошвы стены, а высота жерди пропорциональна высоте стены.

— Правильно, Герберт, — подтвердил инженер. — И когда мы измерим оба расстояния от колышка, то, зная высоту жерди, мы быстро решим пропорцию и таким образом узнаем высоту стены, что избавит нас от труда измерять её непосредственно.

Основания обоих треугольников были измерены при помощи той же самой жерди, высота которой над поверхностью песка равнялась десяти футам; оказалось, что расстояние между колышком и жердью — пятнадцать футов, а расстояние между колышком и подошвой стены пятьсот футов.

Закончив измерения, Сайрес Смит и юноша возвратились в Трущобы.

Там инженер взял плоский камень, принесённый им из прежних экспедиций, нечто вроде шиферного сланца, на котором легко было нацарапать цифры остроконечной ракушкой. И на этой аспидной доске Сайрес Смит составил следующую пропорцию:

15 / 500= 10 / х

500 * 10 = 5000

5000 / 15 = 333,33

Следовательно, высота гранитной стены равнялась трёмстам тридцати трём футам.

Тогда Сайрес Смит взял инструмент, который сделал накануне; угол между раздвинутыми ножками циркуля соответствовал угловому расстоянию от альфы Южного Креста до плоскости горизонта. Он точно отмерил этот угол по кругу, разделив его на триста шестьдесят равных частей. Угол оказался равным десяти градусам. Увеличив этот угол на двадцать семь градусов, отделяющих альфу от Южного полюса, и сделав поправку на высоту плоскогорья, на котором производилось наблюдение, он получил тридцать семь градусов. Итак, Сайрес Смит пришёл к выводу, что остров Линкольна находится на тридцать седьмом градусе южной широты; но, учитывая, что несовершенство его наблюдений и выкладок могло привести к ошибке в пять градусов, он счёл более правильным заключить, что остров находится между тридцать пятой и сороковой параллелью.

Чтобы иметь обе координаты острова, оставалось определить долготу. Сайрес Смит решил попытаться это сделать в тот же день, в полдень, когда солнце будет проходить через меридиан данной местности.

Воскресный день решили употребить на прогулку, или, вернее, на исследование той части острова, которая находилась между северным берегом озера и заливом Акулы, а если позволит погода, дойти и до северного склона мыса Южная челюсть. Для обеда намеревались сделать привал в дюнах и вернуться в Трущобы только к вечеру.

В половине девятого утра маленький отряд уже шёл по берегу пролива, отделявшего остров Линкольна от островка Спасения, где, важно переваливаясь, расхаживали у воды короткокрылые пингвины, похожие на безруких людей. Они великолепно плавали и ныряли, и их сразу можно было узнать по характерному, очень неприятному крику, похожему на рёв осла. Пенкрофа они заинтересовали лишь со стороны кулинарной, и он не без удовольствия услышал, что мясо этих птиц, хотя и тёмное вполне съедобно.

У самого моря на песке ползали какие-то крупные животные — вероятно, тюлени, избравшие островок своим лежбищем. Помышлять о пригодности тюленей для еды было невозможно — их жирное мясо отвратительно на вкус; однако Сайрес Смит очень внимательно их рассматривал и, не поделившись ни с кем своими мыслями, сказал товарищам, что в скором времени надо будет, наведаться на островок.

Берег, по которому шли колонисты, усеивали бесчисленные раковины; некоторые из них обрадовали бы зоологов, изучающих моллюсков. Среди этих раковин были фазианеллы, сверлильщики, тригонии и много других. Но куда более полезным открытием была устричная отмель, обнажившаяся при отливе; Наб обнаружил её между рифами, милях в четырёх от Трущоб.

— Наб молодец, даром времени не теряет! — воскликнул Пенкроф, осматривая отмель, тянувшуюся в открытое море.

— В самом деле, очень важная находка, — заметил журналист. — Говорят, каждая устрица даёт в год пятьдесят — шестьдесят тысяч яиц, и, значит, у нас будет неистощимый запас устриц.

— Но, думается мне, устрицы не очень сытная пища, — сказал Герберт.

— Не очень, — подтвердил Сайрес Смит. — В устрице очень мало белковых веществ, и, если питаться одними устрицами, их надо съедать дюжин по пятнадцати-шестнадцати в день.

— Ну и что ж, — заметил Пенкроф, — мы можем глотать их сотнями, пока не уничтожим всё это устричное поселение. Не захватить ли несколько дюжин на обед?

И, не дожидаясь ответа, Пенкроф и Наб принялись отрывать раковины от камней. Собранные устрицы положили в кошёлку, сплетённую из волокон гибиска; в ней уже лежала снедь, припасённая для обеда. Затем путники двинулись дальше по берегу, тянувшемуся мимо дюн.

Сайрес Смит то и дело посматривал на часы, чтоб успеть подготовиться к наблюдению, которое полагалось произвести ровно в полдень.

Вся эта полоса берега была дикой, голой, бесплодной вплоть до того скалистого мыса, который замыкал бухту Соединения и был назван Южной челюстью. Кругом виднелись только пески, раковины да каменные глыбы. На этот унылый берег прилетали морские птицы — бакланы, ширококрылые альбатросы и дикие утки, вполне заслуженно вызывавшие у Пенкрофа охотничье волнение. Он пустил было в них стрелу, но попытка осталась напрасной — утки не садились на землю, их можно было подстрелить лишь на лету. И тогда моряк ещё раз сказал Сайресу Смиту:

— Сами видите, мистер Сайрес, как нам нужны ружья. Хоть бы парочку, хоть одно ружьё! А то что у нас за снаряжение…

— Конечно, хорошо бы иметь ружья, Пенкроф, — ответил ему журналист, — но тут уж всё зависит от вас! Достаньте сталь для ствола, сталь для казённой части, селитры, древесного угля и серы — для пороха, ртути и азотной кислоты — для запала и, наконец, свинца для пуль и дроби, и Сайрес сделает вам первоклассное ружьё.

— Да, да, — подтвердил инженер. — И все эти материалы, несомненно, найдутся на острове, но изготовить огнестрельное оружие — дело сложное, тут нужны хорошие инструменты и приборы большой точности. Но ничего, потом посмотрим…

— Эх, зачем мы выбросили за борт оружие, которое лежало в гондоле, и все наши инструменты, и даже перочинные ножи! — воскликнул Пенкроф.

— Да ведь если б их не утопили, шар нас самих утопил бы в океане, — возразил Герберт.

— Пожалуй, правильно ты говоришь, голубчик, — согласился моряк и тут же добавил: — Хотел бы я видеть физиономию Джонатана Форстера и его приятелей! Пришли утречком на площадь, а там пусто — улетел шар!

— Вот уж нисколько меня не беспокоят переживания этих господ! — сказал журналист.

— А кому пришла в голову мысль воспользоваться для бегства их шаром? Мне! — с гордым видом заявил моряк.

— Да, прекрасная мысль вам пришла, Пенкроф, — смеясь, заметил Гедеон Спилет. — Благодаря ей мы и оказались на необитаемом острове!

— По-моему, лучше быть на необитаемом острове, чем в руках мятежников! — заявил Пенкроф. — А с тех пор как мистер Сайрес опять с нами, я нисколько не жалею, что мы очутились здесь.

— И я тоже, честное слово! — отозвался журналист. — Да и чего нам тут не хватает? Всё есть.

— А может, наоборот? Ровно ничего нет, — проговорил Пенкроф, расхохотавшись, и повёл своими широкими плечами. — Ну, не беда, рано или поздно, а уж мы придумаем, как нам отсюда выбраться.

— И, быть может, скорее, чем вы полагаете, друзья мои, — сказал инженер, — если только остров Линкольна не слишком далеко отстоит от какого-нибудь обитаемого архипелага или материка. Через час мы будем это знать. У меня нет карты Тихого океана, но я очень ясно представляю себе его южную часть. По широте, которую мы с вами сегодня установили, остров Линкольна, несомненно, должен быть расположен на параллели, пересекающей на западе Новую Зеландию, а на востоке — Чили. Но между двумя этими пределами расстояние не меньше шести тысяч миль. Теперь нам надо установить, в какой же точке этой обширной полосы океана находится наш остров, и мы это сейчас установим, надеюсь, с достаточной точностью, когда определим географическую долготу острова.

— Мне кажется, на той же широте ближе всего к нам лежит архипелаг Туамоту. Верно? — спросил Герберт.

— Да, — подтвердил инженер, — но и до него всё-таки тысяча двести миль.

— А там что? — спросил Наб, с напряжённым вниманием слушавший этот разговор, и указал рукой на юг.

— Там ничего нет, пусто, — ответил Пенкроф.

— В самом деле пусто, — подтвердил инженер.

— Так что ж, Сайрес, — спросил журналист, — как нам быть, если окажется, что от острова Линкольна до Новой Зеландии или до берегов Чили всего двести или триста миль?

— Тогда мы не станем строить себе дом, а построим корабль, и капитан Пенкроф поведёт наше судно…

— А что ж, мистер Сайрес, — воскликнул моряк, — готов… Могу и за капитана сойти, если только вы сумеете построить такое судёнышко, чтоб оно держалось на волнах!

— Построим, если понадобится, — сказал Сайрес Смит.

Пока эти люди, поистине не знавшие сомнений, вели меж собой такой разговор, приближался час, когда следовало произвести задуманное наблюдение. Но как же Сайрес Смит осуществит его? Как он, не имея ни одного прибора, уловит момент прохождения солнца через меридиан острова? Герберт не мог этого понять.

Наблюдатели находились уже в шести милях от Трущоб — около тех дюн, где был найден Сайрес Смит после его загадочного спасения. Тут сделали привал и занялись приготовлениями к обеду, так как было уже половина двенадцатого. Захватив кувшин, принесённый Набом, Герберт побежал за водой к ручью, журчавшему неподалёку.

Тем временем Сайрес Смит всё приготовил для своих астрономических наблюдений. Он выбрал на берегу совершенно ровное место, которое море во время отлива превосходно выровняло и отшлифовало. Мелкий песок, покрывавший его, лежал слоем гладким, как зеркало. Впрочем, не имело особого значения, горизонтальная ли эта поверхность, так же, как не стоило добиваться того, чтобы палочка длиною в шесть футов, которую инженер воткнул в песок, была к ней строго перпендикулярна. Напротив, он наклонил её к югу, то есть в сторону, противоположную солнцу, ибо не надо забывать, что для колонистов острова Линкольна в силу того, что он находился в Южном полушарии, видимое своё полуденное движение сияющее светило совершало, поднимаясь над северной, а не над южной стороной горизонта.

И тогда Герберт понял, каким образом инженер хочет установить кульминационную точку восхождения солнца, то есть прохождение его через меридиан острова, — иными словами, определить полдень для данного места. Сайрес Смит хотел это сделать, воспользовавшись тенью, отбрасываемой на песок воткнутой палочкой, — способ этот и без астрономических инструментов мог дать ему с достаточным приближением искомый результат.

В самом деле, тот момент, когда длина тени окажется наименьшей, явится полднем. Достаточно будет следить за концом этой тени, чтобы уловить, как она после постепенного своего укорачивания вновь начнёт удлиняться. Наклонив палочку в сторону, противоположную солнцу, Сайрес Смит тем самым удлинил отбрасываемую тень, а от этого легче было следить за её изменениями. Ведь чем длиннее стрелка, движущаяся по циферблату, тем легче заметить перемещение её кончика. Тень от палочки была подобием стрелки, двигавшейся по кругу.

Решив, что уже пора начать наблюдение, Сайрес Смит опустился на колени и, втыкая в песок маленькие деревянные колышки, стал отмечать последовательное сокращение тени, отбрасываемой палочкой. Товарищи исследователя, низко наклонившись, сосредоточенно наблюдали за его действиями.

Журналист держал в руке хронометр, готовясь отметить минуту и секунду, в которую тень достигнет наименьшей своей длины. Так как Сайрес Смит производил своё наблюдение шестнадцатого апреля, то есть в тот день, когда истинное время и среднее время совпадают, то час, отмеченный Гедеоном Спилетом, был бы истинным временем для Вашингтона, что облегчало бы выкладки.

Солнце медленно поднималось, тень от палочки всё больше укорачивалась, и лишь только Сайресу Смиту показалось, что она начинает удлиняться, он спросил:

— Который час?

— Одна минута шестого, — ответил Гедеон Спилет.

Теперь оставалось вычислить результаты наблюдения — дело совсем нетрудное. Выяснилось, что расстояние между меридианом Вашингтона и меридианом острова Линкольна давало пятичасовую разницу во времени: на острове Линкольна был полдень, а в Вашингтоне уже пять часов вечера. Однако Солнце в видимом своём движении вокруг Земли проходит в каждые четыре минуты один градус, а в час — пятнадцать градусов; помножив пятнадцать градусов на пять, Гедеон Спилет получил семьдесят пять градусов.

Раз географическая долгота Вашингтона равна 77°3?11?, а с округлением — семидесяти семи градусам от Гринвичского меридиана, который и англичане и американцы принимают за отправную точку при определении долгот, — то, следовательно, остров находился к западу от Гринвичского меридиана на семьдесят семь градусов (долгота Вашингтона) плюс семьдесят пять градусов — то есть на сто пятьдесят втором градусе западной долготы.

Сайрес Смит сообщил товарищам результат своих выкладок и, учитывая, как и при определении широты, вероятные ошибки в наблюдении, счёл возможным заявить, что остров Линкольна лежит между тридцать пятой и тридцать седьмой южной параллелью и между сто пятидесятым и сто пятьдесят пятым меридианом к западу от меридиана Гринвича.

Как видите, он допускал возможность ошибки в пять градусов при определении обеих координат, а так как градус равен шестидесяти милям, то действительная широта и долгота острова, быть может, на триста миль отклонилась от вычисленных данных.

Но эта ошибка ни в коем случае не могла повлиять на решение, которое пришлось принять. Стало совершенно ясно, что остров Линкольна отстоит слишком далеко от всякой земли: нечего и пытаться преодолеть это расстояние в утлом челноке.

Полученные координаты указывали, что по меньшей мере тысяча двести миль отделяют его от Таити и островов архипелага Туамоту, что от него до Новой Зеландии свыше тысячи восьмисот миль и больше четырёх с половиной тысяч миль, — до берегов Америки.

Но сколько Сайрес Смит ни обращался к своей памяти и познаниям в географии, он не мог припомнить в этой части Тихого океана ни одного острова, который был бы расположен так же, как остров Линкольна.

 

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Зимовка неизбежна. — Вопросы металлургии. — Исследование островка Спасения. — Охота на тюленей. — Диковинный зверь. — Коала. — Каталонский способ. — Выплавка железа. — Как получить сталь.

 

В понедельник, 17 апреля, первые слова, которые произнёс утром Пенкроф, были обращены к Гедеону Спилету:

— Ну как, мистер Спилет, кем мы нынче будем?

— Это уж как Сайрес скажет, — ответил журналист.

Оказалось, что из мастеров по выделке кирпича и из гончаров им теперь предстояло сделаться металлургами.

Накануне после завтрака они продолжили своё путешествие и дошли до острого выступа мыса Челюсть, находившегося милях в семи от Трущоб. Там кончалась длинная череда песчаных дюн и шли бугры из вулканических пород. Кругом уже не вздымались гранитные валы с плоскими вершинами, как плато Кругозора, а тянулась гряда скал необыкновенно причудливых очертаний, обрамлявшая узкую бухту, отгороженную двумя мысами вулканического происхождения. Дойдя до этого места, колонисты повернули обратно и к ночи достигли своего убежища, но не ложились спать до тех пор, пока окончательно не решили вопроса, можно ли им сейчас предпринять попытку выбраться с острова Линкольна.

От архипелага Туамоту их отделяло значительное расстояние — тысяча двести миль. Для такого плавания простая лодка не годится, особенно в осеннюю непогоду, категорически заявил Пенкроф. И ведь не так-то легко построить хотя бы обыкновенную лодку, даже имея необходимые для этого инструменты, а у колонистов острова Линкольна не было никаких инструментов. Значит, им в первую очередь следовало изготовить молотки, топоры, топорики, пилы, буравы, рубанки и т. д., а на всё это требовалось время. Итак, было решено зазимовать на острове и найти себе жилище поудобнее Трущоб — такое, где легче будет провести холодное время года.

Прежде всего следовало пустить в дело железную руду из тех месторождений, которые инженер обнаружил в северо-западной части острова, и добыть из неё железо и даже сталь.

В земной коре металлы обычно не встречаются в чистом виде. В большинстве случаев находят их химические соединения с кислородом или с серой. Как раз два образца, которые принёс в Трущобы Сайрес Смит, и были такими соединениями: первый — магнитный железняк без примеси углерода, а второй — пирит, то есть железный колчедан. Легче было обработать первую руду, представлявшую собою окисел железа, — прокаливать её вместе с углём, чтобы удалить из неё кислород и получить чистое, железо. Для удаления кислорода руду и уголь доводят до высокой температуры — либо весьма простым «каталонским» способом, который требует только одного процесса для получения железа, либо прибегая к доменным печам, в которых из руды выплавляется чугун, а затем, удаляя из чугуна три-четыре процента углерода, входившего в него, получают железо.

Что нужно было Сайресу Смиту? Получить чугун, и притом самым скорым способом; кстати сказать, руда, которую он обнаружил, казалась чистой и богатой железом, это был окисел железа — руда, которая встречается рыхлыми залежами тёмно-серого цвета, даёт черноватую пыль, кристаллизуется из растворов правильными восьмигранниками и образует иногда природные магниты; она служит в Европе сырьём для выплавки первоклассной стали, которой славятся Швеция и Норвегия. На острове Линкольна неподалёку от месторождения этой руды имелись и залежи каменного угля, которым уже воспользовались колонисты. Следовательно, обработка руды очень облегчалась, поскольку все элементы, необходимые для производства, сосредоточивались в одном месте. Подобные обстоятельства превосходно используются в Соединённых Штатах, где каменный уголь служит для выплавки металла, добытого в той же местности, что и уголь.

— Так, стало быть, мистер Сайрес, мы теперь будем выплавлять железо? — спросил Пенкроф.

— Да, друг мой, — ответил инженер. — А для этого мы, с вашего разрешения, сначала отправимся на островок Спасения и поохотимся там на тюленей.

— На тюленей? — удивлённо переспросил моряк и повернулся к журналисту. — Разве для обработки руды нужны тюлени?

— Раз Сайрес так говорит, значит, нужны! — ответил журналист.

Но инженер уже вышел из убежища, и Пенкроф занялся приготовлениями к охоте на тюленей, не получив более вразумительных разъяснений.

Вскоре Сайрес Смит, Герберт, Гедеон Спилет, Наб и моряк собрались на берегу пролива, в том месте, где его было легко перейти вброд при малой воде. Как раз наступил отлив, и охотники переправились на островок вброд; вода доходила им только до колен.

Сайрес Смит впервые попал на островок Спасения, а его товарищи очутились там во второй раз, так как именно сюда их выбросил воздушный шар.

Сотни пингвинов, восседавших на берегу, смотрели на них самым доверчивым взглядом. Колонисты были вооружены тяжёлыми дубинками и без труда могли бы убить немалое количество птиц из этого полчища, но они и не подумали заняться таким бесполезным избиением, тем более что не хотели испугать тюленей, лежавших на песке в нескольких кабельтовых. Итак, они пощадили глупых уродцев, у которых крылья похожи на обрубки, плоские как плавники, и покрыты жидкими пёрышками, напоминающими чешуйки.

Колонисты осторожно двигались к северной оконечности островка; весь берег был в промоинах, служивших гнёздами для морских птиц. Вдали от берега виднелись в море большие чёрные пятна, плававшие на поверхности воды: казалось, там пришли в движение подводные камни.

То были тюлени. Колонисты пришли ради охоты на них. Но надо было подождать, пока тюлени вылезут на берег, — благодаря узкой веретенообразной форме тела, густой и очень короткой шерсти тюлени великолепно плавают, и поймать их в море трудно, а на земле они могут лишь медленно ползать на своих коротких ластах.

Зная привычки тюленей, Пенкроф посоветовал не начинать охоты, пока они не выйдут на берег и не залягут погреться на солнышке, — тут они быстро уснут крепким сном, и тогда нужно отрезать тюленям путь к отступлению в море и наносить им удары по переносице.

Охотники спрятались за скалами, разбросанными по побережью, и замерли в ожидании.

Прошёл час, и тюлени, наконец, вылезли погреться на солнце. Было их с полдюжины. Пенкроф и Герберт отделились от товарищей и крадучись обогнули отмель, чтобы напасть на тюленей со стороны моря, отрезав им путь к отступлению. Тем временем Сайрес Смит, Гедеон Спилет и Наб, ползком пробравшись вдоль скал, появились на поле битвы.

Вдруг на берегу поднялась высокая фигура Пенкрофа, и он издал громкий клич; инженер и двое его спутников помчались стремглав, чтобы не подпустить тюленей к воде. Двух тюленей убили ударом дубинки, остальным удалось доползти до моря, и они мгновенно исчезли в волнах.

— Тюлени к вашим услугам, мистер Сайрес! — сказал Пенкроф, подходя к инженеру.

— Прекрасно, — ответил Сайрес Смит. — Мы сделаем из них кузнечные мехи!

— Кузнечные мехи? — воскликнул Пенкроф. — Вот какая честь нашей добыче!

Инженер действительно рассчитывал сделать из тюленьей шкуры кузнечные мехи, необходимые для раздувания огня при выплавке металла. Убитые тюлени были средней величины, не больше шести футов, мордой они походили на собак.

Так как тащить с собою таких тяжёлых животных было совершенно бесполезно, Наб и Пенкроф решили снять с них шкуру на месте, а Сайрес Смит и журналист тем временем продолжали свою разведку на островке.

Моряк и Наб прекрасно справились с делом, и три часа спустя в распоряжении Сайреса Смита оказались две тюленьи шкуры, которые он решил поскорее употребить для мехов, не подвергая их дублению.

Колонисты выждали малой воды и, перейдя тогда через пролив, возвратились в Трущобы.

Далеко не лёгким делом оказалось высушить тюленьи шкуры, натянув их на деревянные рамы, служившие распорками, сшить эти шкуры при помощи тонких лиан, так, чтобы через швы не выходил из мехов воздух. Пришлось несколько раз переделывать работу. В распоряжении Сайреса Смита было лишь два стальных лезвия, сделанные из ошейника Топа, но у него были такие ловкие руки, товарищи так толково помогали ему, что через три дня маленькая колония получила ещё один инструмент — кузнечные мехи, предназначенные для нагнетания воздуха при прокаливании руды — условие, необходимое для успеха дела.

Двадцатого апреля с утра начался «металлургический период», как его назвал журналист в своих записях. Как мы уже упоминали, инженер считал самым удобным вести работу на месте залежей угля и железной руды. По его наблюдениям, залежи эти находились у северо-восточных отрогов горы Франклина, то есть в шести милях от Трущоб. Нечего было и думать о ежедневном возвращении на ночлег в своё обжитое убежище, и «металлурги» предпочитали ютиться в шалаше из веток, лишь бы начатые важные работы шли непрерывно круглые сутки.

Приняв такое решение, отправились в то же утро к месту работ. Наб и Пенкроф тащили на большой плетёнке кузнечные мехи и кое-какую провизию — дичь и съедобные растения, рассчитывая дорогой пополнить запасы.

Путь выбрали через лес Жакамара и пересекли его наискось с юго-востока на северо-запад. Пришлось прокладывать себе в зарослях дорогу, и впоследствии она стала кратчайшей тропой между плато Кругозора и горой Франклина. Никем не тронутые, росли здесь вековые великолепные деревья — всё тех же пород, какие уже встречались на острове нашим колонистам. Но Герберт обнаружил новые породы и среди них драцену, которую Пенкроф презрительно назвал «хвастливым пореем», так как драцена, несмотря на свою высоту, принадлежит к тому же самому семейству лилейных, к которому относится лук обыкновенный, лук зубчатый, лук шарлот и спаржа. Волокнистые корни драцены в варёном виде — превкусное кушанье, а подвергнув отвар из них брожению, делают очень приятный напиток. Колонисты запаслись в лесу этими корнями.

Лесом шли долго — целый день, но благодаря такому путешествию познакомились с флорой и фауной острова. Топ, которого преимущественно интересовала фауна, рыскал в траве и в кустах, поднимая любую дичь без разбора. Герберт и Гедеон Спилет стрелами убили двух кенгуру и ещё какое-то животное, похожее и на ежа и на муравьеда: на ежа оно походило тем, что свёртывалось клубком, выставляя для самозащиты иглы, а сходство с муравьедом придавали ему когти землеройки, узкая мордочка, заканчивавшаяся неким подобием клюва, тонкий длинный язык, весь в крошечных колючках, предназначенных для захватывания и удерживания насекомых.

Поглядев на диковинного зверя, Пенкроф задал вполне естественный вопрос:

— А на что он будет похож, если сварить из него суп?

— На кусок превосходной говядины, — ответил Герберт.

— Ну, от него больше ничего и не требуется, — сказал моряк.

Во время этой экспедиции колонисты видели диких кабанов, которые, однако, и не пытались напасть на них; казалось, что в этом лесу не грозит встреча с опасными хищниками, как вдруг в густой чаще журналист увидел в нескольких шагах от себя на нижних ветках дерева мохнатого зверя, которого он принял за медведя, и стал его зарисовывать. К счастью для Гедеона Спилета, его натурщик не принадлежал к грозному семейству «стопоходящих» — оказалось, что это обыкновенный коала, известный также под именем ленивца, безобидный зверь величиною с большую собаку, покрытый лохматым мехом бурого цвета и снабжённый длинными крепкими когтями, позволяющими ему лазать на деревья, — он питается листвой. Когда было установлено, какой именно зверь служит натурой Гедеону Спилету, продолжавшему при обсуждении вопроса работать карандашом, художник стёр сделанную под наброском надпись «Медведь» и начертал вместо неё «Коала». Затем все двинулись дальше.

В пять часов вечера Сайрес Смит подал сигнал к отдыху. К этому времени колонисты уже вышли из лесу и были у подножия мощных отрогов, служивших подступами к горе Франклина с востока. В нескольких стах шагах от места остановки протекал Красный ручей, следовательно, за водой ходить было недалеко.

Колонисты тотчас принялись устраивать себе становище. Через какой-нибудь час на опушке леса под сенью деревьев выросло сносное убежище — шалаш из веток, переплетённых лианами и покрытых слоем глины. Геологические изыскания отложили до следующего дня. Занялись приготовлением ужина; развели перед шалашом яркий костёр, зажарили на вертеле дичь, а в восемь часов вечера путники уже спали сладким сном, только один сидел у костра и поддерживал огонь на тот случай, если вокруг бродит какой-нибудь опасный зверь.

На следующий день, 21 апреля, Сайрес Смит в сопровождении Герберта отправился на поиски той возвышенности древней формации, где он нашёл образцы железных руд. Обнаруженные им залежи, выходившие на поверхность земли, были расположены у подножия одного из северо-восточных отрогов. Легкоплавкая руда, очень богатая железом, вполне подходила для того способа обработки, который думал применить Сайрес; способ этот, называемый каталонским, в упрощённом виде широко применяют на Корсике.

Настоящий каталонский способ требует сооружения больших плавильных печей и тиглей; руда и уголь закладываются в печь чередующимися слоями, превращаются в металл и освобождаются от шлака. Но Сайрес Смит, желая избежать громоздких сооружений, решил просто сложить руду и уголь огромным кубом и в середину его нагнетать при помощи мехов струю воздуха. Должно быть, такой же способ применял некогда библейский Тувалкаин и первые металлурги обитаемого мира. И то, что удавалось правнукам Адама, что всё ещё приводило к хорошим результатам в краях, богатых железной рудой и топливом, несомненно, можно было сделать и в условиях острова Линкольна.

Уголь наши металлурги добыли без труда близ своего лагеря — из месторождения, лежавшего на поверхности земли. Руду раскололи на мелкие куски и вручную очистили от комьев земли и от песка. Затем перемежающимися слоями насыпали большую груду угля и руды, как складывают дрова угольщики, когда пережигают их на уголь. Под действием воздуха, нагнетаемого мехами, уголь в этой груде превращался в двуокись, а затем в окись углерода, которая, воздействуя на окись железа, отнимала от неё кислород.

Сайрес Смит сделал для этого всё, что следовало. Возле насыпанной кучи руды и угля установили мехи, сшитые из тюленьих шкур; воздух выходил из мехов через трубку, сделанную из огнеупорной глины, — трубку эту специально изготовили и обожгли в гончарной печи. Привели в действие механизм мехов, состоявший из подвижной рамы, самодельной верёвки и противовеса, и тотчас из трубки вырвалась сильная струя воздуха; поднимая температуру прокаливаемой груды, она способствовала также химическому процессу образования железа при взаимодействии руды и угля.

Работа была сложная. Колонистам понадобилось много терпения и сообразительности, чтобы справиться с ней. Но, наконец, они одержали победу и получили железную крицу с корявой губчатой поверхностью; это железо ещё надо было проковывать, чтобы снять с него корку приварившегося шлака. У самоучек кузнецов, разумеется, не было кузнечного молота, но они вышли из положения подобно своим собратьям, металлургам первобытного общества, сделав то же, что делали и они.

Первую железную чушку привязали к рукояти, и она послужила молотом; этим молотом принялись ковать на гранитной наковальне следующие крицы и таким образом получили железо грубой поковки, но пригодное для всяких изделий.

И вот после тяжких трудов и усилий 25 апреля было выковано несколько железных болванок, а в дальнейшем их превратили в инструменты — щипцы, клещи, кирки, ломы и т. д. Пенкроф и Наб объявили их сущими драгоценностями.

Однако гораздо больше пользы, чем чистое железо, могла принести сталь. Сталь же представляет собою соединение железа и углерода, которое получают двояким способом: либо из чугуна, отнимая от него избыток углерода, либо из железа, прибавляя к нему отсутствующий углерод. В первом случае путём обезуглероживания чугуна получают натуральную, или пудлинговую, сталь, а путём добавления к чистому железу углерода — томлёную сталь.

Как раз такую сталь Сайресу Смиту и хотелось выплавить, ибо у него уже имелось чистое железо. И он добился этого, переплавив железо вместе с толчёным углём в тигле из огнеупорной глины.

Сталь поддаётся и горячей и холодной обработке. Под умелым руководством Сайреса Смита Наб и Пенкроф наделали топоров, накалили их докрасна и окунули в холодную воду; топоры получили превосходную закалку.

Кузнецы изготовили — разумеется, грубо — лезвия для рубанков, топоры, топорики, стальные полосы, пилы и плотничьи ножницы, кирки, заступы, ломы, молотки, гвозди и т. д.

Пятого мая первый «металлургический период» закончился, и кузнецы возвратились в Трущобы, а вскоре, принявшись за новые работы, они овладели новыми навыками и получили право называться мастерами и других ремёсел.

 

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Вторичное обсуждение вопроса о жилище. — Фантазии Пенкрофа. — Исследование северной части острова. — Северный край плоскогорья. — Змеи. — Дальний край озера. — Беспокойство Топа. — Топ бросается в озеро. — Битва под водой. — Дюгонь.

 

Настало 6 мая — день, соответствующий 6 ноября в странах Северного полушария. Уже несколько дней небо хмурилось, пора было устраиваться для предстоящей зимовки. Особого похолодания, правда, не наблюдалось, и будь на острове Линкольна стоградусный термометр, он показывал бы среднюю температуру в десять-двенадцать градусов выше нуля. Такое явление не должно нас удивлять, ведь остров Линкольна, весьма вероятно, был расположен между тридцать пятой и сороковой параллелью Южного полушария и, следовательно, находился в тех же климатических условиях, что Сицилия и Греция Однако известно, что в Греции и на острове Сицилия бывают сильные холода, со снегопадами, и обитателям острова Линкольна тоже следовало ожидать морозов в разгар зимы и своевременно защититься от них.

Во всяком случае, холода ещё только грозили нагрянуть, но уже близился период дождей, а на этом одиноком острове, затерявшемся в Тихом океане, где бушуют свирепые штормы, вероятно, бури бывали частыми и грозными гостьями.

Колонисты снова обсудили вопрос о жилище, более пригодном, чем Трущобы, и быстро приняли решение.

Пенкроф, разумеется, питал некоторое пристрастие к убежищу, которое он нашёл в первые страшные дни, но он хорошо понимал, что надо искать другое жилище. Ведь волны морские, как читатель, вероятно, помнит, уже заглянули в каменные проходы Трущоб и нельзя было вторично подвергаться риску подобного вторжения.

— И к тому же нам с вами надо предохранить себя от всякого нашествия, — сказал Сайрес Смит, беседуя в тот день с товарищами о дальнейшей жизни на острове.

— Зачем? Остров же необитаем! — удивился журналист.

— Возможно, — ответил инженер, — хотя не забывайте, что мы обследовали ещё далеко не весь остров. Но если на нём и не найдётся ни одной живой души, то тут водится много опаснейшего зверья. Надо оградить себя от возможного нападения, а иначе придётся нам по очереди дежурить по ночам, чтобы поддерживать огонь в костре. И вообще, друзья, надо быть начеку и всё предусмотреть. В этой части Тихого океана не редкость столкнуться с малайскими пиратами…

— Что? — удивлённо воскликнул Герберт. — Так далеко от всякой земли?

— Да, представь себе, дитя моё, — ответил инженер. — Пираты — смелые мореходы и отъявленные злодеи. Нам обязательно нужно принять меры предосторожности.

— Ладно, — согласился Пенкроф. — Сделаем укрепления в защиту от двуногих и четвероногих хищников. А не лучше ли нам, мистер Смит, сейчас обследовать весь остров, а потом уж решить, что предпринять?

— Да, так будет лучше, — поддержал его Гедеон Спишет. — Как знать, может быть, на другой стороне острова мы найдём хорошую сухую пещеру, какой мы здесь до сих пор не могли отыскать.

— Так-то оно так, — ответил инженер, — но вы, друзья мои, забываете, что нам надо поселиться вблизи источника питьевой воды, а с вершины горы Франклина мы не обнаружили в западной части острова ни речки, ни ручья. Здесь же мы находимся между рекой Благодарения и озером Гранта — большое преимущество, которым нельзя пренебрегать. Кроме того, этот берег защищён от пассатов, дующих в Южном полушарии на северо-запад.

— А знаете что, мистер Смит? Давайте построим себе дом на берегу озера. У нас теперь есть и кирпич и инструменты. Были мы мастерами-кирпичниками, гончарами, литейщиками, кузнецами, а теперь будем каменщиками. Какого дьявола, неужто не справимся?

— Конечно, справимся, друг мой. Но прежде чем принять такое решение, надо поискать. Быть может, мы найдём жилище, которое соорудила для нас сама природа. Это избавит нас от долгого, утомительного труда, и у нас будет надёжное убежище, защищённое от врагов, таящихся на острове, и от всех, какие могут пожаловать сюда с океана.

— Вы правы, Сайрес, — сказал журналист. — Но ведь мы уже осмотрели весь береговой гранитный вал, — ни одной пещеры, даже ни одной трещины!

— Как есть ни одной! — подхватил Пенкроф. — Эх, если б выдолбить себе жильё в этом самом гранитном валу — довольно высоко, чтоб снизу никто не мог напасть на нас. Вот бы хорошо! Я так и вижу — шесть, а то и семь комнат, с окнами на море…

— С окнами, и не какими-нибудь, а с большими окнами, чтоб было много света… — смеясь, сказал Герберт.

— И чтоб лестница была! — добавил Наб.

— Ну что вы смеётесь? — возмутился моряк. — Или я что-нибудь невозможное предложил? Разве у нас нет кирок и ломов? И разве мистер Сайрес не может сделать порох? Тогда мы заложим мину и взорвём скалу. Верно мистер Сайрес? Ведь когда нам понадобится, вы сделаете для нас порох?

Сайрес Смит внимательно выслушал Пенкрофа, излагавшего свои фантастические планы. Врезаться в этот гранитный вал, даже путём взрыва пороховой мины, было бы геркулесовым трудом. Оставалось только пожалеть, что природа не взяла на себя самую трудную часть работы. Но Сайрес Смит не стал разочаровывать Пенкрофа, а только предложил хорошенько осмотреть всю гранитную стену — от устья речки до того угла, которым она заканчивалась на севере.

Отправившись в разведку, колонисты прошли около двух миль, самым тщательным образом исследуя гранитную стену. Но нигде, решительно нигде, не было ни единой впадины на её ровной, отвесной поверхности. Скалистые голуби, летавшие над нею, гнездились в углублениях, встречавшихся лишь на гребне гранитного кряжа и меж причудливых зубцов его карниза.

Отсутствие пещеры было обстоятельством очень досадным, ибо не приходилось и думать, что удастся самим пробить для себя в этом граните грот достаточной величины, пустив в ход кирки и даже порох. Волею случая на всей этой полосе берега имелось только одно место, пригодное хотя бы для временного убежища, — те самые Трущобы, которые открыл Пенкроф; но теперь с этим приютом необходимо было расстаться.

Своё исследование колонисты закончили у северного края стены, где она переходила в длинный скат, полого спускавшийся к самому морю. От этого места и до западной оконечности острова береговая возвышенность шла под уклон не более чем в сорок пять градусов, представляя собою нагромождение камней, земли и песка скреплённых корнями кустов, низкорослых деревьев трав. Кое-где из рыхлой толщи наружного покрова острыми скалами пробивался гранит. По склонам ярусами поднимались купы деревьев и зеленела довольно густая трава. Но книзу растительности становилось всё меньше, и от подножия откоса до моря унылой, бесплодной полосой простирался песок.

У Сайреса Смита мелькнула не лишённая основания мысль, что где-нибудь здесь низвергается из озера Гранта водопад. Ведь должен же был найти себе выход избыток воды, которую непрестанно нёс в озеро Красный ручей. Однако до сих пор инженер нигде не находил этого стока, хотя исследовал берег озера от устья ручья до плато Кругозора.

Сайрес Смит предложил товарищам подняться по склону кряжа и возвратиться в Трущобы через плато Кругозора, исследовав дорогой северный и восточный берег озера.

Предложение было принято, и через несколько минут Герберт и Наб уже вскарабкались на плоскогорье. Сайрес Смит, Гедеон Спилет и Пенкроф более медленно и степенно шли вслед за ними.

В двухстах футах от края плоскогорья, сквозь сплетение ветвей сверкала на солнце спокойная гладь прекрасного озера. Пейзаж кругом был чудесный. Лаская взгляд своей пожелтевшей и бронзовой листвой, теснились друг к другу в рощах деревья. На зелёном ковре густой травы выделялись чёрные стволы рухнувших исполинских деревьев, сражённых рукою времени. В воздухе стоял звон от птичьего щебета, от криков шумливых какаду, порхавших с ветки на ветку, словно живая крылатая радуга. Казалось, солнечный свет проникал в эти необыкновенные рощи, лишь разбившись на все цвета своего спектра.

Вместо того чтобы сразу направиться к северному берегу озера, путники обогнули плато, намереваясь добраться до левого берега ручья у самого его устья. Они сделали крюк мили в полторы, но путь оказался лёгким, так как лес поредел и между деревьями оставались свободные проходы. Чувствовалось, что тут кончается плодородная часть острова — здесь уж не было такой буйной растительности, как в зоне, простиравшейся от Красного ручья до реки Благодарения.

Сайрес Смит и его товарищи довольно осторожно продвигались в этом новом для них уголке острова. Ведь оружием им служили только луки и стрелы да дубинки, окованные железом. Впрочем, ни один хищный зверь не показывался. Возможно, эти опасные враги предпочитали лесные чащи южной части острова. И вдруг произошла весьма неприятная встреча. Топ сделал стойку перед большой змеёй четырнадцати-пятнадцати футов длиною. Наб убил её дубинкой. Осмотрев змею, Сайрес Смит сказал, что она не ядовитая и принадлежит к породе «алмазных змей», которых в Новом Южном Уэльсе туземцы употребляют в пищу. Но, несомненно, тут водились и другие змеи, укус которых смертелен, как, например, «глухие гадюки» с раздвоенным хвостом, которые вдруг взвиваются из-под ног, «крылатые змеи» с двумя выростами, благодаря которым они бросаются на свою жертву с молниеносной быстротой. Оправившись от растерянности, Топ принялся охотиться на змей с такой яростью, что становилось страшно за него. Поэтому хозяин то и дело подзывал его к себе.

Вскоре участники экспедиции дошли до устья Красного ручья, и, когда переправились на другой берег, перед ними предстала знакомая картина, которую они уже видели, спускаясь с горы Франклина. Сайрес Смит убедился, что дебит Красного ручья довольно значителен, — следовательно, природа должна дать выход излишним водам, иначе озеро могло бы переполниться. Но где же этот сток? Обязательно надо его найти и воспользоваться силой падения воды как механическим двигателем.

Разбившись на группы, но не отдаляясь друг от друга, колонисты двигались по крутому берегу озера. По многим признакам видно было, что в нём очень много рыбы, и Пенкроф решил воспользоваться этим богатством, сделав для такой цели рыболовную снасть.

Сначала направились к северо-восточному узкому краю озера. Имелись достаточные основания предполагать, что вода вытекает как раз в этих местах, ибо озеро тут доходило почти до края плоскогорья. Предположения эти не оправдались, и колонисты пошли дальше по берегу озера, которое после небольшой излучины тянулось параллельно побережью океана.

В этой стороне берег уже не был лесистым, живописно разбросанные вокруг купы деревьев увеличивали очарование пейзажа. Озеро Гранта предстало перед путниками всё целиком, и ни единое дуновение ветерка не морщило его зеркальной глади. Рыская среди кустов, Топ поднимал самых различных птиц; Гедеон Спилет и Герберт встречали их стрелами. Одна из птиц, жертва меткости юного охотника, упала в высокие камыши. Топ бросился туда и принёс красивую водяную птицу аспидно-чёрного цвета, с коротким клювом, с выпуклой лобной костью, с зубчатой кромкой на пальцах и с белой каймой на крыльях. Величиной она была с крупную куропатку, носила название «лысуха», как пояснил Герберт, и принадлежала к группе длиннопалых птиц, которые представляют собою переход от отряда голенастых к перепончатолапым. Дичь незавидная, с жёстким и невкусным мясом, но поскольку Топ проявлял меньше разборчивости, чем его хозяева, решили отдать ему лысуху на ужин.

Колонисты шли по восточному берегу и уже приближались к исследованным местам. Сайрес Смит, к крайнему своему удивлению, нигде не видел никаких признаков стока воды из озера. Разговаривая с Гедеоном Спилетом и Пенкрофом, он не скрыл от них своего изумления.

Вдруг Топ, бежавший впереди хозяина, забеспокоился. Умный пёс принялся нервно рыскать по берегу и, внезапно остановившись, уставился в воду и поднял лапу, словно делал стойку над какой-то невидимой дичью; потом он яростно залаял, будто подзывая хозяина, и внезапно умолк.

Ни Сайрес Смит, ни его товарищи сначала не обратили внимания на поведение Топа, но вскоре собака залилась отчаянным лаем, и инженер встревожился.

— Ну что там такое, Топ? — сказал он.

Собака помчалась было к нему, но тотчас повернула обратно и вдруг кинулась в озеро.

— Топ, сюда! Топ! — закричал Сайрес Смит, не желая пускать собаку на поиски добычи в незнакомых и, возможно, опасных водах.

— Что там такое? — спросил Пенкроф, глядя на озеро.

— Должно быть, Топ почуял какое-нибудь земноводное животное, — сказал Герберт.

— А вдруг там аллигатор! — заметил журналист.

— Нет, не думаю, — возразил Сайрес Смит. — Аллигаторы водятся в более низких широтах.

Топ выскочил из воды по приказу хозяина, но ни секунды не мог остаться в покое; он возбуждённо прыгал в высокой траве, словно чуял какое-то невидимое людям животное, которое плыло под водой у самого берега. Однако вода оставалась совершенно спокойной, ни малейшей ряби не пробегало по безмятежной глади. Несколько раз колонисты останавливались на берегу и настороженно всматривались. Из воды никто не появлялся. Всё это казалось загадкой. Инженера Смита она очень занимала.

— Доведём до конца нашу разведку, — сказал он.

Полчаса спустя колонисты дошли до юго-восточного края озера и вновь очутились на плато Кругозора. Исследование берегов озера могло считаться завершённым, но Сайресу Смиту так и не удалось обнаружить, где и каким образом уходит из озера избыточная вода.

— Несомненно, здесь где-то имеется сток, — повторял он, — и раз его не видно на поверхности земли, значит, вода пробила себе дорогу сквозь гранитный кряж.

— Вы, очевидно, считаете, что для нас очень важно знать, где этот сток? — спросил Гедеон Спилет.

— Да, довольно важно, — ответил инженер. — Ведь если вода проложила себе выход сквозь этот кряж, то весьма вероятно, что там есть пещера, и, быть может, нам удалось бы отвести от неё ручей и приспособить эту пещеру для жилища.

— А разве не может вода уходить через дно озера и стекать в море по подземному руслу? — спросил Герберт.

— Конечно, может, — ответил инженер, — и если это так, то вскоре нам придётся самим строить себе дом, поскольку природа не пожелала помочь нам, выступив в роли каменщика.

Колонисты уже собирались пересечь плато, чтобы возвратиться к Трущобам, так как было пять часов вечера, как вдруг Топ снова забеспокоился. Он неистово залаял и, прежде чем хозяин успел его удержать, вторично бросился в озеро.

Все подбежали к берегу. Собака уже отплыла от него футов на двадцать, и Сайрес Смит громко звал её. Вдруг из воды высунулась огромная голова какого-то животного; озеро оказалось тут неглубоким.

Герберт сразу узнал, к какому роду земноводных принадлежит это безобразное чудовище с конической мордой, глазами навыкате и длинными шелковистыми усами.

— Ламантин! — воскликнул он.

Но это был не ламантин, а другой представитель водных млекопитающих, который носит название «дюгонь», ноздри расположены у него в верхней части морды. Чудовище ринулось к собаке. Напрасно Топ хотел увернуться и доплыть до берега. Хозяин ничего не мог сделать, чтобы спасти бедного пса. Не успели Гедеон Спилет и Герберт нацелиться и пустить в страшилище стрелы, как дюгонь схватил собаку и исчез с нею под водой.

Крепко сжав в руке окованную железом палицу, Наб хотел уже броситься на помощь собаке и сразиться со свирепым животным даже в воде, его стихии.

— Нет, Наб, не пущу, — воскликнул инженер, схватив смельчака за руку.

Однако под водой происходила борьба, казалось бы необъяснимая, — ведь собака не могла в таких условиях оказывать зверю сопротивление, борьба отчаянная, ибо поверхность озера буквально кипела, борьба безнадёжная, ибо исходом её могла быть лишь гибель несчастного пса! И вдруг среди пенистого круга из воды вынырнул Топ. Подброшенный в воздух какой-то неведомой силой, он взлетел над озером на десять футов, снова упал в бурлящие волны, потом поплыл, стремительно работая лапами, и вскоре выбрался из воды, спасённый каким-то чудом и даже не получив ни одной серьёзной раны.

Сайрес Смит и его товарищи остолбенели от изумления. Но затем их ошеломило обстоятельство ещё более загадочное — под водой как будто продолжалась борьба. Должно быть, на дюгоня напал какой-то могучий противник, и чудовище, выпустив собаку, теперь защищало свою собственную жизнь.

Но схватка была недолгой. Вода обагрилась кровью, и на поверхности озера, чернея средь расплывающихся алых кругов, выплыло недвижимое тело дюгоня, а волна выбросила его на узкую песчаную отмель в южном конце озера.

Колонисты побежали туда. Дюгонь был мёртв. Он оказался действительно огромным — футов пятнадцати-шестнадцати в длину и весил, вероятно, три или четыре тысячи фунтов. На шее у него зияла рана, словно, нанесённая острым лезвием.

Какое же земноводное животное уничтожило грозного дюгоня, нанеся ему такую страшную рану? Никто из колонистов не мог разрешить эту загадку, и, возвращаясь в своё убежище, все были озадачены необыкновенным происшествием.

 

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Исследование озера. — Течение указывает. — План Сайреса Смита. — Жир дюгоня. — Применение серного колчедана. — Сернистое железо. — Как делается глицерин. — Мыло. — Селитра. — Серная кислота. — Азотная кислота. — Рождение водопада.

 

На следующий день, 7 мая, Сайрес Смит и Гедеон Спилет, оставив Наба дома готовить обед, поднялись на плато Кругозора, а Герберт с Пенкрофом отправились вверх по течению реки за дровами.

Сайрес Смит и журналист быстро дошли до той песчаной отмели у южного края озера, на которую волны выбросили дюгоня. На его мясистую тушу уже слетелись стаи птиц. Пришлось разогнать их камнями, так как инженер хотел сохранить жир убитого чудовища для нужд колонии. Мясо дюгоня, не только съедобное, но очень вкусное, прекрасно могло пойти в пищу, — недаром в некоторых областях Малайи его подают лишь к столу туземных царьков. Но такими делами ведал Наб. Сайрес Смит был поглощён другими мыслями. У него из головы не выходило вчерашнее приключение. Ему хотелось разгадать тайну подводной схватки и узнать, какой сородич мастодонтов или морских чудовищ нанёс дюгоню такую удивительную рану.

Инженер молча стоял на берегу и пристально смотрел на озеро, но ничего не было видно в спокойных, прозрачных водах, блестевших серебром под первыми лучами солнца.

У песчаной полоски берега, где лежал труп дюгоня, было довольно мелко, но постепенно глубина увеличивалась, и на середине озера было, вероятно, очень глубоко. Котловина озера казалась большой каменной чашей, которую Красный ручей наполнил водой.

— Ну, что вы смотрите, Сайрес? — спросил журналист. — По-моему, в этом озере нет ничего подозрительного.

— Ничего подозрительного, дорогой мой, — подтвердил инженер. — Но я, право, не знаю, как объяснить то, что случилось вчера!

— Признаться, и я удивлён, — сказал журналист. — Рана у этого зверя по меньшей мере странная. А как объяснить, что Топа с такой силой вышвырнуло из воды? Ей-богу можно подумать, что его подбросила чья-то сильная рука и эта же рука, вооружённая кинжалом, нанесла дюгоню смертельную рану.

— Да, — задумчиво протянул Сайрес Смит. — Тут есть что-то непонятное. А скажите, дорогой Спилет, вы понимаете, каким образом я был спасён из пучины океана? Кто перенёс меня в дюны? Не понимаете, правда? И вот я чувствую, что здесь кроется какая-то тайна. Но мы с вами, конечно, когда-нибудь её раскроем. Будем наблюдать, внимательно наблюдать, но пока не станем говорить при товарищах об этих необыкновенных приключениях. Давайте хранить наблюдения про себя и делать своё дело.

Как читателям уже известно, Сайрес Смит всё ещё не мог установить, где именно вытекает из озера избыточная вода, но так как не было ни малейших признаков, что оно когда-либо выходило из берегов, то, значит, где-то с шествовал водосток. И тут вдруг Сайрес Смит с некоторым удивлением приметил, что в том месте, у которого он стоит, проходит довольно сильное течение. Он бросил в воду несколько веточек и увидел, как они поплыли к южному краю озера. Тогда он пошёл берегом вниз по течению, и оно привело его к южной оконечности озера. А там уровень воды сразу понизился, как будто она внезапно уходила в какую-то трещину.

Сайрес Смит лёг на берег ничком, внимательно прислушался, чуть не прильнув ухом к воде, и явственно различил шум потока, низвергавшегося куда-то под землю.

— Вот оно что! — воскликнул он, поднимаясь на ноги. — Вон куда уходит из озера вода. Она проложила себе дорогу сквозь гранитный кряж и вытекает в море, пробегая через какую-нибудь пещеру. А мы её перехитрим и сами воспользуемся этой пещерой! Ну-ка, проверим!

Сайрес Смит срезал длинную ветку, ободрал с неё листья, погрузил в воду в том месте, где два берега озера сходились под углом, и установил, что там действительно есть широкое отверстие, на глубине всего лишь одного фута от поверхности воды. Подземный сток, который Сайрес Смит тщетно искал до сих пор, нашёлся. Сила течения, устремлявшегося в него, была так велика, что ветку вырвало из рук инженера и мгновенно унесло.

— Ну, теперь уж сомневаться нечего, — сказал Сайрес Смит, — тут под водой отверстие стока. Я обнажу его.

— Каким образом? — спросил Гедеон Спилет.

— Опущу уровень воды в озере на три фута.

— А как вы это сделаете?

— Открою воде другой выход, шире этого.

— Где, Сайрес?

— Там, где озеро ближе всего подходит к краю плато Кругозора.

— Но ведь там гранитная стена, — заметил журналист.

— Так что ж, — ответил Сайрес Смит, — я взорву гранитную стену, вода ринется в пролом, уровень её в озере спадёт, и отверстие стока обнажится…

— А на берег океана будет низвергаться водопад, — добавил журналист.

— Да, водопад! — подтвердил Сайрес. — И мы воспользуемся его силой. Идёмте, идёмте скорей!

И инженер быстрым шагом двинулся в обратный путь, увлекая за собой своего друга. Тот так верил в Сайреса Смита, что ни на минуту не усомнился в успехе его замыслов. Однако ж намерения эти были крайне дерзкими. Как проломить гранитный вал? Как без пороха, с жалкими самодельными инструментами раздвинуть несокрушимые скалы? Не затевал ли инженер Смит непосильное дело?

Когда Сайрес Смит и журналист вернулись в Трущобы, Герберт и Пенкроф разгружали плот, на котором они привезли дрова.

— Сейчас дровосеки своё дело кончат, мистер Сайрес, — смеясь, сказал моряк, — и если вам понадобятся каменщики…

— Каменщики не понадобятся, а вот химики требуются, — ответил инженер.

— Да, да, — подхватил Гедеон Спилет. — Хотим остров взорвать…

— Взорвать остров? — изумлённо воскликнул Пенкроф.

— Во всяком случае, часть острова! — внёс поправку Гедеон Спилет.

— Вот слушайте, друзья мои, — начал инженер.

Он рассказал товарищам о сделанном открытии. По его мнению, внутри гранитного кряжа, на котором находится плато Кругозора, должна быть более или менее обширная пещера, и Сайрес Смит намеревался проникнуть в неё. Для этого следует, говорил он, понизить уровень воды в озере и обнажить отверстие стока, по которому выливается избыточная вода. Как же это сделать? Очень просто: дать воде другой, более широкий выход. Итак, необходимо приготовить взрывчатое вещество и, пустив его в ход, сделать озеру изрядное «кровопускание» в другом месте берега. И вот он, Сайрес Смит, попробует составить сильную взрывчатую смесь из тех материалов, какие природа предоставила в его распоряжение.

Нечего и говорить, что все, и особенно Пенкроф, с восторгом встретили этот план. Употребить героические меры, взорвать гранит, создать водопад — моряку это пришлось по душе! И раз инженеру Смиту понадобились химики, Пенкроф способен был выступить в роли химика с таким же успехом, как в роли каменщика или сапожника. Он готов был делать всё что угодно, даже обратиться в учителя танцев и хороших манер, если сие понадобится, говорил он Набу.

В первую очередь Набу и Пенкрофу было поручено освежевать убитого дюгоня, срезать с туши весь жир, а мясо сохранить впрок. Посланцы немедленно направились к озеру, даже не попросив более подробных разъяснений. Их вера в Сайреса Смита не знала сомнений.

Несколько минут спустя тронулись в путь и три остальных колониста — Сайрес Смит, Герберт и Гедеон Спилет; волоча за собой большую плетёнку, они шли вверх по течению реки к месторождению каменного угля, где было также очень много серного колчедана, который встречается в переходных формациях сравнительно недавнего происхождения. Сайрес Смит уже приносил образцы этого минерала.

Весь день трое геологов перетаскивали в Трущобы груды пирита, к вечеру его скопилось там несколько тонн.

В понедельник, на следующее утро, 8 мая, инженер приступил к своим опытам. Пиритоносные сланцы в основном состоят из углерода, кремнезёма, окиси алюминия и сернистого соединения железа — его как раз там больше всего; нужно было выделить сернистое железо и как можно скорее превратить его в железный купорос, а получив железный купорос, добыть из него серную кислоту.

Такую задачу и поставил перед собой Сайрес Смит. Серная кислота нашла широкое применение во всём мире; её потребление для нужд производства является показателем промышленного развития любой страны. В дальнейшем серная кислота оказалась очень полезной колонистам при изготовлении ими свечей, дублении кож и т. д. Но сейчас инженер хотел добыть её для других целей.

Выбрав позади Трущоб площадку, колонисты тщательно её выровняли, сложили там костёр из хвороста и дров, на него положили куски железного колчедана, так, чтоб между ними проходил воздух, а сверху засыпали тонким слоем серного колчедана, раздроблённого на мелкие кусочки, величиной с орех.

Сложив всё это, зажгли костёр; накалившиеся сланцы воспламенились, потому что содержали в себе углерод и серу. Тогда сверху положили ещё несколько слоёв дроблёного колчедана, и всю эту огромную кучу прикрыли сверху землёй и дёрном, оставив лишь несколько отверстий, как это делается, когда складывают груду дров, пережигая их на уголь.

Горящую под спудом груду минералов и топлива, в которой происходили химические превращения, оставили в покое — нужно было не меньше десяти — двенадцати дней для того, чтобы колчедан превратился в сернистое железо и далее в железный купорос, а окись алюминия — в сернокислый алюминий, то есть в одинаково растворимые соединения, тогда как кремнезём и углерод, перешедшие в золу, нерастворимы.

Пока происходили эти химические процессы, колонисты под руководством Сайреса Смита занялись другой работой и делали её не только усердно, но с каким-то неистовым рвением.

Наб и Пенкроф срезали весь жир с туши дюгоня и сложили его в большие глиняные корчаги. Из этого жира нужно было выделить одну из составных его частей — глицерин. Для этого достаточно было обработать его содой, или известью. И в том и в другом случае получилось бы мыло и выделился необходимый Сайресу Смиту глицерин. Как мы знаем, извести у колонистов имелось достаточно, но обработка жира известью даёт нерастворимое и, следовательно, бесполезное мыло, тогда как при обработке содой получилось бы растворимое мыло, которое могло пригодиться колонистам в их домашнем быту… Как человек практический, Сайрес Смит решил обработав жир содой. Добыть соду оказалось не так уж трудно. Море выбрасывало на берег очень много водорослей — кремнистые, фукоиды, морской мох и другие. И вот колонисты собрали целые груды водорослей, сначала их высушили, а потом сожгли в открытых ямах. Сгорание длилось несколько дней, и температура поднялась так высоко, что зола расплавилась; в результате пережигания получилась сплошная сероватая масса, давно известная под названием натуральной соды.

Теперь Сайрес Смит имел возможность обработать жир содой, получив таким образом растворимое мыло и нейтральное вещество — глицерин.

Но этого ещё было недостаточно. Для будущих работ Сайресу Смиту нужна ещё была азотнокислая соль, более известная под названием селитры. Сайрес Смит мог бы получить её, обработав азотной кислотой углекислую соль поташа, которую легко извлечь из золы растений. Но азотной кислоты у него не имелось, — как раз её-то он и хотел получить. Словом, тут был порочный круг; казалось, выхода не найти. К счастью, сама природа предоставила инженеру Смиту селитру — пришлось только потрудиться, чтобы её собрать. Герберт открыл целые залежи селитры в северной части острова, у подножия горы Франклина; оставалось только очистить эту азотнокислую соль.

Все эти разнообразные работы заняли с неделю; закончились они прежде, чем произошло превращение сернистого железа в железный купорос. Колонисты ещё успели до тех пор изготовить глиняные огнеупорные сосуды и сложить кирпичную печь особого устройства для предстоящей перегонки железного купороса. Всё было закончено 18 мая и в тот же день почти завершились происходившие химические процессы. Гедеон Спилет, Герберт, Наб и Пенкроф под руководством инженера стали превосходными рабочими. Впрочем, необходимость — лучший учитель, и её больше всех слушаются.

Когда всю груду колчедана пережгли, в результате химических превращений получился железный купорос, сернокислый алюминий, кремнезём, остаточный уголь и зола. Всё это положили в корчагу, наполненную водой, разболтали в ней, дали отстояться, и когда жидкость стала прозрачной, её слили — она представляла собой раствор железного купороса и сернокислого алюминия, все остальные вещества остались на дне корчаги в виде нерастворимого осадка. Жидкость частично выпарили, при этом отложились кристаллы железного купороса, а невыпаренную воду, содержавшую в себе купорос алюминия, оставили без употребления.

Теперь в распоряжении Сайреса Смита было изрядное количество кристаллов железного купороса; предстояло получить из него серную кислоту.

В промышленной практике для производства серной кислоты требуется дорогостоящая установка. Тут нужны и заводы и лаборатории, специально оборудованные платиновой посудой, свинцовые камеры, в которых происходят химические реакции (свинец не поддаётся действию кислоты) и т. д. Конечно, у Сайреса Смита и в помине не было такого оборудования, но он знал, что в некоторых странах, например в Богемии, серную кислоту производят более простым способом и при этом даже достигают лучших результатов — получают кислоту более сильной концентрации. В частности, этим способом вырабатывается так называемая кислота Нордхаузена.

Для получения серной кислоты Сайресу Смиту оставалось произвести сухую перегонку: прокалить в закрытом сосуде кристаллы железного купороса для того, чтобы серная кислота выделилась в виде паров, а затем, конденсируясь, эти пары превратились бы в жидкую серную кислоту.

Для перегонки послужили приготовленные огнеупорные глиняные сосуды, в которые положили кристаллы железного купороса, и специально сложенная печь. Перегонку и конденсацию провели превосходно, и 20 мая, через двенадцать дней после начала всего процесса, в распоряжении Сайреса Смита был сильнейший реактив, который он рассчитывал употреблять позднее для самых разнообразных целей.

Для чего же ему нужна была серная кислота в первую очередь? Да просто для получения азотной кислоты; получить её оказалось нетрудно: обработав серной кислотой селитру, он путём дистилляции добился выделения азотной кислоты.

Но зачем понадобилась Сайресу Смиту азотная кислота? Этого сотоварищи инженера пока ещё не знали — он не посвятил их в конечную цель своих работ.

Однако инженер уже приближался к своей цели, и последние его опыты дали, наконец, то вещество, для получения которого понадобилось столько трудов.

Добыв азотную кислоту, Сайрес Смит подлил к ней глицерина, предварительно сгустив его путём выпаривания в водяной бане, и получил (даже без добавления охлаждающей смеси) несколько пинт желтоватой маслянистой жидкости.

Составление смеси Сайрес Смит произвёл один и поодаль от Трущоб, так как это соединение являлось опасным и могло привести к взрыву; а когда он принёс своим товарищам сосуд с полученной жидкостью, то коротко сказал:

— Вот нитроглицерин!

Действительно, он добыл это ужасное взрывчатое вещество, пожалуй, в десять раз превосходящее по силе действия порох и уже вызвавшее столько несчастных случаев. Правда, применение нитроглицерина стало более безопасным с тех пор, как химики нашли способ превращать его в динамит, смешивая с такими веществами, как сахар или глина, которые могут впитывать в себя эту опасную жидкость. Но в то время когда колонисты очутились на острове Линкольна, динамит ещё не был известен.

— И вот этой самой жидкостью вы хотите взорвать здешние скалы? — недоверчиво спросил Пенкроф.

— Да, друг мой, — ответил инженер. — Нитроглицерин произведёт своё действие, и тем более сильное, что гранит, как исключительно твёрдая горная порода, не так-то легко поддаётся взрыву.

— А когда мы это увидим, мистер Смит?

Завтра, как только выроем яму и заложим мину, — ответил инженер.

На следующий день, 21 мая, минёры на рассвете направились к заливчику, образованному озером Гранта, всего лишь в пятистах шагах от побережья океана. В этом месте край плато Кругозора был ниже уровня озера, и воды его сдерживала лишь гранитная круча высокого берега. Было совершенно ясно, что, если удастся пробить эту каменную ограду, вода вырвется из озера через этот выход, польётся по наклонной плоскости горного плато и водопадом низвергнется на берег океана. В результате уровень озера понизится и отверстие прежнего водостока обнажится, чего и хотел добиться Сайрес Смит.

Итак, колонистам предстояло проломить гранитную ограду озера. Под руководством инженера Пенкроф, вооружившись киркой, принялся ловкими и сильными ударами выдалбливать углубление в камне. Гранит начал долбить у горизонтальной основы берега и вели выемке наискось, с таким расчётом, чтобы дно её оказалось ниже уровня воды в озере. Сила взрыва, раздробив скалу должна была дать воде широкий выход и заметно понизить её уровень.

Работа шла долго, так как инженер хотел произвести взрыв чудовищной силы, употребив для этого не менее десяти литров нитроглицерина. Но Пенкроф и Наб, сменяя друг друга, работали с таким рвением, что к четырём часам дня яма для закладки мины уже была готова.

Осталось разрешить вопрос, как воспламенить взрывчатую смесь. Обычно для нитроглицерина это делается при помощи запальных патронов из гремучей ртути. Для того чтобы произошёл взрыв, нужен толчок, а если просто зажечь нитроглицерин, он будет спокойно гореть и не взорвётся.

Для Сайреса Смита, конечно, не представляло особого труда сделать запальные патроны. Гремучей ртути у него не было, но он мог получить вещество, подобное хлопчатобумажному пороху, так как уже имел в своём распоряжении азотную кислоту. А достаточно было опустить в нитроглицерин патрон, набитый таким порохом, и поджечь его при помощи фитиля, как он, вспыхнув, вызвал бы взрыв.

Но Сайрес Смит поступил проще, зная, что нитроглицерин обладает свойством взрываться от удара. Он решил воспользоваться этим его свойством, а в случае неудачи применить иной способ.

Действительно, стоило налить несколько капель нитроглицерина на камень и ударить по камню в этом месте молотком, как произошёл бы взрыв. Однако тот, кто произвёл бы такой опыт, оказался бы его жертвой. И вот Сайрес Смит придумал способ избегнуть опасности. Он решил установить над ямой с нитроглицерином козлы и подвесить к ним железный брусок весом в несколько фунтов, прикрепив его верёвкой, сплетённой из лиан. От середины этой верёвки отходила другая, пропитанная серой, верёвка, которую он протянул по земле; свободный её конец находился в нескольких футах от ямы. Стоило поджечь эту верёвку — и огонь побежал бы по ней, достиг с бы первой верёвки, поддерживавшей железный брусок, она перегорела бы, и тяжёлая кувалда с силой ударила бы по нитроглицерину.

Установили это приспособление, потом инженер велел товарищам отойти подальше от опасного места и, наполнив яму до краёв нитроглицерином, пролил несколько капель своей взрывчатой смеси на камень как раз под железным бруском.

Сделав всё это, Сайрес Смит зажёг свободный конец верёвки, пропитанной серой, и присоединился к своим товарищам, ожидавшим его в Трущобах.

По его расчётам, лиана должна была гореть минут двадцать пять; и действительно через двадцать пять минут раздался взрыв неописуемой силы. Казалось, дрогнул весь остров до самых своих недр. В воздух фонтаном взлетели камни, словно при извержении вулкана. От сотрясения земли и воздуха зашатались каменные глыбы, громоздившиеся друг на друга в Трущобах. Колонистов, хотя они находились в двух милях от места взрыва, швырнуло на землю.

Они вскочили, выбежали из своего убежища и, взобравшись на плато Кругозора, помчались к тому берегу озера, где произошёл взрыв…

А лишь только они добежали, то от восторга трижды прокричали «ура». В гранитном береге озера зияла широкая пробоина! Бурля и пенясь, вырывался из неё на плато быстрый поток и, достигнув края плоскогорья, с высоты трёхсот футов низвергался на берег моря!

 

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Пенкроф больше не знает сомнений. — Прежний водосток. — Подземный ход. — Сквозь гранитный кряж. — Топ исчез. — Центральная пещера. — Нижний колодец. — Тайна. — Ударами кирки. — Возвращение.

 

Итак, замыслы Сайреса Смита осуществились, но, по своему обыкновению, он ничем не выразил своего удовлетворения, и, застыв неподвижно, крепко сжав губы, молча смотрел на необыкновенное зрелище. Наб прыгал от радости, а Пенкроф, покачивая головой, бормотал:

— Вот так штука! Здорово работает наш инженер!

В самом деле, взрыв оказал разительное действие. Выход для воды был так широк, что теперь из озера выливалось втрое больше воды, чем через старый сток. И не удивительно, что вскоре после взрыва уровень озера понизился не меньше чем на два фута.

Колонисты возвратились в Трущобы, захватили кирки, колья, окованные железом, огниво и трут, и снова направились к озеру. Топ сопровождал их. Дорогой моряк не мог не поделиться поразившей его мыслью:

— А знаете, мистер Сайрес, вы приготовили такую симпатичную настойку, что, пожалуй, можете взорвать весь остров.

— Совершенно верно, Пенкроф. И остров, и материки, и всю землю, — ответил Сайрес Смит. — Всё дело только в количестве.

— А не можете вы употребить этот ваш нитроглицерин для ружейных зарядов? — спросил моряк.

— Нет, Пенкроф, нитроглицерин — взрывчатое вещество слишком большой разрушительной силы. Но нам нетрудно будет изготовить хлопчатобумажный или даже обыкновенный порох, раз у нас есть азотная кислота, селитра и уголь. Беда только, что ружей у нас нет.

— Ну, мистер Сайрес, — возразил моряк, — вы уж постарайтесь, пожалуйста.

Как видно, Пенкроф решительно вычеркнул слово «невозможно» из словаря обитателей острова Линкольна. Достигнув плато Кругозора, колонисты направились к тому краю озера, где находился старый сток, — теперь он должен был обнажиться, и, поскольку вода больше не бежала в него, вероятно, нетрудно было проникнуть туда и посмотреть, что там делается.

Несколько минут спустя колонисты уже были у южного края озера. Бросив на него взгляд, они убедились, что желанная цель достигнута.

В самом деле, в гранитном береге, теперь уже выше уровня воды, виднелось отверстие стока, который они так долго искали. Обнажившийся узкий выступ берега позволил добраться до него. Ширина отверстия была приблизительно двадцать футов, а высота — только два фута, — оно напоминало отверстие сточной трубы, чернеющее за решёткой у края тротуара. Итак, проникнуть в этот подземный канал оказалось нелегко, но Наб и Пенкроф взялись за кирки, и через какой-нибудь час туда уже можно было войти.

Инженер подошёл к стоку и, всмотревшись, убедился, что вначале он идёт вниз с уклоном не более чем в тридцать — тридцать пять градусов. Значит, не так уж трудно будет спуститься по нему и, если крутизна уклона не увеличивается, добраться до самого моря. Вполне вероятно, что внутри гранитного кряжа окажется большая пещера, которой удастся воспользоваться.

— Ну как, мистер Смит? Чего же мы ждём? — спросил моряк, нетерпеливо стремившийся проникнуть в тёмный проход. — Смотрите, Топ уже побежал туда!

— Отлично, — ответил инженер. — Надо, однако, посветить. Наб, ступай-ка нарежь сосновых веток.

Наб и Герберт побежали к ближайшей рощице и вскоре вернулись с охапкой смолистых ветвей, из которых они тут же сделали нечто вроде факелов. При помощи огнива зажгли эти ветки, и колонисты во главе с Сайресом Смитом двинулись по тёмному подземному проходу, по которому ещё так недавно устремлялись избыточные воды озера.

Вопреки опасениям наших исследователей, проход всё расширялся, и вскоре уже не нужно было нагибаться при спуске. Но гранитное русло, которое вода полировала целую вечность, стало скользким, и упасть тут было опасно. Поэтому путники связали себя друг с другом верёвкой, как это делается при восхождении на вершины гор. К счастью, спуск облегчали попадавшиеся под ногами каменные выступы, похожие на ступени. Капли воды, ещё сочившиеся по граниту, переливались при свете факелов всеми цветами радуги, и казалось, что с тёмного свода свисают бесчисленные сталактиты. Инженер внимательно оглядывал чёрные гладкие стены подземного прохода. Ни одного наслоения, ни одной трещины! Необыкновенно плотная, мелкозернистая гранитная твердь. Подземный ход, вероятно, существовал со времён возникновения острова. Разумеется, не вода проложила себе этот путь. Скорее всего, гранитный кряж пробила рука самого Плутона, а не Нептуна — на стенках прохода видны были следы вулканических толчков, ещё не совсем сглаженные водой.

Путники продвигались очень медленно. Все молчали, ибо испытывали невольное волнение, спускаясь в недра каменного кряжа, куда, несомненно, впервые проник человек, и, вероятно, не одному из них приходила мысль, что в каком-нибудь тёмном закоулке этого подземного канала, сообщающегося с океаном, таится спрут или иной исполинский головоногий. Нужно было продвигаться с осторожностью.

Впрочем, впереди маленького отряда исследователей бежал Топ, и можно было положиться на его чутьё и сообразительность: в случае опасности он поднял бы тревогу.

Спустившись довольно извилистым проходом футов на сто, Сайрес Смит, возглавлявший шествие, остановился. Спутники подошли к нему. В этом месте проход, расширяясь, образовывал небольшую пещеру. С каменного её свода падали капли воды, но они попали сюда не вследствие просачивания из озера через трещины в граните — то просто были ещё свежие следы потока, так долго бежавшего тут. Воздух был влажный, но в нём не чувствовалось никаких тлетворных испарений.

— Ну, дорогой Сайрес, — сказал Гедеон Спилет, — вот вам и убежище, весьма уединённое и прекрасно скрытое в горных недрах. Жаль только, что жить в нём нельзя.

— Почему нельзя? — спросил Пенкроф.

— Тесно и темно.

— А разве мы не можем его расширить и пробить стенку, чтоб впустить сюда свет и воздух? — воскликнул моряк — он теперь уж решительно ни в чём не знал сомнений.

— Пойдёмте дальше, — сказал Сайрес Смит, — продолжим разведку. Когда спустимся ниже, может быть, окажется, что природа избавила нас от лишних трудов.

— Мы спустились только ещё на одну треть высоты этого кряжа, — заметил Герберт.

— Да, приблизительно на треть, — подтвердил Сайрес. — Мы прошли футов сто от входа, а когда одолеем ещё сто футов, то, возможно…

— Где же собака? — встревоженно воскликнул Наб, прерывая хозяина.

Обошли всю пещеру, Топа в ней не было.

— Наверно, вперёд убежал, — предположил Пенкроф.

— Пойдёмте-ка за ним, — сказал Сайрес Смит.

Все двинулись дальше. Инженер внимательно следил за многочисленными извилинами прохода и без особого труда определил, что, несмотря ни на что, общее его направление сохраняется: он ведёт к морю.

Колонисты спустились ещё на пятьдесят футов, считая по вертикали, и вдруг внимание их привлекли какие-то отдалённые звуки, доносившиеся из глубины прохода. Все остановились, прислушались. Звуки эти долетали по каменному коридору совершенно отчётливо, словно через слуховую трубку.

— Это Топ лает! — воскликнул Герберт.

— Да, — отозвался Пенкроф. — И ещё как лает! Прямо рассвирепел наш славный пёс!

— У нас есть оружие — окованные железом колья, — сказал Сайрес Смит. — Держитесь начеку. Вперёд!

— Всё интереснее делается! — прошептал Гедеон Спилет на ухо моряку, и тот утвердительно кивнул головой.

Сайрес Смит и его товарищи бросились на помощь Топу. Лай его становился всё явственнее. И в этом отрывистом лае чувствовалась какая-то необыкновенная ярость. Может быть, пёс схватился с каким-нибудь животным, случайно потревожив его в логове? В непреодолимом волнении путники совсем и не думали об опасности, возможно грозившей им. Они уже не просто спускались, они скатывались по скользкому дну канала и, очутившись за несколько секунд на пятьдесят футов ниже, увидели Топа.

В этом месте проход выводил в большую и очень красивую пещеру, где рыскал Топ, заливаясь злобным лаем. Пенкроф и Наб, размахивая факелами, освещали все выступы и впадины гранитных стен, а Сайрес Смит, Гедеон Спилет и Герберт, подняв окованные железом колья, приготовились встретить любого врага. Но огромная пещера оказалась пустой. Путники обследовали её вдоль и поперёк — в ней не было ни одного живого существа. А Топ лаял всё так же неистово. Ни ласками, ни угрозами его не могли утихомирить.

— Вероятно, здесь есть где-нибудь выход, через который озёрная вода стекала в море, — сказал инженер.

— Да уж наверняка есть, — согласился Пенкроф. — Осторожнее, друзья! Как бы нам не провалиться в яму.

— Топ, ищи, ищи! — крикнул Сайрес Смит.

Собака встрепенулась и, кинувшись в дальний конец пещеры, залаяла там ещё громче.

Колонисты двинулись вслед за ней и при свете факелов увидели чёрный провал, разверзавшийся в граните. Несомненно, туда и стекала вода, совсем ещё недавно пробегавшая внутри каменного кряжа, но этот сток уже не представлял собою коридора с наклонным скатом, а настоящий колодец, и проникнуть в него было невозможно.

Наклонили над отверстием колодца факелы, но ничего там не могли различить. Сайрес Смит взял одну из горящих веток и бросил её в зияющую пропасть. Смолистая ветка, разгоревшись ещё больше от быстрого падения, осветила колодец изнутри, и снова путники ничего не увидели. Потом пламя, затрепетав угасло — должно быть, ветка коснулась воды, значит, достигла моря.

Сосчитав, сколько секунд длилось падение ветки, Сайрес Смит определил, что глубина колодца равняется приблизительно девяноста футам.

Итак, пол гранитной пещеры находился на высоте девяноста футов над уровнем моря.

— Вот и жилище для нас, — сказал Сайрес Смит.

— Но ведь в нём, вероятно, жило какое-то животное, — заметил Гедеон Спилет, — его любопытство не было удовлетворено.

— Ну что ж, прежний хозяин — амфибия или иное существо — уступил нам место, а сам бежал через колодец, — ответил инженер.

— А всё-таки хотелось бы мне оказаться тут на месте Топа четверть часа назад, — проговорил моряк. — Ведь не зря же пёс так лаял!

Сайрес Смит посмотрел на свою собаку, и если б его товарищи стояли в ту минуту поближе, они услышали бы, как он сказал вполголоса:

— Да, думается мне, Топу многое известно. Куда больше, чем нам!

Оказалось, что найденная пещера удовлетворяет почти всем требованиям колонистов. Волею случая, которому пришла на помощь необыкновенная проницательность их руководителя, в распоряжении колонистов оказалась обширная пещера, размеры которой они ещё не могли определить при тусклом свете факелов, но, несомненно, её нетрудно было разделить кирпичными перегородками на несколько «комнат», и у них получился бы если не настоящий дом, то по крайней мере просторное убежище. Вода из него ушла и уж никогда не вернётся. Место было свободно.

Правда, ещё оставались две трудности: как осветить огромный грот, скрытый в гранитном кряже, и как сделать вход в него более доступным? Прорубить отверстие вверху нечего было и думать — слишком большая толща гранита лежала над сводом. Но что, если удастся пробить окно в передней стене, обращённой к морю? Спускаясь подземным коридором, Сайрес Смит приблизительно определил его наклон, а следовательно, и длину, и теперь полагал, что передняя стена пещеры не должна быть очень уж толстой. А если удастся прорубить в ней окна, то можно будет пробить и дверь, сделать наружную лестницу, а тогда и вход станет удобнее.

Инженер поделился своими замыслами с товарищами.

— Так что ж, мистер Сайрес, — за работу! — ответил Пенкроф. — Кирка при мне. Будьте покойны, окошко мы прорубим. Где надо бить?

— Вот здесь, — ответил инженер и указал силачу Пенкрофу на довольно глубокую впадину, благодаря которой толщина стены в этом месте, несомненно, уменьшилась.

Пенкроф принялся при свете факелов долбить киркой; вокруг него веером сыпались осколки камня, из-под кирки вылетали искры. Через полчаса его сменил Наб, а после Наба киркой вооружился Гедеон Спилет.

Работа шла уже два часа, и можно было опасаться, что киркой не продолбишь гранита, но вдруг последний удар, сделанный Гедеоном Спилетом, пробил стену, и кирка выпала наружу.

— Ура! Ура! Ещё раз ура! — крикнул Пенкроф.

Толщина стены не превышала трёх футов.

Сайрес Смит поглядел в отверстие, пробитое на высоте девяноста футов. Он увидел песчаную полосу берега, островок Спасения, беспредельный простор океана.

Граниту нанесли значительный урон — отверстие вышло довольно широким, в пещеру хлынули потоки света, и перед колонистами открылось величественное зрелище.

В левой стороне пещера была не больше тридцати футов высоты и такой же ширины, а длиной в сто футов; зато правая её часть была огромна; гранитный свод изгибался там округлым куполом на высоте более чем в девяносто футов. Кое-где в прихотливом беспорядке вздымались гранитные колонны, поддерживавшие свод, словно в главном приделе собора. Этот купол опирался по бокам на массивные столбы, соединённые то каменными полукружиями, то высокими стрельчатыми арками, уходившими вдаль тёмными пролётами, разубран был множеством выступов, похожих на искусные лепные украшения, и поражал своеобразным и живописным сочетанием черт, характерных для византийского, романского и готического зодчества. Пещера казалась дворцом, воздвигнутым зодчим, меж тем она была творением самой природы, создавшей в недрах гранитного кряжа эту великолепную Альгамбру.

Колонисты замерли от восхищения. Там, где они думали найти тесную пещеру, перед ними возник дивный чертог, и Наб обнажил голову, словно очутился в храме!

Минута молчания сменилась шумными возгласами восторга. Под высоким сводом пронеслись крики «ура» и, отдаваясь гулким эхом, затихли где-то в тёмных проходах.

— О друзья мои! — воскликнул Сайрес Смит. — Мы впустим свет, много света в недра этого гранитного вала; в левой стороне устроим комнаты, склады, мастерские, а вот в этом великолепном гроте у нас будет рабочий кабинет и музей.

— Как мы назовём эту пещеру? — спросил Герберт.

— Гранитный дворец, — ответил Сайрес Смит, и все встретили это название новыми криками «ура».

Факелы уже догорали и, так как нужно было потратить ещё немало времени, чтобы выбраться подземным ходом на плато Кругозора, решили отложить работы по устройству нового жилища до следующего дня.

Перед уходом Сайрес Смит ещё раз нагнулся над тёмным колодцем, отвесно спускавшимся к самому морю. Он внимательно прислушался. Из чёрной глубины не доносилось ни малейшего звука, даже отдалённого шума волн, — а ведь они должны были иногда плескаться в этом провале. Опять бросили туда горящую смолистую ветку. На мгновение стенки колодца осветились, но, как и в первый раз, ничего подозрительного путники там не увидели. Если какое-нибудь морское чудовище и было застигнуто врасплох нежданным иссяканием подземного потока, оно, вероятно, бежало на дно океана, пробравшись тем самым каналом, по которому изливались в море избыточные воды из озера, пока им не открыли новый сток.

И всё же Сайрес Смит долго стоял у провала и, устремив взгляд в его тёмное жерло, напряжённо прислушивался, не произнося ни слова. Моряк подошёл к нему и, тронув его за плечо, сказал:

— Мистер Смит…

— Вы что, друг мой? — спросил инженер, словно очнувшись от сна.

— Факелы наши, того и гляди, угаснут.

— В дорогу! — скомандовал Сайрес Смит.

Маленький отряд распростился с пещерой и стал подниматься по тёмному водостоку к берегам озера. Топ на этот раз замыкал шествие и, как это ни странно, время от времени всё ещё злобно рычал. Подъём был довольно трудный. Колонисты решили передохнуть и на несколько минут остановились в верхнем гроте, представлявшем собою как бы площадку на середине этой длинной лестницы с гранитными ступенями. Затем все снова принялись карабкаться вверх.

Вскоре на них пахнуло свежим ветерком. На стенках канала уже не блестели капли воды — она испарилась. Побледнел свет горевших факелов. Факел Наба последний раз вспыхнул и угас. Надо было поторапливаться, чтобы не идти в кромешной тьме.

Путники прибавили шагу, и около четырёх часов дня, когда потух последний факел, который нёс Пенкроф, Сайрес Смит и его товарищи уже выходили из отверстия водостока.

 

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

План Сайреса Смита. — Фасад Гранитного дворца. — Верёвочная лестница. — Мечты Пенкрофа. — Душистые травы. — Природный кроличий садок. — Водопровод для нового жилища. — Вид из окон Гранитного дворца.

 

На следующий день, 22 мая, начались работы по благоустройству нового жилища. Колонистам не терпелось поскорее переселиться из Трущоб, пристанища очень неудобного, в просторное сухое жилище, скрытое в горном кряже, не доступное ни волнам морским, ни ливням небесным. Совсем забросить Трущобы колонисты не собирались. Сайрес Смит предполагал устроить там мастерскую.

Прежде всего Сайрес Смит постарался точно установить, в какую сторону обращён фасад Гранитного дворца. Он поспешил на берег моря, к подножию гранитного вала, и поскольку кирка, обронённая журналистом, несомненно, упала на берег, то достаточно было найти её, чтобы определить, куда обращено отверстие, проделанное в стене пещеры.

Кирку Гедеон Спилет разыскал без труда — она вонзилась в песок как раз под окном, пробитым приблизительно на высоте в восемьдесят футов от берега. Скалистые голуби уже влетали и вылетали через это оконце, как будто колонисты для них и отыскали Гранитный дворец.

Инженер задумал разделить левую сторону пещеры на несколько комнат и прихожую, пробить для них «по фасаду» пять окон и дверь. Пять окон! Пенкроф был этим очень доволен, но дверь считал бесполезной роскошью, поскольку старый водосток представлял собой устроенную самой природой лестницу, по которой всегда легко будет проходить в Гранитный дворец.

— Друг мой, — заметил Сайрес Смит, — если нам легко будет по этой лестнице войти к себе в дом, то и другие также легко смогут туда попасть. Я, наоборот, собираюсь крепко-накрепко замуровать отверстие водостока и, если понадобится, совсем его скрыть, а для этого возвести плотину и поднять уровень воды в озере.

— А как же мы будем входить? — спросил моряк.

— По наружной лестнице, — ответил Сайрес Смит. — Сделаем верёвочную лестницу. Лишь только взберёмся, поднимем её, и тогда уж никому не влезть в наше убежище.

— Да зачем такая осторожность? — удивился Пенкроф. — Звери здесь, кажется, не очень опасные. А туземцев на нашем острове не имеется.

— Вы вполне в этом уверены, Пенкроф? — спросил Сайрес Смит, глядя на него.

— Ну, как сказать… Совсем быть уверенным нельзя, пока не обследуем весь остров, — ответил моряк.

— Да, — подтвердил Сайрес Смит, — мы ведь пока знаем лишь небольшую часть острова. Но если у нас здесь и нет врагов, могут нагрянуть незваные гости из других мест — эти широты Тихого океана пользуются недоброй славой. Давайте-ка примем меры против возможных опасностей.

Доводы Сайреса Смита были резонны, и Пенкроф без лишних разговоров приготовился выполнить его распоряжения.

Итак, с одной стороны пещеры, представлявшей собою квартиру, следовало пробить по фасаду Гранитного дворца пять окон и дверь, а в великолепный грот, который решили обратить в парадный зал, свет должен был проникать в изобилии через широкий проём в передней стене и круглые оконца. Фасад, находившийся на высоте восьмидесяти футов над берегом, был обращён на восток, и первыми своими лучами солнце слало привет Гранитному дворцу. Новое жилище находилось в той части кряжа, которая тянулась от выступа возле реки Благодарения и до циклопического нагромождения каменных глыб, которое Пенкроф назвал Трущобами. Поэтому порывы лютого норд-оста задевали его лишь вскользь — защитой ему служил вышеуказанный выступ кряжа. Впрочем, в ожидании тех дней, когда будут сделаны рамы, инженер намеревался закрывать оконные проёмы прочными ставнями, которые защищали бы жилище от ветра и дождя, а в случае нужды могли быть даже замаскированы.

Но в первую очередь следовало, конечно, пробить эти отверстия, — их ещё не было. Долбить твёрдый гранит ломом было бы очень долго, а, как нам уже известно, Сайрес Смит любил действовать решительно. У него ещё оставалось некоторое количество нитроглицерина, это взрывчатое вещество принесло и тут большую пользу. Инженер умело локализовал его действие, и пробоины в граните получились именно в тех местах, которые он наметил. Затем киркой и ломом придали стрельчатую форму пяти оконным проёмам «квартиры», широкому окну, слуховым окнам и двери, выровняли края этих пробоин, имевших довольно прихотливые очертания, и через несколько дней благодаря усердию каменщиков Гранитный дворец с восходом солнца уже заливали потоки яркого света, проникавшего в самые тёмные его тайники.

По замыслу Сайреса Смита, «квартиру» следовало разделить на пять «комнат» с видом на море: налево — передняя с прорубленной дверью, к которой предполагалось добираться по верёвочной лестнице, затем кухня шириной в тридцать футов, столовая сорок футов шириной, спальня таких же размеров, и, наконец (по настоянию Пенкрофа), комната для друзей, смежная парадным залом.

«Комнаты» шли в ряд, и «квартира» не занимала всей пещеры, ещё оставалось место для коридора, отделявшего её от длинного и просторного склада для инструментов, провианта и всякого рода запасов. Всё, что флора и фауна острова могли дать для нужд колонистов, прекрасно сохранялось бы здесь, не портясь от сырости. Места в складе было достаточно, помещение позволяло всё разложить и расставить по порядку. Кроме того, в распоряжении хозяев Гранитного дворца была и маленькая верхняя пещера, которая могла служить амбаром.

Итак, план выработали, оставалось лишь его осуществить. Минёры опять стали кирпичниками, а затем носильщиками: изготовленные ими кирпичи они перенесли на берег и сложили у подножия Гранитного дворца. Сайрес Смит и его товарищи всё ещё проникали в пещеру через прежний водосток. Такой способ сообщения был очень неудобен: приходилось подниматься на плато Кругозора, обойдя гранитную стену по левому берегу реки, затем спускаться подземным коридором на двести футов вниз, а на обратном пути подниматься по нему. Словом, дорога отнимала много времени и очень утомляла. Сайрес Смит решил, что медлить нечего и пора изготовить верёвочную лестницу. Стоило обитателям Гранитного дворца, поднявшись по этой лестнице, убрать её, никто уже снизу не мог бы проникнуть к ним.

Лестницу изготовили с величайшей тщательностью, ссучив верёвки из волокнистых растений при помощи деревянной «вертушки»; прочностью они не уступали толстому канату… Для перекладин взяли лёгкие и крепкие дощечки, вырезанные из красного кедра; всё было сделано умелыми руками Пенкрофа.

Ссучили из волокон растений и другие верёвки и установили у двери нечто вроде лебёдки. Хотя это приспособление и было сделано довольно грубо, оно очень упростило переноску строительных материалов, и тотчас начались работы внутри пещеры. Извести запасли достаточно, кирпичи лежали в штабелях, готовые к услугам. Строители без особого труда поставили деревянные, довольно топорные стойки для перегородок, и в очень короткий срок «квартира» была разделена на комнаты и склад.

Под руководством Сайреса Смита работа шла чрезвычайно быстро; он и сам орудовал то плотничьим топором, то соколком каменщика. Инженер Смит знал, кажется, любое ремесло и всегда подавал пример своим сметливым и усердным товарищам. Дело спорилось, трудились дружно и даже весело. Пенкроф, работавший и за верёвочника, и за плотника, и за каменщика, всех умел посмешить, всех заражал своей бодростью. Его вера в таланты Сайреса Смита была непреложна, ничто не могло бы её поколебать. Он считал, что инженер Смит способен провести с успехом любое начинание. Как обновить изношенную одежду и обувь (вопрос бесспорно очень важный), чем освещаться в долгие зимние вечера, как воспользоваться дарами природы в плодородной части острова и превратить дикую растительность в культурные насаждения — всё теперь казалось Пенкрофу лёгким: Сайрес Смит поможет справиться со всяческими трудностями, и в своё время колония ни в чём не будет знать недостатка. Пенкроф мечтал о каналах, которые облегчат перевозку добытых природных богатств острова, о разработке каменоломен и шахт, о машинах для всяких промышленных изделий, о целой сети железных дорог, которая покроет весь остров.

Инженер не разочаровывал Пенкрофа, не высмеивал непомерных мечтаний этого славного человека. Он знал, как заразительна уверенность; он даже улыбался, слушая Пенкрофа, и ничего не говорил о тревоге, которую испытывал порой, думая о будущем. Ведь можно было опасаться, что в этой части Тихого океана, далёкой от морских путей, ни один корабль не придёт им на помощь. Они могли рассчитывать только на самих себя, ибо преодолеть огромное расстояние, отделявшее их остров даже от ближайшей земли, да ещё проплыть его в самодельной убогой лодке, было бы, несомненно, попыткой дерзкой и более чем опасной.

Но, как говорил Пенкроф, колонисты острова Линкольна стоили во сто раз больше, чем все прежние Робинзоны, для которых каждая даже малая удача казалась просто-напросто чудом. Ведь у наших аэронавтов были знания, а раз у людей есть знания, они всегда выйдут победителями там, где других ждёт прозябание и неминуемая гибель.

На работах по устройству жилища очень отличился Герберт. Умный и деятельный юноша быстро всё схватывал и хорошо выполнял. Сайрес Смит с каждым днём всё больше к нему привязывался. Герберт любил инженера глубокой и почтительной любовью. Пенкроф видел, как возрастает эта дружба, но не ревновал своего питомца. Наб оставался всё таким же, как прежде, и каким вероятно, ему предстояло быть всегда — воплощением мужества, усердия, преданности и самоотверженности. Верил он в своего хозяина, конечно, не меньше Пенкрофа, но не так шумно проявлял свои чувства. Когда моряк бурно восторгался, Наб посматривал на него с таким видом, словно хотел сказать: «А иначе и быть не может!» Он крепко подружился с Пенкрофом, и они уже давно перешли на «ты».

Гедеон Спилет в работе не отставал от других и отнюдь не отличался неловкостью, к великому удивлению Пенкрофа: как же так — «газетчик», способный не только красноречиво говорить, но и хорошо работать руками. Двадцать восьмого мая установили, наконец, лестницу длиной в восемьдесят футов, сделав на ней по меньшей мере сто ступеней. К счастью, Сайресу Смиту удалось разделить её на две части, воспользовавшись уступом гранитной стены, имевшимся на высоте приблизительно в сорок футов. Старательно выровняв киркой этот уступ, его обратили в своего рода лестничную площадку и закрепили на ней конец первой лестницы, которая теперь раскачивалась вдвое меньше; при помощи верёвки её можно было втянуть в Гранитный дворец. Что касается второй лестницы, то её нижний конец тоже опирался на эту «площадку», а верхний прикрепили к самой двери. Благодаря такому устройству подниматься по лестнице стало не очень трудно. Впрочем, Сайрес Смит рассчитывал устроить впоследствии гидравлический подъёмник, чтобы сберечь время и силы обитателей Гранитного дворца.

Колонисты быстро привыкли взбираться по лестнице, а все они были ловкие, проворные, и Пенкроф, в качестве, моряка, привыкшего лазать по вантам и реям, мог преподать им уроки. Но ему пришлось обучать и Топа. Бедное четвероногое животное совсем не было создано для таких акробатических упражнений. Но Пенкроф оказался терпеливейшим учителем, и в конце концов Топ довольно сносно научился карабкаться по перекладинам лестницы, а через некоторое время взбирался на самый её верх не хуже дрессированных собак, которых показывают в цирке. Трудно сказать, гордился ли моряк успехами своего ученика; как бы то ни было, поднимаясь по лестнице, он частенько тащил Топа, взвалив его себе на спину, причём пёс никогда не выражал неудовольствия на такой способ восхождения.

Заметим, что работы велись самым энергичным образом, ибо приближалось ненастное время; при этом колонисты ещё успевали запасаться на зиму провиантом. Журналист и Герберт положительно сделались поставщиками дичи для колонии и ежедневно посвящали охоте несколько часов. Они промышляли только в лесу Жакамара, на левом берегу реки Благодарения, — ни моста через реку, ни лодки у них пока что не было, а поэтому на правый берег они ещё не заглядывали. Огромные лесные чащи, которым они дали название лесов Дальнего Запада, оставались для них ещё неведомыми. Важную экспедицию для их обследования отложили до первых тёплых дней будущей весны. Но в лесу Жакамара имелось достаточно дичи; кенгуру и кабаны водились там в изобилии, и в умелых руках наших охотников заострённые колья, окованные железом, лук и стрелы творили чудеса. Кроме того, Герберт нашёл к юго-западу от заводи реки Благодарения кроличий садок, устроенный самой природой: кролики избрали для своих нор сыроватый луг, осенённый ивами и поросший душистыми травами, разливающими в воздухе благоухание: тимьяном, богородицыной травкой, базиликом, чебрецом и всякого рода ароматическими растениями из семейства губоцветных, до которых кролики большие охотники.

Увидев эту поляну, журналист сказал, что, раз тут приготовлено такое лакомое угощение для кроликов, будет просто удивительно, если на ней не окажется кроликов. Охотники самым тщательным образом осмотрели природный крольчатник, но вместо кроликов пока что обнаружили только множество полезных растений, которые привлекли бы внимание натуралиста, как интересные образцы растительного царства. Герберт нарвал также базилика, розмарина, мелиссы, буквицы и других целебных трав, из которых одни помогают от грудной болезни, другие от лихорадки, от сердечных спазм или от ревматизма. Когда Пенкроф увидел принесённую Гербертом охапку трав, он спросил, для чего понадобилось это «сено»?

— Это целебные травы, — ответил юноша. — Будем лечиться, если захвораем.

— А зачем нам хворать? Ведь докторов-то на нашем острове нет, — совершенно серьёзно ответил Пенкроф.

Против такого соображения возразить было нечего, но всё же оно не помешало Герберту собрать большую жатву, и в Гранитном дворце её встретили благожелательно, тем более что, помимо целебных растений, Герберт принёс ещё много золотой монарды, известной в Северной Америке под названием «чая Освего»; настой этой травы — превосходный напиток.

После долгих поисков наши охотники набрели, наконец, в тот же день на поляну, которая оказалась сущим кроличьим садком. Вся земля была изрыта там норами и казалась дырявой, как шумовка.

— Норы! — воскликнул Герберт.

— Да, да, — проговорил журналист.

— А есть там кто?

— Это ещё вопрос!

Вопрос, однако, быстро разрешился: почти тотчас же во все стороны прыснули сотни маленьких животных, похожих на кроликов и мчавшихся с такой быстротой, что даже Топ за ними не мог бы угнаться. Охотники с собакой тщетно преследовали грызунов — кролики исчезли в мгновение ока. Но Гедеон Спилет твёрдо решил не уходить, пока он не поймает с полдюжины этих зверьков. Сейчас он хотел только снабдить кроличьими тушками кухню Гранитного дворца, но думал заняться позднее разведением кроликов. Поймать их было бы нетрудно, для этого стоило поставить у отверстия нор несколько силков. Но, силков ещё не припасли, а на месте их не из чего было смастерить. Волей-неволей пришлось осматривать каждую нору, шарить в ней палкой — словом, вооружиться терпением, так как иного выхода не было.

Целый час обшаривали норы и наконец изловили четырёх грызунов. Оказалось, что эти животные, которых обычно называют американскими кроликами, очень похожи на своих европейских родичей.

Охотники принесли свою добычу в Гранитный дворец и там из них приготовили ужин. Мясо кроликов оказалось превкусным, и поэтому отнюдь не следовало пренебрегать обнаруженным кроличьим поселением: оно могло стать очень ценным подспорьем для колонии, как неистощимый источник мясной пищи.

Тридцать первого мая закончили установку перегородок. Оставалось только обставить комнаты мебелью, но эту работу отложили до скучных зимних дней. В первой комнате, служившей кухней, сложили очаг. Над трубой для дымохода печникам-самоучкам пришлось повозиться. Сайрес Смит нашёл, что будет проще всего сделать глиняную трубу; вывести её через свод, упиравшийся в каменную толщу плоскогорья, конечно, было совершенно невозможно, поэтому пробили дыру в передней стене над окном кухни и наклонно протянули к ней трубу, как делают дымоходы для железных переносных печурок. При сильном восточном ветре, который штурмовал Гранитный дворец с фасада, печка, вероятно, должна была дымить, но с востока ветер дул редко, и к тому же главный повар Наб не придирался к таким пустякам.

Когда устройство квартиры закончили, Сайрес Смит предпринял другую работу — решил заложить жерло прежнего водостока, чтобы совсем преградить доступ в Гранитный дворец со стороны озера. К отверстию подкатили каменные глыбы и, завалив вход, скрепили их цементом. Сайрес Смит пока не счёл необходимым затопить этот замурованный вход, подняв плотиной воду в озере до прежнего уровня. Он только замаскировал его, насадив меж камнями травы и кусты; весной они должны были буйно разрастись.

Всё же он воспользовался водостоком для того, чтобы отвести из озера пресную воду в новое убежище. Через узкое отверстие, сделанное ниже уровня озера, по водостоку бежала теперь тоненькая струйка, и этот ручеёк давал ежедневно от двадцати пяти до тридцати галлонов чистой, прозрачной воды. Итак, обитателям Гранитного дворца никогда не пришлось бы страдать от недостатка в питьевой воде.

Наконец все работы были завершены, и как раз вовремя — наступила ненастная пора. Окна стали закрывать прочными тяжёлыми ставнями — в ожидании тех дней, когда инженер удосужится изготовить оконное стекло.

Вокруг окон Гедеон Спилет насадил разнообразные растения, лианы с вьющимися побегами, декоративные травы, красиво расположив их по выступам скалы, и теперь оконные проёмы живописно обрамляла зелёная листва.

Обитатели Гранитного дворца не могли нарадоваться на своё прочное, надёжное и здоровое убежище. Недаром вложили они в него столько труда! Из окон их взорам открывался широкий морской горизонт, замыкавшийся с севера двумя мысами Челюстей, а с юга — мысом Коготь. Перед ними развёртывалась великолепной картиной бухта Соединения. Славные труженики испытывали вполне понятное удовлетворение; Пенкроф не жалел похвал новому жилищу, которое он юмористически называл «квартиркой на шестом этаже со всеми удобствами».

 

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Сезон дождей. — Вопрос одежды. — Охота на тюленей. — Изготовление свечей. — Работа по отделке Гранитного дворца. — Два мостика. — Снова на устричной отмели. — Что Герберт нашёл у себя в кармане.

 

Зима наступила в июне — этот месяц соответствует декабрю в Северном полушарии. Зимняя пора началась холодными ливнями и свирепыми ветрами, завывавшими без передышки. И тут обитатели Гранитного дворца могли как следует оценить своё жилище, недосягаемое для: ярости стихий. Прежнее их убежище плохо защищало бы их от зимних холодов; могло случиться также, что туда снова вторгнутся волны во время больших приливов, когда; их подхлёстывают ветры, налетающие с открытого моря. Предвидя такую беду, Сайрес Смит даже принял некоторые меры предосторожности; он желал уберечь от порчи кузнечный горн и плавильные печи, сложенные теперь в Трущобах.

Весь июнь колонисты употребили на различные работы, не забывая, однако, охоты и рыбной ловли, так что запасы в их кладовой не оскудевали. Пенкроф собирался, как только у него выдастся свободный часок, заняться устройством всякого рода западней, на которые он возлагал большие надежды. Он наделал из волокон растений множество силков, и теперь крольчатник ежедневно доставлял Гранитному дворцу изрядное количество кроличьих тушек. Набу некогда было и передохнуть — он всё трудился над соленьем и копченьем мяса, запасая его впрок.

Давно пора было подумать об одежде. У колонистов имелось только то платье, в котором они были, когда их выбросило на остров. Одежда эта была тёплая, сшита из добротных, прочных тканей, каждый берег её, старался держать в чистоте, но всё же она поизносилась и требовала замены. А кроме того, в случае суровой зимы она плохо защищала бы от холода.

Но как раз об одежде изобретательный Сайрес Смит не позаботился — он занят был удовлетворением других, более насущных нужд: устройством убежища, обеспечением пищей, и, хотя вот-вот могли нагрянуть холода, вопрос об одежде ещё не был разрешён. Колонисты смирились с мыслью, что первую зиму всем придётся немного помёрзнуть. Ничего не поделаешь, роптать на испытания не следует. Вот придёт весна, тогда поведут охоту на муфлонов, которых видели при обследовании горы Франклина, и настригут с них шерсти. А уж Сайрес Смит сумеет изготовить из этой шерсти тёплые и прочные ткани… Каким образом? Он придумает.

— Ну что ж, придётся зимой сидеть в Гранитном дворце да греться у камелька, — сказал Пенкроф. — Дров у нас много, нечего их жалеть.

— Да ведь остров Линкольна находится не на очень высоких широтах, — заметил Гедеон Спилет. — Может быть, зима тут совсем и не суровая. Помнится, вы говорили, Сайрес, что в Северном полушарии на тридцать пятой параллели лежит Испания. Правда?

— Совершенно верно, — ответил инженер, — но ведь и в Испании случаются очень суровые зимы, — холод, снег, лёд! Может быть, зима не щадит и остров Линкольна. Но как бы то ни было, это всё же остров, и поэтому климат на нём должен быть более мягкий.

— А почему, мистер Сайрес? — спросил Герберт.

— Видишь ли, голубчик, море является как бы огромным хранилищем тепла, которое накапливается в нём в летнюю пору. Летом солнце нагревает его, а зимой море отдаёт в воздух сбережённое тепло, поэтому на побережьях морей и океанов средняя температура летом ниже, а зимой выше, чем в глубине материка.

— Посмотрим, посмотрим, — заключил Пенкроф. — Будут холода или не будут — это меня мало беспокоит. А вот дни уже стали короче, вечера длиннее. Не обсудить ли нам вопрос об освещении нашего дома?

— Ничего нет легче, — ответил Сайрес Смит.

— Обсудить? — спросил моряк.

— Разрешить.

— А когда начнём разрешать?

— Завтра. Устроим охоту на тюленей.

— Будем, значит, делать сальные свечи?

— Ну что вы, Пенкроф! Стеариновые, а не сальные.

Действительно, таков был замысел инженера — замысел вполне осуществимый, так как в распоряжении колонии имелись теперь известь и серная кислота, а тюлени, облюбовавшие островок Спасения, могли дать жир, необходимый для изготовления свечей.

Наступило воскресенье, 4 июня. Это был праздник — троицын день, и решено было отметить его. Все работы прекратили, посвятив этот день отдыху и молитве. Теперь колонисты острова Линкольна возносили к небу благодарения. Они уже не были несчастными людьми, потерпевшими крушение и выброшенными на голый островок. Они больше ни о чём не просили, они благодарили провидение.

На следующий день, 5 июня, в довольно пасмурную погоду, отправились на островок Спасения. Чтобы переправиться вброд через пролив, надо было ждать, когда, спадёт вода, и тут колонисты решили, что они обязательно построят, как сумеют, лодку, — тогда им легче будет сообщаться с островком и с любым местом на побережье и можно будет подняться в ней вверх по реке Благодарения во время большой экспедиции для обследования юго-западной части острова, которое было отложено до первых вешних дней.

Тюленей на лежбище оказалось много, и охотники вооружившись палицами с железными наконечниками, без особого труда забили с полдюжины тюленей. Наб и Пенкроф освежевали туши, но принесли в Гранитный дворец только жир и шкуры — из шкур предполагалось сшить прочную обувь.

Охота принесла Сайресу Смиту около трёхсот килограммов тюленьего жира, и инженер решил употребить его на выделку свечей.

Способ производства он применил самый простой, и если не получил свечей высшего сорта, то всё же они были вполне пригодны для освещения. Будь у Сайреса Смита одна только серная кислота, и то он мог бы, обработав ею какое-либо вещество, вроде тюленьего жира, выделить из этой смеси глицерин, а затем, залив полученное соединение крутым кипятком, он без труда высвободил бы из него олеин, пальметин и стеарин. Но для упрощения дела Сайрес Смит предпочёл омылить жир раствором извести. Таким способом он получил известковое мыло, которое под действием серной кислоты легко было разложить на сернистую известь и на жирные кислоты.

Из трёх этих кислот — олеиновой, пальметиновой и стеариновой — олеиновая кислота, находившаяся в жидком состоянии, была отжата давлением, а две остальные образовали ту массу, из которой надо было отливать свечи.

Изготовление свечей заняло лишь сутки. Фитили после нескольких проб сделали из растительных волокон и окунули их в расплавленную массу; получились настоящие стеариновые свечи, сформованные вручную, им не хватало лишь отбелки и полировки. Конечно, они уступали качеством свечам фабричной выделки, у которых фитиль пропитывается борной кислотой, а поэтому стекленеет по мере сгорания и сгорает весь целиком; но Сайрес Смит сделал пару превосходных щипчиков, чтобы снимать нагар, и в долгие зимние вечера самодельные свечи сослужили большую службу обитателям Гранитного дворца и получили высокую оценку с их стороны.

Весь июнь кипела работа по отделке нового жилища. Столярам нашлось много дела. Принялись также улучшать изготовленные раньше инструменты, считая их теперь слишком топорными; пополнили набор инструментов новыми. Так, например, в Гранитном дворце появились ножницы. Наконец-то колонисты могли постричься, и если не побриться, то хоть подправить бороду и придать ей любую форму по своему вкусу. Правда, Герберт был ещё безусым юнцом, а у Наба борода плохо росла, зато их товарищи так обросли, что появление ножниц оказалось очень кстати.

Бесконечных трудов стоило сделать ручную пилу, так называемую ножовку, но в конце концов её смастерили, и направляемая сильной рукой, она прекрасно резала древесину и вдоль и поперёк. При помощи пилы наделали столов, табуреток, скамеек, шкафов и обставили этой мебелью главные комнаты; соорудили кровати, но единственной постельной принадлежностью у каждого был тюфяк из морской травы. Прекрасный вид имела теперь кухня с её многоярусными полками и расставленной на полках разнообразной глиняной утварью, с кирпичной печкой и даже с кусками пемзы для чистки посуды; Наб священнодействовал там, словно химик в своей лаборатории.

Вскоре столяры стали плотниками: после того как был создан при помощи взрыва новый водосток, стало необходимым построить два моста — один на плато Кругозора, другой на берегу моря. Ведь теперь и плато и берег пересекал быстрый поток, через который приходилось перебираться, чтобы попасть в северную часть острова. Желая избежать переправы, колонисты волей-неволей делали большой крюк и огибали плато с западной стороны, доходя до самых истоков Красного ручья. Проще всего было перебросить два мостика длиною в двадцать — двадцать пять футов; для наведения их потребовалось несколько стволов деревьев, кое-как обтёсанных топором. Эти работы заняли несколько дней, а как только мосты были готовы, Наб и Пенкроф воспользовались ими для путешествия к устричной отмели, которую в своё время открыл Герберт. Они захватили с собой грубо сделанную тележку, заменившую прежнюю неудобную плетёнку, и привезли с отмели несколько тысяч устриц, которые быстро прижились на новом месте. Среди подводных скал, близ устья реки Благодарения, появилась новая устричная колония. Устрицы были превосходного вкуса, и в Гранитном дворце ежедневно лакомились ими.

Как видите, остров Линкольна, хотя он был исследован поселенцами лишь в незначительной части, уже доставлял им всё необходимое. И казалось весьма вероятным, что в его лесах, тянувшихся от реки Благодарения до Змеиного мыса, в самых потаённых уголках щедрая природа припасла для них новые сокровища.

Только одного её дара не хватало поселенцам острова, и это оказалось для них тяжёлым лишением. У них было достаточно и мясной пищи и растительной, служившей приправой к мясу; отвар из корней драцены, подвергнутый брожению, давал им кисловатый, похожий на пиво напиток, который они предпочитали воде; хотя на острове не было ни сахарного тростника, ни сахарной свёклы, они даже выделывали сахар, собирая для этого сладкий сок сахарного клёна (Acer sacharinum) — одного из представителей семейства кленовых, произрастающих во всех странах умеренного климата, на острове его было довольно много; они приготовляли очень приятный чай из монарды, обильно разросшейся в крольчатнике, и, наконец, у них в избытке имелась соль, единственный минерал, употребляющийся человеком в пищу, — не было у них только хлеба.

Быть может, впоследствии колонистам удалось бы заменить хлеб каким-нибудь похожим на него суррогатом: крупой из сердцевины саговой пальмы или мучнистыми плодами хлебного дерева — возможно, что это ценнейшее дерево росло в лесах южной части острова, но пока оно ещё не встречалось колонистам.

Однако и тут провидение пришло им на помощь. Правда, эта помощь явилась в виде бесконечно малой величины, но при всей своей изобретательности, при всём своём уме, Сайрес Смит не мог бы создать того, что Герберт совершенно случайно нашёл однажды за подкладкой своей куртки, когда занялся её починкой.

В этот день с неба потоками низвергался ливень, обитатели Гранитного дворца коротали время за разными поделками, собравшись вместе в своём «зале», и вдруг юноша воскликнул:

— Вот так штука! Смотрите, мистер Сайрес, — зёрнышко пшеницы!

И он показал товарищам зерно, одно-единственное зёрнышко, попавшее из дырявого кармана куртки за подкладку.

Находка объяснялась очень просто. В Ричмонде Герберт всегда сам кормил диких голубей, которых подарил ему Пенкроф, и имел обыкновение держать для них в кармане корм.

— Зерно пшеницы? — с живостью спросил инженер.

— Да, мистер Сайрес. Но только одно, одно-единственное!

— Ну, голубчик, одолжил! — смеясь, воскликнул Пенкроф. — Право, одолжил!.. Да что ж мы можем сделать из одного зёрнышка?

— Хлеб будем печь, — ответил Сайрес Смит.

— Хлеб, булки, пирожные, торты! — насмешливо подхватил моряк. — Много воды утечёт, пока это зёрнышко накормит нас до отвала хлебом.

Не придавая никакого значения своей находке, юноша; хотел было бросить её на пол, но Сайрес взял зерно; из рук Герберта и, внимательно его рассмотрев, определил, что оно нисколько не повреждено.

— Пенкроф, — спокойно спросил он, глядя на моряка в упор, — сколько колосьев вырастает из одного хлебного зерна? Вы знаете?

— Один колос, я полагаю, — ответил моряк, удивлённо посмотрев на него.

— Нет, Пенкроф, — десять! А вы знаете, сколько зёрен в одном колосе?

— Ей-богу, не знаю.

— В среднем — восемьдесят, — сказал Сайрес Смит. — И вот, если мы посадим это зерно, то при первом урожае соберём восемьсот зёрен, а они дадут нам при втором урожае шестьсот сорок тысяч зёрен, а при третьем — пятьсот двенадцать миллионов, а при четвёртом — более четырёхсот миллиардов зёрен. Вот какова пропорция!

Товарищи молча его слушали. Такие цифры их ошеломили. Однако подсчёты Сайреса Смита были правильны.

— Да, друзья мои, — продолжал инженер. — Волею природы потомство хлебного зёрнышка возрастает в геометрической прогрессии. Впрочем, размножение пшеницы, зерно которой даёт при первом урожае восемьсот зёрен, — ничто по сравнению с маком, у которого в одной коробочке тридцать две тысячи зёрен, и с табаком, у которого один корень даёт триста шестьдесят тысяч семечек. Если б не многочисленные причины, мешающие их размножению, два этих растения заполонили бы в несколько лет весь шар земной.

И инженер снова принялся допрашивать Пенкрофа:

— А теперь скажите, Пенкроф, вы знаете, сколько буассо составят четыреста миллиардов зёрен?

— Нет, не знаю, — ответил моряк. — Зато уж наверняка знаю, что я — дурень.

— Да будет вам известно, что это составит три миллиона буассо, считая по сто тридцать тысяч зёрен на буассо.

— Три миллиона буассо? — воскликнул Пенкроф.;

— Три миллиона.

— За четыре года?

— За четыре года, — подтвердил Сайрес Смит, — и даже за два, если в этих широтах мы будем собирать, как я надеюсь, два урожая в год.

Тут уж Пенкроф не мог удержаться и, по своему обыкновению, оглушительно крикнул «ура».

— Итак, Герберт, — добавил инженер, — твоя находка очень важна для нас. В тех условиях, в каких мы здесь оказались, друзья мои, всё может сослужить нам службу. Не забывайте этого, прошу вас.

— Не беспокойтесь, мистер Сайрес, не забудем, — ответил Пенкроф. — И если я найду семечко табаку, которое даёт по триста шестьдесят тысяч семечек, то — уж будьте уверены — я не пущу его по ветру! А теперь, знаете, что мы должны сделать?

— Посадить зёрнышко, — ответил Герберт.

— Да, — согласился Гедеон Спилен, — и надо посадить его с должной почтительностью, ибо в нём заложены наши будущие урожаи.

— Только бы оно проросло! — воскликнул моряк.

— Обязательно прорастёт, — ответил Сайрес Смит.

Дело происходило 20 июня, в пору, самую благоприятную для посадки единственного и оттого драгоценного зёрнышка пшеницы. Сперва хотели было посадить его в глиняный горшок, но, рассудив, решили положиться на природу и доверить его непосредственно земле. Посев произвели в тот же день, и, разумеется, приняты были все меры, чтобы это важнейшее дело прошло успешно.

Погода немного прояснилась; колонисты поднялись на плато Кругозора и выбрали неподалёку от Гранитного дворца защищённый от ветра уголок, куда солнце, наверно, слало в полдень весь жар своих лучей. Землю там очистили от камней, старательно вскопали, разрыхлили, можно сказать даже перебрали руками, растирая каждый комочек, удалили всех червей и жучков, подбавили слой перегноя, подмешав к нему немного извести, и, наконец, торжественно посадили зерно в увлажнённую землю и обнесли это место изгородью.

У колонистов было такое чувство, словно они заложили краеугольный камень величественного здания. Пенкрофу вспомнился тот день, когда он с такими предосторожностями готовился зажечь единственную уцелевшую спичку. Но теперь дело было куда важнее — ведь огонь злополучные аэронавты тем или иным способом, рано или поздно добыли бы, но никакие силы человеческие не могли бы возродить пшеничное зёрнышко, если б оно, к несчастью, погибло.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Несколько градусов ниже нуля. — Обследование болотистой юго-восточной части острова. — Лисицы. — Картина моря. — Беседа о судьбах Тихого океана. — Непрестанная работа инфузорий. — Что станется с Землёй. — Охота. — Утиное болото.

 

Теперь не проходило ни одного дня, чтобы Пенкроф не побывал на «хлебном поле», как он совершенно серьёзно называл то место, где посадили зерно пшеницы. И плохо приходилось насекомым, дерзавшим забраться туда! Пенкроф не давал им пощады.

В конце июня, после бесконечных дождей, наступила зима. И 29 июня термометр Фаренгейта наверняка показал бы не больше двадцати градусов выше нуля (6,67° мороза по Цельсию).

Следующий день, 30 июня, соответствующий в Северном полушарии 31 декабря, пришёлся на пятницу. Наб посетовал, что год кончается «несчастливым днём», на это Пенкроф ответил, что новый год зато приходится на субботу — на «счастливый день», а это гораздо приятнее.

Как бы то ни было, новый год начался сильным морозом. В устье реки Благодарения громоздились льдины, вскоре замёрзло и озеро.

Несколько раз пришлось пополнять запас топлива. Пока река ещё не стала, Пенкроф несколько раз сплавил по ней огромные плоты. Словно неутомимый двигатель, тащила она брёвна вниз по течению, но тут и её сковало льдом. К дровам, в изобилии добытым в лесу, добавили несколько тележек каменного угля, за которым пришлось путешествовать к подножию отрогов горы Франклина. Сильный жар, который даёт каменный уголь, был оценён в Гранитном дворце должным образом, ибо холода усилились, и 4 июля температура упала до восьми градусов по Фаренгейту (13° мороза по Цельсию). Сложили вторую печку, в столовой, где теперь все вместе проводили время за работой.

В морозные дни Сайрес Смит мог только порадоваться, что ему в своё время пришла в голову мысль отвести к Гранитному дворцу ручеёк из озера. Вода просачивалась подо льдом в отверстие прежнего стока, бежала под землёй, не замерзая, и заполняла водоём, устроенный в углу пещеры, за складом, а избыток её стекал через колодец в море.

Погода всё это время стояла совершенно сухая, и колонисты, одевшись насколько возможно теплее, отправились на разведку, решив посвятить целый день обследованию юго-восточной части острова — между рекой Благодарения и мысом Коготь. В этих болотистых местах они собирались и поохотиться, полагая, что там должно быть очень много водяной птицы.

До болот нужно было пройти восемь-девять миль да столько же обратно, и, следовательно, экспедиция должна была занять весь день. Поскольку она направлялась в места, совсем ещё не разведанные, решили, что в ней примет участие вся колония. И вот 5 июля, в шесть часов утра, едва забрезжил рассвет, Сайрес Смит, Гедеон Спилет, Герберт, Наб и Пенкроф, вооружившись палицами, силками, луками и стрелами и захватив достаточный запас провизии, вышли из Гранитного дворца. Топ, которого тоже взяли с собой, весело бежал впереди отряда.

Решили идти кратчайшим путём, перебравшись через реку Благодарения по ледяным торосам.

— Не очень это удобно! — заметил Гедеон Спилет. — Настоящий мост надёжнее.

Тут же было решено включить в план предстоящих работ постройку «надёжного моста».

Исследователи впервые вступили на правый берег реки Благодарения и смело двинулись через лес, где высились в глубокой тишине покрытые снегом хвойные деревья-великаны.

Не успели колонисты пройти и полмили, как из лесной чащи выскочило и понеслось стремглав целое семейство каких-то зверей, которых вспугнул Топ.

— Смотрите, смотрите, как будто лисицы! — закричал Герберт, глядя вслед удиравшей стае.

Это и в самом деле были лисицы, но необыкновенно крупные и лаявшие, как собаки. Последнее обстоятельство так поразило Топа, что он, растерявшись, остановился, и быстроногие звери исчезли.

Топу, неискушённому в естествознании, можно было простить его удивление. Но как раз этот лай и помог Герберту определить происхождение этих странных лисиц — рыжевато-серых с чёрным хвостом, украшенным на конце белой кисточкой. Он сразу же определил, что они относятся к породе американских диких собак, которые водятся в Чили, на Фолклендских островах и во всех странах Америки, лежащих между тридцатой и сороковой параллелью. Герберт очень досадовал, что Топу не удалось поймать ни одного из этих хищников.

— А их едят? — спросил Пенкроф, который рассматривал любых представителей островной фауны с гастрономической точки зрения.

— Нет, — ответил Герберт. — Но вот что любопытно, зоологи до сих пор ещё не установили, как устроен зрачок у этих лисиц, — могут ли они видеть не только днём, но и ночью, и не следует ли отнести их к породе настоящих собак.

Сайрес Смит с невольной улыбкой слушал объяснения юного натуралиста, свидетельствовавшие о его недюжинных познаниях и уме. У Пенкрофа же пропал всякий интерес к лисицам, раз оказалось, что они не съедобны. Однако он заметил, что когда при Гранитном дворце устроят птичник, то надо будет принять меры против возможных нападений этих четвероногих разбойников. Никто ему не возражал.

Обогнув мыс Находки, путники увидели длинную полосу песчаного берега и морскую ширь. Было восемь часов утра. Чистую лазурь неба не омрачало ни одно облачко, как то нередко бывает в сильные холода; пощипывал мороз, но Сайрес Смит и его товарищи, разогревшись от ходьбы, почти его не замечали. Впрочем, день был тихий, безветренный, а когда ветра нет, куда легче переносить даже крепкие морозы. Солнце сияло, но не грело, его огромный диск, поднимавшийся над водой, как будто тихо покачивался в небе. Море простиралось спокойной гладью, ярко-синее, словно залив Средиземного моря в погожий день. Вдали, милях в четырёх к юго-востоку, чётко вырисовывались очертания мыса Коготь, изогнутого, как турецкий ятаган. Слева болотистую низину отграничивала узкая стрелка, казавшаяся в лучах восходящего солнца огненной чертой. Несомненно, в этой части бухты Соединения, ничем, даже песчаной отмелью, не отделённой от открытого моря, корабли, гонимые восточными ветрами, не нашли бы себе пристанища. По застывшей, спокойной поверхности моря, по ровному синему цвету воды, не замутнённой желтоватыми пятнами, и, наконец, по отсутствию рифов чувствовалось, что берег обрывается кручей и тут сразу же начинаются страшные глубины океана. Леса Дальнего Запада остались позади, — милях в четырёх едва виднелись тёмной стеной их первые заросли. Картина вокруг была унылая, колонисты как будто очутились на мрачных берегах какого-нибудь острова Антарктики, покрытого снегом и льдами. Путники сделали привал, чтобы позавтракать. Разожгли костёр из высохших водорослей. Наб приготовил завтрак, состоявший из холодного мяса и «чая Освего».

Колонисты ели, настороженно глядя вокруг, — эта часть острова Линкольна оказалась такой бесплодной, представляла такой резкий контраст с западной его стороной! И журналист сказал, что если б по воле случая они, потерпев крушение, очутились на этом берегу, у них составилось бы самое безотрадное представление о своих будущих владениях.

— Я даже думаю, что вряд ли нам удалось бы достигнуть этого берега, — добавил Сайрес Смит. — Глубина здесь большая, из моря не поднимается ни одной скалы, на которой мы могли бы найти себе пристанище. Близ Гранитного дворца в море есть хоть отмели, есть островок — это всё же увеличивало возможности спасения. А здесь ровно ничего — только бездна!

— Странное дело, — задумчиво сказал Гедеон Спилет, — остров наш довольно мал, а какое тут разнообразие поверхности и почвы! В сущности говоря, подобное разнообразие можно было ожидать лишь на обширном пространстве суши, на каком-нибудь материке. Западная часть острова поражает своими природными богатствами и плодородием почвы. Словно её омывает тёплое течение, идущее из Мексиканского залива, а к северным и юго-восточным берегам как будто подступает Ледовитый океан.

— Вы правы, дорогой Спилет, — сказал Сайрес Смит. — Меня это тоже поражает. Весь остров, его очертания, его природа какие-то необыкновенные. Здесь словно собраны образцы всех пейзажей, какие можно встретить на материке, и я не удивлюсь, если окажется, что наш остров был когда-то частью материка.

— Что? Материк посреди Тихого океана? — воскликнул Пенкроф.

— А почему это невозможно? — спросил Сайрес Смит. — Разве не может быть, что Австралия, Новая Ирландия и всё, что английские географы называют Австралазия, некогда представляли собою вместе с нынешними архипелагами Тихого океана единый материк, шестую часть света, такую же большую, как Европа или Азия, как Африка и обе Америки? Я вполне допускаю, что все острова, поднимающиеся ныне над бескрайней ширью Великого океана, не что иное, как горные вершины материка, поглощённого морской пучиной, но в доисторические времена он возвышался над водами океана.

— Так же, как Атлантида? Верно? — сказал Герберт.

— Да, дитя моё… Если только Атлантида когда-нибудь существовала.

— Так что ж, может, остров Линкольна был частью этого затонувшего материка? — спросил Пенкроф.

— Весьма возможно, — ответил Сайрес Смит, — и тогда вполне понятным станет разнообразие даров природы, какие мы тут встречаем.

— И значительное количество животных, которые водятся на нём, — добавил Герберт.

— Да, дружок, — ответил инженер. — Вот ты мне и подсказал ещё один довод в пользу моего предположения. Ведь мы на нашем острове видели очень много животных, и любопытнее всего, что животный мир отличается здесь большим разнообразием. Причина же, по моему мнению, та, что остров Линкольна некогда был частью какого-то обширного материка, который постепенно погрузился в пучину океана.

— Вот как! — отозвался Пенкроф, видимо не совсем доверяя сказанному. — Стало быть, даже этот остаток прежнего материка тоже может исчезнуть, и тогда уж между Америкой и Азией не будет никакой суши?

— Нет, отчего же, — ответил Сайрес Смит, — будут новые материки. Их сейчас строят миллиарды миллиардов крошечных существ.

— Кто строит? Какие такие каменщики?

— Коралловые полипы, — ответил Сайрес Смит. — Ведь это они непрестанной своей работой создали остров Клермон-Тоннер, многочисленные атоллы и другие коралловые острова Тихого океана. Сорок семь миллионов этих полипов весят только один гран, а всё же такие микроскопические организмы, поглощая соли и другие твёрдые вещества, растворённые в морской воде, усваивая их, вырабатывают известняк, а из него образуются огромные подводные сооружения, плотностью и твёрдостью не уступающие граниту. Некогда, в первозданные времена, природа творила Землю при помощи огня, вздымала складками кору земную, а теперь она возложила на микроорганизмы обязанность заменить огонь, ибо в недрах земного шара его движущая сила явно уменьшилась — об этом говорит нам большое количество потухших вулканов, разбросанных по поверхности нашей планеты. И я полагаю, что пройдут века и неустанная работа коралловых полипов, быть может, обратит Тихий океан в обширный материк, где поселятся грядущие поколения людей и принесут туда цивилизацию.

— Ой, долго ждать! — заметил Пенкроф.

— Природа не торопится, время работает на неё, — ответил инженер.

— А зачем нам новые материки? — спросил Герберт. — Мне кажется, человечеству вполне достаточно тех пределов Земли, какие сейчас у него есть. А ведь природа не делает ничего бесполезного.

— Действительно, ничего бесполезного она не делает, — согласился Сайрес Смит. — Но вот как можно объяснить, зачем в будущем человечеству понадобятся новые материки, и как раз в тропической зоне, где встречаются коралловые острова. По-моему, такое объяснение вполне допустимо.

— Мы слушаем, мистер Сайрес, — отозвался Герберт.

— Вот в чём дело: большинство учёных сходятся во мнении, что земной шар когда-нибудь погибнет, или, вернее, что из-за его охлаждения всякая жизнь на Земле окажется невозможной. Не согласны они лишь в объяснении причины такого охлаждения. Одни считают, что оно произойдёт из-за понижения температуры Солнца, которое наступит через многие миллионы лет, другие говорят, что постепенно угаснет тот огонь, что горит в недрах Земли. Влияние его, на мой взгляд, гораздо значительнее, чем это обычно предполагают. Я лично как раз придерживаюсь этой последней гипотезы, и вот почему. Возьмём, например, Луну. Это совершенно остывшее светило, и на ней уже невозможна никакая жизнь, хотя количество тепла, которое Солнце изливает на её поверхность, не изменилось. Остыла же Луна из-за того, что в её недрах совершенно угасли огненные вихри, которым она обязана своим возникновением, как и все тела звёздного мира. Короче говоря, какая бы ни была причина, но Земля наша когда-нибудь остынет; остывание произойдёт, конечно, не сразу, а постепенно. Что же тогда случится? В более или менее далёком будущем зона умеренного климата станет такой же необитаемой, как теперь необитаемы полярные области. Населяющие её люди и животные отхлынут к широтам, получающим больше солнечного тепла. Совершится великое переселение. Европа, Центральная Азия, Северная Америка постепенно будут оставлены так же, как Австралазия и удалённые от экватора области Южной Америки. Растительность последует за переселением человечества. Флора, а вместе с ней и фауна передвинутся к экватору, жизнь сосредоточится главным образом в центральных частях Южной Америки и Африки. Лопари и самоеды найдут привычные им климатические условия побережья Ледовитого океана на берегах Средиземного моря. Кто может поручиться, что в эту эпоху экваториальные области не окажутся слишком тесны для человечества, что они смогут вместить и прокормить всё население земного шара? Почему не предположить, что предусмотрительная природа уже теперь закладывает близ экватора основы нового материка для грядущего переселения растительного и животного мира и что она возложила созидание этого материка на коралловых инфузорий? Я часто размышлял над всеми этими вопросами, друзья мои, и серьёзно думаю, что когда-нибудь облик нашей планеты совершенно изменится. Поднимутся из бездн морских новые континенты, а старые опустятся в пучину океанов. В грядущие века новые Колумбы откроют уже неведомые человечеству земли, образованные вершинами Чимборасо, Гималаев или Монбланом, — клочки, поглощённые океанами материков — Америки, Азии, Европы. А потом и новые материки тоже станут необитаемы, угаснет тепло Земли так же, как угасает оно в бездыханном теле, исчезнет жизнь на нашей планете, если не на веки веков, то на какое-то долгое время. И может быть тогда наш сфероид, казалось почивший смертным сном, возродится к жизни в каких-то новых, лучших условиях! Но всё это, друзья, тайны мироздания, ведомые лишь творцу всего сущего. Заговорив о работе коралловых полипов, я, может быть, слишком увлёкся догадками о судьбах Земли.

— Дорогой Сайрес, — ответил Гедеон Спилет, — эти теории для меня — пророчества. Когда-нибудь они исполнятся.

— Это тайна провидения, — ответил Сайрес Смит.

— Ну и дела! — воскликнул Пенкроф, слушавший инженера с напряжённым вниманием. — А скажите, пожалуйста, мистер Сайрес, может, и остров Линкольна тоже построен полипами?

— Нет, — ответил Сайрес Смит, — он чисто вулканического происхождения.

— Значит, он когда-нибудь исчезнет?

— Возможно.

— Надеюсь, нас тогда уже тут не будет.

— Конечно, не будет. Успокойтесь, Пенкроф. Зачем нам тут вековать? Уж мы как-нибудь отсюда выберемся.

— Но пока что давайте устраиваться здесь как будто навсегда, — сказал Гедеон Спилет. — Ничего не надо делать наполовину.

Слова эти стали заключением беседы. Завтрак закончился. Исследователи двинулись дальше и дошли до кромки болот.

Болота занимали огромное пространство, тянулись до округлого выступа на юго-восточной оконечности острова, общая их площадь составляла приблизительно двадцать квадратных миль. Топкая почва состояла из глины и кремнезёма, смешанных с гниющими остатками растений. Тут росли тростник, болотный мох, осока, рогоз; кое-где поверхность трясины покрывал толстый слой дёрна, похожий на ковёр из зелёного бобрика, кое-где поблёскивали на солнце затянутые льдом «окна» болота. Никакие дожди, никакие разливы внезапно вздувшейся реки не могли бы так затопить эти низины. Само собою напрашивалась правильная мысль, что здесь просачивались на поверхность земли грунтовые воды. Следовало опасаться, что в летнюю жару воздух на болоте насыщали вредоносные миазмы, порождающие болотную лихорадку.

Над камышами и у самой поверхности воды летало множество птиц. Искусные стрелки, знатоки охоты на болотах, не потеряли бы здесь зря ни одного выстрела. Дикие утки, шилохвости, чирки, кулики жили тут большими стаями, и вся эта непуганая дичь свободно подпускала к себе людей.

Одним зарядом дроби наверняка удалось бы уложить несколько десятков птиц — так тесно сидели они у воды. Наши охотники могли бить их только стрелами. Трофеев это давало, конечно, меньше, но бесшумные стрелы имели то преимущество, что не распугивали птиц, тогда как от гулкого выстрела они разлетелись бы во все стороны. Охотники удовольствовались на первый раз скромной добычей, состоявшей из дюжины уток; у этих уток было белое оперение с коричневой опояской, зелёная шапочка, чёрные крылья с белыми и рыжими крапинками, плоский клюв — Герберт сразу узнал в них казарок. Топ усердно подбирал подстреленных птиц; в их честь стоячим водам дали название «Утиное болото». Итак, у колонистов появился новый обильный источник дичи. В дальнейшем следовало только не лениться ходить туда. Кроме того, было весьма вероятно, что некоторые породы этих птиц удастся если не обратить в домашних, то хотя бы переселить в окрестности озера, где они были бы у охотников под рукой.

В пятом часу вечера Сайрес Смит и его товарищи тронулись в обратный путь, пересекли Утиное болото и перебрались через реку Благодарения по ледяному мосту.

В восемь часов вечера все уже были в Гранитном дворце.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Западни. — Лисицы. — Пекари. — Ветер с северо-запада. — Вьюга. — Корзинщики. — В разгар морозов. — Сахароварение. — Загадочный колодец. — Проектируемое исследование. — Дробинка.

 

Холода стояли до пятнадцатого августа, но особенно сильных морозов не было. В безветренную погоду переносить их было довольно легко, но когда дул ветер, колонистам приходилось туго, так как одежда плохо их защищала. Пенкроф уже досадовал, что на острове Линкольна не нашли себе приюта несколько медвежьих семейств вместо лисиц и тюленей, у которых, по его мнению, мех немножко подгулял.

— Да, вот медведи хорошо одеты — по-зимнему! — говорил он. — Снять бы с какого-нибудь мишки шубу да на себя её приспособить… Тепло!

— Ишь ты какой! — смеясь, поддразнивал Наб. — Так тебе и отдаст мишка добровольно свою шубу. Он не из добреньких.

— Не даст, так сами возьмём, Наб. Придётся ему отдать, придётся, — непререкаемым тоном возразил Пенкроф.

Но медведей не водилось на острове, по крайней мере они ни разу не показывались.

Всё же Герберт, Пенкроф и журналист принялись ставить западни на плато Кругозора и на опушке леса. Пенкроф считал, что любая добыча придётся кстати, и обновят ли западни грызуны или хищники, они будут приняты в Гранитном дворце с почётом.

Кстати сказать, западни были устроены очень просто: вырытая яма сверху была прикрыта ветками и травой, а на дне — приманка, привлекавшая зверей сильным запахом, — вот и всё. Ямы рыли не где попало, а там, где встречались многочисленные следы, указывающие, что четвероногие часто посещают эти места. Охотники ежедневно ходили осматривать свои западни и в первый же день нашли там трёх представителей той самой породы лисиц, которые им уже встречались на правом берегу реки Благодарения.

— Да что ж это такое! От лис проходу нет в здешних краях! — возмущался Пенкроф, вытащив из ямы третью лису, имевшую весьма озадаченный вид. — А звери-то совсем никудышные!

— Ну, не скажи, — заметил Гедеон Спилет. — И лисицы пригодятся!

— На что они нам?

— Пойдут на приманку для западней!

Журналист был прав: тушки убитых лис положили в ямы в качестве приманки.

Моряк наделал также силков из волокон гибиска, от них было больше толку, чем от вырытых ям. Редкий день не попадали в силки обитатели крольчатника. Неизменно к столу подавалось жаркое из кролика, но Наб умел разнообразить соусы, и его сотрапезникам не приходилось жаловаться.

В середине августа раза два-три из ям вытаскивали не лисиц, а животных более полезных, — туда попало несколько пекари, какие уже встречались на севере острова. Пенкроф не стал спрашивать — съедобны ли они, — это сразу было видно по их сходству с домашними свиньями, которых разводят в Америке и в Европе.

— Только ты поосторожнее, Пенкроф, — предупредил Герберт. — Это ведь не домашняя свинья.

— Полно, голубчик, — ответил Пенкроф и, наклонившись над ямой, вытащил оттуда добычу за маленький закрученный шнурочек, служивший хвостом этому представителю семейства парнокопытных. Позвольте уж мне думать, что это настоящие свиньи.

— А зачем тебе так думать?

— Приятно.

— Ты так любишь свиней?

— Свинину люблю, особенно свиные ножки. Будь у свиней не четыре, а восемь ног, я ещё больше любил бы их.

Пойманные животные принадлежали к одному из четырёх видов пекари, а именно к виду «таясу», представители которого отличаются тёмным цветом шкуры и не имеют торчащих длинных клыков, какими вооружены их сородичи. Пекари обычно живут небольшими стадами, и, вероятно, их водилось много в лесистой части острова. Как и обыкновенные свиньи, они съедобны с головы до ног. Пенкроф больше ничего от них и не требовал.

В середине августа вдруг произошла резкая перемена погоды: подул северо-западный ветер, мороз уменьшился на несколько градусов, и водяные испарения, скопившиеся в воздухе, выпали в виде снега. Весь остров покрылся белой пеленой и предстал перед своими обитателями в новом облике. Снег шёл густыми хлопьями несколько дней, толщина его покрова быстро достигла двух футов.

Ветер всё крепчал, вскоре перешёл в бурю, и с высоты Гранитного дворца слышно было, как море ревёт и бьётся о скалы. На иных поворотах берега носились вихри и, поднимая высокие столбы снега, кружили их с бешеной силой, словно водяные смерчи, которые мчатся, покачиваясь в нижней своей воронке, — те самые гибельные смерчи, в которые суда стреляют из пушек. Как уже известно, ураган налетел на остров с северо-запада, Гранитный же дворец был так расположен, что избежал прямых ударов бури. В такую страшную вьюгу, бушевавшую будто в полярных краях, ни Сайрес Смит, ни его товарищи при всём желании не могли выйти из дому и целых пять дней, с двадцатого по двадцать пятое августа, сидели взаперти. Слышно было, как воет ветер в лесу Жакамара. Должно быть, немало бед натворил он там, немало повалил деревьев, но Пенкроф утешался мыслью, что по крайней мере не придётся рубить лес.

— Ветер пошёл в дровосеки. Пусть старается, — говорил Пенкроф, — не будем ему мешать.

Да разве могли бы люди помешать буйной силе ветра? Как должны были в эту непогоду обитатели Гранитного дворца благодарить небо, устроившее в каменных недрах берега прочное, несокрушимое убежище. Заслуженная доля признательности доставалась и Сайресу Смиту, но ведь создала эту пещеру сама природа, а он только открыл её. Здесь все были в безопасности, недосягаемы для свирепых порывов бури. А если б они построили себе кирпичный или деревянный дом на плато Кругозора, он бы не устоял перед силой урагана. По дикому реву прибоя, доносившемуся с берега, ясно было, что прежнее пристанище теперь совсем непригодно для жилья, ибо волны, перехлёстывая через островок, бьют в него с неодолимой силой. Но здесь, в Гранитном дворце, укрытые в каменной твердыне, против которой были бессильны и море и ветер, они могли ничего не страшиться.

В дни своего невольного затворничества колонисты не сидели без дела. На складе у них лежал изрядный запас досок, и постепенно обстановка комнат пополнилась новыми столами и стульями, если и не изящными, зато прочными, ибо материала на них не жалели. Это тяжеловесное движимое имущество нелегко было передвигать, но Наб и Пенкроф не променяли бы мебель, сделанную их собственными руками, на самые искусные изделия краснодеревцев и даже самого Буля.

Затем столяры обратились в корзинщиков и достигли, больших успехов в своём новом ремесле. На северном берегу озера Гранта оказались целые заросли ивняка; и среди них — немало ивняка-краснотала. Ещё до дождей Пенкроф и Герберт запасли и тщательно очистили множество веток этого полезного кустарника, и теперь прутья можно было с успехом пустить в дело. Первые опыты в плетении корзин оказались неудачными, корзины получались безобразные, но благодаря ловкости и сообразительности плетельщики справились с делом; они советовались друг с другом, припоминали образцы прежде виденных корзин, состязались в усердии, и вскоре в инвентаре Гранитного дворца появились корзины всевозможных размеров и всевозможных фасонов. Сделали корзины и для кладовой, и Наб теперь держал в них сбор съедобных кореньев, орехов и корней драцены.

В последнюю неделю августа погода опять переменилась — стало холоднее, но буря улеглась. Колонисты поспешили выйти на воздух. На берегу нанесло снегу не меньше чем на два фута, но по затвердевшему насту можно было ходить без особого труда. Сайрес Смит и его товарищи поднялись на плато Кругозора.

Какая перемена! Леса, которые ещё так недавно они видели зелёными, особенно в окрестностях Гранитного дворца, где преобладали хвойные деревья, покрылись однообразной белой пеленой. Всё стало белым — от макушки горы Франклина до побережья — леса, луг, озеро, река и берег моря. Вода в реке Благодарения текла под ледяным панцирем, и при каждом приливе и отливе он с грохотом разбивался на куски. Над замёрзшим озером летали утки и чирки, шилохвости и чистики. Их тут было тысячи. Скалы, меж которых с края плато низвергался водопад, ощетинились ледяными иглами, рогами, наплывами — вода текла как будто из гигантского желоба, который художники Возрождения отчеканили в виде разверстой пасти чудовища. Какой урон нанесла лесам буря, судить было нельзя, пока не спала с них белая пелена.

Гедеон Спилет, Пенкроф и Герберт отправились осматривать западни. С трудом нашли они их под сугробами снега. Пришлось двигаться осторожно, чтоб не свалиться в яму, вырытую для зверей, — это было бы опасно да и досадно: попасть в собственную свою западню! Такой неприятности они избежали, но все ямы оказались пустыми, а приманки нетронутыми. Ни одно животное не попалось в западню, однако кругом ясно были видны многочисленные следы, и в числе их отпечатки когтистых лап. Герберт уверенно сказал, что эти следы оставлены каким-то хищником из семейства кошачьих, — следовательно, подтверждалось предположение Сайреса Смита, что на острове водятся опасные звери. Вероятно, они жили в густых лесах Дальнего Запада, но голод выгнал их оттуда, и они забрели на плато Кругозора. Может быть, они почуяли людей.

— Какая ж это кошачья порода? — спросил Пенкроф.

— Ягуары, — ответил Герберт.

— Я думал, что они водятся только в жарких странах.

— В Новом Свете они водятся на пространстве от Мексики до аргентинских памп, — сказал юноша. — А так как остров Линкольна находится приблизительно на той же широте, что и залив Ла-Плата, — не удивительно, что на нём встречаются тигры.

— Ладно. Значит, держи ухо востро! — заметил Пенкроф.

Наконец потеплело — и настолько, что снег начал таять. Пошли дожди и смыли белый покров. Несмотря на ненастье, колонисты пополнили свои запасы растительной пищи — орехов, корней драцены и других съедобных кореньев, кленового сока, а запасы мясной пищи им доставляли кролики из крольчатника, агути и кенгуру Несколько раз они ходили в лес на охоту и убедились, что буря действительно повалила там немало деревьев. Пенкроф с Набом неоднократно путешествовали с тележкой к залежам каменного угля, решив запасти его несколько тонн. Дорогой они заметили, что труба гончарной печи сильно повреждена ветром и верхушка её сбита не меньше чем на шесть футов.

Кроме угля, запасли ещё и дров для Гранитного дворца и сплавили их на плоту по реке Благодарения, сбросившей с себя оковы льда. Можно было опасаться, что опять наступят сильные холода.

Навестили также и Трущобы, и, побыв в прежнем своём убежище, колонисты могли только порадоваться, что они не жили там во время бури. Море оставило в каменном лабиринте неоспоримые следы своего вторжения. Ветры, разгулявшись на океанских просторах, гнали водяные горы, и волны, перехлёстывая через островок, с дикой силой бросались в проходы между гранитных глыб; они до половины забили эти коридоры песком, покрыли камни толстым слоем водорослей. Пока Наб, Герберт и Пенкроф охотились и ходили за дровами, Сайрес Смит с Гедеоном Спилетом наводили порядок в Трущобах; к их великой радости, горн и плавильные печи почти не пострадали, так как кучи песка, нанесённые морем, защитили их от разыгравшейся бури.

Колонисты не напрасно запаслись топливом, — морозы ещё не кончились. Как известно, февраль в Северном полушарии всегда бывает отмечен сильными холодами, а в Южном полушарии конец августа соответствует северному февралю, и на острове Линкольна эта пора не была исключением из правила.

К 25 августа после переменной погоды с дождём и снегом подул юго-восточный ветер, и сразу ударил мороз. По мнению Сайреса Смита, ртутный столбик термометра Фаренгейта показывал бы не меньше, чем восемь градусов ниже нуля (22° холода по Цельсию), и державшийся несколько дней мороз переносить было ещё труднее из-за резкого ветра. Опять пришлось колонистам запереться в Гранитном дворце, закупорить дверь и окна, оставив лишь узкое отверстие для доступа свежего воздуха; свечей жгли очень много и, чтобы поберечь их, зачастую довольствовались отсветами огня от топившегося очага, для которого дров не жалели. Несколько раз то один, то другой обитатель Гранитного дворца спускался на берег моря, где ежедневно прилив нагромождал целые груды льдин, но, продрогнув, спешил возвратиться домой и не без труда поднимался по лестнице, хватаясь за перекладины замёрзшими, коченевшими руками. На морозе обледенелые ступени обжигали пальцы. Нужно было как-то заполнить вынужденные досуги, когда поневоле пришлось сидеть взаперти. И тогда Сайрес Смит придумал работу, которой можно было заняться в четырёх стенах.

Читатель, вероятно, помнит, что колонисты употребляли вместо сахара сладкий кленовый сок, который они добывали из стволов дерева, делая в них глубокие надрезы. Сок этот они собирали в глиняные кувшины и пользовались им для кулинарных надобностей, тем более успешно, что, отстоявшись, он становился прозрачным и густым, как сироп.

Но в такой способ получения сахара можно было внести усовершенствования, и в один прекрасный день Сайрес Смит объявил своим товарищам, что они займутся сахароварением.

— Сахароварением? — удивился Пенкроф. — Кажется, за таким делом жарко бывает.

— Очень жарко! — подтвердил инженер.

— Значит, как раз ко времени! — сказал Пенкроф.

При слове «сахароварение» всегда представляются сахарные заводы с их сложным оборудованием и рабочими разных специальностей. В данном случае об этом, конечно, и речи быть не могло. Для кристаллизации сахара прежде всего очистили кленовый сок, прибегнув к очень простому приёму. Сок поставили на огонь в больших глиняных мисках, подвергли его выпариванию, и вскоре на поверхность сиропа всплыла пена; её сняли, а лишь только сироп начал густеть, Наб принялся осторожно помешивать его деревянной лопаточкой, чтобы он скорее выпаривался и не подгорал.

Несколько часов подряд жидкость кипела на жарком огне, который шёл на пользу и процессу сахароварения и согревал сахароваров, и в мисках получился очень густой сироп. Его слили в глиняные сосуды, заранее слепленные и обожжённые в духовке кухонной плиты. На следующий день остывший сироп затвердел, приняв форму сахарных голов и брусков. Колонисты сварили самый настоящий сахар, правда, желтоватого цвета, но почти прозрачный и превосходного вкуса.

Холода продержались до половины сентября, и узникам Гранитного дворца наскучило их затворничество. Почти ежедневно они выбирались на свежий воздух, но вылазки их поневоле бывали короткими. Работа по благоустройству жилья продолжалась. За работой шли беседы. Сайрес Смит знакомил своих товарищей с самыми разнообразными предметами — главным образом с прикладными науками. У колонистов не имелось никакой библиотеки, но инженер Смит был живой энциклопедией, всегда готовой к услугам товарищей, всегда открытой на той странице, которая была нужна тому или иному, и к этому источнику, освещавшему любой интересовавший их вопрос, они обращались очень часто. Так проводили; время эти стойкие люди, казалось совсем не боявшиеся будущего.

Однако уже близился конец их пленению. А всем так хотелось, чтобы поскорее пришли весенние дни или хоть прекратились бы невыносимые холода. Если б колонисте были тепло одеты и могли не бояться морозов, сколько путешествий совершили бы они, наведались бы и в дюны и на Утиное болото! Теперь к дичи легко было подобраться, и охота, конечно, проходила бы удачно. Но Сайрес Смит не соглашался, чтоб его товарищи, его сильные и сметливые помощники, рисковали своим здоровьем.

Надо сказать, что нетерпеливее всех (за исключением Пенкрофа) переносил своё заключение Топ. Бедный пёс томился в Гранитном дворце, сновал из комнаты в комнату и на свой лад, но очень ясно, выказывал свою тоску и досаду на долгое и надоевшее заключение.

Сайрес Смит не раз замечал, что, как только пёс приближался к провалу, сообщавшемуся с морем и открывавшему свой чёрный зев в углу склада, Топ скалил збы и рычал; он всё кружил около этого колодца, прикрытого теперь дощатым трапом. Иногда он даже пытался просунуть под этот трап передние лапы, как будто хотел приподнять его. И лаял он тогда как-то странно — злобно и тревожно.

Инженер не раз наблюдал за такими непонятными выходками Топа. Что же таилось в этой пропасти? Что могло так волновать умную собаку? Провал, несомненно, достигал моря. Быть может, внутри гранитного кряжа он разветвлялся на узкие проходы. Быть может, он сообщался с какой-нибудь другой пещерой, скрытой в недрах гранита. Уж не приплывало ли порою какое-нибудь морское чудовище отдохнуть на дне этого колодца? Сайрес Смит не знал, что и думать, и невольно у него возникали самые странные предположения. Привыкнув глубоко заглядывать в мир научно объяснимой действительности, он не мог простить себе, что воображение влечёт его в область каких-то загадочных и почти сверхъестественных явлений. Но как же объяснить тот факт, что собака, которая не отличалась особой нервозностью и никогда, например, не выла на луну, так упорно обнюхивает крышку колодца и настороженно прислушивается, делая стойку над ней. Почему она так волнуется, если в этой пропасти не происходит ничего подозрительного? Поведение Топа интриговало инженера Смита больше, чем он решался признаться в этом самому себе.

Во всяком случае, он поделился своими наблюдениями только с Гедеоном Спилетом, считая излишним посвящать своих товарищей в размышления, на которые его наводят странные повадки, а может быть, и просто причуды Топа.

Наконец морозы кончились. Пошли дожди, вперемежку с мокрым снегом или градом, бывали шквалы, но непогода не затянулась. Лёд растаял, растопились снега, стали доступны и побережье океана, и берега реки Благодарения, и лес. Пришла весна, к великой радости обитателей Гранитного дворца, и вскоре они уже проводили дома лишь часы, отведённые для сна и трапез. Во второй половине сентября колонисты много охотились, и тут уж Пенкроф снова стал настойчиво требовать ружей, утверждая, что Сайрес Смит обещал их сделать. Инженер уклонялся, откладывал исполнение обещанного, зная, что без специальных инструментов почти невозможно сделать сколько-нибудь годное ружьё. Он уговаривал Герберта и Гедеона Спилета подождать немного, так как они уже отлично научились стрелять из лука и приносили с охоты превосходную добычу всех видов, и четвероногую и пернатую: агути, кенгуру, пекари, голубей, дроф, диких уток, чирков. Но упрямый моряк ничего не желал слышать и не давал Сайресу Смиту покоя, добиваясь, чтобы тот исполнил его желание. Впрочем, и Гедеон Спилет поддерживал Пенкрофа.

— На острове, надо полагать, — говорил он, — водятся дикие звери, и следует подумать, как с ними бороться и истреблять их. Может, настанет час, когда это будет для нас первейшей необходимостью.

Но пока что Сайреса Смита беспокоил вопрос не об оружии, а об одежде. Платье, которое было надето на колонистов, выдержало зиму, но до следующей зимы явно не могло дожить. Во что бы то ни стало требовалось раздобыть звериные шкуры или шерсть жвачных животных, а так как на острове водилось немалое количество муфлонов, надо было найти способ приручить их, завести целое стадо и разводить муфлонов для нужд колонии. Весной и летом предстояла новая работа: устроить загон для домашних животных и большой птичник — словом, основать в каком-нибудь уголке острова нечто вроде фермы.

Для осуществления этого необходимо было прежде всего произвести разведку в ещё не исследованной части острова Линкольна — в густых лесах, тянувшихся по правому берегу реки Благодарения, от её устья до конца полуострова Извилистого, и по всему западному берегу острова. Но эту экспедицию приходилось отложить до тех пор, пока установится хорошая погода, то есть выждать ещё с месяц.

Начала разведки колонисты ждали с нетерпением, и вдруг произошло событие, которое ещё больше разожгло стремление колонистов исследовать все свои владения.

Случилось это 24 октября. В тот день Пенкроф отправился проверить западни, которые он всегда аккуратно осматривал и менял в них приманку. В одной из ям он обнаружил лакомую добычу — три упавших туда пекари — свинью с двумя поросятами.

Очень довольный такой удачей, Пенкроф возвратился в Гранитный дворец и, как всегда, принялся расхваливать свои охотничьи трофеи.

— Ну, мистер Сайрес, нынче мы вам состряпаем вкусный обед! Да-с, мистер Спилет, будете кушать да пальчики облизывать!

— Прекрасно, — ответил журналист. — Чем же вы нас угощаете сегодня?

— Молочным поросёнком.

— Ах вот что! Молочный поросёнок… А послушать вас, Пенкроф, так можно подумать, что нам подадут за обедом куропатку с трюфелями.

— Что? Куропатку? — удивлённо протянул Пенкроф. — Неужели вы не любите жареной поросятины?

— Нет, отчего же, люблю, — ответил Гедеон Спилет без особого, впрочем, восторга. — Если не злоупотреблять этим кушаньем…

— Вот вы какой привереда, господин газетчик! — возмутился Пенкроф, не допускавший критического отношения к своей охотничьей добыче. — Право, очень вы стали разборчивы! А ведь семь месяцев тому назад, когда нас выбросило на этот остров, вы были бы счастливы поесть такого мясца!..

— Ну понятно, — отозвался журналист. — Человек существо несовершенное. Никогда он не бывает доволен.

— Ладно уж, ладно… — продолжал Пенкроф. — Надеюсь, Наб сегодня отличится. Поглядите-ка на этих поросят. Ведь им не больше трёх месяцев, мясо у них, верно, нежное, как у перепёлок. Пойдём-ка, Наб, на кухню. Я сам послежу, как они будут жариться.

Подхватив Наба под руку, моряк проследовал в кухню и погрузился в поварские труды.

Никто, конечно, не препятствовал его кулинарным затеям. Вместе с Набом он состряпал отличный обед, в него входили оба поросёнка, суп из кенгуру, копчёный окорок, орехи, пиво из отвара драцены, «чай Освего» — словом, всё, что было лучшего в кладовой, но все кушанья затмевало главное блюдо — тушёное мясо пекари.

К пяти часам обед был готов, и обитатели Гранитного дворца собрались в столовую. На столе уже дымился в миске суп из кенгуру. Все нашли его превосходным.

За супом последовали жареные поросята. Пенкроф пожелал сам разрезать мясо и подал каждому сотрапезнику огромную порцию.

Жаркое действительно оказалось отменным, и Пенкроф уплетал свою долю с завидным аппетитом, как вдруг у него вырвалось ругательство.

— Что с вами? — спросил Сайрес Смит.

— Зуб!.. Зуб сломал! — ответил моряк.

— Как же так? В ваших пекари оказались камешки? — спросил Гедеон Спилет.

— Должно быть, — согласился с ним моряк и вытащил изо рта что-то твёрдое, стоившее ему коренного зуба.

Но то был не камешек… то была дробинка.

 

 

Часть вторая

 

ПОКИНУТЫЙ

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Дробинка. — Постройка пироги. — Охота. — На верхушке каури. — Ничто не говорит о присутствии человека. — Наб и Герберт на рыбной ловле. — Черепаха перевёрнута. — Черепаха исчезла. — Сайрес Смит даёт объяснение.

 

Прошло ровно семь месяцев с того дня, как пассажиры воздушного шара очутились на острове Линкольна. И с той поры, несмотря на все поиски, они не обнаружили ни единого человеческого существа. Ни разу не видели они дымка, говорящего о том, что на острове есть человек. Ни разу не нашли вещи, сделанной рукой человека и свидетельствующей о том, что он жил тут в древние или недавние времена. Казалось, остров этот необитаем; должно быть, здесь ещё никогда не бывал человек. И вот теперь из-за дробинки, найденной в теле безобидного зверька, рухнули все догадки и умозаключения!

В самом деле, дробинка вылетела из огнестрельного оружия, а кто же, кроме человека, мог воспользоваться таким оружием?

Пенкроф положил дробинку на стол, и его товарищи изумлённо посмотрели на неё. Очевидно, они сразу представили себе, как важны последствия этого, казалось бы, незначительного случая. Даже если бы они вдруг увидели нечто сверхъестественное, то не были бы так поражены.

Сайрес Смит тотчас же высказал кое-какие предположения по поводу этой удивительной и неожиданной находки. Он взял дробинку двумя пальцами, повертел её, пощупал, потом спросил Пенкрофа:

— Уверены ли вы, что пекари, раненному этой дробинкой, было месяца три?

— Никак не больше, мистер Сайрес, — ответил Пенкроф. — Поросёнок сосал мать, когда я нашёл его в яме.

— Итак, — продолжал инженер, — около трёх месяцев тому назад на острове Линкольна кто-то выстрелил из ружья…

— И дробинка, — добавил Гедеон Спилет, — ранила, хоть и не смертельно, этого зверька.

— Неоспоримо, — продолжал Сайрес Смит. — И вот какие выводы следует сделать из всего этого: или на острове до нас кто-нибудь жил, или люди высадились здесь месяца три назад, не больше. По своей ли воле, против ли неё они пристали к нашим берегам, потерпели ли они крушение на корабле или на аэростате — кто знает? Всё выясним позже. И европейцы они или малайцы, враги наши или друзья — нам тоже пока не разгадать. Да мы и не знаем, живут ли они ещё на острове, покинули ли его. Но эти вопросы касаются нас так близко, что нельзя дольше оставаться в неизвестности.

— Сто раз, тысячу раз готов повторить, что нет на острове Линкольна никого, кроме нас, — воскликнул моряк, поднимаясь из-за стола. — Чёрт возьми! Остров невелик, и мы-то уж заметили бы кого-нибудь из его обитателей!

— Вот если бы пекари родился с дробинкой, это было бы, по-моему, чудом, — ответил журналист.

— Если только она не сидела у Пенкрофа в зубе, — с самым серьёзным видом заметил Наб.

— Ещё чего выдумал! — живо отозвался Пенкроф.

— Что ж, по-твоему, я не замечал бы её целых полгода! Да и где же она могла застрять? — добавил моряк, открывая рот и показывая два ряда великолепных зубов. — Посмотри-ка хорошенько, Наб, и если отыщешь дупло, выдирай хоть полдюжины зубов!

— Предположение Наба действительно нелепо, — сказал Сайрес Смит, который не мог сдержать улыбку, хоть и был поглощён своими мыслями. — Нет сомнений, кто-то стрелял на острове из ружья, и не больше трёх месяцев тому назад. Но я ручаюсь, что люди, высадившиеся на острове, пробыли здесь совсем недолго и просто обошли его. Жили бы они здесь в ту пору, когда мы обследовали остров с горы Франклина, мы увидели бы их, а они — нас. Может статься, буря выбросила сюда потерпевших кораблекрушение лишь несколько недель назад. Во всяком случае, всё это необходимо выяснить.

— По-моему, нужно действовать осторожно, — заметил журналист.

— Я того же мнения, — ответил Сайрес Смит, — боюсь, не высадились ли на остров малайские пираты.

— А не лучше ли, мистер Сайрес, — сказал моряк, — сначала построить лодку, а потом и отправиться на разведку: поднимемся вверх по реке, а если понадобится, выйдем в море и обогнём остров! Лишь бы нас врасплох не застигли.

— Хорошая мысль, Пенкроф, — ответил инженер, — но ждать нельзя. Ведь скорее чем за месяц лодку не построишь…

— Настоящую лодку, — ответил моряк. — Да ведь нам не нужна лодка, чтобы по морю плавать, а за пять дней, самое большее, я берусь построить пирогу — для нашей реки она сойдёт.

— За пять дней берёшься соорудить лодку? — воскликнул Наб.

— Да, Наб, лодку по индейскому образцу.

— Из дерева? — спросил негр с сомнением.

— Из дерева, — ответил Пенкроф, — или, вернее, из коры. Повторяю, мистер Сайрес, — за пять дней можно это дельце обделать.

— Если за пять дней — согласен.

— Но отныне нам придётся быть настороже, — заметил Герберт.

— Неизменно быть настороже, друзья, — сказал Сайрес Смит. — И я прошу вас, не охотьтесь далеко от Гранитного дворца.

Обед прошёл не так весело, как хотелось Пенкрофу.

Итак, на острове живут или ещё совсем недавно жили какие-то люди. После того как была найдена дробинка, это стало неоспоримым фактом, что встревожило колонистов.

Перед сном Сайрес Смит и Гедеон Спилет долго разговаривали о дробинке. Уж не было ли тут связи с необъяснимым спасением инженера и другими странными явлениями, которые не раз их изумляли? Когда они всё обсудили, Сайрес Смит сказал:

— Словом, хотите знать моё мнение, дорогой Спилет?

— Конечно, Сайрес!

— Так вот: мы ничего не обнаружим, как бы тщательно ни исследовали остров.

На следующий же день Пенкроф принялся за работу. Он не собирался строить шлюпку со шпангоутами и обшивкой, а хотел смастерить простую плоскодонку, чтобы спокойно плавать по реке Благодарения, особенно у её истоков, где было мелко. Из кусков коры, соединённых друг с другом, должно было получиться лёгонькое судёнышко — в случае необходимости его можно было бы перенести на руках. Пенкроф собирался сшить длинные полосы коры деревянными гвоздями, да так, чтобы лодка оказалась водонепроницаемой.

Следовало выбрать деревья с гибкой и прочной корой.

Ураган, пронёсшийся недавно, свалил несколько хвойных деревьев, они вполне годились для постройки судёнышка.

Деревья лежали на земле, и оставалось лишь одно: содрать со стволов кору, но инструменты у наших колонистов были так несовершенны, что это и оказалось труднее всего. В конце концов справились и с этим делом.

Пока Пенкроф, не теряя ни минуты, работал под руководством инженера, Гедеон Спилет и Герберт тоже не сидели сложа руки. На них лежала обязанность снабжать провизией всю колонию. Журналист не мог налюбоваться Гербертом, который отлично стрелял из лука и метал копьё. Юноша был отважен и хладнокровен, а эти качества можно назвать «разумной смелостью». Оба товарища по охоте придерживались совета Сайреса Смита и не заходили дальше чем за две мили от Гранитного дворца. Но даже вблизи, не забираясь в чащу леса, они находили немало агути, кенгуру, пекари и всякой другой живности. С тех пор как кончились холода, звери стали реже попадаться в западни, зато кроличьи садки всегда были полны и могли бы прокормить всех поселенцев острова Линкольна.

Часто во время охоты Герберт заводил разговор с Гедеоном Спилетом о дробинке и о тех выводах, которые сделал инженер; как-то — было это 26 октября — он сказал журналисту:

— Не правда ли, мистер Спилет, просто не верится, что люди, потерпевшие кораблекрушение, если они в самом деле высадились на нашем острове, до сих пор не побывали вблизи Гранитного дворца?

— Да, просто удивительно, если они ещё здесь, — ответил журналист, — но ничуть не удивительно, если их уже нет!

— Значит, вы думаете, что их уже нет на острове? — спросил Герберт.

— Вероятно, нет, дружок. Ведь мы бы обнаружили людей, если бы они жили на острове.

— Но раз им удалось отсюда выбраться, — заметил юноша, — значит, они не потерпели кораблекрушения?

— Почему же, Герберт? Я назвал бы их, пожалуй, потерпевшими временное кораблекрушение. Вполне возможно, что ураган выбросил их на остров, не разбив судна, а когда ураган стих, они снова вышли в море.

— Мне кажется, — заметил Герберт, — что мистер Смит не только не хочет, но даже опасается встретить людей на нашем острове.

— Что правда, то правда, — ответил журналист, — он считает, что в здешних водах могут плавать одни малайские пираты, а эти господа — сущие злодеи, их нужно остерегаться.

— Но ведь не исключена возможность, — заметил Герберт, — что мы обнаружим на острове следы пребывания людей, и тогда решительно всё поймём, не правда ли, мистер Спилет?

— Не отрицаю, дружок, — покинутый лагерь, потухший костёр могут навести нас на след. Мы и будем искать, производить разведку.

Так разговаривая, охотники зашли в ту часть леса, где протекала река Благодарения и росли удивительно красивые деревья. Были тут и великаны — прекрасные хвойные деревья высотою почти в двести футов: жители Новой Зеландии называют их «каури».

— Знаете, что мне пришло в голову, мистер Спилет? — сказал Герберт. — А не вскарабкаться ли на верхушку какого-нибудь каури? Оттуда мне удастся осмотреть довольно обширное пространство.

— Мысль удачная, — ответил журналист. — Но доберёшься ли ты до макушки такого исполина?

— А я попытаюсь.

Ловкий и проворный юноша влез на нижние ветви, которые росли так, что подниматься по ним было очень удобно, и в несколько минут очутился на самой макушке каури, возвышавшейся над целым морем зелёных округлых вершин.

Взгляду юноши открылась вся южная окраина острова, от мыса Коготь на юго-востоке до Змеиного мыса на юго-западе. На северо-западе возвышалась гора Франклина, заслонявшая горизонт.

Со своего наблюдательного пункта Герберт видел часть острова, ещё неведомую колонистам; быть может, там и укрылись люди, о присутствии которых колонисты подозревали.

Юноша с величайшим вниманием стал осматривать море. Но ни на горизонте, ни вблизи острова не белело ни единого паруса; правда, лесной массив скрывал побережье, волны, быть может, и выбросили на берег какое-нибудь судно, особенно если оно потеряло рангоут, но Герберту попросту не было бы его видно. Он ничего не мог рассмотреть и в чаще лесов Дальнего Запада. Леса раскинулись ковром, непроницаемым для взгляда, и тянулись на многие квадратные мили без единой прогалины, без единого просвета. Невозможно было проследить за руслом реки и разглядеть то место в горах, где она брала начало. Вероятно, и другие речки бежали к западу — впрочем, утверждать это было трудно.

Герберту не удалось обнаружить и признака лагеря, но он всё ждал, не появится ли дымок, свидетельствующий о присутствии человека? Воздух был так чист, что юноша заметил бы на фоне неба даже тоненькую струйку дыма.

Вдруг Герберту показалось, что он видит лёгкий дымок на западе; он всмотрелся повнимательнее и понял, что ошибся. А смотрел он зорко, и зрение у него было превосходное… Нет, ничего, решительно ничего не было видно.

Герберт слез с дерева, и оба охотника вернулись в Гранитный дворец. Выслушав рассказ юноши, Сайрес Смит покачал головой и задумался. Да и что можно было сказать, пока они не исследовали остров более подробно.

Через день, 28 октября, произошло ещё одно событие, которому никто так и не нашёл объяснения.

Герберт и Наб бродили по песчаному берегу в двух милях от Гранитного дворца и натолкнулись на черепаху; экземпляр был великолепный — настоящая морская черепаха с панцирем в красивых зелёных переливах.

Герберт заметил черепаху, когда она пробиралась между скалами к морю.

— Сюда, Наб, сюда! — крикнул он.

Наб подбежал к юноше.

— Хороша черепаха! — воскликнул он. — Но как её унесёшь?

— Да очень просто, Наб, — ответил Герберт. — Перевернём черепаху на спину, она от нас не удерёт. Возьми палку и делай, как я…

Черепаха, почуяв опасность, вобрала голову и лапы; она лежала неподвижно под защитой своего панциря, словно каменная.

Тут Герберт и Наб подсунули палки под черепаху и общими усилиями — не без труда — перевернули животное на спину. Длиной черепаха была в три фута и, должно быть, весила четыреста фунтов, не меньше.

— Отлично! — воскликнул Наб. — Вот обрадуется дружище Пенкроф!

И в самом деле, как было Пенкрофу не обрадоваться — ведь мясо черепах, питающихся водорослями, превосходно. В этот миг из-под панциря показалась маленькая приплюснутая головка, расширявшаяся к шее, с сильно обозначенными височными впадинами.

— Как же нам быть, что делать с нашей добычей? — спросил Наб. — Ведь мы не дотащим её до Гранитного дворца.

— Оставим черепаху здесь, она не перевернётся, — ответил Герберт, — и вернёмся за ней с тележкой.

— Решено!

Для большей предосторожности, хоть Наб и находил это излишним, Герберт придавил животное большими камнями. Затем наши охотники вернулись домой по песчаному берегу, широко обнажившемуся во время отлива. Герберту хотелось сделать Пенкрофу сюрприз, и он ничего не сказал о «превосходном экземпляре» животного из отряда морских черепах, который ждал их на песке; через два часа, прихватив тележку, они с Набом вернулись туда, где лежала черепаха.

Но «превосходного экземпляра» не оказалось.

Наб и Герберт переглянулись, стали осматриваться. Да, они пришли на то самое место, где оставили черепаху. Юноша даже разыскал камни, которыми её придавил, — следовательно, он не ошибся.

— Вот так штука! — воскликнул Наб. — Выходит, что черепахи переворачиваются.

— Очевидно, — ответил Герберт; он ничего не мог понять и внимательно разглядывал камни, разбросанные на песке.

— И огорчён же будет Пенкроф!

«А мистеру Смиту будет нелегко объяснить исчезновение черепахи!» — подумал Герберт.

— Что же, мы никому ничего не скажем, — сказал Наб, которому хотелось умолчать об этом неприятном случае.

— Напротив, Наб, нужно обо всём рассказать, — возразил Герберт.

И оба, захватив тележку, которую напрасно притащили, отправились к Гранитному дворцу.

Когда они пришли на то место, где инженер и моряк мастерили лодку, Герберт рассказал обо всём, что произошло.

— Ну и разини! — воскликнул моряк. — Упустить черепаху! Полсотни супов пропало, не меньше!

— Но мы не виноваты, Пенкроф, — возразил Наб, — черепаха удрала — это верно, но ведь сказано тебе, что мы её перевернули!

— Значит, плохо перевернули! — съязвил возмущённый моряк.

— Как плохо? — воскликнул Герберт.

И он рассказал, что даже придавил черепаху камнями.

— Просто чудеса! — заметил Пенкроф.

— А я-то думал, мистер Сайрес, — сказал Герберт, — что если перевернёшь черепаху на спину, она ни за что не встанет на лапы, особенно если она такая большая.

— Правильно, дружок, — ответил Сайрес Смит.

— Как же это могло случиться?..

— А далеко ли от моря вы оставили черепаху? — спросил инженер, отложив работу и размышляя о странном происшествии.

— Да футах в пятнадцати, — сказал Герберт.

— Во время отлива?

— Да, мистер Сайрес.

— Вероятно, в воде черепахе удалось сделать то, чего она не могла сделать на песке. Она перевернулась, когда её подхватил прилив, и преспокойно уплыла в море, — заметил инженер.

— Ну и разини же мы! — воскликнул Наб.

— Именно это я уже имел честь вам сообщить, — отозвался Пенкроф.

Объяснение Сайреса Смита, конечно, было правдоподобно. Но верил ли он сам в своё объяснение? Утверждать трудно.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

Первое испытание пироги. — Вещи, найденные на берегу моря. — Буксир. — Мыс Находки. — Содержимое ящика. — Инструменты, оружие, приборы, одежда, книги, утварь. — Чего не хватает Пенкрофу. — Евангелие. — Стих из священной книги.

 

Двадцать девятого октября лодка была вполне готова. Пенкроф сдержал обещание и за пять дней смастерил из коры нечто вроде пироги, корпус которой скрепил гибкими прутьями крехимбы. Банка на корме, банка посередине, для укрепления бортов, третья банка на носу, планшир — для уключин, два весла, кормовое весло для управления — так было снаряжено судёнышко длиной в двенадцать футов и весом не более двухсот фунтов. Спустить его на воду было не трудно. Лёгкую пирогу отнесли на песчаный берег и поставили у самого моря против Гранитного дворца, а прилив поднял её. Пенкроф тотчас же вскочил в лодку, попробовал управлять кормовым веслом и убедился, что пирога годится для намеченной цели.

— Ура! — крикнул моряк, не пренебрегая случаем похвалиться своим успехом. — На этой посудине можно совершить путешествие вокруг…

— Света? — подхватил Гедеон Спилет.

— Нет, вокруг острова. Несколько камней для балласта, на нос мачту и парус, который мистер Сайрес нам как-нибудь смастерит, и мы пустимся в дальнее плавание! Ну что же, мистер Сайрес, мистер Спилет, Герберт, и ты, Наб, неужто вы не хотите испытать наше новое судно? Чёрт возьми! Нужно же нам узнать, выдержит ли оно нас всех пятерых!

И правда, следовало проделать этот опыт. Пенкроф одним взмахом весла подвёл лодку к песчаной отмели по узкому проливу между скалами, и друзья решили, что они сегодня же испытают пирогу, пройдут на ней вдоль берега до первого мыса в южной части бухты Соединения.

Наб крикнул, подойдя к лодке:

— Да в твоём судёнышке, Пенкроф, полно воды!

— Пустяки, Наб, — ответил моряк, дереву нужно намокнуть. Дня через два воды в нашей лодке будет столько же, сколько в утробе у пьянчуги. Влезайте!

Итак, все сели в лодку, и Пенкроф повёл её в открытое море. Погода стояла великолепная, океанская ширь была спокойна, как поверхность небольшого озера, и пирога могла смело плыть, словно по реке Благодарения. Наб грёб одним веслом, Герберт — вторым, а Пенкроф, стоя позади, управлял кормовым веслом.

Моряк пересёк пролив и обогнул южную оконечность островка Спасения. Слабый ветерок дул с юга. Волнения не было ни в проливе, ни в открытом море. Лёгкая зыбь ничуть не отражалась на тяжело нагруженной пироге. Путешественники отплыли приблизительно на полмили от берега, чтобы увидеть гору Франклина во всём её величии.

Затем они повернули пирогу и возвратились к устью реки. Теперь она скользила вдоль берега, который, изгибаясь, заканчивался остроконечным мысом и скрывал от взгляда мореплавателей Утиное болото.

Мыс этот находился приблизительно в трёх милях от реки Благодарения, считая не по прямой, а по линий берега. Колонисты решили добраться до крайней точки мыса и оттуда бегло осмотреть всё побережье до мыса Коготь.

Итак, лодка шла не больше чем в двух кабельтовых, то и дело огибая подводные камни, почти скрытые приливом. От устья реки до мыса каменистый берег постепенно снижался. То было нагромождение причудливых гранитных глыб, совсем не похожее на кряж, образующий плато Кругозора: пейзаж был суровый. Здесь словно опрокинулась исполинская повозка с обломками скал. Ни былинки не росло на крутом гребне каменной гряды, уходившей на две мили в глубь острова; она казалась рукой великана, торчавшей из зелёного рукава — леса.

Лодка легко шла на двух вёслах. Гедеон Спилет, вооружившись карандашом и записной книжкой, крупными штрихами зарисовывал берег. Наб, Пенкроф и Герберт переговаривались, рассматривая эту, ещё неведомую часть своих владений; пирога плыла всё дальше к югу, и оба мыса Челюсть словно перемещались, ещё тесней замыкая вход в бухту Соединения.

Сайрес Смит молчал и смотрел на всё таким настороженным взглядом, будто исследовал землю, полную тайн.

Так они плыли три четверти часа; уже пирога почти достигла оконечности мыса и Пенкроф приготовился было обогнуть его, как вдруг Герберт вскочил и, указывая на какое-то тёмное пятно, крикнул:

— Что это там виднеется на песке?!

Все посмотрели в ту сторону.

— И правда, там что-то лежит, — произнёс журналист, — какие-то обломки, наполовину занесённые песком.

— Эге! — крикнул Пенкроф. — А я вижу, что это такое.

— Что же? — спросил Наб.

— Бочки, бочки — и, может статься, полные! — ответил моряк.

— Держите к берегу, Пенкроф! — приказал Сайрес Смит.

Несколько взмахов вёсел — и пирога, войдя в маленькую бухту, причалила к берегу; путешественники выскочили на песок.

Пенкроф не ошибся. На берегу лежали две бочки, наполовину занесённые песком и крепко привязанные к объёмистому ящику, который они поддерживали на воде, пока их не выбросила волна.

— Неужели вблизи нашего острова произошло кораблекрушение? — спросил Герберт.

— Очевидно, — ответил Гедеон Спилет.

— А что в ящике? — воскликнул Пенкроф с вполне понятным нетерпением. — Что в ящике? Он закрыт и нечем сбить крышку! Разве вот камнем ударить…

Моряк поднял увесистый камень и хотел было вышибить одну из стенок ящика, но инженер остановил его.

— Пенкроф, — сказал он, — неужели нельзя подождать?

— Но, мистер Сайрес, подумайте-ка сами! Может быть, в нём есть всё, чего нам не хватает.

— Мы это узнаем, Пенкроф, — отвечал инженер, — но послушайте, не ломайте ящик — право, он нам пригодится. Переправим его в Гранитный дворец, там его и вскроем. Он прекрасно упакован, и если доплыл сюда, значит, благополучно доплывёт и до устья реки.

— Ваша правда, мистер Сайрес, я чуть дело не испортил, — ответил моряк, — да ведь не всегда с собой совладаешь.

Предложение инженера было разумно. И действительно, в пироге, пожалуй, не поместились бы все вещи, находившиеся в ящике, очевидно тяжёлом, так как он держался на воде при помощи двух пустых бочек. Лучше было взять его на буксир и доплыть с ним до Гранитного дворца.

Но откуда же волны принесли ящик? Вопрос был важный. Сайрес Смит и его спутники внимательно оглядели всё вокруг. Они прошли по берегу несколько сот шагов, но больше ничего не обнаружили. Друзья долго осматривали море. Герберт и Наб поднялись на высокую скалу, но горизонт был пустынен. В море не виднелось ни гибнущего корабля, ни судна под парусом.

И всё же произошло кораблекрушение. Они в этом не сомневались.

Быть может, находка имеет какое-то отношение к дробинке? Быть может, люди с судна высадились на другом конце острова? Быть может, они ещё там? Колонисты решили, что потерпевшие крушение не малайские пираты, так как было очевидно, что вещи, выброшенные морем, американского или европейского происхождения.

Все окружили ящик; длиной он был в пять футов, шириной в три. Сделан он был из дубовых досок, очень тщательно сколочен и обшит толстой кожей, прибитой медными гвоздями. Две большие герметически закупоренные бочки, судя по звуку, пустые, были прикреплены к ящику прочными верёвками, завязанными, как заявил Пенкроф, морским узлом. Ящик, казалось, сохранился отлично — ведь его выбросило на песок, а не на скалы. Колонисты тщательно осмотрели его и пришли к заключению, что он недолго пробыл в воде и попал на берег совсем недавно. Вода, по-видимому, не просочилась в него, и, значит, вещи не попортились.

Очевидно, ящик выбросили за борт судна, потерпевшего крушение, и он плыл по воле волн к острову, а экипаж, в надежде добраться до берега и потом найти там ящик, привязал его к бочкам.

— Возьмём находку на буксир, а дома сделаем опись вещей, — сказал инженер. — Если найдём на острове людей, оставшихся в живых после предполагаемого крушения, возвратим им все вещи. Если же никого не найдём…

— Оставим вещи себе! — воскликнул Пенкроф. — До чего же не терпится узнать, что там!

Начинался прилив: волны подбирались к ящику и, казалось, вот-вот унесут его в море. Колонисты отвязали одну из верёвок от бочки и закрепили её на корме лодки. Затем Пенкроф и Наб вёслами разгребли песок и вытащили ящик; лодка, взяв его на буксир, отчалила и поплыла, огибая мыс, который путешественники окрестили мысом Находки. Груз был тяжёлый, и бочки еле-еле удерживали ящик на поверхности воды. Моряк боялся, что ящик отвяжется и пойдёт ко дну; но, к счастью, страхи Пенкрофа оказались напрасными, и через полтора часа — столько времени понадобилось, чтобы проплыть расстояние в каких-нибудь три мили, — пирога пристала к берегу возле Гранитного дворца.

Лодку и ящик вытащили на песок; начался отлив, волна уже не могла их захлестнуть. Наб сбегал за инструментами, ящик осторожно вскрыли и тут же приступили к описи содержимого. Пенкроф явно был взволнован.

Моряк сначала отвязал бочки, которые были в полной сохранности и, само собой разумеется, могли пригодиться. Затем вытащил гвозди и поднял крышку.

Под ней находился второй ящик, сделанный из цинка, очевидно, он предохранял вещи от сырости.

— Ой, а вдруг там консервы? — закричал Наб.

— Надеюсь, что нет, — заметил журналист.

— Ах, если бы там нашёлся… — пробормотал Пенкроф.

— А что именно? — спросил Наб, услыхав его слова.

— Да нет, ничего!

Цинковую крышку рассекли посредине, отогнули к краям ящика, стали извлекать самые разнообразные предметы и складывать их на песок. Как только появлялась какая-нибудь вещь, Пенкроф кричал «ура», Герберт хлопал в ладоши, а Наб танцевал негритянский танец. Были там и книги, которые привели Герберта в восторг, и кухонная посуда, которую Наб готов был расцеловать.

Все колонисты были просто счастливы, потому что в ящике нашлись и инструменты, и оружие, и приборы, и одежда, и книги, и многое другое; вот точный перечень вещей, занесённый в записную книжку Гедеона Спилета:

Инструменты:

3 ножа с несколькими лезвиями,

2 лесорубных топора,

2 плотничьих топора,

3 рубанка,

2 маленьких тесла,

1 двусторонний топор,

6 стамесок,

2 напильника,

3 молотка,

3 бурава,

2 сверла,

10 мешков с гвоздями и винтами,

3 пилы разных размеров,

2 коробки с иголками.

Оружие:

2 кремнёвых ружья,

2 пистонных ружья,

2 карабина центрального боя,

5 охотничьих ножей,

4 абордажных палаша,

2 бочонка с порохом, фунтов по двадцать пять в каждом,

12 коробок с пистонами.

Приборы:

1 секстан,

1 бинокль,

1 подзорная труба,

1 готовальня,

1 карманный компас,

1 термометр Фаренгейта,

1 барометр-анероид,

1 коробка с фотографическим аппаратом и набором принадлежностей — объектив, пластинки, химические вещества для проявления и т. д.

Одежда:

2 дюжины рубашек из ткани, похожей на шерстяную, но, очевидно, сделанной из растительного волокна.

3 дюжины носков из той же ткани.

Утварь:

1 чугунный котелок,

6 медных лужёных кастрюль,

3 чугунные сковородки,

10 алюминиевых приборов,

2 чайника,

1 маленькая переносная печка,

6 столовых ножей.

Книги:

1 Библия с Ветхим и Новым заветом,

1 атлас,

2 словаря полинезийских наречий,

1 Энциклопедия естественных наук в шести томах,

3 стопы писчей бумаги,

2 конторские книги.

Закончив опись предметов, журналист сказал:

— Владелец ящика был человек предусмотрительный, ничего не скажешь. Тут есть всё, решительно всё: инструменты, оружие, приборы, одежда, посуда, книги, — ничего не забыто. Право, можно подумать, что он ждал кораблекрушения и даже заранее к нему приготовился!

— Да, действительно ничего не забыто, — прошептал Сайрес Смит, о чём-то размышляя.

— И уж конечно, — добавил Герберт, — судно, разбитое бурей, ящик и его владелец не имеют никакого отношения к малайским пиратам!

— Если только владелец не был в плену у пиратов, — заметил Пенкроф.

— Вряд ли, — возразил журналист, — вернее всего, буря застигла близ берега какое-нибудь американское или европейское судно, а пассажиры, чтобы спасти самое необходимое, уложили вещи в ящик и бросили его в море.

— А ваше мнение, мистер Сайрес? — спросил Герберт.

— Я тоже так думаю, дружок, — ответил инженер, — пожалуй, так всё и было. Вероятно, предвидя кораблекрушение, люди сложили в ящик предметы первой необходимости, надеясь, что потом найдут их на берегу.

— И даже фотографический аппарат! — заметил с недоверчивым видом моряк.

— И мне непонятно, зачем понадобился фотографический аппарат, — ответил Сайрес Смит, — для нас, как и для всех потерпевших крушение, было бы куда лучше иметь лишнюю смену одежды да побольше боевых припасов!..

— А нет ли на приборах, инструментах и книгах фабричной марки или названия города? Мы узнали бы тогда, откуда прибыл их владелец, — сказал Гедеон Спилет.

Они решили осмотреть все вещи. Внимательно обследовали каждый предмет, особенно книги, приборы и оружие. Но, против обыкновения, на ружьях и книгах не было указано, где они производились или печатались, а ведь фабричная марка не могла стереться, ибо вещи, очевидно, ещё не были в употреблении; кухонная посуда и инструменты тоже были совсем новыми. Словом, всё доказывало, что люди не впопыхах бросили вещи в ящик, а, напротив, выбирали каждый предмет обдуманно, тщательно. Об этом свидетельствовал и внутренний металлический ящик, предохранявший вещи от сырости, его нельзя было запаять в спешке.

Энциклопедический словарь и словарь полинезийских наречий напечатаны были на английском языке, но ни фамилии издателя, ни года издания указано не было.

Библия, тоже английская, была превосходно издана in quarto, и, казалось, её много раз читали и перечитывали.

На великолепном атласе с картами обоих полушарий, в проекции Меркатора и с географическими названиями на французском языке, тоже не было указано ни года издания, ни фамилии издателя.

Колонисты тщательно осмотрели все вещи, но не могли догадаться, какой стране принадлежало судно, очевидно недавно побывавшее в здешних водах. Но откуда бы ни появился ящик, он обогатил колонистов острова Линкольна. До сих пор они пользовались лишь дарами природы, всё делали сами, а разум и знания помогали им выходить из трудного положения. Не провидение ли, желая вознаградить их, ниспослало им фабричные изделия? И поселенцы вознесли к небесам благодарственную молитву.

Впрочем, один из них — Пенкроф — был не вполне доволен. Очевидно, в ящике не оказалось именно того, чего ему так недоставало, и пока извлекали предмет за предметом, всё тише и тише раздавалось его «ура», а когда опись была закончена, все услышали, как он пробурчал:

— Всё это чудесно, но сами видите — для меня в ящике ничего не нашлось.

Тут Наб его спросил:

— А чего же ты ждал, дружище?

— Полфунтика табачку! — серьёзно ответил Пенкроф. — Уж тогда я был бы вполне счастлив.

При этом замечании Пенкрофа все весело засмеялись. Теперь, после находки, необходимо было тщательнее, чем прежде, обследовать остров. Друзья решили на другой же день, с рассветом, пуститься в путь, подняться вверх по реке Благодарения и добраться до западной части острова. Быть может, потерпевшие кораблекрушение высадились там на побережье и оказались в бедственном положении, — колонистам хотелось поскорее прийти к ним на помощь.

За день поселенцы перенесли все вещи в Гранитный Дворец и аккуратно уложили в большой комнате.

В тот день, 29 октября, было воскресенье, и, прежде чем лечь спать, Герберт спросил инженера, не прочтёт ли он им несколько строк из Евангелия.

— Охотно прочту, — ответил Сайрес Смит.

Он взял книгу и собрался было открыть её, но Пенкроф вдруг сказал:

— Мистер Сайрес, я суеверен. Откройте-ка наугад и прочтите нам первый стих, какой попадётся вам на глаза. Посмотрим, подойдёт ли он к нашему положению.

Сайрес Смит усмехнулся, но исполнил желание моряка — он открыл Евангелие как раз на том месте, где была вложена закладка.

И вдруг его взгляд упал на красный крестик, сделанный карандашом перед восьмым стихом VII главы Евангелия от Матфея.

И он прочёл этот стих, гласивший:

«Просите, и дано будет вам; ищите — и найдёте».

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Отплытие. — Начало прилива. — Вязы и крапивные деревья. — Различные растения. — Жакамар. — Лесной пейзаж. — Эвкалипты-великаны. — Деревья, предохраняющие от лихорадки. — Стаи обезьян. — Водопад. — Ночлег.

 

На следующий день, 30 октября, колонисты собрались в путь. Теперь, после всего, что недавно произошло, исследование острова нельзя было откладывать.

Действительно, обстоятельства сложились так, что обитатели острова Линкольна уже не думали о том, как помочь себе, а готовы были сами оказать помощь.

Они решили подняться как можно дальше вверх по, реке Благодарения. Таким образом, большая часть пути будет не слишком утомительной, и им удастся переправить на лодке продовольствие и оружие почти до западного побережья острова.

Надо было решить, какое снаряжение необходимо взять с собой, помня о том, что, может быть, придётся привезти какие-то вещи в Гранитный дворец. Если и в самом деле у берегов острова произошло кораблекрушение, как это предполагалось, найдётся немало вещей выкинутых морем и, вероятно, очень полезных. Конечно повозка была бы удобнее утлой пироги, но в тяжелую и громоздкую повозку пришлось бы впрячься самим, и это заставило Пенкрофа пожалеть, что в ящике не оказалось не только «полуфунтика табачку», но и пары сильных породистых нью-джерсийских лошадей, которые оказали бы столько услуг поселенцам.

Наб уже погрузил в лодку провизию: солонину, несколько галлонов пива и напитка из корней драцены, то есть съестные припасы на три дня — самый долгий срок, назначенный Сайресом Смитом для путешествия. Кроме того, поселенцы рассчитывали пополнить запасы в дороге, и Наб предусмотрительно захватил, кроме всего прочего, и переносную печурку.

Они взяли с собой также два топора, чтобы прокладывать дорогу в чаще леса, бинокль и карманный компас. Из оружия выбрали два кремнёвых ружья, более пригодных здесь, чем пистонные ружья, так как для кремнёвых ружей нужны лишь кремни, а их нетрудно было заменить: запас пистонов при частом употреблении скоро бы иссяк; путешественники взяли также карабин и патроны. Они захватили с собой и запас пороха — в бочонках его было около пятидесяти фунтов; к тому же инженер собирался взамен его изготовить какое-то взрывчатое вещество. К огнестрельному оружию добавили пять охотничьих ножей в кожаных чехлах; при таком снаряжении можно было смело углубиться в девственный лес, а в случае необходимости и постоять за себя.

Нечего говорить, что Пенкроф, Герберт и Наб, вооружившись до зубов, были вне себя от радости, хотя они и обещали Сайресу Смиту не делать без нужды ни единого выстрела.

В шесть часов утра спустили пирогу на воду. Путешественники, считая и Топа, разместились в ней и поплыли по морю к устью реки Благодарения.

Прилив начался всего лишь полчаса назад. Значит, он должен был продлиться ещё несколько часов, и этим следовало воспользоваться: ведь позже, при отливе, плыть против течения было бы трудно. Прилив был высокий, ибо через три дня наступало полнолуние, и пирога, которую он подгонял вверх по течению, быстро скользила между двух высоких берегов, даже без помощи вёсел.

За несколько минут друзья доплыли до излучины реки и оказались у того места, где полгода назад Пенкроф соорудил первый плот.

Здесь река довольно круто поворачивала и, делая излучину, текла к юго-западу под сенью больших хвойных деревьев.

Берега реки Благодарения были очень живописны. Сайрес Смит и его друзья любовались красотами природы, которые она создаёт с такой лёгкостью, сочетая леса и реки. Они продвигались вперёд, и породы деревьев менялись. На правом берегу ярусами поднимались великолепные деревья из семейства ильмовых — могучие вязы, древесина которых долго не портится в воде, поэтому за ними так и охотятся кораблестроители. Были тут и целые рощи других деревьев, относящихся к тому же семейству, были тут и крапивные деревья, плоды которых дают полезный продукт — масло. А ещё дальше Герберт приметил несколько лардизабаловых деревьев — из их гибких ветвей, вымоченных в воде, получаются превосходные канаты — и два-три ствола чёрного дерева, густого тёмного цвета с причудливыми прожилками.

В иных местах, там, где легко было причалить, лодка останавливалась. И Гедеон Спилет, Герберт, Пенкроф, с ружьями наперевес, в сопровождении Топа обследовали берег. Здесь попадалась не только дичь, но и полезные растения, пренебрегать которыми не следовало; юный натуралист был очень доволен, ибо он открыл разновидность дикого шпината из семейства лебедовых и множество крестоцветных растений, принадлежащих к роду капустных, — их, без сомнения, можно было выращивать, пересадив на другую почву; тут росли кресс луговой, хрен, репа и небольшие, в метр высотой, покрытые пушком, кустистые растения с коричневатыми семенами.

— Знаешь, что это за растение? — спросил Герберт моряка.

— Да это табак! — воскликнул Пенкроф, которому, очевидно, доводилось видеть своё излюбленное зелье только в трубке.

— Нет, Пенкроф! — ответил Герберт. — Не табак, горчица.

— Горчица так горчица, — сказал моряк, — но ежели случайно, сынок, на глаза тебе попадётся табак — не пренебрегай им.

— Найдём и его когда-нибудь! — заметил Гедеон Спилет.

— Вот было бы хорошо! — воскликнул Пенкроф. — Право, в тот день у нас на острове только птичьего молока не будет!

Они тщательно выкапывали различные растения, переносили их в пирогу, из которой не выходил Сайрес Смит; он сидел в ней и о чём-то размышлял.

Журналист, Герберт и Пенкроф высаживались несколько раз то на правом, то на левом берегу. Правый был не такой крутой, а левый более лесистый. Инженер определил по компасу, что от первой излучины река течёт с юго-запада на северо-восток почти по прямой линии на протяжении трёх миль. Быть может, дальше её течение менялось, и она поворачивала к северо-западу, к отрогам горы Франклина, откуда, вероятно, и брала начало.

Гедеону Спилету удалось поймать на берегу двух самцов и двух самок из семейства куриных. То были птицы с длинными и тонкими клювами, длинной шеей, короткими крыльями и без признаков хвоста. Герберт был совершенно прав, определив, что это скрытохвосты, и тут же было решено, что они станут первыми обитателями будущего птичника.

Но до сих пор ружья молчали, и только когда появилась красивая птица, похожая на зимородка, в лесах Дальнего Запада раздался первый выстрел.

— Узнаю её, — крикнул Пенкроф, ружьё которого словно само выстрелило.

— Кого вы узнаёте? — спросил журналист.

— Да птицу! Она-то и улизнула от нас, когда мы в первый раз исследовали остров, — в её честь мы окрестили лес!

— Жакамар! — воскликнул Герберт.

И правда, это был жакамар — прекрасная птица с довольно жёстким оперением, отливающим металлическим блеском. Несколько дробинок убили жакамара наповал, и Топ принёс его в лодку, а за ним с дюжину хохлатых попугайчиков из семейства парнопалых, величиною с голубя; оперение у них ярко-зелёное, полкрыла — малиновое, а на хохолке — белый ободок. Юноше принадлежала честь удачного выстрела, и он был очень горд. Попугайчики вкуснее жакамара, — его мясо жестковато, но Пенкрофа было трудно убедить, что на свете найдётся дичь лучше, чем убитый им жакамар.

В десять часов утра пирога очутилась у второй излучины реки — в пяти милях от устья. Путешественники устроили привал, позавтракали и отдохнули с полчаса в тени высоких красивых деревьев.

Ширина реки достигала тут шестидесяти — семидесяти футов, а глубина — шести. Инженер заметил, что в реку впадают многочисленные притоки, делая её полноводнее, но что все эти речушки несудоходны. Лес же, который поселенцы называли лесом Жакамара, а также лесом Дальнего Запада, тянулся всё дальше, и казалось, ему нет конца. Но ни в чаще, ни у берега реки ничто не свидетельствовало о присутствии человека. Путники не обнаружили ничего, что говорило бы о том, что здесь есть люди, и было ясно, что топор ещё не касался деревьев, что охотничий нож ещё не рассекал лиан, перекинувшихся со ствола на ствол, среди непроходимого кустарника и высоких трав. И если люди, потерпевшие кораблекрушение, и высадились на острове, то, очевидно, нашли убежище где-нибудь на берегу, у самого моря, а не здесь, в непроходимых зарослях.

Поэтому-то инженер и торопил товарищей — он спешил добраться до западного берега острова Линкольна, по его расчётам находившегося по крайней мере в пяти милях. Они снова пустились в путь, и хотя им казалось, что русло реки ведёт их не к берегу, а скорее к горе Франклина, всё же было решено плыть до тех пор, пока под днищем пироги будет достаточно воды, — так сохранялись силы и выгадывалось время; если бы они пошли лесом, им пришлось бы прокладывать дорогу топором.

Но вскоре течение перестало помогать им, может быть, оттого, что ослабел прилив — действительно в этот час пора было начаться отливу, — а может быть, оттого, что прилив не чувствовался на таком расстоянии от устья реки Благодарения. Пришлось взяться за вёсла. Наб и Герберт уселись на банку, Пенкроф — за кормовое весло, служившее рулём, и пирога снова поплыла вверх по течению.

Чем дальше плыли они к лесам Дальнего Запада, тем реже становился лес. Деревья росли не так густо и даже кое-где стояли поодиночке. Но именно потому, что между ними было много места, света и воздуха, они разрослись на приволье и были великолепны.

Какие роскошные представители растительного мира встречаются в этих широтах! Посмотрев на них, ботаник без колебания определил бы, на какой параллели лежит остров Линкольна.

— Эвкалипты! — крикнул Герберт.

И действительно, то были величественные деревья, последние исполины субтропической зоны, сородичи тех эвкалиптов, что растут в Австралии и Новой Зеландии, лежащих на той же широте, что и остров Линкольна. Иные из них были высотою в двести футов. Окружность ствола достигала у основания двадцати футов, а кора, по которой стекала душистая смола, была толщиной в пять дюймов. Нет на свете ничего чудеснее и своеобразнее этих огромных деревьев из семейства миртовых, листья которых повёрнуты ребром к свету и не загораживают солнечных лучей, доходящих до самой земли!

У подножия эвкалиптов землю покрывала сочная трава, из неё стаями вылетали крошечные птички, переливаясь в сверкающих лучах солнца, как крылатые рубины.

— Вот так деревья! — воскликнул Наб. — Только есть ли от них прок?

— Э! Видно, бывают на свете великаны деревья, как и великаны люди! — подхватил Пенкроф. — Их только на ярмарке показывать — какой от них ещё прок!

— Думаю, что вы ошибаетесь, Пенкроф, — заметил Гедеон Спилет, — эвкалипт начинают применять — и весьма успешно: из него мастерят красивые столярные изделия.

— Кроме того, — добавил Герберт, — эвкалипты принадлежат к группе, в которой есть множество полезных видов: фейхоа, дающая плоды фейхоа; гвоздичное дерево, из цветов которого приготовляют пряности; гранатовое, приносящее гранаты; «eugenia cauliflora», из её плодов получается вполне сносное вино, мирт «ugni», его сок — вкусный алкогольный напиток; мирт «caryophillus» — из его коры добывается превосходная корица; «eugenia pimenta» даёт ямайский стручковый перец; мирт обыкновенный, ягоды которого заменяют перец; «eucalyptus robusta», из которого добывается очень вкусная манна; «eucalyptus Gunei», из перебродившего сока которого приготовляется пиво; наконец, деревья, известные под названием «деревья жизни», или «железные деревья», которые принадлежат к тому же семейству миртовых, оно насчитывает сорок шесть родов и тысячу триста видов.

Юношу не прерывали, и он с воодушевлением преподал этот урок ботаники. Сайрес Смит слушал его с улыбкой, а Пенкроф с гордостью, не поддающейся описанию.

— Молодец Герберт, — сказал моряк, — но готов побиться об заклад: все полезные растения, которые ты тут перечислил, не такие великаны, как вот эти!

— Что верно, то верно, Пенкроф.

— Выходит, я прав, — заметил моряк, — великаны никуда не годятся!

— Вы ошибаетесь, Пенкроф, — сказал инженер, — как раз эти гигантские эвкалипты, под которыми мы расположились, годятся для многого.

— Для чего же?

— Для оздоровления края, где они растут. Знаете ли вы, как их называют в Австралии и Новой Зеландии?

— Нет, мистер Сайрес.

— Их называют «гонителями лихорадки».

— Они изгоняют лихорадку?

— Нет, предохраняют от неё.

— Так. Записываю, — заметил журналист.

— Записывайте, любезный Спилет, — доказано, что эвкалипты оздоровляют местность. Это благодетельное средство, данное самой природой, испробовали на юге Европы и в Северной Африке, где почва чрезвычайно болотиста, — и что же? Состояние здоровья местных жителей мало-помалу улучшалось. В районах, покрытых лесами эвкалиптов, не встречается перемежающейся лихорадки. Факт этот уже не внушает сомнений, что очень приятно и для нас, поселенцев острова Линкольна.

— Ну и остров! Благословенная земля — наш остров! — воскликнул Пенкроф. — Говорю вам — на нём всё есть, чего ни пожелаешь… вот только если бы…

— И это будет, Пенкроф, и его отыщем, — сказал инженер, — но пора в путь, будем плыть до тех пор, пока река не обмелеет.

Итак, путешественники продолжали исследовать край. Они проплыли ещё мили две среди эвкалиптов, которые в этой части острова возвышались над всеми другими деревьями. Эвкалиптовые леса были необозримы; они тянулись по обе стороны реки Благодарения, которая змеилась, теснясь между крутыми зелёными берегами. Местами русло заросло высокими травами, из воды выступали острые скалы, что затрудняло плавание. Грести было нелегко, и Пенкрофу пришлось отталкиваться шестом. Видно было, что вода в реке постепенно спадает и что недалёк тот час, когда придётся стать из-за мелководья. Уже солнце склонялось к горизонту и на землю ложились длинные тени деревьев. Сайрес Смит, понимая что засветло им не добраться до западного берега острова решил расположиться на ночлег в том месте, где из-за мелководья надо будет прервать плаванье. Он полагал, что до морского берега оставалось ещё пять-шесть миль, — расстояние было слишком велико, не стоило идти ночью, особенно по этим неведомым лесам.

Лодка плыла вверх по течению, среди леса, который становился всё гуще, казалось, что в нём и зверья водилось больше, ибо моряк, если зрение его не обманывало, видел стаи обезьян, снующих между деревьями. Порой то одна, то другая останавливалась неподалёку от лодки и смотрела на путешественников без всякого страха, будто видела людей впервые и ещё не знала, что их нужно бояться. Было очень легко перестрелять обезьян, но Сайрес Смит восстал против бессмысленного уничтожения животных, хотя это и соблазняло страстного охотника Пенкрофа. Да и стрелять было неблагоразумно, ибо сильные и необычайно проворные обезьяны в ярости страшны и лучше их не раздражать.

Правда, моряк смотрел на обезьяну с чисто кулинарной точки зрения; и в самом деле, мясо этих травоядных животных превосходно. Но путешественники не нуждались в съестных припасах и не хотели понапрасну расходовать патроны.

Время близилось к четырём часам пополудни; плыть по реке Благодарения стало ещё труднее, ибо водоросли и камни преграждали путь. Берега поднимались всё выше: река извивалась между первыми отрогами горы Франклина. Очевидно, её истоки были неподалёку отсюда, они питались водами, бегущими с южных склонов горы.

— И четверти часа не пройдёт, как нам придётся остановиться, мистер Сайрес.

— Ну что же, и остановимся, Пенкроф, расположимся на ночлег.

— Далеко ли мы отплыли от Гранитного дворца? — спросил Герберт.

— Да миль на семь, — ответил инженер, — но я принимаю во внимание повороты реки, из-за них мы отклонились на северо-запад.

— Поплывём дальше? — спросил журналист.

— Да, пока это возможно, — ответил Сайрес Смит, — завтра на рассвете высадимся из лодки, надеюсь, часа за два доберёмся до побережья и за день исследуем прибрежную полосу.

— Вперёд! — крикнул Пенкроф.

Но вскоре лодка стала задевать каменистое дно реки, ширина которой в этом месте не достигала и двадцати футов. Густая зелень аркой перекидывалась над рекой и окутывала её полутьмою. Довольно отчётливо слышался шум водопада, и это говорило о том, что неподалёку отсюда вверх по течению находится естественная плотина.

И действительно, за поворотом реки путешественники сквозь деревья увидели небольшой водопад. Лодка ударилась о дно, а через несколько минут её привязали к стволу дерева у правого берега.

Было около пяти часов. Последние лучи заходящего солнца проникали сквозь густую листву деревьев, преломляясь в струях воды, и мелкие брызги, разлетавшиеся веером, искрились всеми цветами радуги. А дальше река Благодарения терялась в лесной заросли — там, где брала начало. Речушки, впадавшие в неё на всём протяжении, превращали её ближе к устью в настоящую реку, здесь же она была прозрачным мелким ручьём.

В этом прелестном уголке путники и расположились на ночлег. Они разгрузили лодку, разожгли костёр и приготовили ужин в небольшой рощице крапивных деревьев, в ветвях которых Сайрес Смит и его товарищи могли в случае необходимости найти приют на ночь.

С ужином покончили быстро, потому что все очень проголодались, и теперь оставалось одно — лечь спать. Но лишь только стемнело, раздалось рычание, послышался рёв каких-то зверей, поэтому путники подбросили сучьев в костёр — пусть горит всю ночь, пусть его сверкающее пламя охраняет спящих. Наб и Пенкроф дежурили по очереди и не жалели топлива. Вероятно, они не ошиблись, думая, что видят тени каких-то животных, — звери бродили вокруг лагеря, мелькали среди ветвей деревьев; однако ночь прошла без приключений, и на следующий День, 31 октября, все уже были на ногах с пяти часов утра, готовясь продолжать путь.

 

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

По пути к побережью. — Обезьяны. — Ещё одна река. — Почему не ощущается прилив. — Лес вместо берега. — Змеиный мыс. — Герберт завидует Гедеону Спилету. — Как горит бамбук.

 

Было шесть часов утра, когда колонисты, покончив с завтраком, пустились в путь, им хотелось поскорее достигнуть западного берега. За сколько часов доберутся они туда? Сайрес Смит сказал, что за два, но, очевидно, это зависело от того, какие препятствия встанут у них на пути. Эта часть Дальнего Запада, казалось, была покрыта сплошными лесами — росли там самые разнообразные породы деревьев. Путникам, вероятно, предстояло прокладывать себе дорогу топором сквозь заросли трав, кустарника, лиан, не выпуская из рук, конечно, и ружья, — недаром ночью слышалось рычание хищных зверей.

Точное местоположение лагеря можно было определить по горе Франклина; вулкан возвышался на севере, на расстоянии по крайней мере трёх миль, — значит, чтобы добраться до побережья, нужно было идти прямо к юго-западу.

Путешественники тщательно привязали лодку и пустились в дорогу. Пенкроф и Наб несли съестные припасы — их было вполне достаточно для маленького отряда по крайней мере на два дня. Решили не охотиться. Инженер посоветовал своим спутникам без нужды не стрелять, чтобы не выдать своего присутствия вблизи от берега моря.

Первыми ударами топора они расчистили себе путь среди густых зарослей, чуть повыше водопада; и Сайрес Смит с компасом в руке пошёл вперёд, указывая дорогу.

Почти все деревья, растущие тут, в лесу, уже встречались им на озере и на плато Кругозора. Были тут деодары, дугласы, казуарины, камедные деревья, эвкалипты, драцены, гибиски, кедры и деревья других пород, но росли они так тесно, что почти все были низкорослы. Путники медленно продвигались по тропинке, которую прокладывали на ходу, — Сайрес Смит задумал соединить её впоследствии с дорогой вдоль Красного ручья.

Они всё время шли вниз, спускаясь по широким уступам, характерным для орографической системы острова; почва была сухая, но её покрывала роскошная растительность, которую, очевидно, питали подземные ручьи, а может быть, поблизости протекала речка. Однако Сайрес Смит не заметил, когда восходил на потухший вулкан, других речек, кроме Красного ручья и реки Благодарения.

Путники шли уже несколько часов, когда им встретились целые стаи обезьян, проявлявших живейшее любопытство, ибо они видели людей впервые. Гедеон Спилет шутливо спрашивал, уж не принимают ли эти проворные и сильные четверорукие его самого и его спутников за своих собратьев-выродков? И правда, путники на каждом шагу останавливались перед зарослями кустарника, путались в лианах, спотыкались о поваленные деревья и не могли блеснуть ловкостью по сравнению с обезьянами, которые легко прыгали с ветки на ветку и преодолевали любые препятствия. Обезьян было множество, но, к счастью, они не проявляли враждебных намерений.

Попадались также кабаны, агути, кенгуру и разные грызуны, а раза два-три — сумчатый медведь. Пенкроф с удовольствием всадил бы в зверей несколько пуль.

— Охота ещё не разрешена, — говорил он. — Прыгайте пока, приятели, скачите и летайте спокойно. На обратном пути мы с вами потолкуем.

В половине десятого утра безымянная горная речка шириной в тридцать — сорок футов преградила им путь; течение у неё было стремительное, бурное; волны бились о скалы и шумно бурлили. Плыть по этому глубокому и прозрачному потоку на лодке было невозможно.

— Вот путь и отрезан! — воскликнул Наб.

— Нет, — ответил Герберт, — ведь это всего-навсего ручей, и мы его переплывём.

— Зачем же? — сказал Сайрес Смит. — Ясно, что он течёт к морю. Пойдёмте вдоль левого берега; держу пари, речка очень скоро выведет нас к морю. Идёмте же!

— Погодите, друзья! — воскликнул журналист. — А как мы назовём речку? Пусть не будет «белых пятен» на нашей карте.

— Верно! — одобрил Пенкроф.

— Ну-ка, дружок, дай ей название, — обратился инженер к Герберту.

— Не лучше ли нам подождать и сначала обследовать её до самого устья? — заметил юноша.

— Ну что ж, — сказал Смит. — Идёмте вниз по течению, живее!

— Погодите-ка! — воскликнул Пенкроф:

— Что такое? — спросил журналист.

— Охота запрещена, а вот рыбная ловля, я полагаю разрешается.

— Нельзя терять времени, — ответил инженер.

— Всего пять минут, — возразил Пенкроф. — Задержу вас только на пять минут, — ведь обед от этого выиграет.

И Пенкроф лёг на берег, опустил руки в быстрые воды и вмиг наловил несколько дюжин превосходных раков, кишевших между скалами.

— Отличная будет закуска! — воскликнул Наб, помогая другу.

— Я ведь говорил, что, за исключением табака, всё есть на этом острове, — пробормотал Пенкроф, вздыхая.

За пять минут наловили уйму раков — так много водилось их в речке. Наполнив целый мешок этими раками с синим, точно кобальт панцирем и небольшими клешнями, колонисты снова двинулись в путь.

Идти вдоль потока стало легче, и путники продвигались вперёд быстрее. По-прежнему ничто вокруг не говорило о присутствии человека. Время от времени попадались следы крупных животных, спускавшихся к речке на водопой, — вот и всё; разумеется, не в этой части Дальнего Запада в пекари попала дробинка, из-за которой Пенкроф поплатился зубом.

Однако, наблюдая за быстрым потоком, бежавшими к морю, Сайрес Смит предположил, что они находятся гораздо дальше от западного берега, чем думают. Действительно, уже наступил прилив, и он непременно погнал бы вспять воды потока, если бы устье находилось лишь в нескольких милях отсюда. Однако река текла по естественному уклону. Инженер был изумлён; он то и дело посматривал на компас, чтобы удостовериться, не уводит ли их извилистое течение обратно в дебри лесов Дальнего Запада.

А поток всё расширялся, и воды его становились всё спокойнее. Деревья на правом берегу росли так же густо, как и на левом, чаща была непроницаема, но, конечно, леса были необитаемы — ведь Топ не лаял, а умный пёс тотчас же оповестил бы о присутствии людей, если бы они расположились неподалёку от речки.

В половине одиннадцатого, к великому удивлению Сайреса Смита, Герберт, опередивший своих спутников, вдруг остановился и крикнул:

— Море!

Через несколько секунд путники вышли на опушку леса, и перед их глазами предстал западный берег острова.

Но как отличался этот берег от восточного, на который их выбросило волнами! Тут — ни гранитного кряжа, ни рифов, ни песка! Прибрежная полоса поросла лесом, волны добегали до деревьев, склонившихся к воде. То не был обычный берег, каким его создаёт природа, расстилая обширный песчаный ковёр, причудливо нагромождая скалы, то была чудесная лесная опушка с прекраснейшими на свете деревьями. Русло реки было расположено так высоко, что до него не доходило море даже в часы самых сильных приливов; на плодородной почве с гранитным основанием величественные деревья всех пород пустили такие же прочные корни, как и там, в глубине острова.

Колонисты очутились у небольшой бухты, в которой не поместилось бы даже два-три рыболовных судна; она-то и являлась устьем реки; её воды не впадали в море, плавно катясь по пологому склону, а низвергались с высоты сорока футов, а то и больше, — вот почему прилив не изменял течения потока. Никогда ещё, вероятно, волны Тихого океана, как бы высок ни был прилив, не достигали берегов речки, которая как бы образовала естественный шлюз, и, без сомнения, только через миллионы лет водам суждено было подточить его гранитное дно и проложить удобный путь для реки, впадающей в море. Поэтому, с общего согласия, потоку дали название «Водопадная речка».

Лес тянулся к северу по самому берегу, почти на протяжении двух миль; а дальше он редел, и за деревьями вдоль побережья, идущего почти по прямой линии, виднелась живописная гряда холмов. Вся южная часть берега между Водопадной речкой и Змеиным мысом сплошь была покрыта лесом, морские волны доходили до великолепных деревьев с прямыми или склонившимися к воде стволами. Именно здесь, то есть на полуострове Извилистом, и надо было продолжать поиски, ибо в этой части побережья, а не в другой, бесплодной и дикой, очевидно, нашли убежище люди, потерпевшие кораблекрушение, кем бы они ни были.

Стояла отличная, ясная погода, и с высокого скалистого берега, на котором Наб с Пенкрофом готовили обед открывался широкий вид. На горизонте не белело ни паруса. На всём побережье, насколько мог охватить глаз, не виднелось ни лодки, ни обломков кораблекрушения. Но Сайрес Смит всё же решил исследовать побережье, вплоть до оконечности полуострова Извилистого.

С обедом быстро покончили; в половине двенадцатого Сайрес Смит дал сигнал собираться в дорогу; перед ними лежал не каменистый берег, не прибрежная песчаная полоса, а им приходилось пробираться через чащу, у самой воды.

Расстояние, отделяющее устье Водопадной речки от Змеиного мыса, равнялось милям двенадцати. Его можно было бы пройти за четыре часа по хорошей дороге, но наши путники шли вдвое дольше, так как приходилось огибать деревья, прорубать густой кустарник и разрывать лианы, в которых путались ноги.

Всё это значительно удлиняло путь.

Друзья так и не обнаружили следов кораблекрушения. Быть может, как справедливо заметил Гедеон Спилет, волны всё унесли в море; если даже не удастся найти ни одного обломка, нельзя утверждать, будто море не выбросило разбитый корабль на западный берег острова Линкольна.

Журналист рассуждал правильно, кроме того, случай с дробинкой неопровержимо доказывал, что месяца три тому назад на острове кто-то выстрелил из ружья.

Было уже пять часов вечера, а путникам оставалось ещё пройти две мили до крайней точки полуострова Извилистого. Было ясно, что, дойдя до Змеиного мыса, они не успеют до захода солнца вернуться к тому месту, где утром устроили привал, — близ истоков реки Благодарения. Поэтому предстояло провести ночь на мысе. Съестных припасов у них было достаточно, и это оказалось очень кстати, ибо в лесу, на побережье, зверей не попадалось. Птиц же было множество: жакамары, куруку, трагопаны, тетерева, маленькие и большие попугаи, какаду, фазаны, голуби и сотни других пернатых. Не было дерева без гнезда, не было гнезда, из которого не доносилось бы хлопанье крыльев!

К семи часам вечера изнурённые, усталые путники подошли к Змеиному мысу, причудливым завитком выдававшемуся в море. Здесь кончался лес, и берег на юге острова превратился в самый обычный морской берег — появились скалы, рифы и песчаные отмели. Может быть, где-нибудь здесь и был выброшен корабль, потерпевший крушение, но уже стемнело, исследование пришлось отложить на завтра.

Пенкроф и Герберт принялись искать место, удобное для ночлега. Лес обрывался, а за ним юноша с удивлением заметил густую бамбуковую рощу.

— Ценное открытие! — воскликнул он.

— Почему же ценное? — спросил Пенкроф.

— А вот почему, — ответил Герберт, — видишь ли, Пенкроф, стволы бамбука, изрезанные на тонкие гибкие полоски, служат для плетения корзин; если его стебли вымочить и превратить в тесто, можно приготовить китайскую бумагу; из бамбуковых стволов, в зависимости от их толщины, выделывают трости, чубуки, водопроводные трубы; большие бамбуки — прекрасный, лёгкий и прочный строительный материал, его не подтачивает червь. Распилив ствол между двумя узлами, сохранив в качестве дна поперечную перегородку, мастерят прочные и удобные сосуды, они очень распространены в Китае. Но зачем я всё это рассказываю, ведь тебе неинтересно. Но вот ещё что…

— А что?..

— Знай же, если ещё не знаешь, что в Индии бамбук едят вместо спаржи.

— Спаржа в тридцать футов высотой! — воскликнул Пенкроф. — И вкусная?

— Превкусная! — ответил Герберт. — Только в пищу идут, конечно, не тридцатифутовые стволы бамбука, а молодые побеги.

— Отлично, сынок, отлично!

— Молодые побеги, замаринованные в уксусе, — отменная приправа.

— Ещё того лучше, Герберт!

— И, наконец, в стволах бамбука содержится сахаристый сок, а из него приготовляют приятный напиток.

— И это всё? — спросил моряк.

— Всё.

— А случайно, курить его нельзя?

— Нельзя, дружище.

Герберт и моряк недолго искали место, удобное для ночлега. Волны, подгоняемые юго-западным ветром, нещадно били в прибрежные скалы, и там зияли глубокие пещеры, в них можно было переночевать, укрыться от непогоды. Только приятели собрались войти в одну из пещер, как вдруг услышали яростное рычание.

— Назад! — крикнул Пенкроф. — Наши ружья заряжены лишь дробью, а дробь для зверей с таким громким голосом — крупинка соли.

Схватив Герберта за руку, моряк оттащил его под прикрытие скалы, и в тот же миг из пещеры вышел великолепный зверь.

Это был ягуар, такой же величины, как его сородичи в Азии, то есть длиной в пять футов. Его рыжую шкуру покрывали чёрные пятна. Они особенно ярко выделялись на белой шерсти брюха. Герберт узнал кровожадного соперника тигра, ещё более опасного, чем кагуар, который всего лишь — соперник волка!

Ягуар сделал несколько шагов, потом остановился и стал озираться, шерсть у него поднялась дыбом, глаза засверкали, словно он уже не впервые сталкивался с человеком.

В эту минуту из-за высоких скал появился журналист, и Герберт, думая, что Спилет не заметил ягуара, бросился было к нему, но Гедеон Спилет знаком остановил его и продолжал идти вперёд. Ему случалось охотиться на тигров; подойдя шагов на десять к зверю, он замер, целясь в него из карабина. На лице охотника не дрогнул ни один мускул.

Ягуар сжался в комок, готовясь броситься на человека, но в этот миг пуля попала ему между глаз: зверь был убит наповал.

Герберт и Пенкроф кинулись к ягуару, Наб и Сайрес Смит тоже прибежали, и все стали рассматривать зверя, распростёртого на земле, решив, что его великолепная шкура украсит зал Гранитного дворца.

— Ах, мистер Спилет! Как я восхищён вами, как я вами завидую! — воскликнул Герберт в порыве вполне понятного восторга.

— Да ты, дружок, выстрелил бы не хуже.

— Я-то, с таким хладнокровием?..

— Надо только представить себе, Герберт, что вместо тигра перед тобой заяц, и ты преспокойно выстрелишь.

— Только и всего, Герберт, — заметил Пенкроф, — штука не хитрая.

— Вот что, — сказал Гедеон Спилет, — раз ягуар покинул своё логовище, почему бы нам и не переночевать у него?

— А вдруг вернутся другие! — с беспокойством заметил Пенкроф.

— А мы разведём костёр у входа в пещеру, — возразил журналист, — и они не посмеют войти.

— Итак, вперёд, в гости к ягуару! — воскликнул моряк, потащив за собой убитого зверя.

Колонисты направились к покинутому логовищу, а пока Наб сдирал с ягуара шкуру, его товарищи собрали у входа огромную кучу хвороста, которого в лесу было сколько угодно.

Сайрес Смит, увидев бамбуковую рощу, срезал несколько бамбуков и подмешал их к хворосту.

Покончив с делами, все расположились в пещере на песке, покрытом обглоданными костями; ружья были заряжены на случай внезапного нападения; путники поужинали и, прежде чем лечь спать, зажгли костёр, разложенный у входа.

И сейчас же, словно по команде, раздался треск ружейных залпов — это загорелся бамбук, он вспыхнул, как настоящий фейерверк! Одного грохота было довольно, чтобы отпугнуть самых бесстрашных хищников.

Этот способ не был изобретением инженера, ибо, по свидетельству Марко Поло, его издревле применяли монголы, чтобы отпугивать от своих походных лагерей страшных хищников Средней Азии.

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

Решено вернуться назад по южному побережью. — Очертания берега. — Поиски следов кораблекрушения. — То, что осталось от воздушного шара. — Открытие естественной гавани. — В полночь на берегу реки Благодарения. — Лодка уплыла.

 

Сайрес Смит и его спутники отлично выспались в пещере, любезно предоставленной им ягуаром.

С восходом солнца все уже были на берегу, на самой оконечности мыса, и снова осматривали горизонт, широко открывавшийся в этом месте. Инженер ещё раз убедился что на море не видно ни паруса, ни остова разбитого судна, он ничего не обнаружил, даже глядя в подзорную трубу.

Ничего не было видно и на берегу моря, во всяком случае на южной стороне мыса — почти прямой полосе в три мили длиною, ибо дальше изгиб небольшого залива скрывал от взора остальную часть побережья; и, даже стоя на крайнем выступе полуострова Извилистого, нельзя было разглядеть мыс Коготь, заслонённый высокими береговыми скалами.

Итак, оставалось одно — исследовать южную часть острова. Но стоило ли отправляться немедленно в эту экспедицию и посвящать ей весь день 2 ноября?

Это не входило в первоначальный план колонистов. Действительно, оставив пирогу у истоков реки Благодарения, они решили после осмотра западного берега вернуться за ней и плыть вниз по течению реки до Гранитного дворца. Тогда Сайрес Смит рассчитывал найти на западном берегу гибнущее судно или корабль, бросивший там якорь, но теперь приходилось искать в южной части острова то, что они не нашли в западной.

Гедеон Спилет предложил обследовать остров, чтобы окончательно решить вопрос, не произошло ли здесь кораблекрушение, и спросил, сколько приблизительно миль отделяет мыс Коготь от крайней точки полуострова.

— Да около тридцати, если идти по берегу, — ответил инженер.

— Тридцать миль! — повторил Гедеон Спилет. — Ведь это целый день пути. И всё же, по-моему, мы должны вернуться в Гранитный дворец по южному берегу.

— Но от мыса Коготь до Гранитного дворца ещё по меньшей мере десять миль, — заметил Герберт.

— Что ж, сорок так сорок! — ответил журналист. — Пойдёмте не теряя времени. Ведь мы узнаем неведомую часть побережья, и нам больше не придётся её исследовать.

— Всё это верно, — сказал Пенкроф, — ну, а как быть с пирогой?

— Оставим пирогу у истоков, — ответил Гедеон Спилет, — ничего с ней не случится за два дня! Нельзя пожаловаться, что на острове нет прохода от грабителей!

— Однако стоит мне вспомнить о черепахе, как я начинаю во всём сомневаться.

— «Черепаха, черепаха»! — воскликнул журналист. — Разве вам не известно, что её перевернуло волной!

— Как знать? — пробормотал инженер.

— Да, но… — начал было Наб.

Очевидно, Набу хотелось что-то сказать, потому что он открыл рот, словно собираясь говорить, но так и не вымолвил ни слова.

— Что ты хочешь сказать, Наб? — спросил инженер.

— Если мы вернёмся по берегу, обогнув мыс Коготь, то будем отрезаны от дома, — ответил Наб.

— Рекой Благодарения! Это верно, — сказал Герберт. — Ни лодки, ни моста у нас не будет, и нам не переправиться на другой берег.

— Пустяки, мистер Сайрес, — заметил Пенкроф, — соорудим плот и без труда переплывём реку.

— А всё же, — произнёс Гедеон Спилет, — нам придётся перекинуть мост через реку, чтобы наладить сообщение с лесами Дальнего Запада.

— Подумаешь, мост! — воскликнул Пенкроф. — Да ведь мистер Смит у нас инженер! Понадобится нам мост, он и построит мост; ну, а сегодня вечером я берусь переправить всех вас на другой берег, да так, что вы даже ног не замочите. Съестных припасов у нас хватит ещё на день — это всё, что нам нужно, да и дичи, надо думать, попадётся не меньше, чем вчера. В путь!

Все горячо одобрили предложение журналиста, поддержанное Пенкрофом, ибо каждому тоже хотелось покончить со своими сомнениями и, обогнув мыс Коготь, завершить обследование острова. Но нельзя было терять ни минуты — ведь предстоял долгий путь в сорок миль, и путники не надеялись, что дойдут засветло до Гранитного дворца.

В шесть часов утра маленький отряд двинулся в дорогу. Друзья были начеку и, готовясь к встрече с двуногими или четвероногими зверями, зарядили ружья пулями, а Топ, бежавший впереди, получил приказ облазить опушку леса.

Начиная от мыса, похожего на хвост гигантского пресмыкающегося, там, где заканчивался полуостров, берег слегка изгибался на протяжении пяти миль; путники быстро прошли их, но, несмотря на самые тщательные исследования, ничего не обнаружили — ни следов давнишнего или недавнего кораблекрушения, ни следов привала, ни золы от потухшего костра, ни отпечатка человеческой ноги.

Наконец они пришли на то место, где берег поворачивал к северо-востоку, образуя бухту Вашингтона, и взору их открылось всё южное побережье острова. В двадцати пяти милях еле виднелся в утреннем тумане мыс Коготь, и казалось — путников обманывало зрение, — будто он приподнят и висит между небом и водой. От этой точки и до конца обширной бухты тянулся ровный, плоский песчаный берег, на заднем плане окаймлённый тёмной полосой леса. Дальше берег был сильно изрезан, острые косы уходили в море, а на самом краю мыса Коготь чернели скалы, нагромождённые в причудливом беспорядке.

Вот какие были очертания у этой части острова, которую исследователи видели впервые; они остановились, чтобы оглядеть всё побережье.

— Судно, попавшее сюда, наверное, погибло, — сказал Пенкроф. — Песчаные мели, уходящие в открытое море, а за ними — подводные рифы! Опасные места!

— Но ведь что-нибудь да осталось бы! — заметил журналист.

— На рифах остались бы обломки судна, а вот на песке ничего бы и не осталось, — ответил моряк.

— Почему же?

— Потому что пески опаснее всяких скал, они всё засасывают. За несколько дней мог исчезнуть бесследно корпус корабля, даже в несколько сот тонн.

— Значит, Пенкроф, — проговорил инженер, — нет ничего удивительного, что от корабля и следа не осталось, если он погиб тут на отмелях?

— Да, мистер Сайрес, время или буря, должно быть, замели все следы. И всё же странно, что на берегу, подальше от моря, не видно ни обломков мачт, ни досок.

— Будем же продолжать поиски! — сказал инженер.

В час пополудни поселенцы дошли до середины бухты Вашингтона — уже было пройдено двадцать миль.

Сделали привал, чтобы позавтракать.

Берег изменился: он был скалист, причудливо изрезан длинной грядой выстроились подводные камни, сменившие отмели; море, сейчас спокойное, должно было их обнажить во время отлива. Волны, отороченные пенистой бахромой, мягко разбивались о верхушки подводных утёсов. Отсюда до мыса Коготь берег тянулся узкой полосой, стиснутой между грядой рифов и лесом.

Идти становилось всё труднее: обломки скал преграждали путь вдоль моря. Всё выше становился гранитный кряж, деревья, растущие на нём, казалось, отступали назад — виднелись одни лишь зелёные макушки, — они словно застыли в неподвижном воздухе.

Передохнув с полчаса, путники двинулись дальше и осмотрели каждый уголок в прибрежных скалах и на берегу. Пенкроф и Наб отважно добирались до самых отдалённых рифов, когда что-нибудь привлекало их внимание. И всякий раз обманывались, принимая за обломок корабля какой-нибудь причудливый выступ скалы. Лишь одно они обнаружили, что берег усыпан съедобными ракушками, но собирать их было бесполезно, пока через реку Благодарения не будет переправы и пока колонисты не обзаведутся более совершенными перевозочными средствами.

Итак, здесь тоже не удалось обнаружить следов предполагаемого кораблекрушения, а ведь путники непременно заметили бы, скажем, остов судна или его обломки, если бы море выбросило всё это на берег, как выбросило оно ящик, найденный по крайней мере в двадцати милях отсюда. Нет, ровно ничего не было видно.

К трём часам Сайрес Смит и его друзья подошли к тесной, закрытой бухте — туда не впадало ни одной речушки. То была естественная гавань, неприметная с моря; узкий проход извивался между подводными скалами.

Очевидно, сильный подземный толчок расколол гряду утёсов в глубине бухты, образовался пологий скат, по которому легко было взобраться на площадку, расположенную менее чем в десяти милях от мыса Коготь и, следовательно, в четырёх милях по прямой линии от плато Кругозора.

Гедеон Спилет предложил спутникам сделать привал; они согласились, у всех разыгрался аппетит, и, хоть время обеда ещё не наступило, никто не отказался подкрепить силы кусочком дичи. Если сейчас перекусить, можно потерпеть до ужина в Гранитном дворце.

Несколько минут спустя колонисты уселись под чудесными морскими соснами. Наб извлёк из походной сумки съестные припасы, и все принялись за еду.

Площадка раскинулась на высоте пятидесяти — шестидесяти футов над уровнем моря. Перед глазами путников расстилалось довольно обширное пространство, до бухты Соединения, синевшей за скалистым мысом. Но не было видно ни островка, ни плато Кругозора, их нельзя было разглядеть, так как рельеф почвы и стена высоких деревьев скрывали северную часть горизонта.

Перед глазами путников открылась беспредельная ширь океана, но никто из них не приметил корабля; тщетно инженер наводил на горизонт подзорную трубу — паруса нигде не белело.

Друзья так же внимательно осмотрели в подзорную трубу и ту часть побережья, которую ещё предстояло исследовать, начиная от песчаного берега до рифов, но не обнаружили никаких следов кораблекрушения.

— Да, — сказал Гедеон Спилет, — придётся нам, как видно, примириться с очевидностью. Будем утешаться, что никто не станет оспаривать наших прав на остров Линкольна.

— Ну, а как же дробинка? — спросил Герберт. — Ведь она-то нам не пригрезилась!

— Чёрт возьми, конечно, нет! — воскликнул Пенкроф, вспомнив о сломанном зубе.

— Какой же вывод? — спросил журналист.

— А вот какой, — ответил инженер, — около трёх месяцев тому назад неизвестный корабль, по доброй воле или вынужденно, пристал…

— Значит, вы допускаете, Сайрес, что корабль бесследно исчез? — спросил журналист.

— Нет, дорогой Спилет, но согласитесь, что теперь его здесь нет.

— Значит, если я вас правильно понял, мистер Сайрес, — сказал Герберт, — корабль отплыл?

— Очевидно!

— И мы навеки упустили случай вернуться на родину? — воскликнул Наб.

— Боюсь, что да.

— Что ж, раз случай упущен, тронемся в путь, — сказал Пенкроф, который уже соскучился по Гранитному дворцу.

Но едва он поднялся, как раздался громкий лай Топа, и собака выскочила из леса, держа в зубах грязный лоскут.

Наб выхватил лоскут из пасти собаки. Это был кусок толстого полотна.

Топ возбуждённо лаял, бегал и прыгал, будто приглашая хозяина пойти следом за ним в лес.

— А ведь там, вероятно, и есть разгадка дробинки! — воскликнул Пенкроф.

— Человек, потерпевший кораблекрушение! — крикнул Герберт.

— Может быть, раненый, — сказал Наб.

— Или мёртвый! — добавил журналист.

И все пошли за собакой, пробираясь между высокими соснами, стеной стоявшими на опушке. На всякий случай Сайрес Смит и его спутники взвели курки.

Поселенцы углубились в лес, но, к своему великому разочарованию, не обнаружили отпечатков человеческих ног. Кустарник и лианы были нетронуты, приходилось разрубать их топором, как в непроходимых чащах Дальнего Запада. Трудно было допустить, что здесь побывал человек, а между тем Топ бегал взад и вперёд не так, как он бегал, обнюхивая случайные следы, а будто настойчиво добиваясь какой-то цели.

Путники шли семь-восемь минут, пока Топ не остановился. Они очутились на прогалине, окаймлённой высокими деревьями, осмотрелись и ничего не увидели ни под кустарником, ни между стволами.

— Да что с тобой, Топ? — спросил Сайрес Смит.

Топ лаял ещё громче, прыгая у подножия исполинской сосны.

Вдруг Пенкроф воскликнул:

— Вот так здорово! Вот так штука!

— Что такое? — спросил Гедеон Спилет.

— А мы-то ищем обломки кораблекрушения на море и на суше!

— Ну так что же?

— А то, что они — в воздухе.

И моряк показал на какое-то огромное полотнище, белевшее на верхушке сосны: Топ, очевидно, принёс лоскут, валявшийся на земле.

— Да ведь это не обломок погибшего корабля, — воскликнул Гедеон Спилет.

— Позвольте-ка… — произнёс Пенкроф.

— Неужели же это…

— Да, это всё, что осталось от нашего воздушного шара, он повис там, на дереве.

Пенкроф не ошибался и, громко крикнув «ура», добавил:

— А вот и отличная материя! Будет у нас из чего шить себе бельё много лет подряд! Сделаем носовые платки и рубашки! А ну, мистер Спилет, что вы скажете об острове, где рубашки растут на деревьях?

И в самом деле, поселенцам острова Линкольна повезло: воздушный шар, в последний раз взмыв в небо, упал на остров, и им посчастливилось его найти. Они решили сохранить оболочку шара на тот случай, если им вздумается вновь предпринять воздушное путешествие, или же с пользой употребить несколько сот локтей бумажной ткани отменного качества, предварительно обезжирив её. Понятно, что все разделяли радость Пенкрофа.

Но нужно было снять оболочку шара с дерева и спрятать её в надёжном месте — задача не из лёгких. Наб, Герберт и моряк влезли на верхушку сосны, совершая чудеса ловкости, и принялись отцеплять огромный лопнувший аэростат.

Они возились более двух часов и, наконец, спустили на землю не только оболочку с клапаном, пружинами, медными частями, но и сетку, иначе говоря, верёвки и тросы — будущий такелаж, а в придачу — обруч и якорь. Оболочка сохранилась хорошо, если не считать, что нижняя её часть была порвана.

Целое богатство свалилось им с неба.

— А ведь если нам, мистер Смит, вздумается покинуть остров, то в путь мы пустимся не на воздушном шаре, верно? Воздушные корабли никак не желают лететь, куда тебе хочется, нам-то это известно! Послушайте, давайте построим хороший бот, этак тонн на двадцать. С вашего позволения, я вырежу из этой парусины фок и кливер, а из остального сошьём себе бельё!

— Посмотрим, Пенкроф, — ответил Сайрес Смит, посмотрим.

— А пока надо всё спрятать в надёжное место, — заметил Наб.

Действительно, нечего было и думать о доставке такого тяжёлого груза — полотна, тросов, верёвок — в Гранитный дворец, для этого нужна была повозка, а пока следовало уберечь богатство от непогоды. Поселенцы общими усилиями донесли всё на берег; там они обнаружили в скалах довольно большое углубление, почти пещеру, защищённую от ветра, дождя и морского прибоя.

— Вам понадобился шкаф, вот вам шкаф, — сказал Пенкроф, — на ключ его не запрёшь — значит, нелишним будет заделать отверстие. О двуногих ворах я не думаю, а думаю о ворах четвероногих!

В шесть часов вечера работа была закончена. Окрестив бухту «Портом Воздушного шара», путники отправились к мысу Коготь. Пенкроф и инженер беседовали о планах, которые следовало осуществить в ближайшее время. Прежде всего нужно перекинуть мост через реку Благодарения, чтобы наладить сообщение с южной частью острова, затем отправиться с тележкой за аэростатом, ибо на лодке его не перевезёшь, и, наконец, соорудить пагубное судно; Пенкроф оснастит его как шлюп; и тогда можно будет пуститься в кругосветное путешествие… вокруг острова, а затем…

Близилась ночь; уже начало темнеть, когда наши путники добрались до мыса Находки, где был обнаружен драгоценный ящик. Они и тут не нашли следов кораблекрушения; пришлось согласиться с выводом, к которому уже давно пришёл Сайрес Смит.

От мыса Находки до Гранитного дворца оставалось ещё четыре мили, они были быстро пройдены; путники дошли берегом до устья реки Благодарения; наступила полночь, когда они добрались до первой её излучины.

Ширина реки тут равнялась восьмидесяти футам, и переплыть реку было нелегко, но Пенкроф обещал преодолеть эту трудность и должен был сдержать слово.

Надо сказать, что наши путники выбились из сил. Переход был длинный, а отдохнуть им после находки шара не удалось. Всем хотелось поскорее добраться до Гранитного дворца, поужинать и лечь спать — был бы мост, они через четверть часа очутились бы дома.

Ночь была очень тёмная. Пенкроф собирался выполнить обещание — соорудить нечто вроде плота, чтобы переправиться через реку Благодарения. Наб и моряк вооружились топорами, облюбовали у самой воды два дерева, пригодные для плота, и принялись рубить их под корень.

Сайрес Смит и Гедеон Спилет сидели на берегу и ждали, когда понадобится их помощь, а Герберт бродил неподалёку.

Вдруг юноша, который в эту минуту шёл вверх по течению, бегом вернулся и, показывая на реку, крикнул:

— Смотрите, что там такое?

Пенкроф бросил работу и увидел, что по реке плывёт какой-то предмет, смутно видневшийся в темноте.

— Да это лодка! — воскликнул он.

Все двинулись туда и, к своему великому удивлению, увидели, что вниз по течению плывёт лодка.

— Эй, там, на лодке! — крикнул Пенкроф по привычке, свойственной морякам, не подумав, что лучше, пожалуй, было бы помолчать.

В ответ — ни слова. Лодка всё приближалась, и когда она оказалась шагах в двенадцати, моряк изумлённо воскликнул:

— Да ведь это наша пирога! Фалинь оборвался, и она поплыла вниз по течению. Право, вовремя явилась!

— Наша пирога?.. — пробормотал инженер.

Пенкроф был прав. То была их лодка. Очевидно, фалинь лопнул, и лодка приплыла сюда от истоков реки Благодарения! Итак, надо было поймать пирогу, пока быстрое течение не унесло её в море, что Наб и Пенкроф умело сделали с помощью длинного шеста.

Лодка пристала к берегу. Инженер прыгнул в неё первым, схватил фалинь, пощупал его и убедился, что он действительно перетёрся о скалу. Журналист сказал ему вполголоса:

— Я бы назвал это случаем…

— И очень странным! — подхватил Сайрес Смит.

Так или иначе, но случай был счастливый! Герберт, журналист и Пенкроф в свою очередь влезли в лодку. Они не сомневались, что фалинь перетёрся; всего удивительней было то, что лодка появилась именно в тот миг, когда колонисты находились на берегу, где им удалось её перехватить; через четверть часа она уплыла бы в море.

Случись всё это во времена, когда верили в духов, путники с полным правом могли бы подумать, что на острове поселилось сверхъестественное существо, дарившее людей, потерпевших крушение, своими милостями!

Несколько взмахов вёслами, и поселенцы оказались в устье реки Благодарения. Лодку вытащили на песчаный берег возле Трущоб, и все направились к верёвочной лестнице Гранитного дворца.

Но вдруг яростно залаял Топ, а Наб, искавший на ощупь первую ступень лестницы, закричал…

Лестница исчезла.

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Окрики Пенкрофа. — Ночь в Трущобах. — Стрела Герберта. — План Сайреса Смита. — Неожиданно найден выход. — Что произошло в Гранитном дворце. — Как у поселенцев появился новый слуга.

 

Сайрес Смит молча остановился. Его товарищи обшарили в темноте гранитную стену, сначала подумав, что ветер сдвинул лестницу, потом решив, что она оборвалась, поискали на земле. Но лестница исчезла бесследно. Может быть, её забросило шквалом на первую площадку, находившуюся на половине подъёма к Гранитному дворцу, но выяснить это в непроглядной тьме было просто невозможно.

— Если это чья-нибудь шутка, — воскликнул Пенкроф, — то шутка глупая. Пришли домой и не нашли лестницы, чтобы подняться к себе в комнату, — тут усталым людям не до смеха.

Наб только охал.

— Но ведь ветра не было! — заметил Герберт.

— Начинаю подозревать, что на острове Линкольна творятся странные дела! — пробурчал Пенкроф.

— Странные дела? — переспросил Гедеон Спилет. — Право же, Пенкроф, всё это вполне естественно. Кто-нибудь пришёл, пока нас не было, расположился в нашем жилище и поднял лестницу.

— Кто-нибудь! — воскликнул моряк. — Да кто же, по-вашему?

— Скажем, охотник, ранивший пекари, — ответил журналист, — уж тогда он за всё перед нами отчитается.

— Вот что, если там наверху кто-нибудь есть, — сказал Пенкроф и выругался: он потерял терпение, — то мы сейчас получим ответ.

И моряк крикнул громовым голосом:

— Эй, вы там!

Но только эхо многократно повторило его окрик.

Поселенцы прислушались: им показалось, что там наверху, кто-то насмешливо хихикнул, но невозможно было понять кто. Однако Пенкрофу не ответили, и он снова стал кричать.

Событие это, конечно, могло ошеломить даже людей сторонних, а поселенцев тем более. В их положении каждый пустяк приобретал известное значение, но, право же, за семь месяцев, проведенных на острове, такого удивительного происшествия с ними ещё не случалось.

Словом, колонисты позабыли об усталости и были так поглощены всем происшедшим, что стояли у подножия Гранитного дворца, не зная, что думать, что предпринять. Они задавали друг другу вопросы, остававшиеся без ответа, и строили предположения, одно другого невероятней. Наб, обманутый в своих ожиданиях, горько сетовал, что не может попасть в кухню, да и съестные припасы, взятые в дорогу, кончились, и он не знал, где раздобыть еду.

— Друзья мои, — сказал Сайрес Смит, — нам остаётся только одно: дождаться утра и тогда, смотря по обстоятельствам, действовать. А пока пойдёмте в Трущобы. Там мы найдём пристанище — правда, останемся без ужина, зато выспимся.

— Да что это за наглец сыграл с нами такую шутку, а? — всё возмущался Пенкроф, который никак не мог успокоиться.

Кем бы ни был этот «наглец», путникам оставалось одно — последовать совету Сайреса Смита: добраться до Трущоб и дождаться там утра. На всякий случай Топу было приказано оставаться под окнами Гранитного дворца, а если Топ получал приказ, то выполнял его беспрекословно. Итак, верный пёс остался у подножия гранитной стены, а его хозяин с товарищами нашли приют среди скал.

Если бы мы сказали читателям, что поселенцы, несмотря на усталость, хорошо спали, лёжа на песке в Трущобах, мы погрешили бы против истины. Они были очень встревожены, понимая, что в их жизни снова свершилось что-то важное. Случайность ли это, виновница которой — стихия, или, напротив, дело рук человеческих, обо всём они узнают наутро; к тому же им было очень неудобно лежать на голой земле. Так или иначе, но их жилище заняли, и попасть домой было невозможно.

Кроме того, Гранитный дворец не только был жилищем, но и складом. В нём хранилось всё их имущество: оружие, инструменты, приборы, боевые запасы, всякая снедь и прочее. Если всё это расхищено, поселенцам придётся снова обзаводиться хозяйством, снова мастерить оружие и инструменты. Дело нелёгкое! Они были так встревожены, что не сомкнули глаз: то один, то другой поминутно выходил посмотреть, хорошо ли Топ несёт свою службу. Один лишь Сайрес Смит ждал утра с присущим ему хладнокровием, и хотя его мысль упорно работала, он терялся в догадках, не находя объяснений; инженер негодовал, размышляя о том, что они окружены какими-то, очевидно, могущественными силами, а он не в состоянии понять, что это такое. Гедеон Спилет разделял чувства друга, и оба они не раз обменивались мнениями, правда вполголоса, о странных обстоятельствах, обнаруживших всю их недальновидность, всю беспомощность. Без сомнения, с островом связана какая-то тайна, но как её разгадать? Герберт не знал, что и думать, ему очень хотелось расспросить обо всём Сайреса Смита. А Наб в конце концов решил, что всё это не его дело, а дело его хозяина, и если бы славный негр не побоялся показаться неучтивым, он в эту ночь спал бы так же крепко, как и на кровати в Гранитном дворце.

Зато Пенкроф был вне себя от ярости.

— Хороша шутка, — ворчал он, — кто же учинил такую шутку! Не любитель я этаких шуток, и шутнику несдобровать, если он попадётся мне под руку!

Как только занялась заря, поселенцы, вооружённые надлежащим образом, отправились на берег, к кромке подводных скал. Гранитный дворец выходил прямо на восток, с минуты на минуту его должно было озарить восходящее солнце.

И действительно, ещё не было пяти часов, как оно осветило сквозь завесу листвы закрытые ставни окон.

Казалось, что всё было в порядке, но поселенцы невольно вскрикнули, заметив, что дверь, которую они, уходя, затворили, раскрыта настежь.

Кто-то проник в Гранитный дворец. Сомнений быть не могло.

Верхняя лестница, которая вела от площадки к двери, была на месте, а вот нижнюю лестницу кто-то притянул к самому порогу. Было ясно, что люди, вторгшиеся в дом, решили обезопасить себя от всяких неожиданностей.

Узнать же, что там за непрошеные гости и сколько их, пока было невозможно, потому что на пороге никто не показывался.

Снова раздался окрик Пенкрофа. В ответ ни звука.

— Негодяи! — крикнул моряк. — Изволят спать, словно у себя дома. Эй, вы там, пираты, разбойники, корсары, отродье Джона Буля!

Если Пенкроф, истый американец, называл кого-нибудь «отродьем Джона Буля», значит, хотел нанести смертельное оскорбление.

В эту минуту совсем рассвело, и фасад Гранитного дворца вспыхнул под солнечными лучами. Но внутри дома, как и снаружи, было тихо, спокойно.

Поселенцы недоумевали — да вторгся ли кто-нибудь в Гранитный дворец? Впрочем, сомневаться не приходилось — ведь лестницу кто-то убрал, к тому же незваные гости, кем бы они ни были, не могли убежать! Но как до них доберёшься?

Герберту пришла в голову мысль привязать к стреле верёвку и пустить стрелу так, чтобы она прошла между нижними ступенями лестницы, болтавшейся у порога, потом тихонько потянуть за верёвку — лестница упадёт на землю, тогда можно будет подняться в Гранитный дворец.

Ничего другого, очевидно, не оставалось делать, и при известной ловкости можно было добиться успеха. По счастью, луки и стрелы хранились в одном из коридоров Трущоб, нашлось и несколько саженей тонкой верёвки из растительного волокна. Пенкроф размотал верёвку и прикрепил её к хорошо оперённой стреле. Затем Герберт вложил стрелу в лук и тщательно прицелился в конец лестницы, свисавшей вниз.

Сайрес Смит, Гедеон Спилет, Пенкроф и Наб отступили назад они наблюдали за окнами Гранитного дворца. Журналист, приставив карабин к плечу, направил дуло на дверь.

Тетива натянулась, стрела просвистела, взлетев вместе с верёвкой, и прошла между двумя последними ступеньками лестницы.

Дело было сделано.

Герберт сейчас же схватил конец верёвки; но в ту минуту, когда он потянул её, чтобы спустить лестницу, в дверном пролёте мелькнула чья-то рука, схватила лестницу и втащила её в Гранитный дворец.

— Тварь негодная! — закричал моряк. — Хочешь получить пулю, сейчас получишь.

— Да кто же это? — спросил Наб.

— Как? Ты не узнал?..

— Нет.

— Да ведь это обезьяна, макака, сапажу, мартышка, орангутанг, бабуин, горилла, сагуин! Наше жилище захватили обезьяны — взобрались по лестнице, пока нас не было.

И в эту минуту, будто подтверждая, что моряк прав, три или четыре четвероруких показались в окнах: обезьяны открыли ставни и стали кривляться и гримасничать, словно по-своему приветствовали настоящих владельцев дома.

— Так я и знал, что всё это — чья-то шутка, — крикнул Пенкроф, — пусть же один из шутников и поплатится за всех!

Моряк вскинул ружьё, быстро прицелился и выстрелил. Обезьяны исчезли, и лишь одна, смертельно раненная, упала на песчаный берег.

Это была большая обезьяна, и принадлежала она к первому разряду четвероруких, в этом не было сомнения. Какой она была породы — шимпанзе, орангутанг, горилла или гиббон, — неизвестно, но относилась она к человекообразным обезьянам, названным так благодаря сходству с людьми. К тому же Герберт объявил, что это орангутанг, а мы знаем, что юноша был сведущ в зоологии.

— Замечательное животное! — воскликнул Наб.

— Допустим, что замечательное, — ответил Пенкроф, — но вот не знаю, попадём ли мы домой!

— Герберт — превосходный стрелок, — сказал журналист, — ведь у него есть лук!.. Пусть он снова…

— Хорошо! Но обезьяны ведь хитрущие! — проговорил Пенкроф. — Они уже не сунутся в окна, и нам не удастся их перестрелять, а как я подумаю о том, что они натворили в комнатах и кладовой…

— Терпение, — заметил Сайрес Смит, — животные недолго будут нам помехой.

— Поверю в это, когда увижу их на земле, — ответил моряк. — Кстати, не знаете ли, мистер Сайрес, сколько там, наверху, этих шутников?

Ответить на вопрос Пенкрофа было трудно; юноше не так-то легко было попасть в цель, потому что нижний конец лестницы убрали за дверь; когда же он снова потянул за верёвку, она лопнула, а лестница осталась на прежнем месте.

Колонисты оказались в трудном положении. Пенкроф бесновался. Была во всём этом и смешная сторона, но он не находил тут ничего забавного. Поселенцы понимали, что в конце концов они попадут в своё жилище и выгонят обезьян. Но когда и каким образом? Этого никто не мог сказать.

Прошло два часа, а обезьяны всё не показывались; они притаились в доме, но несколько раз то обезьянья морда, то лапа появлялась в дверях или в окне, и животных тут же встречали ружейные выстрелы.

— Давайте-ка спрячемся, — предложил инженер. — Может быть, обезьяны вообразят, что мы ушли, и снова покажутся. А Герберт и Спилет засядут в скалах и будут стрелять, как только появится хоть одна обезьяна.

Все выполнили приказ инженера, а лучшие стрелки — журналист и юноша — заняли удобную позицию между скалами, обезьянам их не было видно. Между тем Наб, Пенкроф и Сайрес Смит взобрались на плато и отправились в лес пострелять дичь: наступило время завтрака, а есть было нечего.

Не прошло и получаса, как охотники вернулись; они принесли несколько скалистых голубей и на скорую руку зажарили. А из дома так и не показалась ни одна обезьяна.

Гедеон Спилет и Герберт тоже позавтракали, пока Топ сторожил под окнами. Закусив, они вернулись на свой пост.

Прошло ещё два часа, но положение ничуть не изменялось. Четверорукие не подавали никаких признаков жизни, можно было подумать, что они разбежались; очевидно, их так напугала гибель сородича, так устрашил грохот выстрелов, что они забились в какой-нибудь укромный уголок Гранитного дворца, может быть даже в кладовую.

Поселенцы, вспоминая о богатствах, хранившихся кладовой, теряли хладнокровие и, несмотря на уговоры инженера, приходили в ярость, откровенно говоря, не без причин.

— Преглупая история, — в конце концов сказал журналист, — и, право, нет основания полагать, что она когда-нибудь кончится.

— Однако пора выгонять негодяев! — воскликнул Пенкроф. — Мы справимся и с двадцатью обезьянами! Только бы схватиться с ними; неужели никаким способом до них не добраться?

— Есть один способ, — ответил инженер, который, по-видимому, что-то придумал.

— Один? Что ж, и это хорошо, раз других нет. Какой же?

— Попытаемся спуститься к Гранитному дворцу через старый водосток, — ответил инженер.

— Сто тысяч чертей! — крикнул моряк. — Как же я сам не додумался!

Действительно, только таким способом и можно было проникнуть в Гранитный дворец, сразиться со стаей обезьян и выгнать их. Правда, отверстие водостока было заделано прочной каменной кладкой, которую придётся разрушить; ну что ж, потом её можно восстановить. По счастью, Сайрес Смит ещё не осуществил свой замысел и не затопил отверстие, подняв уровень воды в озере, — вот тогда пришлось бы потратить немало времени, чтобы проложить дорогу в дом.

Уже было за полдень, когда колонисты, хорошо вооружившись и захватив с собой мотыги и заступы, покинули Трущобы, прошли под окнами Гранитного дворца, приказав Топу оставаться на месте; они собирались пройти по левому берегу реки Благодарения до плато Кругозора.

Но не успели они сделать и пятидесяти шагов, как услышали яростный лай собаки. Казалось, Топ в отчаянии звал их.

Они остановились.

— Бежим обратно, — предложил Пенкроф.

Поселенцы бросились бежать со всех ног по берегу реки. Обогнув кряж, они увидели, что положение изменилось.

И в самом деле, обезьяны, объятые внезапным и непонятным страхом, пытались найти путь к бегству. Две или три метались, подбегая то к одному, то к другому окну, прыгая с ловкостью клоунов; обезьяны даже не попытались спустить лестницу и, вероятно, от страха позабыли, что это облегчило бы им побег. Вот пять или шесть обезьян оказались хорошей мишенью, поселенцы спокойно прицелились и открыли огонь. Раздались пронзительные вопли, раненые и убитые животные падали в комнаты. Остальные же стали прыгать вниз и разбивались насмерть; несколько минут спустя в Гранитном дворце, очевидно, не осталось ни одной обезьяны.

— Ура, ура! — закричал Пенкроф.

— Рано кричать «ура», — заметил Гедеон Спилет.

— Почему? Ведь все они перебиты, — ответил моряк.

— Согласен, но в дом мы всё-таки войти не можем.

— Пойдёмте к водостоку! — предложил Пенкроф.

— Придётся, — сказал инженер. — Однако было бы лучше…

В этот миг, словно в ответ на замечание Сайреса Смита, они увидели, как лестница выскользнула из-за порога двери, затем развернулась и упала вниз.

— Клянусь трубкой! Вот это здорово! — закричал моряк, глядя на Сайреса Смита.

— Да, здорово! Но не слишком ли? — пробормотал инженер и первым стал взбираться по лестнице.

— Осторожней, мистер Сайрес, — крикнул Пенкроф, — может быть, обезьяны ещё там…

— Сейчас увидим, — произнёс инженер, не останавливаясь.

Его товарищи стали взбираться вслед за ним и через минуту добрались до порога.

Обыскали весь дом. Никого не обнаружили ни в комнатах, ни в кладовой — в ней четверорукие изрядно похозяйничали.

— А как же лестница? — заметил моряк. — Что за джентльмен её спустил?

В это время раздался крик, и огромная обезьяна, спрятавшаяся в коридоре, бросилась в зал — за ней гнался Наб.

— Ах ты разбойник! — крикнул Пенкроф.

И он взмахнул топором, собираясь размозжить животному голову, но Сайрес Смит остановил его, говоря:

— Пощадите обезьяну, Пенкроф!

— Помиловать чёрномордую тварь?

— Да ведь она сбросила нам лестницу.

И инженер произнёс это таким странным тоном, что трудно было понять, говорит ли он серьёзно или шутит.

Все кинулись на обезьяну, она храбро защищалась, но её повалили и связали.

— Уф, — отдувался Пенкроф, — а что же мы станем с ней делать?

— Возьмём в услужение, — ответил Герберт.

Говоря это, юноша и не думал шутить — он знал, какую пользу может принести умная обезьяна.

Тут все подошли к обезьяне и внимательно стали её рассматривать. Она принадлежала к тому разряду человекообразных, лицевой угол которых не очень отличен от лицевого угла австралийцев и готтентотов. Это был орангутанг, а орангутангам не свойственны ни кровожадность бабуина, ни легкомыслие макаки, ни нечистоплотность сагуина, ни непоседливость маго, ни дурные наклонности павиана! У представителей этого семейства человекообразных наблюдаешь черты, свидетельствующие чуть ли не о человеческом разуме. Ручные орангутанги умело прислуживают за столом, убирают комнаты, приводят в порядок одежду, чистят обувь, ловко управляются с ножом, ложкой, вилкой и даже пьют вино… под стать двуногим слугам и не в обезьяньей шкуре. Известно, что орангутанг служил Бюффону, как преданный и усердный слуга.

Связанный орангутанг, лежавший в зале Гранитного дворца, был просто великаном, шести футов ростом; сложение у него было пропорциональное, грудь широкая, голова средней величины, лицевой угол равен был шестидесяти пяти градусам, череп был круглый, нос крупный, тело покрыто мягкой лоснящейся шерстью — словом, то был превосходный представитель человекообразных обезьян. Глаза у него были поменьше человеческих, взгляд — живой, умный, белые зубы сверкали из-под усов, а небольшая вьющаяся бородка была каштанового цвета.

— Просто красавчик! — сказал Пенкроф. — Знали бы мы его язык, побеседовали бы с ним!

— Так это правда, хозяин? Он будет нам служить?

— Да, Наб, — улыбаясь, ответил инженер. — Только не ревнуй!

— Надеюсь, что он будет превосходным слугой, — заметил Герберт. — Очевидно, он ещё молод, и воспитать его будет нетрудно. Нам не придётся прибегать к силе или вырывать у него клыки, как это делается в таких случаях! Он, наверно, привяжется к хозяевам, если они будут добры к нему.

— Конечно, мы будем к нему добры, — ответил Пенкроф, забывший, как он сердился на «шутников».

И, приблизившись к орангутангу, спросил:

— Ну, как дела, приятель?

Орангутанг в ответ тихонько заворчал, не обнаруживая особенно плохого расположения духа.

— Так, значит, хотим войти в семью поселенцев? — спросил моряк. — И станем служить мистеру Сайресу Смиту, так, что ли?

Послышалось одобрительное ворчание.

— И вместо жалования хватит с нас и пищи?

В третий раз послышалось довольное ворчание.

— Речь у него немного однообразна, — заметил Гедеон Спилет.

— И хорошо, — возразил Пенкроф. — Чем меньше говорит слуга, тем лучше. И кроме того — без жалованья! Слышите, приятель? Для начала жалованья вам не назначаем, зато в дальнейшем будете получать вдвойне, если вами будут довольны!

Так появился на острове ещё один поселенец, который впоследствии оказал всем множество услуг. Прозвали его по просьбе моряка и в память об обезьяне, которую он знавал когда-то, Юпитером, а сокращённо — Юпом.

Вот каким образом дядюшка Юп без особых церемоний поселился в Гранитном дворце.

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Работы, которые не терпят отлагательства. — Мост через реку Благодарения. — Плато Кругозора превратится в остров. — Подъёмный мост. — Сбор зерна. — Ручей. — Мостики. — Птичий двор. — Голубятня. — Онагры. — Упряжка. — Поездка в порт Воздушного шара.

 

Итак, поселенцам острова Линкольна удалось вновь завладеть своим жилищем, не прибегая к заброшенному водостоку и не превращаясь снова в каменщиков. И в самом деле, им посчастливилось, ибо в тот миг, когда он уже собрались приступить к работам, стаю обезьян охватил внезапный и необъяснимый ужас, который выгнал их из Гранитного дворца. Быть может, животные почуяли, что им грозит нападение с другой стороны? Только так и можно было истолковать их стремительное бегство. В конце дня поселенцы перенесли трупы обезьян в лес и зарыли; затем они привели в порядок жилище: непрошеные гости всё перевернули вверх дном, но почти ничего не поломали. Наб разжёг плиту и приготовил из запасов, хранившихся в кладовой, вкусный обед, которому все отдали должное.

Не забыли и Юпа, он с аппетитом съел кедровые орехи и корнеплоды, которыми его просто закормили. Пенкроф развязал ему руки, но решил ноги ему не развязывать до той поры, пока не убедится в его послушании.

А перед сном Сайрес Смит и его товарищи, сидя вокруг стола, обсудили некоторые планы, которые следовало осуществить поскорее.

Самым важным и спешным делом они считали постройку моста через реку Благодарения — надо было установить сообщение между Гранитным дворцом и южной частью острова; затем следовало устроить кораль для муфлонов и других животных, которых решено было приручить.

Осуществив оба плана, поселенцы разрешили бы самый насущный вопрос — обзавелись бы одеждой. В самом деле, через мост легко будет переправить оболочку шара, из которой получится прекрасное бельё, а в корале можно будет настричь шерсти для зимней одежды.

Сайрес Смит намеревался устроить кораль у истоков Красного ручья, вблизи горных пастбищ, где было вдоволь сочного и обильного корма. Дорога между плато Кругозора и истоками Красного ручья была почти проложена, а когда они обзаведутся более усовершенствованной тележкой, передвигаться им будет легче, в особенности если удастся поймать какое-нибудь упряжное животное.

Но если кораль можно было устроить вдали от Гранитного дворца, то не так обстояло дело с птичником, на этом Наб и остановил внимание поселенцев. И в самом деле, домашней птице надлежало быть под рукой главного повара. И все нашли, что нет удобнее места для птичьего двора, чем на берегу озера, рядом со старым водостоком, водяная птица жила бы там на приволье, как и все другие пернатые. Решено было сделать первую попытку и приручить самца и самку скрытохвостов, пойманных во время недавней экспедиции.

Утром 3 ноября предстояло приняться за новые работы — за постройку моста, и в этом важном деле должны были участвовать все поселенцы. Они превратились в плотников и, вскинув на плечи пилы, топоры, прихватив клещи, молотки, пошли к берегу реки.

Пенкроф высказал такую мысль:

— А что, если, пока нас не будет, дядюшке Юпу взбредёт в голову втащить лестницу, которую он так учтиво спустил нам вчера?

— Прикрепим-ка её за нижний конец, — ответил Сайрес Смит.

И они привязали лестницу к двум кольям, глубоко вбитым в землю. Затем поселенцы поднялись по левому берегу реки Благодарения и вскоре дошли до первой излучины реки.

Они остановились, чтобы проверить, можно ли тут перекинуть мост. Место показалось им удобным.

И правда, отсюда до порта Воздушного шара, открытого накануне на южном берегу, было всего лишь три с половиной мили: между этими двумя точками нетрудно проложить проезжую дорогу, которая соединит Гранитный дворец с южной частью острова.

Сайрес Смит поделился с товарищами планом, который он уже давно обдумал. Осуществить его было очень легко, и он принёс бы огромную пользу всей колонии. План состоял в том, чтобы оградить от внешнего мира плато Кругозора, обезопасить его от нападения четвероногих и четвероруких. Таким образом, Гранитный дворец, Трущобы, птичий двор и вся верхняя часть плато, которую предполагалось засеять, были бы защищены от хищников.

Выполнить такой проект было довольно просто, и вот каким образом рассчитывал инженер действовать.

Плато и так уже было ограждено с трёх сторон озером и двумя реками — искусственной и естественной.

На северо-западе расстилалось озеро Гранта, берег его шёл от заливчика прежнего водостока до пробоины, сделанной в восточном берегу для спуска воды.

Из этой пробоины на севере плоскогорья низвергало в море недавно созданный водопад; поток проложил себе путь по склону кряжа и по песчаному берегу. Достаточно было углубить на всём протяжении русло этой искусственной горной речки, и она станет непреодолимой преградой для диких животных.

Вдоль всего восточного края плато, от устья этой речки и до устья реки Благодарения, защитой служило море. Наконец на юге плато было ограничено нижним течением реки Благодарения, от её устья до той излучины, где поселенцы собирались соорудить мост.

Таким образом, оставался незащищённым лишь западный край плато между излучиной реки и южным берегом озера; длиной он был около мили и открыт для любого вторжения. Поселенцам надо было вырыть широкий и глубокий ров, заполнить водой из озера, устроив второй водосток, на этот раз — в сторону реки Благодарения. Конечно, уровень воды в озере из-за этого немного понизился бы, но Сайрес Смит рассчитал, что Красный ручей даст вполне достаточно воды для осуществления его замысла.

— Таким образом, — добавил инженер, — плато Кругозора превратится в настоящий остров, окружённый со всех сторон водой, а сообщаться с остальными нашими владениями можно будет благодаря целой системе мостов: один мы перекинем через реку Благодарения, два мостика мы уже соорудили — у самого начала водопада и у его впадения в море, и, наконец, мы построим ещё два мостика — один через ров, который, по-моему, следует вырыть, а второй — через реку Благодарения. Итак, если и мосты и мостики будут подъёмными, никто больше не вторгнется на плато Кругозора.

Сайрес Смит нарисовал карту плато, чтобы яснее растолковать всё это своим товарищам, для которых тотчас же стал понятен его замысел. Они единодушно одобрили его, а Пенкроф, размахивая топором, воскликнул:

— Мост прежде всего!

Дело было неотложное. Строители выбрали деревья, повалили их, обрубили ветви, распилили стволы на балки, брусья и доски. Часть моста, прилегающую к правому берегу реки Благодарения, решили укрепить, а его левую половину поднимать при помощи противовесов, как ворота в некоторых шлюзах.

Работа, конечно, была сложная, и, как бы умело её ни выполняли, времени ушло много, ибо ширина реки достигала в этом месте восьмидесяти футов. Забили сваи на них должна была покоиться неподвижная часть моста, — а для этого пришлось соорудить копёр. Сваями заменили устои моста, так что он мог выдержать большую нагрузку.

К счастью, не было недостатка ни в инструментах, ни в гвоздях, ни в изобретательности. Инженер знал дело, а его товарищи за семь месяцев приобрели много навыков и теперь помогали ему с великим рвением. Нужно сказать, что Гедеон Спилет не отставал от других и даже состязался в ловкости с самим моряком, который «никак не ожидал такой прыти от журналиста».

Строили мост через реку Благодарения три недели и заняты были только этим. Обедали тут же, на месте работы. Погода стояла великолепная, поэтому домой возвращались лишь к ужину.

За это время все убедились, что дядюшка Юп легко осваивается в новой обстановке и привыкает к своим хозяевам, на которых смотрит с живейшим любопытством. Однако Пенкроф из предосторожности не снял с него всех пут, он решил подождать — и это было благоразумно — того дня, когда закончатся работы и плато станет неприступным, а бегство с него невозможным. Топ и Юп подружились и охотно играли вместе, хотя Юп вообще всё делал с очень важным видом.

Двадцатого ноября закончили постройку моста. Подъёмная часть, уравновешенная противовесами, легко поднималась — достаточно было лишь небольшого усилия: между шарниром и последней поперечиной, на которую она обычно опиралась, получался пролёт в двадцать футов шириной, а это преграждало дорогу любому зверю.

И тут встал вопрос, не пора ли отправиться за оболочкой аэростата, которую поселенцам не терпелось спрятать в безопасном месте; но чтобы перевезти её, необходимо было доставить тележку в порт Воздушного шара, а следовательно — проложить дорогу сквозь лесную чащу; Дальнего Запада. На это требовалось время. Наб и Пенкроф отправились на разведку; дойдя до бухты, они удостоверились, что «запас бельевого полотна» ничуть не пострадал в пещере, где они его припрятали, поэтому было решено не прерывать работ и поскорее превратить в остров плато Кругозора.

— Вот когда, — заметил Пенкроф, — мы наилучшим образом устроим и птичник: не придётся больше опасаться, что туда наведается лиса или пролезут всякие другие зловредные твари.

— А кроме того, — добавил Наб, — можно будет вспахать землю, пересадить дикие растения…

— И подготовить для посева наше второе хлебное поле! — воскликнул моряк с торжествующим видом.

Дело в том, что первое поле, в которое было брошено одно-единственное зерно, дало благодаря заботам Пенкрофа чудесные всходы. Он взрастил десять колосьев, обещанные инженером, и так как каждый колос принёс восемьдесят зёрен, колония получила восемьсот зёрен, и притом за полгода, что предвещало два урожая в год.

Из восьмисот зёрен пятьдесят надо было спрятать про запас из предосторожности, а остальные посеять на новом поле — и не менее тщательно, чем первое и единственное зерно. Поле вспахали, затем обнесли прочным забором из высоких остроконечных кольев, так что зверям перебраться через него было бы очень трудно. Птиц должны были отпугивать трещотки и страшные чучела — фантастические творения Пенкрофа. Семьсот пятьдесят зёрен поселенцы посадили, аккуратно проведя для них бороздки, остальное должна была завершить природа.

Двадцать первого ноября Сайрес Смит стал чертить план рва, которым решили защитить плато с запада, от южной оконечности озера Гранта до излучины реки Благодарения. Слой плодородной почвы в два-три фута толщиной прикрывал в этом месте гранитный массив. Снова пришлось готовить нитроглицерин, и он произвёл обычное действие. Не прошло и двух недель, как в твёрдом грунте плато удалось проделать ров шириной в двенадцать футов и глубиной в шесть. Таким же способом была сделана ещё одна пробоина в скалистом берегу озера, и вода устремилась по новому руслу, образовав речушку, которую окрестили «Глицериновым ручьём», он впадал в реку Благодарения. Как и предсказывал инженер, уровень воды в озере понизился, но почти неприметно. Наконец, чтобы превратить плато в неприступную твердыню, русло ручья, впадавшего в море, порядком расширили, а его песчаные берега укрепили изгородью из двойного ряда кольев.

В первой половине декабря поселенцы закончили все эти работы. Плато Кругозора, напоминавшее по форме неправильный пятиугольник с периметром, приблизительно равным четырём милям, было защищено от любого вторжения благодаря водяному кольцу.

Декабрь стоял знойный. Однако колонистам не хотелось даже на время отказаться от осуществления своих планов, а так как устройство птичьего двора становилось делом неотложным, то они приступили к новым работам. Нечего и говорить, что они предоставили полную свободу дядюшке Юпу, как только оградили плато от внешнего мира. Орангутанг не расставался со своими хозяевами и не обнаруживал ни малейшего желания убежать. Он был замечательно силён, ловок и отличался кротким нравом. Поселенцы, взбираясь по лестнице в Гранитный дворец, и не пытались состязаться с ним в быстроте. Ему уже поручали кое-какую работу: он приносил вязанки дров и таскал камни, оставшиеся после работ на берегу Глицеринового ручья.

— Хоть он ещё не каменщик, но уже превосходная обезьяна, — шутил Герберт, намекая на то, что каменщики называют своих подмастерьев «обезьянами». И никогда ещё это прозвище не было так уместно.

Птичий двор раскинулся на двухстах квадратных ярдах, на юго-восточном берегу озера. Его окружили частоколом, внутри ограды построили помещения для будущих пернатых жильцов — сараи, разделённые перегородками на клетушки.

Первыми обитателями стали скрытохвосты; они скоро обзавелись многочисленным потомством. К ним присоединилось полдюжины уток, водившихся на берегу озера. Было тут и несколько китайских уток, у которых крылья раскрываются наподобие веера, а оперение такое яркое и блестящее, что они могут соперничать с золотистыми фазанами. Несколько дней спустя Герберт поймал самца и самку из отряда куриных с длиннопёрым закруглённым хвостом — великолепных «хохлачей», которых поселенцы приручили очень быстро. А пеликаны, зимородки, водяные курочки сами явились на берег, к птичьему двору; и пернатое население, щебечущее, пищащее, кудахтающее, сначала ссорилось, а потом пришло к соглашению; птиц становилось всё больше и больше, так что за пропитание поселенцев можно было не тревожиться.

Сайрес Смит, стремясь завершить начатое дело, построил в уголке птичьего двора голубятню. Туда водворили дюжину тех самых голубей, которые гнездились на высоких скалах плато. Голуби быстро привыкли возвращаться по вечерам в новое жилище, и приручить их оказалось гораздо легче, чем их сородичей — вяхирей, которые к тому же не размножаются в неволе.

Наконец пришло время воспользоваться оболочкой аэростата и сшить из неё бельё. В самом деле, хранить оболочку, чтобы очертя голову покинуть остров и лететь на шаре, наполненном тёплым воздухом, над беспредельной ширью океана, могли только люди, доведённые до крайности, а Сайрес Смит, человек рассудительный, об этом и не помышлял.

Итак, речь шла о том, как переправить оболочку шара в Гранитный дворец, и поселенцы переделали тележку, она стала удобнее и легче. Повозкой они обзавелись — надо было найти тягловую силу. Неужели на острове не водилось жвачных животных, которые могли бы заменить лошадь, осла, быка или корову? Никто не мог ответить на этот вопрос.

— Право же, — говорил Пенкроф, — тягловый скот нам очень пригодится, пока мистеру Сайресу не вздумается соорудить для нас тележку с паровым двигателем или даже паровоз. Не сомневаюсь, в один прекрасный день от Гранитного дворца до порта Воздушного шара пройдёт железная дорога с веткой на гору Франклина.

И славный моряк, говоря всё это, верил в свои слова! О воображение, ты всемогуще, когда тебя подкрепляет вера!

Но не будем преувеличивать — самое обычное упряжное животное вывело бы Пенкрофа из затруднительного положения, а так как провидение питало к нему слабость, то оно и не заставило моряка долго ждать.

Однажды, дело было 23 декабря, вдруг раздались крики Наба и громкий лай Топа. Поселенцы, работавшие в Трущобах, побежали в ту сторону, откуда неслись крики, опасаясь, не случилась ли беда.

Что же они увидели? Два прекрасных животных забрели на плато, — мостики были опущены. Животные, самец и самка, напоминали лошадей, скорее, пожалуй, ослов; они были буланой масти, хвост и ноги — белые, а голова, шея, туловище — в чёрных полосах, как у зебры.

Животные спокойно приближались, ничуть не тревожась и посматривая умными глазами на людей, которых ещё не признавали хозяевами.

— Да это онагры! — воскликнул Герберт. — Четвероногие животные — нечто среднее между зеброй и кваггой.

— А почему не назвать их попросту ослами? — спросил Наб.

— А потому, что уши у них не такие длинные и сами они изящнее.

— Осёл или лошадь, не всё ли равно, — вставил Пенкроф, — и то и другое — «тягловая сила». Значит, их надо поймать!

Моряк дополз, прячась в траве, чтобы не испугать животных, до мостика, перекинутого через Глицериновый ручей, и развёл его — онагры остались в плену.

Как же с ними поступить — захватить силой и заставить ходить в упряжке? Нет. Было решено так: пусть несколько дней свободно побродят по плато, заросшему травой, а за это время около птичьего двора под руководством инженера будет построена удобная конюшня, — если онагры забредут туда, они найдут мягкую подстилку и пристанище на ночь.

Таким образом, поселенцы оставили красивых животных на свободе и старались не подходить к ним близко, чтобы не вспугнуть. Не раз, однако, казалось, что онагры стремятся убежать, что им, привыкшим к вольным просторам и лесным чащам, тесно на плато. Поселенцы видели, как они пытаются выйти за непреодолимую преграду — водное кольцо, как с пронзительным ржаньем скачут по лугу, а затем, успокоившись, целыми часами смотрят на огромные леса, в которые им никогда не вернуться!

Поселенцы изготовили упряжь и постромки из растительных волокон, а через несколько дней, после того как поймали онагров, не только смастерили повозку, но и провели прямую дорогу — прорубили просеку через лес Дальнего Запада, от излучины реки Благодарения до порта Воздушного шара; по ней можно было проехать на повозке. И вот в конце декабря в первый раз попробовали запрячь онагров.

Пенкрофу уже удалось приручить животных: они сами подходили к нему, ели из рук, подпускали к себе, но стоил только запрячь онагров, как они встали на дыбы, с ними едва удалось справиться. Впрочем, они скоро покорились своей участи. Вообще онагров, не таких строптивых, как зебры, часто запрягают в горных местностях Южной Африки, они приживались даже в относительно холодных поясах Европы.

В тот день все колонисты, кроме Пенкрофа, шагавшего впереди онагров, взобрались на повозку и поехали в порт Воздушного шара. Нечего говорить, что их изрядно трясло на неровной, ухабистой дороге, но всё же повозка добралась до места благополучно, и в тот же день поселенцы погрузили в неё оболочку и различные части аэростата. В восемь часов вечера повозка, переехав по мосту через реку Благодарения, спустилась по её левому берегу и остановилась у моря, перед Гранитным дворцом. Онагров распрягли, отвели в конюшню, а Пенкроф, перед тем как заснуть, так громко вздохнул от удовольствия, что многоголосое эхо откликнулось во всех уголках и закоулках Гранитного дворца.

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Бельё. — Обувь из тюленьей кожи. — Изготовление пироксилина. — Пересадка растений. — Рыбная ловля. — Черепашьи яйца. — Дядюшка Юп делает успехи. — Кораль. — Охота на муфлонов. — Новые богатства растительного и животного мира. — Воспоминание о далёкой родине.

 

Вся первая неделя января была посвящена шитью белья, необходимого колонистам. Иголки, найденные в ящике, мелькали в не очень гибких, но зато сильных пальцах, и можно было с уверенностью сказать, что все вещи сделаны на совесть.

В нитках недостатка не было: Сайрес Смит предложил воспользоваться нитками, которыми была сшита оболочка аэростата. Гедеон Спилет и Герберт с удивительным терпением распороли её на длинные полосы, Пенкроф же отказался от этой работы, которая его несказанно раздражала. Зато шил он лучше всех. Как известно, моряки наделены необычайной способностью к портняжному ремеслу.

Полотно, из которого была сшита оболочка аэростата, обезжирили при помощи соды и поташа, полученных из золы сожжённых растений, и промасленная ткань снова стала мягкой и эластичной; потом её расстелили на солнце она выцвела и побелела.

Смастерили несколько дюжин рубашек и носков — носков, разумеется, не вязаных, а матерчатых. С каким наслаждением поселенцы наконец облачились в бельё конечно очень грубое, — но такие мелочи их не смущали — и легли спать на простыни: жителям Гранитного дворца показалось, что они легли в настоящие постели.

В эту же пору они сшили себе обувь из тюленьей кожи — и вовремя, так как ботинки и сапоги, вывезенные из Америки, совсем износились. Можно с уверенностью сказать, что новая обувь была просторна и ни капли не жала.

Наступил новый, 1866 год. Зной не спадал, но охота в лесах продолжалась. Агути, пекари, водосвинки, кенгуру и всевозможная пернатая дичь кишмя кишели на острове. Гедеон Спилет с Гербертом были превосходными стрелками и не давали промаха.

Сайрес Смит советовал им беречь боевые припасы и принял кое-какие меры, чтобы заменить порох и пули, найденные в ящике, — ему хотелось сохранить их на будущее. И в самом деле, мало ли куда случай мог забросить его самого и товарищей, если они покинут свои владения? Нужно было заранее приготовиться ко всяким неожиданностям и беречь боевые припасы, заменяя их другими веществами, которые легко было бы добывать.

Вместо свинца, которого не обнаружили на острове, инженер употребил без ущерба для дела дроблёное железо, изготовляемое без особого труда. Железная дробь; была легче свинцовой, поэтому пришлось её делать крупнее; правда, в заряде таких дробинок было меньше, но ловкость охотников возмещала этот недостаток. Сайрес Смит мог бы изготовлять и порох, так как в его распоряжении были селитра, сера и уголь, но выделка его требует особой тщательности, и без специальных приспособлений трудно получить порох хорошего качества.

Поэтому Сайрес Смит предпочёл изготовлять пироксилин, то есть взрывчатое вещество, обычно получаемое из хлопчатой бумаги. Однако можно было обойтись и без хлопка, который применяется только ради содержащейся в нём клетчатки. А клетчатка — иными словами, первичная ткань растений — имеется почти в чистом виде не только в хлопке, но и в волокнах льна и конопли, в бумаге, старых тряпках, в сердцевине бузины и т. д. Бузина же росла в изобилии близ устья Красного ручья, и поселенцы заваривали вместо кофе ягоды этого растения, принадлежащего к семейству жимолостных.

Следовательно, надо было запастись сердцевиной бузины, то есть клетчаткой; другое вещество, необходимое для изготовления пироксилина, — дымящаяся азотная кислота. У Сайреса Смита была серная кислота, и ему нетрудно было добыть азотную кислоту, обработав серной кислотой селитру, которую природа предоставила в его распоряжение.

Итак, он решил изготовлять и употреблять пироксилин, хоть и признавал довольно крупные его недостатки, а именно: неравномерность действия, быстрая воспламеняемость (при ста семидесяти градусах вместо двухсот сорока) и, наконец, мгновенная вспышка, которая может попортить огнестрельное оружие. Зато преимущества пироксилина в том, что он не боится сырости, не загрязняет ствола ружья и обладает в четыре раза большей взрывной силой, чем порох.

Чтобы получить пироксилин, достаточно погрузить на четверть часа клетчатку в дымящуюся азотную кислоту, затем промыть её в воде и просушить. Как видит читатель, нет ничего проще.

В распоряжении Сайреса Смита была только обыкновенная азотная кислота, а не дымящаяся или крепкая, то есть такая, которая на влажном воздухе выделяет беловатые пары; но, заменив дымящуюся азотную кислоту обыкновенной азотной кислотой, смешанной в пропорции трёх к пяти с концентрированной серной кислотой, инженер должен был добиться тех же результатов и действительно добился. Итак, у островитян-охотников скоро появилось превосходное взрывчатое вещество, которое при умелом употреблении отлично им служило.

К этому времени колонисты распахали три акра земли на плато Кругозора, а остальные земли отвели под пастбища для онагров. Несколько раз ходили поселенцы в лес Жакамара и в леса Дальнего Запада и приносили оттуда рассаду дикорастущих овощей — шпинат, кресс-салат, хрен, репу; скоро, при умелом уходе, овощи должны были улучшиться и внести разнообразие в мясную пищу, которой пока приходилось довольствоваться колонистам острова Линкольна. Привозили они из леса и немало дров и угля. Каждая поездка улучшала дороги — колёса повозки постепенно их утрамбовывали.

Кроликов к услугам хозяев Гранитного дворца становилось всё больше и больше. Крольчатник находился чуть выше Глицеринового ручья, поэтому его обитатели не могли проникнуть на заповедное плато и, следовательно, повредить молодым насаждениям. На отмели, расположенной среди береговых скал, поселенцы собирали устриц и постоянно обновляли запас этих вкусных моллюсков. Кроме того, поселенцы ловили рыбу в озере и в реке Благодарения; улов бывал теперь обильный, потому что Пенкроф установил донные удочки с железными крючками, и на них часто ловилась превосходная форель и ещё какая-то замечательная рыба, серебристая с жёлтыми крапинками. Таким образом, главный повар Наб мог вносить приятное разнообразие в ежедневное меню колонистов. За трапезой всё ещё не было хлеба, и это, как мы уже говорили, для всех являлось истинным лишением. Поселенцы стали охотиться и на морских черепах, вылезавших на мыс Челюсть. Песчаный берег был весь в бугорках — там лежали яйца шаровидной формы с твёрдой белой скорлупой, белок которых не свёртывается, как белок птичьих яиц. Под действием солнечного тепла вылупливались крошечные черепахи; яиц было превеликое множество, так как одна черепаха может нести ежегодно до двухсот пятидесяти яиц.

— Просто яичное поле, — говорил Гедеон Спилет, — остаётся одно — снять урожай.

Но поселенцы не только собирали яйца, но и охотились на самих черепах, и после каждой охоты в Гранитном дворце появлялась дюжина этих пресмыкающихся, мясо которых ценится знатоками. Черепаховый суп, приправленный душистыми травами и овощами из семейства крестоцветных, приносил заслуженные похвалы Набу, который мастерски его варил.

Надобно упомянуть об одном счастливом обстоятельстве, позволившем увеличить запас снеди на зиму. В реку Благодарения заплыли косяки лососей — они поднялись на несколько миль вверх по течению. То была пора, когда самки в поисках удобных мест для нереста идут впереди самцов, с шумом рассекая воду в реках. Итак, сотни этих рыб плыли по реке. Поселенцы соорудили несколько заграждений, и множество лососей попалось в плен. Не одну сотню лососей выловили, засолили и спрятали про запас, потому что зимой, когда реки покрываются льдом, рыбная ловля невозможна.

В эту пору Юпа — он оказался очень сообразительным — возвели в должность камердинера. Его нарядили в куртку, штаны, сшитые из белого полотна, и передник с карманами, которые ему очень нравились. Он ходил, заложив руки в карманы, и никому не позволял проверять их содержимое. Наб хорошо вымуштровал смышлёного орангутанга — когда Наб разговаривал с Юпом, казалось, будто они превосходно понимают друг друга. Юп привязался к Набу, а Наб отвечал ему тем же. Если никто не нуждался в услугах Юпа — не надо было возить дрова или влезать на какое-нибудь высокое дерево, — орангутанг не уходил из кухни и старался во всем подражать Набу. Впрочем, учитель с удивительным терпением и даже рвением обучал ученика, а ученик с поразительной понятливостью применял знания, преподанные учителем.

Судите сами, какое удовольствие неожиданно доставил Юп своим хозяевам. Как-то во время обеда он принялся прислуживать за столом с салфеткой в руке. Он был так ловок, так внимателен, так безукоризненно выполнял свои обязанности — менял тарелки, приносил блюда, наливал напитки, — делал всё это с таким важным видом, что поселенцы от души забавлялись, а Пенкроф пришёл в неописуемый восторг.

— Юп, ещё супу!

— Юп, кусочек агути!

— Юп, тарелку!

— Юп, славный Юп, молодец Юп!

Только эти возгласы и раздавались за столом, а Юп, ничуть не растерявшись, всё выполнял, за всем следил и с понимающим видом кивнул головой, когда Пенкроф снова пошутил:

— Право, Юп, жалованье вам придётся удвоить!

Нечего и говорить, что орангутанг в ту пору уже совсем освоился в Гранитном дворце, он часто сопровождал своих хозяев в лес и даже не пытался убежать. Надо было видеть, с каким потешным видом он выступает, вскинув вместо ружья на плечо дубинку, которую смастерил для него Пенкроф. Понадобится, бывало, сорвать плод с макушки дерева, и Юп стремглав влезает на самый верх; увязнет в грязи колесо повозки — силачу Юпу стоит только подтолкнуть её плечом, чтобы выкатить на хорошую дорогу.

— Ну и молодчина! — восклицал Пенкроф. — Был бы он злым, не нашлось бы на него управы!

К концу января поселенцы предприняли большие работы в центральной части острова. Недалеко от истоков Красного ручья, у подошвы горы Франклина, решено было устроить кораль для жвачных животных — они мешали бы поселенцам близ Гранитного дворца; кораль предназначался главным образом для муфлонов, которые должны были давать колонии шерсть для зимней одежды.

Каждое утро колонисты, иногда все вместе, а чаще только Сайрес Смит, Герберт и Пенкроф, отправлялись к истокам Красного ручья, словно совершая увеселительную прогулку, так как все пять миль онагры везли их по дороге, недавно проложенной под зелёным сводом деревьев и названной «Дорогой в кораль».

Друзья облюбовали обширный луг, лежащий между двумя отрогами горы. Участок этот, кое-где поросший деревьями, был очень удобен. Его не только защищали горы, но и пересекал ручеёк, бравший начало на одном из склонов и впадавший в Красный ручей. Трава там была сочная, а редкие деревья не мешали ветерку гулять по лугу. Надо было окружить участок таким высоким частоколом, чтобы животные, даже самые проворные, не могли через него перепрыгнуть, и подвести ограду с двух сторон к отрогам горного кряжа. Кораль предназначался для сотни голов рогатого скота — муфлонов или диких коз — и молодняка, который появится на свет.

Инженер наметил границы кораля; теперь следовало приступить к рубке деревьев для частокола; но колонисты, прокладывая дорогу, уже свалили немало деревьев, их-то и перевезли сюда, сделали не одну сотню кольев и крепко-накрепко забили в землю.

В передней части — частокола проделали довольно широкие двустворчатые ворота, сбитые из толстых досок и брусьев.

Колонисты трудились недели три и не только обнесли кораль частоколом, но и построили под руководством Сайреса Смита вместительные дощатые сараи — убежище для скота. Старались сделать все строения поосновательнее, потому что муфлоны сильны, и колонисты опасались что, попав в неволю, они будут неистовствовать.

Колья, заострённые сверху и для прочности обугленные, были скреплены поперечными брусьями, а дополнительные подпорки делали частокол ещё крепче.

С коралем покончили, теперь предстояло устроить облаву на жвачных животных у подножия горы Франклина, на лугах, где они паслись. 7 февраля, в ясный летний день, все приняли участие в облаве. Очень пригодились оба онагра, уже довольно хорошо объезженные, на них скакали верхом Гедеон Спилет и Герберт.

Всё дело сводилось к тому, чтобы окружить муфлонов и коз и, постепенно сужая круг, погнать их к коралю. Сайрес Смит, Пенкроф, Наб и Юп расположились в разных концах лощины, а оба верховых и Топ скакали вокруг кораля на расстоянии полумили.

В этой части острова водилось множество муфлонов; эти красивые животные, с большими рогами и длинной сероватой шерстью, были не больше лани и походили на аргали или диких баранов.

Охотники очень устали на облаве. Сколько они суетились, бегали взад и вперёд, сколько кричали! Они окружили целую сотню муфлонов, но животные стали разбегаться, стадо уменьшилось втрое, и к коралю удалось пригнать всего лишь тридцать муфлонов и десять диких коз; животные увидели открытые ворота и, очевидно вообразив, что нашли путь к спасению, ринулись туда и попали в плен.

В общем, всё прошло удачно, и сетовать поселенцам не приходилось. Самок оказалось больше, и некоторые должны были скоро принести приплод. Нечего было и сомневаться, что стадо увеличится и что поселенцы получат вдоволь шерсти и кожи.

Вечером охотники вернулись в Гранитный дворец изнемогая от усталости. Но на следующий же день они отправились в кораль. Пленники, очевидно, пытались разнести изгородь, но тщетно — теперь они стали смирнее.

За февраль месяц не произошло никаких важных событий. Своим чередом шли все будничные работы, поселенцы, улучшая дороги к коралю и к порту Воздушного шара, одновременно начали прокладывать третью дорогу, ведущую от кораля к западному берегу. Всё ещё не удавалось обследовать один участок острова Линкольна — полуостров Извилистый, покрытый густыми лесами, где водились хищные звери; Гедеону Спилету очень хотелось избавить от них свои владения.

До наступления холодов друзья усердно выращивали дикорастущие овощи, пересаженные из леса на плато Кругозора. Герберт всегда приносил из своих экскурсий всякие полезные растения: то цикорий, из семян которого можно выжимать превосходное масло; то обычный щавель, противоцинготными свойствами которого не стоило пренебрегать; приносил он и драгоценные корнеплоды, выращиваемые во все времена в Южной Америке, — картофель, его теперь насчитывают больше двухсот сортов. За огородом следили, его заботливо поливали, заботливо охраняли от птиц; на грядках росли салат, картофель, щавель, репа, редька и другие крестоцветные. Земля на плато была поразительно плодородна, и поселенцы надеялись, что соберут обильный урожай.

Не было недостатка и в самых разнообразных напитках, и даже привереды не могли бы жаловаться при одном условии: не требовать вина. К «чаю Освего», который собирали с губоцветных, и шипучему напитку, приготовленному из корней драцены, Сайрес Смит добавлял настоящее пиво; он изготовлял его из молодых побегов «abies nigra»; если их вскипятить и подвергнуть брожению, получается приятный и чрезвычайно полезный напиток, который англо-американцы называют «spring-berr», то есть еловое пиво.

К концу лета на птичьем дворе завелись самец и самка дроф, из породы дроф-красоток, с пышным оперением, под стать пелеринке, дюжина крупных широконосок с выростами по обеим сторонам клюва и великолепные дикие индюки, напоминавшие мозамбикских индюков, — они с важным видом, словно гордясь своим чёрным оперением, гребешком и зобом, расхаживали по берегу озера.

Итак, всё шло успешно благодаря энергии мужественных и умных людей. Конечно, провидение во многом поддерживало их, а главное — поселенцы, соблюдая мудрую заповедь, сами помогали себе, а уже потом им помогали небеса.

Вечером, после знойного летнего дня, в тот час, когда с моря дул лёгкий ветерок, колонисты любили посидеть, закончив труды, на плато Кругозора, под навесом из вьющихся растений, которые собственноручно посадил Наб. Они вели беседу, делились знаниями, строили планы на будущее, а грубоватые, добродушные шутки моряка вносили веселье в этот маленький мирок, в котором неизменно царило полнейшее согласие.

Говорили они и о своей родине, о дорогой их сердцу Америке. Идёт ли по-прежнему гражданская война между Севером и Югом? Не может быть, чтобы она ещё продолжалась. Ричмонд, без сомнения, быстро сдался генералу Гранту! Падение столицы рабовладельческих штатов, должно быть, и послужило заключительным актом кровавой битвы. Север, конечно, восторжествовал в борьбе за правое дело. Как хотелось изгнанникам, приютившимся на острове Линкольна, прочесть газету. Вот уже одиннадцать месяцев, как они отрезаны от мира. Скоро 24 марта — годовщина того дня, когда воздушный шар выбросил их на эти, никому не ведомые берега. Тогда они были потерпевшими крушение и не знали, удастся ли им спасти в борьбе со стихиями свою жизнь. А теперь благодаря знаниям своего руководителя, благодаря своему собственному уму они превратились в колонистов; у них есть оружие, орудия, инструменты, приборы; они сумели поставить себе на службу животных, растения и минералы острова, то есть все три царства природы.

Да, они часто говорили обо всем этом, строили новые и новые планы на будущее!

А Сайрес Смит почти всегда молчал, слушая своих товарищей. Порой какое-нибудь замечание Герберта или забавная выходка Пенкрофа вызывали у него улыбку, но всегда и всюду он размышлял о тех необъяснимых явлениях, о той странной загадке, тайну которой не мог постичь.

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Ненастье. — Гидравлический подъёмник. — Изготовление оконного стекла и посуды. — Саговая пальма. — Поездки в король. — Прирост стада. — Вопрос журналиста. — Точные координаты острова Линкольна. — Предложение Пенкрофа.

 

В первую же неделю марта погода изменилась, начале месяца было полнолуние и всё ещё стояла невыносимая жара. Чувствовалось, что воздух насыщен электричеством; следовало опасаться, что на довольно долгое время установится период дождей и гроз.

И действительно, 2 марта с неистовой силой грянул гром. Ветер дул с востока, и град стал бить прямо по фасаду Гранитного дворца — шум стоял такой, будто сыпалась картечь. Пришлось плотно затворить дверь и ставни на окнах, иначе затопило бы комнаты.

Увидев, что идёт град, а иные градины были величиной с голубиное яйцо, Пенкроф стал бить тревогу: ведь его хлебное поле подвергалось большой опасности. И он немедля побежал на поле, где колосья уже подняли зелёные головки, и прикрыл его полотнищем от оболочки аэростата. Моряка тоже изрядно побил град, но он не жаловался.

Плохая погода продержалась с неделю, и всё это время беспрерывно гремел гром. Гроза разражалась за грозой — только затихнет одна, не отшумят ещё глухие раскаты грома за горизонтом, а уже раздаются новые неистовые удары. Молнии зигзагами прорезали небо, сожгли немало деревьев на острове, а среди них и огромную сосну, возвышавшуюся близ озера, на опушке леса. Два-три раза молния ударила в песчаный берег и расплавила песок, превратив его в стекло. Когда инженер обнаружил «громовые стрелы», он подумал о том, что можно вставить в окна толстые и крепкие стёкла, которые выдержат порывы ветра, потоки дождя и град.

Спешных работ на острове не было, и поселенцы воспользовались плохой погодой, чтобы поработать в Гранитном дворце, который они по-хозяйски обставляли всё лучше, каждый день добавляя что-нибудь новое. Инженер устроил токарный станок и выточил на нём кое-какие туалетные принадлежности и кухонную утварь; сделал он и пуговицы, необходимые колонистам. Они смастерили козлы для оружия, которое содержали с редкостной аккуратностью, шкафы и полки. Поселенцы пилили, строгали, отделывали, обтачивали, и пока стояли ненастные дни, в ответ на громовые раскаты раздавался визг и скрежет инструментов, жужжание станка.

О дядюшке Юпе тоже не забыли: около главного склада ему отвели отдельную комнатку, похожую на каюту, с подвесной койкой, покрытой подстилкой, — там ему было очень уютно.

— Молодец у нас Юп, всем-то он доволен, бранного слова от него не услышишь, — часто повторял Пенкроф. — Вот кто отменный слуга, Наб, право, отменный!

— Мой ученик, — отвечал Наб, — скоро меня догонит.

— Перегонит, — посмеивался моряк, — потому что ты, Наб, много болтаешь, а он помалкивает!

Юп действительно до тонкости знал свои обязанности. Он вытряхивал одежду, поворачивал вертел, подметал комнаты, прислуживал за столом, складывал дрова и, что особенно восхищало Пенкрофа, перед сном всегда укутывал одеялом достопочтенного моряка.

Здоровье у всех членов маленькой колонии — двуногих и двуруких, четвероруких и четвероногих — было превосходным. Жили колонисты на свежем воздухе, в краю с хорошим, умеренным климатом, заняты были умственным и физическим трудом; им нечего было опасаться болезней.

И в самом деле, все чувствовали себя великолепно. Герберт за этот год вырос на два дюйма. Его лицо стало строже, мужественнее, и по всему было видно, что из него выйдет хороший человек, наделённый физической и моральной силой. Когда у него оставалось время, свободное от работы, он учился; юноша прочитал все книги, найденные в ящике, а после практических занятий, которые были непосредственно связаны с жизнью на острове, он обращался к инженеру или журналисту, и те с радостью помогали ему пополнять образование: Сайрес Смит — в области науки, Гедеон Спилет — в знании языков.

Инженеру страстно хотелось передать юноше всё то, что он знал, наставить его и примером и словом; к чести Герберта следует сказать, что он сделал большие успехи, занимаясь со своим учителем.

«Если я умру, — думал Сайрес Смит, — он заменит меня!»

Буря стихла 9 марта, но небо так и не прояснилось до конца этого последнего летнего месяца. Сильные электрические разряды нарушали спокойствие атмосферы, небо так и не обрело прежней ясности, почти всё время лил дождь и клубился туман, выпало всего лишь три-четыре дня, благоприятствующих всевозможным походам.

В ту пору самка онагра произвела на свет детёныша, на удивление крепкого — тоже самку. В корале увеличивалось и поголовье муфлонов: в сараях блеяли ягнята, к великой радости Наба и Герберта, — у каждого из них были любимцы среди новорождённых.

Поселенцы попробовали приручить пекари, и опыт великолепно удался. Около птичьего двора выстроили хлев, и вскоре там появились поросята, жаждавшие приобщиться к цивилизации, то есть откормиться благодаря заботам Наба. Дядюшке Юпу поручили носить им ежедневно пищу — помои, кухонные отбросы, и он добросовестно выполнял свои обязанности. Правда, иногда он потешался над своими подопечными и дёргал их за хвостики, но делал это любя, а не со зла — его очень забавляли хвостики, завитые колечком, словно игрушечные, ведь натура у него была совсем детская.

Как-то в марте Пенкроф напомнил инженеру об одном его обещании, которое тот до сих пор не выполнил.

— Вы обещали сделать машину взамен длинной лестницы Гранитного дворца, мистер Сайрес, — сказал ему моряк. — Неужели вы так её и не устроите?

— Вы говорите о лифте? — спросил инженер.

— Лифт так лифт, это как вы хотите, — ответил моряк. — Дело ведь не в названии, только бы без труда добираться до нашего жилья.

— Да тут нет ничего сложного, Пенкроф, но будет ли от подъёмника польза?

— Разумеется, будет, мистер Сайрес. Всем необходимым мы обзавелись, подумаем-ка теперь об удобствах. Для людей, если вам угодно, подъёмник — роскошь, но когда ты с грузом, он — необходимость. Ведь не так уж удобно карабкаться по длинной лестнице с тяжёлой ношей!

— Хорошо, Пенкроф, попробуем доставить вам это удовольствие, — сказал Сайрес Смит.

— Но у вас ведь нет машины?

— А мы её сделаем.

— Паровую машину?

— Нет, водяную.

И действительно, в распоряжении инженера была естественная сила, которой можно было воспользоваться без особого труда, чтобы привести в действие подъёмник.

Достаточно было увеличить количество воды в небольшом канале, отведённом от озера и снабжавшем водой Гранитный дворец. Поселенцы расширили отверстие, пробитое в скалах и поросшее травой в верхнем конце прежнего водостока, и целый водопад ринулся в канал — избыток воды уходил во внутренний колодец. Под водопадом инженер установил цилиндр с лопастями, который был соединён с колесом, находящимся снаружи и обмотанным прочным канатом; к канату привязали подъёмную корзину. При помощи длинной верёвки, свисавшей до земли и позволявшей включать и выключать гидравлическое приспособление, можно было подняться в корзине до дверей Гранитного дворца.

Семнадцатого марта, ко всеобщему удовольствию, подъёмник заработал в первый раз. Отныне это простое устройство, заменившее примитивную лестницу, о которой никто и не думал сожалеть, поднимало наверх уголь, продовольствие и самих поселенцев. Топ был просто в восторге от усовершенствования: ведь он не мог соревноваться в ловкости с дядюшкой Юпом и с трудом карабкался по лестнице; прежде Набу и даже Юпу часто приходилось нести его на спине, когда они поднимались в Гранитный дворец.

В те же дни Сайрес Смит попробовал изготовить стекло. Дело было новое, но он воспользовался старой гончарной печью. Возникло много затруднений, но после ряда бесплодных попыток ему всё же удалось устроить мастерскую для выделки стекла. Гедеон Спилет и Герберт, истинные помощники инженера, не выходили из неё несколько дней.

В состав стекла входят песок, мел и сода (углекислый или сернокислый натрий). На берегу было сколько угодно песка, из отложений известняка поселенцы добывали мел, из водорослей — соду, из серного колчедана — серную кислоту, а из земных недр — каменный уголь для нагревания печи до нужной температуры. Итак, у Сайреса Смита было всё необходимое для производства стекла.

Оказалось, что всего труднее изготовить «трость» стеклодува — железную трубку пяти-шести футов длиной, одним концом которой набирают расплавленную стеклянную массу. Но Пенкроф взял тонкую длинную полосу железа, свернул её наподобие ружейного ствола — получилась трубка, которой колонисты вскоре и воспользовались.

Двадцать восьмого марта печь накалили. Сто частей песку, тридцать пять мелу, сорок сернокислого натрия смешали с двумя-тремя частями угольного порошка и эту массу положили в тигли из огнеупорной глины. Когда всё это расплавилось под действием высокой температуры в печи, вернее, превратилось в вязкое месиво, Сайрес Смит набрал в трубку немного стекольной массы и стал её перемешивать на заранее приготовленной металлической пластине, придавая массе форму, удобную для дутья; затем он протянул трубку Герберту и предложил ему подуть в неё.

— Так, будто выдуваешь мыльные пузыри? — спросил юноша.

— Вот именно, — ответил инженер.

Герберт набрал воздуха и, старательно вращая трубку, стал дуть в неё сильно, но осторожно, выдувая стеклянный пузырь. Добавили ещё стекольной массы, и немного погодя образовался пузырь диаметром в один фут. Тогда Сайрес Смит взял трубку из рук юноши и стал её раскачивать, как маятник, — мягкий стеклянный пузырь вытянулся и принял форму конусообразного цилиндра.

Итак, удалось выдуть стеклянный цилиндр с двумя полусферическими поверхностями на концах, их без труда срезали острым ножом, смоченным в холодной воде; таким же способом разрезали цилиндр в длину, снова нагрели и, размягчив, положили на металлическую пластину, затем раскатали деревянной скалкой.

Так приготовлено было оконное стекло. Повторив пятьдесят раз тот же процесс, они получили пятьдесят стёкол. И вот в окна Гранитного дворца вставили стёкла, не очень прозрачные, но хорошо пропускающие свет.

Изготовление стеклянной посуды, стаканов и бутылок стало для поселенцев развлечением. Всё шло в ход, даже если плохо получалось. Пенкроф тоже испросил разрешения «подуть» — и какое же это доставило ему удовольствие! Правда, он дул с такой силой, что его творения приобретали самые удивительные формы, искренне его восхищавшие.

Как-то, отправившись в экспедицию, поселенцы обнаружили дерево новой породы, которое ещё больше разнообразило их питание.

В тот день Сайрес Смит и Герберт пошли на охоту в леса Дальнего Запада, на левый берег реки Благодарения; как всегда, юноша задавал инженеру множество вопросов, на которые тот с удовольствием отвечал. Но охота, как и любое дело, требует внимания, иначе успеха не добьёшься. Сайрес Смит охотником не был, а Герберт увлёкся химией и физикой, поэтому немало кенгуру, водосвинок и агути спаслись от их пуль, хотя и находились на расстоянии ружейного выстрела. И вдруг, когда день уже был на исходе и охотники, казалось, провели время без всякой пользы, Герберт остановился и радостно воскликнул:

— Ах, мистер Сайрес, взгляните-ка на это дерево! II он указал ему на деревце, скорее, на куст, ствол которого был покрыт чешуйчатой корой, а листья испещрены параллельными прожилками.

— Что же это за дерево, оно похоже на маленькую пальму? — спросил Сайрес Смит.

— Это «cycas revoluta», оно изображено на рисунке в нашей энциклопедии естественных наук.

— Что-то на кусте не видно плодов.

— Плодов нет, мистер Сайрес, — ответил Герберт, — зато в стволе содержится мука, — природа нас снабдила мукой.

— Так, значит, это саговая пальма?

— Да, саговая пальма.

— Что же, для нас, дружок, пока не уродится пшеница, это драгоценная находка. За дело, и дай-то бог, чтобы ты не ошибся!

Герберт не ошибся. Он разрубил ствол дерева, состоящий из пористой коры и мучнистой сердцевины, которая проросла волокнами, разделёнными концентрическими кольцами из того же вещества. Крахмал был пропитан клейким соком неприятного вкуса, но его легко было удалить. Получалась очень питательная мука наилучшего качества; некогда закон запрещал вывозить её из Японии.

Сайрес Смит и Герберт, тщательно обследовав тот участок лесов Дальнего Запада, где росли «cycas revoluta», сделали отметки на деревьях и поспешили вернуться в Гранитный дворец, чтобы рассказать товарищам о своём открытии.

На другой день поселенцы отправились за мукой. И Пенкроф, всё более и более восторгавшийся островом, сказал инженеру:

— Не думаете ли вы, мистер Смит, что есть на свете острова для потерпевших крушение?

— Что вы хотите сказать, Пенкроф?

— А то, что есть на свете такие острова, возле которых не страшно потерпеть крушение, — там бедняги вроде нас из всех бед выйдут!

— Может быть, — с улыбкой ответил Сайрес.

— Так оно и есть, мистер Сайрес, — продолжал Пенкроф, — и ясно, что остров Линкольна к ним и принадлежит.

В Гранитный дворец вернулись с обильной жатвой — со стволами саговой пальмы. Инженер устроил пресс, отжал клейкий сок, смешанный с крахмалистым веществом, и получил довольно много муки; в руках Наба она превратилась в печенье и пудинги. Вкус хлеба напоминал им настоящий пшеничный хлеб.

В ту пору онагры, козы и муфлоны, находившиеся в корале, ежедневно давали поселенцам молоко. Поэтому приходилось часто бывать в корале; ездили в повозке, вернее, в лёгкой коляске, которая её заменила; когда приходила очередь Пенкрофа, он брал с собой Юпа и заставлял его править; Юп хлопал кнутом, выполняя порученное ему дело с обычной своей сообразительностью.

В общем, всё шло отлично и в Гранитном дворце и в корале, и колонисты ни на что не сетовали бы, не будь они оторваны от родины. Они так приспособились к условиям жизни на острове, так привыкли к нему, что с печалью и сожалением покинули бы этот гостеприимный край!

Но любовь к родине владеет сердцем человека с непреодолимой силой, и если бы поселенцы приметили корабль, то стали бы давать сигналы, привлекая внимание команды. А пока они жили беспечальной жизнью и скорее боялись, нежели хотели, чтобы её нарушило какое-либо событие.

Но кто может похвалиться тем, что счастье вечно, что ты ограждён от превратностей судьбы!

Поселенцы часто беседовали об острове Линкольна, на котором жили уже больше года, и однажды затронул вопрос, который привёл к важным последствиям.

Дело было в воскресенье, 1 апреля, в первый день пасхи, — Сайрес Смит и его товарищи посвятили время отдыху и молитве. День выдался отличный — такая погода бывает в октябре в Северном полушарии.

После обеда все собрались под навесом из зелени краю плато Кругозора и смотрели, как постепенно меркнет небосклон. Вместо кофе Наб подал напиток из бузины; разговор шёл об острове, о том, как одиноко стоит он среди Тихого океана, как вдруг Гедеон Спилет спросил:

— Скажите-ка, дорогой Сайрес, вы не определяли положение нашего острова при помощи секстана, найденного в ящике?

— Нет, — ответил инженер.

— А ведь стоило бы это сделать, секстан — прибор совершенный, им точней определишь координаты, чем тем способом, которым вы пользовались.

— А чего ради? — спросил Пенкроф. — Ведь положение острова не изменится.

— Конечно, — заметил Гедеон Спилет, — но, быть может, из-за несовершенства прибора обсервация была не верна, результаты теперь легко проверить…

— Вы правы, любезный Спилет, — ответил инженер, — следовало сделать это раньше; впрочем, если ошибка и вкралась, то она не превышает пяти градусов долготы или широты.

— Как знать? — продолжал журналист. — Как знать, не ближе ли мы к обитаемой земле, чем думаем?

— Завтра узнаем, — ответил Сайрес Смит, — если бы не такой недосуг, мы узнали бы это раньше.

— Ну и отлично, — сказал Пенкроф. — Мистер Сайрес такой мастер, что не мог ошибиться, и если остров не сдвинулся с места, то находится именно там, куда он его поместил!

— Увидим.

На другой же день при помощи секстана произвели необходимые обсервации, чтобы проверить координаты, которые инженер определил раньше.

По первоначальным данным остров Линкольна находился:

между 150° и 155° западной долготы,

между 30° и 35° южной широты.

Последующие совершенно точные вычисления дали:

150° 30? западной долготы,

34° 57? южной широты.

Таким образом, несмотря на несовершенный способ измерений, Сайрес Смит в первый раз определил координаты с такой точностью, что его ошибка не превысила пяти градусов.

— Ведь теперь у нас есть не только секстан, но и атлас, — сказал Гедеон Спилет. — Посмотрим-ка, дорогой Сайрес, в каком именно месте Тихого океана расположен остров Линкольна.

Герберт принёс атлас, изданный, очевидно, во Франции, потому что географические названия были на французском языке.

Развернули карту Тихого океана; инженер с циркулем в руке собрался определить местоположение острова.

Вдруг он замер на месте, говоря:

— Да в этой части Тихого океана на карту нанесён остров.

— Остров! — воскликнул Пенкроф.

— Наш, конечно? — сказал Гедеон Спилет.

— Нет, — ответил инженер. — Этот остров расположен на сто пятьдесят третьем градусе долготы и тридцать седьмом градусе одиннадцатой минуте широты, на два градуса с половиной западнее и на два градуса южнее острова Линкольна.

— Что же это за остров? — спросил Герберт.

— Остров Табор.

— Остров велик?

— Нет, это маленький островок, затерянный в Тихом океане, — на него, вероятно, никто не высаживался!

— А мы высадимся, — заявил Пенкроф.

— Мы?

— Да, мистер Сайрес. Построим палубное судно, я берусь им управлять. А в каком мы расстоянии от острова Табор?

— Приблизительно в ста пятидесяти милях к северо-востоку, — ответил Сайрес Смит.

— В ста пятидесяти милях! Сущие пустяки, — заявил Пенкроф. — При попутном ветре будем там через двое суток.

— А зачем? — спросил журналист.

— Да так просто. Надо же посмотреть!

После такого ответа колонисты решили, что судно будет построено и что они пустятся в плавание в октябре, когда наступит хорошая погода.

 

ОКОНЧАНИЕ

 

 

 

Опубликовать:


Комментарии закрыты.