Два мира — две «системы»

 

Послевоенная ситуация в СССР.   Международное отчуждение, в котором Советский Союз фактически оказался после революции и последующих событий, исчезло. Вырос не только мировой авторитет государства, но и популярность страны – повсеместно возникли симпатии ко всему «русскому» и благожелательный интерес ко всему «советскому». По всему периметру советских границ не было сил, могущих хоть сколько-нибудь серьезно угрожать их безопасности – ни в настоящем, ни в обозримом будущем.

С фронтов возвращались солдаты и офицеры, многие из которых привыкли к самостоятельности в своих решениях и к личной, внутренней ответственности за собственные действия. Миллионы из них впервые побывали за границами страны и могли сравнить строй жизни у других народов со строем советским (и часто не в пользу последнего). Возвращались с ощущением, что после всего пережитого «сам черт им не брат!». Привычку и вкус к самостоятельности и инициативе приобрели и многие хозяйственники, руководители производства. Война всех приучала жить и действовать не по начальственным трафаретам, а «по существу». У людей была надежда, что после того, как народ «отломал» такую войну, жизнь в стране изменится.

Даже в высших «эшелонах власти» стали появляться и обсуждаться весьма смелые проекты послевоенного устройства, какие были немыслимы уже лет пятнадцать. Были предложения постепенно свернуть «классовую борьбу» внутри страны (что на языке того времени означало если не прекратить, то, по крайней мере, ослабить массовый террор). Поговаривали о целесообразности провести восстановление народного хозяйства испробованными методами НЭПа – начать с «оживления» легкой и пищевой промышленности, сельского хозяйства; расширить возможности для мелкого, но массового личного производства и торговли; хотя бы частично перевести на самоокупаемость госпредприятия; дать республикам и областям право самим решать многие свои проблемы и т. д.

Конечно, о пересмотре основ строя и не помышлялось, но стремление чуть «приотпустить вожжи», безусловно, было. Разговоры разговорами, но все при этом смотрели на Сталина – у вождя же, судя по всему, были другие расчеты.

 

Восстановление экономики.  Восстановление промышленности велось довольно быстрыми темпами (во многом за счет германских репараций – вывезенное немецкое оборудование составило половину введенных в строй в послевоенной пятилетке новых производственных мощностей). Но это было в основном восстановление все того же военно-промышленного комплекса – 88% всех капиталовложений уходило в добычу ископаемых, металлургию, машиностроение, в разработку и производство новых, все более разрушительных (и все более дорогих) видов оружия. Огромные средства поглощал «атомный» проект [по приблизительным подсчетам, затраты на создание атомной бомбы стоили СССР более половины затрат на ведение Великой Отечественной войны]. Кроме атомной программы развернулось строительство большого океанского надводного флота и перевооружение ВВС реактивными боевыми самолетами.

Так и оставшиеся прозябать «на задворках» отрасли легкой и пищевой промышленности не в состоянии были обеспечить даже самые минимальные потребности неприхотливого советского населения.

Разоренное сельское хозяйство и так давало лишь 60% довоенного объема продовольствия, а тут еще 1946 год принес новое несчастье – недород на Украине, в Молдавии, на Северном Кавказе повлек за собой памятный старшему поколению голод, воскресивший в деревне страшные картины четырнадцатилетней давности. Но «первая заповедь» для колхозов – сначала сдать все, что требует государство, а потом уже думать о себе – осталась незыблемой.

Восемь послевоенных лет похоронили надежды населения страны на то, что неимоверный и всеобщий труд по восстановлению порушенного хозяйства будет приводить и к соответствующему улучшению жизни. Всякие разговоры о возможности «смягчения» режима пресеклись и было объявлено, что партия берет курс на «завершение строительства социализма и построение коммунизма»… Именно первые послевоенные годы люди вспоминали позже как самое тяжкое время – и в материальном, и в психологическом отношении.

 

Город.     Государство обеспечивало прежде всего горожан, рабочих, наращивавших военно-промышленную мощь государства, но «тянули» и отсюда – как и прежде, до полутора месячных зарплат нужно было «добровольно-принудительно» отдать за бумажные облигации государственных займов. Рабочий день вернулся к 8-часовой норме, перестали быть законодательно-обязательными сверхурочные, но основная часть предвоенных «трудовых» законов осталась без изменений (за самовольный уход с предприятия, за прогулы и опоздания на работу, за невыполнение обязательной производственной нормы в городе и в деревне суды приговорили к различным срокам уголовного наказания за 8 послевоенных лет 6 миллионов человек). Жилья строилось мало (да и то в основном «барачного» типа), зато немалые средства вкладывались в помпезные здания в центрах больших городов с массой лепных украшений и скульптурами («архитектура должна соответствовать духу нашей великой эпохи»).

Накопления населения были практически ликвидированы денежной реформой 1947 года, когда старые купюры отменили, а на новые обменивались лишь вклады в государственных сберкассах в ограниченном количестве. Преподносилось это как конфискация неправедно нажитых денег спекулянтов, но основной доход в этой операции государство получило от ликвидации мелких, но массовых семейных «заначек», хранившихся, как правило, дома.

Снабжение городского населения по карточкам держалось на уровне физического выживания. Когда в 1947 году карточки отменили, то оказалось, что магазинные цены вдвое-втрое превышают их довоенный уровень (в дальнейшем их регулярное снижение с этой начальной отметки каждый раз преподносилось, как знак «неустанной заботы партии о народе»).

 

Деревня.      Как ни трудна была в эти годы жизнь горожан, основную тяжесть «социалистическая» империя взвалила, как всегда, на закрепощенную и бессловесную, но еще  многочисленную деревню.

Формально колхозы свою продукцию государству продавали, но назначенные им цены были столь мизерны, что эти «закупки» госбюджет явно не обременяли. В каждом пятом колхозе работа на «общественных» полях и фермах вообще не оплачивалась, в большинстве остальных за отработанные трудодни платили сущие гроши, прожить на которые было невозможно. Ни оплачиваемых больничных листов, ни пенсий по старости деревенским жителям не полагалось.

Выручали приусадебные участки, но велось наступление и на них – за четыре послевоенных года от многочисленных «урезок» площадь их сократилась больше, чем на 10 миллионов гектаров. Каждый такой участок облагался налогом – колхозник должен был не только практически бесплатно трудиться в бригаде, но и со своего личного клочка отдавать «в закрома родины» бесплатно молоко, мясо, шерсть, яйца. После сдачи такого личного налога колхознику можно было остатки своих продуктов везти на рынок, но там прежде всего надо было показать справку, что полностью сдал урожай государству его родной колхоз (а то не допустят к прилавку). После этого выяснялось, что в очередной раз повышен еще один налог – с выручки от рыночной продажи. В 1948 году последовал новый удар: налог с личного хозяйства фактически был увеличен в 2,5 раза [к 1950 году колхозник должен был со своего приусадебного хозяйства платить налогов в 4,3 раза больше, чем десять лет назад], а в 1952 году налог стал взиматься даже с мизерной оплаты по колхозным трудодням, чего не делалось даже в войну. Кроме того, государство «порекомендовало» колхозникам «продать» ему их личный мелкий скот – в паническом массовом забое в крестьянских хлевах было прирезано около 2-х миллионов голов свиней, овец, коз…

Покинуть деревню беспаспортный колхозник не мог. Молодые деревенские парни старались не возвращаться свой колхоз после службы в армии – большинство из них устраивались в городах или рабочих поселках на любых условиях.

Жизненный уровень колхозника был ниже, чем у городского рабочего, вчетверо.

 

ГУЛАГ.     По амнистии в честь Победы из заключения вышли осужденные за грабеж, кражи личного имущества, хулиганство, изнасилование, дезертирство из армии (!), вполовину уменьшили срока растратчикам и расхитителям госимущества. Вскоре выяснилось, что они освобождали «посадочные места» для новых массовых потоков.

Лагерные нары заполнились «бывшими военнослужащими Красной армии» («бывшими» они официально признавались с момента пленения вне зависимости от его обстоятельств), «перемещенными лицами» (советскими гражданами, угнанными нацистами в Германию), «полицаями» и вообще всеми, кто хотя бы косвенно сотрудничал с немцами на оккупированных территориях, «бандеровцами» из 300-тысячного западноукраинского партизанского подполья, «лесными братьями» из Прибалтики, продолжавшими сражаться с советской властью и после окончания войны, а также многими другими истинными или мнимыми врагами социалистического государства [герой Сталинграда генерал-полковник Гордов, генерал-предатель Власов и пойманный в Китае «белый» казачий атаман Семенов, казненные в один день, были похоронены в одной общей могиле]. Исправно, как и раньше, продолжала пополнять лагерное население и традиционная 58-я статья.

В 1947 году власти резко ужесточили наказания за хищения государственного и колхозного имущества – теперь по «закону о трех колосках» суды обязаны были давать виновным 20 лет лагеря, а за  хищение заводских материалов – 25 лет (а тому, кто видел, как его товарищ кладет в карман хотя бы горсть гвоздей, и не донес об этом начальству, полагалось отсидеть за это 3 года).

В 1947–1948 годах заканчивался «стандартный» десятилетний срок у массы «зэков», попавших в лагеря в 1937–1938 годах и сумевших там выжить. Возвращать их в общество сочли опасным. Части из них без лишней волокиты «оформили» новые приговоры (как правило, уже «четвертаки» – 25 лет), те же, кому повезло больше, отправлялись в отдаленные районы в пожизненную ссылку.

 

Идеология и пропаганда.  Глобальные внешнеполитические задачи, которые поставило перед собой государство, требовали идейного обоснования и пропагандистского обеспечения.

Тридцать лет борьбы коммунистического движения выявили несбыточность надежд на то, что в развитых странах мира может вспыхнуть революция и установиться «диктатура пролетариата». С другой стороны, опыт сороковых годов показал, что успешные общественные перевороты в разных странах возможны – но только при условии попадания этих стран в зону военного, экономического и политического государственного контроля Советского Союза. Стало ясно, что в мировом распространении коммунизма решающую роль будет играть не «коминтерновская» подрывная работа, а военно-промышленная мощь и активная внешняя политика самого советского государства – предстояла долгая и упорная борьба с западными державами за постепенное расширение «зон контроля» СССР в различных районах планеты.

Вместе с изменением общей стратегии изменились содержание и тон советской пропаганды. Романтика «мировой революции» и «интернационализма» была задвинута на второй план, а лозунг «У пролетария нет своего отечества!» исчез вовсе. Вместо этого стала усиленно эксплуатироваться идея «советского» «социалистического» патриотизма.

Естественный, глубинный патриотизм, любовь к своей родине, приверженность к своим историческим корням с особой силой проявилась у народов страны во время нацистского нашествия, когда возникла угроза национального порабощения. Все тогда понимали, что идет война не «классовая», не «революционная», а Отечественная, что в этой войне народы (вне зависимости от их общественного строя) борются за свое национальное выживание. Именно это настроение и подхватила официальная пропаганда, видоизменив и направив его в «нужную» сторону.

Сложность для идеологов режима заключалась в том, что СССР был государством многонациональным. Но выход из положения нашли: все народы, утверждала пропаганда, живут в одном государстве и при едином общественном строе, и поэтому все идет к тому, что они в конце концов сольются в некоей новой общности под названием «советский народ», а пока этого еще не произошло, «главным» народом государства является народ русский [сразу после войны старый официальный государственный гимн «Интернационал» («Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов») был заменен на новый со словами: «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь»]. Возрождение национального самосознания других народов СССР, обращение к исторической памяти нерусских народов по-прежнему объявлялось «буржуазным национализмом» (со всеми вытекающими из этого, по тем временам, последствиями)

По всем каналам массового воспитания – от детских садов до исторических публикаций – начали усиленно внушаться мысли о национальной исключительности русского народа, о том, что именно Россия – родина большинства важнейших научных открытий и изобретений, что расширение границ Российской империи всегда было только благом для соседних народов (а сопротивление ему объяснялось исключительно происками иностранной агентуры). Всякое иностранное влияние на развитие страны или отрицалось, или объявлялось безусловным злом. Целенаправленно и последовательно создавался образ врага-иноземца (в особенности – западного), плетущего сети коварных интриг против всего русского.

За всем этим стояли вполне конкретные цели и задачи – обосновать отказ от продолжения послевоенного сотрудничества с западными демократиями; вновь психологически запереть население в «осажденную крепость социализма», окруженную со всех сторон  вчерашними союзниками, ставшими ныне злейшими врагами; внутренне подготовить людей к новым трудностям и лишениям ради высших государственных интересов (которые выдавались за кровные интересы всего народа).

Борьба с «низкопоклонством перед Западом» велась всерьез и на высшем накале – в лагеря пошел новый поток «государственных преступников», осужденных за положительные (или недостаточно ругательные) отзывы о жизни за границей, об иностранной науке и технике, вернувшихся из загранкомандировок, имевших неосторожность пообщаться с иностранцами внутри страны и т. д. (в приговорах судов замелькали стандартные формулировки: ВАТ – «восхваление американской техники», ВАД – «восхваление американской демократии», ПЗ – «преклонение перед Западом», «лица, опасные по своим антисоветским связям»).

Но иностранцев в СССР было мало, поэтому решили «оттачивать» патриотизм населения на более «доступном материале» – на советских евреях. По всей стране развернулась широкая кампания борьбы с «безродными космополитами» («людьми без родины»), антисемитизм насаждался повсеместно, став фактически государственной политикой – покатилась волна посадок и расстрелов прежде всего евреев-интеллигентов (так, был физически уничтожен почти весь состав Еврейского антифашистского комитета, в военную пору по всему миру собиравший для СССР средства на войну с нацистской Германией). Пиком этой «охоты» стало так называемое «дело врачей» 1953 года, когда большая группа известнейших медиков (в большинстве, кстати, русские, но упор делался именно на врачах-евреях) попала под обвинения в намеренно-неправильном лечении руководителей партии и государства.

Всеобщая истерия на этой почве доходила до того, что люди опасались обращаться за медицинской помощью в страхе перед «убийцами в белых халатах». По всему было похоже, что готовится массовая высылка еврейского населения (по образцу калмыков, чеченцев и т. д.).

Одновременно жестко приструнили деятелей культуры, ощутивших было после войны некоторую внутреннюю свободу, без которой немыслимо никакое творчество. ЦК партии дал мощный «залп» грозных постановлений о литературе, кино, музыке, печати, которые поименно выдали на травлю «чуждых» писателей, поэтов, композиторов, кинематографистов.

Погромные «дискуссии», на которых выискивались и официально утверждались свои «враги», прошли практически во всех науках. Ничего общего с настоящими научными спорами эти «дискуссии» не имели – борьба шла за «марксистско-ленинскую чистоту» научных разработок.

«Идейные» карьеристы получили прекрасную возможность свести счеты со своими соперниками и ошельмовать настоящих ученых, для которых была важна сама наука, а не идеологическая возня вокруг нее. Серые бездарности окончательно захватили командные посты во всех научных сферах, были осуждены и закрыты многие перспективные направления исследований (например, генетика, кибернетика-информатика, социология, объявленные «буржуазными лженауками»).

Менялся общий настрой, дух государственной жизни – в могучей, осознавшей свою силу империи уже не было места даже тем последним остаткам революционной эпохи, которые еще сохранялись в 30-е годы. Народные комиссары вновь стали называться министрами, все государственные чиновники оделись в форменные мундиры. По образцу дореволюционных гимназий школы разделили на мужские и женские; ввели и обязательную школьную форму, тоже очень напоминавшую «царские» времена.

 

Обстановка «в верхах».  Сталин гордился своим хорошим знанием российской истории и, судя по всему, извлек урок из событий полуторавековой давности, когда вернувшиеся из победоносного европейского похода офицеры составили заговор против трона. Органы госбезопасности начали арестовывать ближайших сотрудников прославленных полководцев Великой Отечественной и выбивать из них «признания» о готовящемся «заговоре». Но военачальники могли понадобиться в любой момент, а потому повторения армейской «большой чистки» не последовало – в тюрьму были посажены «лишь» несколько высших командиров, остальных же маршалов (под «топором» уже заготовленных обвинений) разослали по округам под плотный надзор Особых отделов.

За время войны в партийное и государственное руководство выдвинулось немало людей нового поколения, готовых в любой момент заменить «старую сталинскую гвардию» в ближайшем окружении вождя. Особенно многочисленный клан привел с собой из Ленинграда в Кремль влиятельный секретарь ЦК по идеологии Жданов. Но его смерть  похоронным звоном отозвалась почти для всех его выдвиженцев – в 1948 году было расстреляно (как всегда, по самым нелепым обвинениям) две сотни высокопоставленных чиновников, некоторые из которых занимали уже должности около самой вершины власти («ленинградское дело»). «Старая гвардия», казалось, восстановила и упрочила свои позиции, но впереди ее ждали новые опасности.

О регулярных съездах в партии уже давно забыли. Однако в конце 1952 года престарелый вождь после тринадцатилетнего перерыва созвал ХIХ съезд ВКП(б) [на нем партия сменила название на КПСС (Коммунистическая партия Советского Союза)]. Выступить на нем с большим отчетным докладом Сталину  было уже не по силам, но все нити управления он держал в своих руках по-прежнему крепко. Во вновь избранные высшие партийные органы он ввел многих новых, ранее не слишком известных партийных чиновников, ослабивших влияние прежних соратников вождя.

У опытнейших кремлевских интриганов не оставалось сомнений – «Хозяин» начинает новую «большую игру» по смене своего ближнего окружения, и ставкой в ней, как всегда, будет тюрьма, пытка и казнь. Уже была арестована жена Молотова, явно сгущались тучи над Кагановичем, Ворошиловым, даже над Берией (начались неподконтрольные ему аресты в «органах»). Из «стариков», пожалуй, только секретари ЦК Хрущев и Маленков чувствовали себя пока в относительной безопасности.

Каким новым взрывом внутрипартийного террора все это могло кончиться, так и осталось неизвестным – 5 марта 1953 года Иосиф Сталин умер.

Сверхцентрализованный и жесткий режим в советской империи скреплялся железной волей, беспощадной жестокостью обожествленного «вождя всех народов» – Иосифа Сталина. За четверть века его безраздельной диктатуры выросли поколения, не знавшие и даже не представлявшие себе никакой иной жизни, иных ценностей, иного мира. Они знали, что в Кремле есть негаснущее ночи напролет окно, за которым работает мудрый и грозный, обожаемый и справедливый Хозяин – тот, кто взвалил на себя всю тяжесть ответственности за все, тот, кто думает и решает за всех, тот, кто никогда не ошибается и всегда побеждает. Казалось кощунством даже помыслить, что он смертен, что страна сможет жить без его недреманного отеческого пригляда. Но в тот день для всех этих людей кремлевское окно погасло.

То, что происходило в эти дни, походило на массовый психоз: под траурные мелодии радио рыдали дети раскулаченных по его указам крестьян, родные и близкие тех, кого вождь стер в «лагерную пыль», семьи солдат, погубленных генералиссимусом в 1941-м. В толпе, рвавшейся к его гробу, были задавлены и искалечены сотни людей. Все они – и живые, и мертвые – тоже были наследием диктатора.

 

Итоги сталинской диктатуры. СССР в начале 50-х годов представлял собой мощную военно-промышленную сверхдержаву. По общему объему производства он уже прочно удерживал второе место в мире, уступая (правда, довольно значительно) своему главному сопернику – США. Производство же на душу населения по-прежнему сильно отставало от всех развитых стран Запада.

Главным, самым важным, решающим преимуществом в соревновании двух мировых систем Сталин считал военную мощь государства и поэтому именно в эту область бросил все силы и средства страны. Военное равенство с объединенными силами государств Запада после ужасающих потерь в недавней войне достигалось за счет невиданной в мире эксплуатации работников и крайне низкого уровня жизни всего населения. Отставание в уровне жизни советских людей от западноевропейцев нарастало с каждым годом, и никакой трудовой энтузиазм не мог вывести их из откровенной нищеты.

Режим работы и жизни большинства населения по-прежнему оставался суровым, не слишком отличаясь от условий военного времени. Фактически сохранялось бессрочное прикрепление работников к предприятиям и колхозам. Анкеты с вопросами о социальном происхождении, партийности, пребывании в заключении, в ссылке, в плену, в окружении, на оккупированной территории, за границей и т. д., и т. д. делили все население на «категории доверия» – миллионы граждан должны были чувствовать собственную неполноценность перед государством и окружающими (чаще всего, неизвестно за какие грехи).

Никогда еще поговорка «На Руси от сумы да от тюрьмы не зарекайся» не звучала столь всерьез. Количество заключенных определялось не столько уровнем преступности, сколько потребностями государства в даровом, рабском труде заключенных – наличием для них фронта работ и посадочных мест в трудовых концлагерях. В 1951 году с каждого советского немца, чеченца, калмыка, балкарца, ингуша, карачаевца, грека, крымского татарина была взята расписка в том, что ему объявлен срок его ссылки – навечно [комиссия по реабилитации жертв политических репрессий при Президенте Российской Федерации оценила общее количество убитых в советские времена по политическим мотивам и умерших в тюрьмах и лагерях в 20 миллионов человек].

Страна продолжала жить впроголодь – силы деревни были истощены, каждый урожай давался с огромным трудом. Никакие понукания чиновников, никакие наказания уже не могли сделать почти бесплатную работу на колхозных полях более продуктивной. Подневольный  труд на земле исчерпал все свои возможности – дальше был тупик. Оставались еще приусадебные крестьянские участки, и их постоянно обирала миллионная армия сборщиков натурального налога, но в итоге получалось, что кормила она этим лишь саму себя. Последнее (1953 года) предложение Сталина по сельскому хозяйству – еще более взвинтить сумму натурального налога – заставило схватиться за голову даже самых исполнительных его приближенных.

Застопорилась и внешняя экспансия – она была остановлена решительным отказом западных держав «умиротворять» Сталина, идя ему на уступки. Компартии в развитых странах оказались в политической изоляции. Война в Корее приобрела затяжной, позиционный характер без надежды на конечный успех. Страны «соцлагеря», проводившие у себя коллективизации и индустриализации по советскому образцу, требовали все большей и большей помощи «Старшего Брата».

 

Читать дальше:

Что люди думали    РазговоР