ИСТОРИЯ - ЭТО ТО, ЧТО НА САМОМ ДЕЛЕ БЫЛО НЕВОЗМОЖНО ОБЬЯСНИТЬ НАСТОЯЩЕЕ НАСТОЯЩИМ

Российская империя входит в 20 век

в Без рубрики on 24.04.2017

 

Мир и Россия вступают в ХХ век

 

РЕФОРМЫ И ТРАДИЦИИ

Со времен Петра I Россия развивалась, постоянно сравнивая себя с западными державами. Независимо от того, перенимала ли страна европейский опыт или отвергала его, подражала ли своим западным соседям или обличала их, завидовала им или высокомерно их презирала, – Россия жила в «культурном поле» Европы.

Но в первой половине 19 века в России не сразу оценили тот грандиозный общественный переворот, который пережила Европа в ходе индустриализации. В начавшейся промышленной революции «русские европейцы» видели кризис, упадок, «закат» всей западной цивилизации и не хотели, чтобы Россия следовала тем же путем. И гонитель «западного духа» Николай I придерживался того же мнения – европейские новшества, быстро размывавшие старые традиции, были угрозой величавой стабильности огромной империи.

Понадобилось унизительное поражение русской армии на собственной территории от западного морского десанта (Крымская война), чтобы всем стало понятно: без новой масштабной «европеизации» общественных порядков и ускоренного заимствования достижений Запада Россия не сможет сохранить свой статус великой державы. Правительству пришлось снова взять на себя роль главного «европеизатора» страны и спешно наверстывать отставание, накопившееся за полвека высокомерной изоляции.

 

Модернизация «сверху».    По воле верховной власти было отменено крепостное право, введена европейская система судопроизводства (гласность, соревновательность обвинения и защиты перед судом присяжных, избираемые мировые судьи), созданы выборные органы местного самоуправления, реформирована по европейским стандартам армия. В стране создавались условия для активного частного предпринимательства, но у правительства не было времени ждать, пока вырастут отечественные капиталисты – срочные (прежде всего, военные) нужды требовали быстрого создания современной машинной промышленности. Поэтому самым активным предпринимателем, «мотором» индустриализации России стало государство.

screenshot_1

Правительство начало активно субсидировать строительство железных дорог, и к концу 19 века они связали почти всю огромную территорию империи в одно экономическое целое, выровняли местные цены и сделали гораздо более выгодным производство и торговлю, нарушили покой российской провинциальной «глубинки», вдруг оказавшейся гораздо ближе к столичным «центрам цивилизации».

Правительство стимулировало и защищало от иностранной конкуренции отечественных фабрикантов. Благодаря этим «тепличным» условиям капитал, вложенный в российскую промышленность, давал огромные по европейским меркам прибыли. Это делало страну весьма привлекательной для иностранных инвесторов, но «расхолаживало» отечественных фабрикантов, – в начале 20 века их товары были в целом дороже и хуже, чем западноевропейские, и могли продаваться только на защищенном таможенными барьерами внутреннем рынке.

После Великих реформ 60-70-х годов в Россию пришло многое из того, что еще недавно считалось здесь чисто «западным» злом – отравляющие природу крупные фабрики и заводы, растущие, как на дрожжах, города с грязными фабричными казармами, «язва пролетариатства», конкуренция и погоня за прибылью… Страна вслед за западноевропейскими соседями вступила в индустриальную эпоху.

screenshot_1

Как и повсюду в Европе, это сопровождалось демографическим взрывом – за полвека после отмены крепостного права население страны почти удвоилось. Бурно росли города. Если до начала промышленного переворота «европеизации» подвергалось только дворянство (и то лишь в сфере «умственной», духовной), то теперь к благам и бедам индустриальной цивилизации приобщались сотни тысяч и миллионы российских подданных. «Сонное царство», полтора столетия пассивно сопротивлявшееся преобразовательным усилиям верховной власти, пришло в движение…

Как и в других странах, главной проблемой индустриализации и общей модернизации России была патриархальная деревня.

 

Крестьянский мир.     Ни в одной западноевропейской стране крестьянство к началу индустриализации не составляло столь подавляющего большинства населения (около 90%) и не сохранило своих древних понятий, обычаев и образа жизни в столь первозданном виде, как в России. Города вступили в век машин и электричества, а деревня продолжала жить почти так же, как много веков назад, – довольствуясь скудными урожаями за тяжкий, но малопроизводительный труд, вымирая от голода в неурожайные годы, почти не зная ни медицинской помощи, ни элементарной гигиены, и упорно держась дедовских понятий и привычек. К началу века на шестерых крестьян в России приходился только один умеющий читать хотя бы по слогам. Грамотность в деревнях распространялась медленно – крестьяне не  видели в учении большой пользы.

Крестьянским идеалом было безденежное, самодостаточное хозяйство, ничего не покупающее и не продающее. На рынок гнала нужда, необходимость платить деньги государству – и только: представления о всеобщем разделении труда, о взаимовыгодном обмене товарами, о труде на земле ради зарабатывания денег были крестьянам чужды. В товарно-денежных отношениях и вообще в неземледельческом труде настоящий крестьянин видел что-то нечистое, греховное, несовместимое с праведным укладом жизни. Все, что предлагал город, воспринималось как необязательное «баловство», а то и опасный «соблазн».

Крестьянин мечтал не о «прогрессе» и новых возможностях, и даже не об облегчении своего труда, – а лишь о том, чтобы все шло своим заведенным чередом, чтобы было в достатке земли для прокомления, да чтобы остаться с этой землей один на один, без чиновников и «господ».

screenshot_3

Но прокормиться только земледельческим трудом с каждым десятилетием становилось все труднее, и миллионы крестьян вынуждены были искать заработка в городах.

 

Из деревни – в город.    Промышленные рабочие составляли в России к началу 20 века не более 3% населения, но и из них большинство сохраняли свое хозяйство в деревне и работали в городе лишь в промежутках между основными полевыми работами. Более бесправных, забитых и несчастных людей, чем эти полукрестьяне-полурабочие, в городах не было. Зачастую они жили прямо в цехах или даже ночевали в чистом поле рядом с фабрикой; платили им гроши, да к тому же старались не давать денег до конца срока найма, чтобы они не разбежались раньше времени. Правда, и работники из них были такие, что к сложным, дорогим машинам не подпустишь, – на фабрике они работали, как на барщине или на каторге. Изобилие такого рода дешевых рабочих рук тормозило технический прогресс в промышленности и ухудшало качество российских товаров.

 

«Аграрный вопрос».  За сорок пореформенных лет сельское население выросло почти вдвое, и количество надельной земли, приходящейся на каждого работника, соответственно, уменьшилось. При сохранении традиционных способов ведения хозяйства это означало все более острый земельный голод, прозябание крестьянства в бедности на грани нищеты.

Сами крестьяне были убеждены, что помочь им можно только одним способом: царь должен отобрать землю у помещиков и отдать ее общинам. Ведь большая часть господских земель обрабатывалась теми же мужиками, их же лошадями и сохами – лишь меньшинство помещиков сумело организовать хозяйство «по-европейски», с применением машин, удобрений и наемных батраков.

screenshot_4

С каждым десятилетием, по мере измельчания наделов, крестьяне смотрели на имения своих бывших господ со все большим вожделением. Время от времени то тут, то там проносился слух, что долгожданный царский указ уже подписан – и целые деревни отправлялись захватывать барское добро. На рубеже 19-20 веков таких беспорядков-«грабижек» с каждым годом регистрировалось все больше, однако «крестьянский» способ разрешения аграрного вопроса в правительстве даже не обсуждался. Дворяне-землевладельцы традиционно были самой надежной опорой трона и подрывать эту опору монархия не могла.

Но верховная власть не решалась порвать и с другой древней традицией – общинной жизнью русской деревни. Разделить «мирскую» землю между крестьянами и сделать ее их частной собственностью с правом купли-продажи, сделать крестьян самостоятельными хозяевами, позволить разориться «слабым» и дать разбогатеть «сильным» – на такое решение «аграрного вопроса» правительство решилось лишь под давление чрезвычайных обстоятельств.

 

Традиция русского самодержавия. К началу 20 века русский царь остался среди европейских монархов единственным, чья власть была самодержавной, не ограниченной никакими выборными органами. У российских самодержцев были основания считать такую политическую систему не просто лучшей, но единственно возможной для страны. Европейский взгляд на государство как на «слугу народа» казался вовсе не применимым к России: здесь с давних времен не государство служило народу, а народ служил государству, надеясь больше на «государевы милости», чем на какие-то «права и свободы».

«Семейную» модель государства с монархом в роли справедливого и любящего «отца», одинаково заботящегося обо всех своих «детях», многие считали драгоценным национальным достоянием. Наследников престола с детства готовили к служению народу, внушали им чувство их высокого долга и единоличной ответственности за страну.

screenshot_4В этом духе был воспитан и последний российский император. Николай II был глубоко убежден, что только самодержавная форма правления способна сохранить целостность Российской империи, а любая демократизация грозит ей немедленным распадом. Поэтому в стране не только не разрешалось создавать никакие, даже самые умеренные политические партии, но и органам местного самоуправления – земствам и городским думам – запрещено было проводить общероссийские съезды и обсуждать общие проблемы. Запрещалось и обсуждение действий властей в печати. Все подданные российского государя оставались политически «несовершеннолетними», а любые их претензии на участие в управлении государством расценивались как бунт, подлежащий усмирению полицейскими методами.

 

Империя: историческое наследство.    На протяжении столетий Российское государство как бы поневоле «втягивалось» на соседние территории евразийского материка, на которых еще не сложилась (или по каким-то причинам ослабла) самостоятельная государственность. После того, как Екатерина II заявила, что России не нужны новые земли – у нее их и так слишком много, – Империя поглотила большую часть Польши, причерноморские степи с Крымом, Бессарабию, Финляндию, Кавказ, Закавказье и Среднюю Азию. Все эти приобретения обосновывались не столько необходимостью, сколько возможностью – Россия на юге и востоке не имела ни четко очерченных естественных географических рубежей, ни сравнимых с ней по военной мощи соседей. К началу 20 века под властью русского царя оказалась шестая часть земной суши.

По пестроте своего национального состава Российская империя не имела себе равных на земле, но до середины 19 века правительство не видело в этом большой проблемы. Лучшую гарантию внутреннего мира и целостности империи власти видели в «милостивом дозволении» каждому народу сохранять свои традиционные верования, правовые нормы и формы самоуправления. Мусульманские области жили по законам шариата, «бродячие инородцы» Сибири – по своим племенным обычаям, в Финляндии была собственная армия и валюта, законы принимались ее собственным национальным парламентом (сеймом) [исключением из общего правила была Польша (Царство Польское), «наказанная» за былые восстания роспуском Сейма (парламента) и уничтожением автономии].

Однако в эпоху пробуждения национальных чувств эта «идиллия» не могла сохраняться в неизменном виде. Пестрота национальностей, культур и вер, которой российские самодержцы всегда гордились, стала восприниматься как угроза целостности страны. Поэтому в последние десятилетия 19 века на смену прежнему «попустительству» пришла политика целенаправленной «русификации» национальных окраин.

Смысл «русификации» заключался в том, чтобы сделать пространство империи более однородным, ввести единые законы, приобщить все народы к русскому языку и русской культуре, объединить их чувством принадлежности к одному государству. В реальности эта политика выражалась запретах на преподавание на родных языках и введение обязательного «русскоязычия» в гимназиях и университетах, урезание автономии неправославных церквей и местного самоуправления и т. п. Результаты такой политики были обратны ее целям – вместо сплочения народов она растравляла национальные страсти на окраинах империи (особенно в наиболее развитых – западных – областях) [О «государственном антисемитизме»].

 

Православная церковь и государство.   В то время, как в католической Европе понятие «государственной религии» уходило в прошлое, русская православная церковь полностью сохраняла свои позиции. Император по закону был ее главой и покровителем и обязан был способствовать распространению и укреплению православия на вверенной ему территории.  Православная церковь, единственная из всех, получала финансовую поддержку государства. Во всех русских гимназиях изучался Закон Божий, в университетах имелся обязательный курс богословия. Земствам запрещено было открывать свои школы в тех деревнях, где уже имелись церковно-приходские.

В паспортах не было графы «национальность», но была графа «вероисповедание», и от содержания этой графы зависели права и возможности человека в Российской империи [не иметь никакого вероисповедания было запрещено законом]. На государственную службу могли поступать только христиане. Переход из православия в любое другое вероисповедание был запрещен.

Все, кто «отпадал» от православия и вступал в какую-либо секту (к началу 20 века таких было в России около 10 миллионов человек), считались нарушителями закона. Этих «заблудших овец» стремились вернуть в лоно церкви с помощью полиции.

Перевод Библии на современный русский язык появился в России только в 1876 году, но церковь и после этого не поощряла ее чтения простыми людьми, опасаясь «неправильных» толкований [такой политики придерживалась и католическая церковь до Реформации. С 16 же века переведенная на все европейские языки Библия стала самой читаемой книгой христианского мира].  

Государственная поддержка дорого обходилась православной церкви. С тех пор, как Петр I отменил патриаршество, она окончательно лишилась самостоятельности и превратилась в «идеологическое ведомство» государства. Полновластным хозяином в этом «ведомстве» был обер-прокурор Святейшего синода, входивший в состав кабинета министров.

Хотя духовенство и считалось привилегированным сословием империи, основная его масса – сельские приходские священники – жила ненамного лучше крестьян. Это было самое униженное и бедное из образованных сословий. Получая от казны мизерное жалованье, священнослужители часто вынуждены были, как и крестьяне, пахать землю, и главной их заботой было не воспитание народа в христианском духе, а прокормление семьи. Авторитет их среди прихожан был, как правило, невысок, а общение с крестьянским «миром» ограничивалось исполнением необходимых церковных обрядов.

Закон запрещал православным священнослужителям принимать участие в земствах, и это закрепляло их изоляцию, отчужденность от других сословий. Церковные приходы в России (в отличие от западных стран) не были центрами благотворительности, образования и разнообразной помощи сельскому населению – всю эту работу взяли на себя гораздо более деятельные земства.

Православная церковь считалась главной опорой самодержавия, но эта роль ей была явно не под силу. Более того, в среде духовенства росло возмущение против государства, которое не столько поддерживало церковь, сколько «душило ее в объятиях». Все чаще раздавались пожелания освободить церковь из-под государственной опеки, восстановить ее древнюю соборную организацию, но тогдашний обер-прокурор святейшего синода Константин Победоносцев был категорическим противником каких-либо изменений.

screenshot_2Победоносцев, оказавший огромное влияние на двух последних самодержцев, был одержим мрачными предчувствиями – скорая гибель монархии и всего государства Российского казалась ему неминуемой, если позволить стране развиваться естественным путем. Поэтому всю свою жизнь он посвятил тому, чтобы притормозить движение России и тем отсрочить час ее гибели. Православие интересовало Победоносцева как средство поддержания спокойствия в Империи и предотвращения революции. Превращение церкви в независимую общественную силу казалось ему опасным.

 

Самоуправление и самодержавие. Так же, как православную церковь, правительство стремилось удерживать под своим полным контролем и все мало-мальски самостоятельные общественные движения и организации, которые начали набирать силу после либеральных реформ 60 – 70-х гг.

Но отношения между новорожденной «общественностью» и властями складывались трудно.

Полномочия земств с самого начала были ограничены только местными хозяйственными делами; им не подчинялась полиция; любое их решение могло быть отменено губернатором или министром внутренних дел. По закону земства были «вне политики» и не имели права высказываться ни за, ни против каких-либо законов и реформ. Однако сама по себе их выборность и независимость от правительства тревожила консерваторов, видевших тут противоречие основному принципу самодержавия.

Опасения правительства вызывала и концентрация вокруг земств так называемого «третьего элемента» – учителей, врачей, агрономов, землеустроителей, статистиков и других наемных служащих интеллигентных профессий [раньше в губерниях и уездах распоряжались два «элемента» – чиновники и дворянство]. Зарплату земства платили очень скромную, туда шли работать в основном «за идею», а такие люди не боятся начальства и плохо управляемы – во всех конфликтах между крестьянами и чиновниками они становились на сторону крестьян. Власти очень боялись (не без оснований), что «третий элемент» станет рассадником «революционной заразы» в деревне.

В царствование Александра III активно обсуждалась идея вообще отказаться от земств и заменить их назначаемыми «сверху» комиссиями. Этого не сделали, но контроль над земствами был усилен. Губернаторы получили право отменять их решения даже тогда, когда эти решения не противоречили никаким законам (достаточно, чтобы чиновник признал их «вредными»).

Эта откровенная подозрительность и мелочная опека властей оскорбляла земцев. Они лучше всех знали положение дел в стране; они бескорыстно трудились в очень нелегких условиях; они за тридцать лет сделали для крестьян больше, чем правительство на протяжении столетий – практически с нуля создали сеть начальных школ, начали строить систему общедоступной медицинской помощи, проложили дороги… В конце концов, именно благодаря земствам правительство впервые стало получать точную, надежную и подробную статистическую информацию о собственных подданных. Но все эти очевидные заслуги только усиливали опасения властей.

Николай II продолжил отцовскую политику. В первой же своей речи перед представителями земств он назвал их стремление участвовать в управлении государством «бессмысленными мечтаниями». Университетам не была возвращена отобранная у них автономия, остались в силе цензурные правила для прессы. Надежды на то, что консервативное царствование сменится либеральным (как это не раз происходило в 19 веке), не оправдались. С этого момента авторитет царской власти в обществе стал катастрофически падать.

 

Новое поколение революционеров.   При Александре III практически все нелегальные организации революционеров-народников были разгромлены, но после его смерти разнообразные подпольные группы и кружки стали возникать и расти с новой силой.

16

В первые годы 20 века из молодежных групп и кружков стали формироваться уже целые нелегальные политические партии. Они ставили перед собой цель устроить в России революцию, причем не только политическую (свергнуть царя), но и социальную (устранить общественное неравенство). Руководители всех социалистических партий жили в основном за границей, там же печатались их главные газеты и агитационные брошюры, хранились в банках партийные деньги. Это были уже гораздо более многочисленные, разветвленные организации, чем народнические партии прошлого столетия.

Народовольцы, «охотившиеся» на Александра II, были одиноки в тогдашнем обществе, их в лучшем случае жалели, но уж никак не одобряли. В начале 20 века ситуация стала принципиально иной, и сила нового поколения революционеров заключалась прежде всего в достаточно широкой общественной поддержке, – «на революцию» жертвовали деньги богатые фабриканты, нелегалам помогали, укрывали их от полиции и т.п.

Все социалистические партии старались нести свои идеи «в народ». Завоевывать доверие крестьян было трудно, поэтому главным объектом революционной агитации стали промышленные рабочие, особенно сконцентрированные на крупных предприятиях Петербурга и других больших городов. «Связь с массами», долго остававшаяся для революционеров недостижимой мечтой, постепенно налаживалась, интеллигентские политические организации стали впервые пополняться выходцами из «низов».

 

Эсеры, социал-демократы, либералы. В 1901 году объявила о своем создании партия социалистов-революционеров (эсеров). Основатели и теоретики этой партии считали себя наследниками народников прошлого века и тоже верили в особый «русский социализм», который легко можно построить, пока в России еще не прижились буржуазные порядки и понятия, и подавляющее большинство страны живет вполне «по-социалистически», в общинах. Эсеровская программа воплощала крестьянские представления о справедливом устройстве жизни – никакой частной собственности на землю, никаких помещиков, право на земельный надел по «трудовой норме» для всех желающих, освобождение общин от всяческого «начальства» и распространение общинных порядков на все общество.

Эсеры считали себя крестьянской партией, но, как и все социалисты, вели агитацию в основном среди рабочих. В начале 20 века слава этой партии гремела по всей России, но вовсе не благодаря привлекательности ее идей или талантам агитаторов. Главным «агитатором», привлекавшим в партию радикальную молодежь и денежные пожертвования, стала ее Боевая организация. Эсеры, как и народовольцы, верили, что самый надежный способ расшатать самодержавное государство и спровоцировать революцию – политический террор. В 1902 и 1904 годах эсеровские боевики убили подряд двух министров внутренних дел, пытавшихся жесткими полицейскими мерами покончить с «революцией». Буквально одно за другим следовали покушения на чиновников более низкого ранга, «приговоренных к смерти» партийным руководством за  «преступления» такого же рода. Прослыть «реакционером» для царского чиновника стало смертельно опасно.

Главной соперницей эсеров в борьбе за влияние на рабочих была российская социал-демократическая партия (РСДРП), созданная в те же годы. Эту партию полиция считала менее опасной, и самые горячие и нетерпеливые юноши шли не в нее, а к эсерам. Социал-демократы  не занимались террором, считая его бесполезной тратой сил – все равно приблизить революцию, «обмануть» законы истории невозможно. Зато гораздо больше внимания здесь уделялось теоретическим спорам, которые неподготовленному человеку казались абсолютно непонятными.

В отличие от эсеров, социал-демократы были убеждены, что располагают надежной научной теорией, которая позволит им в момент наступления революции действовать точно и наверняка. В своих кружках они настойчиво стремились «вооружить» этой теорией рабочих, и именно в этом видели пока главный смысл своей деятельности.

Отчаявшись дождаться от правительства новой серии реформ, даже принципиальные приверженцы законных форм политической борьбы – либералы – в начале 20 века занялись нелегальной деятельностью. С 1902 года они начали издавать за границей и нелегально распространять в России журнал «Освобождение», а в следующем году активные сотрудники этого журнала объединились в группу «Союз освобождения», признанным лидером которой был известный историк Павел Милюков. Это еще не была политическая партия – примкнуть к Союзу приглашали всех, кто согласен с одним-единственным лозунгом: «Долой самодержавие!»

Большинство интеллигенции мечтало о конституции и парламенте не потому, что испытывало желание взять в свои руки управление государством. Не только юные гимназисты, но и вполне пожилые и убеленные сединами профессора имели довольно смутное представление о том, как это делается. Опыта демократической борьбы, поисков практических компромиссов, принятия тяжелых, ответственных решений не было ни у кого в России – вся ответственность лежала на царе. На борьбу с самодержавием толкали не столько осознанные практические, жизненные интересы, сколько общее недовольство положением в стране, больная совесть и ущемленное чувство собственного достоинства, мешавшее смириться со своим положением «политически несовершеннолетних».

Левые либералы из «Союза Освобождения» призывали интеллигенцию «всю силу, всю энергию истратить на создание атмосферы общего недовольства и протеста», «не упускать ни одного случая, открывающего возможность обострить или создать конфликт между органами общественной самодеятельности и самодержавным режимом». Они готовы были закрыть глаза на все разногласия с революционерами-социалистами в интересах борьбы против общего врага – царского правительства.

Фактически либеральная интеллигенция, вынужденная выбирать из двух зол (самодержавие или революция), раскололась на два неравных лагеря. Меньшинство (в основном земские деятели) сохранило твердое убеждение в недопустимости насильственного переворота ни при каких обстоятельствах – а значит, не видело иного пути, кроме компромиссов с исторически сложившейся властью. Большинство же (прежде всего, городская интеллигенция, да и многие земцы) сочло революцию меньшим из зол и все больше сочувствовало «друзьям слева» – социалистам, отказываясь осуждать даже эсеровский террор, раз он направлен против ненавистной власти.

 

Кризис самодержавия. Верховная власть пыталась решать одновременно две противоположные задачи: обеспечить быстрое развитие страны – и в то же время, насколько возможно, затормозить связанные с этим развитием изменения в обществе, не допустить разрушения его традиционных устоев. Последовательно проводить такой политический курс с годами становилось все труднее. К концу 19 века не осталось сомнений в том, что, несмотря на видимые успехи, несмотря на огромный людской и природный потенциал, Россия заметно отстает от своих западных соперников и разрыв этот с годами не только не сокращается, но даже увеличивается.

Причину этого отставания европеизированный «образованный класс» России видел в том, что самодержавное государство, слишком озабоченное крепостью своих устоев, не хочет предоставлять своим подданным той степени свободы, которая сделала богатыми и сильными западные народы.

К началу 20 века о России уже нельзя было сказать, что в ней все делается только по приказанию начальства. И окрепшее частное предпринимательство, и земства, и независимые суды, и объединения людей «свободных профессий» (адвокатов, врачей, учителей, инженеров и др.), и разнообразные «кассы взаимопомощи», благотворительные организации – все это действовало и развивалось благодаря свободной инициативе активных и независимых людей, которых с каждым годом становилось все больше. Ростки гражданского общества, созданные многолетними усилиями самих же самодержавных государей, окончательно «привились» на русской почве и могли обходиться без правительственной поддержки.

Правительство потеряло свою роль единственного «двигателя прогресса», а вместе с тем пропало и главное оправдание самодержавия в глазах образованного меньшинства. Теперь даже вполне законопослушные и умеренные граждане считали неограниченную власть царя национальным позором, самым вопиющим признаком – и одновременно причиной – российской «отсталости».

 

Читать дальше:

Что люди думали       РазговоР

 

 

Опубликовать:


Комментарии закрыты.