Чудовищные масштабы насилия над страной в период коллективизации и индустриализации заставили содрогнуться даже многих «твердокаменных» большевиков. Внутри партии стали расти антисталинские настроения.

Начиная с 1934 года Сталин начал целенаправленно и методично истреблять тех, кого привыкли считать «истинными», «идейными» коммунистами, – ветеранов партии с дореволюционным стажем, видных участников революции, гражданской войны.

Технически расправа со «старой гвардией» оказалась возможной потому, что Сталин через «своих людей» полностью контролировал карательные органы (НКВД – Народный комиссариат внутренних дел) и все средства массовой пропаганды. Но самое главное – уничтожение активных большевиков, которые только что провели жесточайшие кампании коллективизации и индустриализации, поддерживалось и одобрялось большинством населения страны.

К середине 30-х годов люди в полной мере ощутили на себе последствия «большого скачка». Разница между светлыми ожиданиями и реальными результатами «социалистического» переворота удручала. Как же так получилось? – ведь идеи-то прекрасные! – не иначе, вмешались какие-то «темные силы»… В общественном сознании бродила мысль о том, что во всех страданиях народных, во всех жестокостях власти виноваты замаскировавшиеся «враги», злокозненные «вредители». Эти массовые настроения сталинская пропаганда умело довела до накала истерики.

При этом самого Сталина та же пропаганда представляла единственным защитником вновь обездоленных, надежным «другом народа», который сам окружен коварными заговорщиками. Но не дадут погубить страну и ее вождя грозные, бдительные и никогда не ошибающиеся «органы»! Они с помощью трудящихся выявят, разоблачат и уничтожат презренных наймитов империализма, шпионов и диверсантов, у которых руки по локоть в народной крови!..

В 1936-38 годах по всей стране прошла серия открытых судебных процессов над «старыми большевиками», еще недавно возглавлявшими партию и страну. На глазах у потрясенной публики обвиняемые каялись в чудовищных преступлениях против собственного государства и требовали для себя самых суровых наказаний. Это была наглядная демонстрация того, что врагом советской власти может оказаться любой, и никакие прошлые заслуги здесь ничего не значат.

«Большой террор». В середине 30-х годов развернулся «Большой террор», продолжавшийся (с периодическими спадами и всплесками) до самой смерти Сталина. Через несколько лет в партии (и в живых) практически не осталось тех, кто ее когда-то создавал и вел к власти.

Занимать должность секретаря парторганизации, директора завода, председателя колхоза, начальника стройки и т. п. было в эти годы смертельно опасно – на место «разоблаченных» и казненных «врагов народа» назначались новые люди, которых очень часто вскоре ждала участь их предшественников. Молниеносные карьеры заканчивались тюрьмой, лагерем или расстрелом. Только за один 1937 год руководство краевых, областных и республиканских партийных и советских органов полностью сменилось по 4 – 5 раз!

Методично, планомерно истреблялось старое «начальство» и во всех ведомствах – от наркомата путей сообщения до армии, от аппарата Советов и профсоюзов до службы внешней разведки и Коминтерна. Не избежали общей участи и сами грозные «органы» – и начинавший «Большой террор» Генрих Яг`ода, и сменивший его на посту главы НКВД Николай Ежов (он выполнил в 30-е годы основной объем «работы») также были расстреляны как «враги народа». Вслед за ними в тюрьмы отправлялись и их подчиненные – недавние палачи сами оказывались на месте своих жертв.

«Большой террор» быстро распространился практически на все слои населения. Обвинить в «шпионаже», «измене Родине», «контрреволюционной агитации», «организации террористических актов или диверсий» и т. п. могли практически любого. «Политическими» преступлениями стали считаться хулиганство, хищение государственной собственности и т. п. В тюрьме могла оказаться и библиотекарша, у которой по недосмотру на полках остались книги «врагов народа», и школьный учитель, в недостаточно сильных выражениях заклеймивший на уроке бывших героев революции, и заводской мастер, у которого на участке произошел несчастный случай, и неграмотный мужик, использовавший газету с портретом вождя «не по назначению»… Достаточным основанием для ареста было простое знакомство с кем-либо из уже арестованных «врагов народа».

Никто не был застрахован от попадания в застенки НКВД, ничто не являлось гарантией безопасности, но меньше всего шансов выжить в эти годы было у людей неординарных, самобытных, чем-то выделяющихся из общей массы, живущих «своим умом». Зато наступило раздолье для абсолютно подлых и беспринципных – анонимный донос на начальника, соперника, соседа стал надежным средством решить самые разнообразные личные проблемы – от ускорения карьеры до расширения жилплощади.

Основная масса жертв отправлялась в ГУЛАГ [Государственное Управление лагерей] или на казнь без долгих и сложных юридических процедур. Суды обходились не только без адвоката и свидетелей, но часто и без присутствия самого обвиняемого – приговор выносился заочно, объявлялся обвиняемому и приводился в исполнение немедленно, без всяких обжалований. Но и при такой повышенной «пропускной способности» репрессивная машина в эти годы была перегружена и едва справлялась с огромным объемом «работы». Все тюрьмы были переполнены, часто заключенных набивали в камеры так, что они не могли не только лежать, но и сидеть, а по ночам в тюремных дворах ревели моторы грузовиков – так глушили звуки выстрелов и крики жертв при расстрелах.

Территориальные подразделения НКВД, как и все советские ведомства, получали «сверху» плановые разнарядки – сколько «врагов народа» следует выявить и уничтожить. Как правило, местные карательные органы просили у «центра» дополнительных лимитов на разоблачение и отстрел «вредителей». Их задача была облегчена официальным разрешением применять к допрашиваемым «меры физического воздействия». Пытками из арестованных выбивали показания против их друзей, товарищей, сослуживцев, а когда те попадали в руки следователей, из них также выбивали показания на людей, с которыми они были знакомы на воле, – и такая «цепная реакция» продолжалась вплоть до специального указания или исчерпания заданной «нормы».

Как правило, вслед за арестом главы семьи «брали» и его родных – вплоть до несовершеннолетних детей. Для таких случаев существовала особая статья обвинения – «член семьи изменника Родины». Жены публично отрекались от арестованных мужей, детей на пионерских и комсомольских собраниях вынуждали клясться в ненависти к родителям, «оказавшимся» шпионами одновременно нескольких вражьих разведок. Но и это далеко не всегда их спасало – они были заложниками следователей НКВД, и судьба детей часто зависела от «признаний» арестованного.

ГУЛАГ.    Лагеря НКВД второй половины 30-х годов недаром прозвали «истребительно-трудовыми» [их официальное наименование – «исправительно-трудовые», ИТЛ] – режим содержания в них оставлял попавшим туда мало шансов выжить. «Врагов народа» убивали непосильным трудом и голодом. Но прежде чем погибнуть, заключенные успевали внести свой вклад в «строительство социализма», работая на рудниках, лесоповале, на стройках пятилеток. Обширные области на Крайнем Севере, в Восточной Сибири, на Чукотке осваивались исключительно трудом заключенных. Лагеря получали производственные планы, как и обычные предприятия.

В конце 30-х годов получили широкое распространение так называемые «шарашки» – специальные тюрьмы, в которых заключенные ученые, инженеры и конструкторы разрабатывали новые образцы военной техники. Труд заключенных стал одним из необходимых элементов «плановой социалистической экономики».

Численность казненных, отправленных в лагеря и ссылки в годы «большого террора» до сих пор не поддается точному подсчету. Известно лишь, что счет шел на миллионы. В 50-е годы, когда начали пересматривать приговоры сталинской поры, реабилитированных оказалось около 20 миллионов человек (и это при том, что пересмотр судебных дел коснулся тогда далеко не всех)

Страх перед всемогущим государством стал общим чувством, уравнивающим всех советских людей, важнейшим «мотором» государственной экономики и надежнейшей гарантией политической стабильности. Но одновременно такими же общими чувствами были восхищение государством, преклонение перед его силой, почти религиозный, священный трепет перед его вождем. Эти чувства целенаправленно воспитывались самим государством.