РАЗГОВОР. «Оттепель». 1953–1964 годы
Сталинский тоталитаризм был вовсе не похож ни на изначальный «социалистический проект» Маркса, ни на «социализм», путь к которому вдохновлял Ленина. Думается, что и тот, и даже другой сталинскому государству искренне ужаснулись бы. Но в истории нашей страны был период, когда была сделана попытка «вернуться к истокам». Эту попытку предпринял Никита Хрущев.
Собственно, у него не было выбора — после Сталина страна была вымотана до предела, до грани физического выживания даже неприхотливых советских людей. Но осознание этой реальности в данном случае соединилось еще и с искренней верой Никиты Сергеевича в коммунистическую идею.
Он был уверен, что главное в сталинские времена сделано — деревня коллективизирована, современная индустрия построена, церковь сломлена, социалистическая культура развивается, «новый человек», в основном, воспитан. Только во главе этого совсем негодный человек стоял, с плохим характером, жестокий, страшный. А поставить хорошего лидера, да повернуть всю систему на благо трудящегося человека — и ух, как заживем!.. И начал поворачивать.
Была поставлена задача развязать инициативу людей, дать им самостоятельность и за счет этого завалить торговлю товарами для населения.
Раньше у колхозов машин практически не было, все они были сосредоточены на государственных машино-тракторных станциях. Хрущев эти МТС ликвидировал, а всю их сельхозтехнику передал колхозам. В результате деревенские пустыри повсеместно превратились в свалки этой ломанной техники. Думали, что дело тут в необеспеченности колхозов ремонтными мастерскими, но, когда ремонт был налажен, положение изменилось мало…
Колхозников освободили от «второго крепостного права» и стали выдавать им такие же, как и у горожан, паспорта. Крестьяне тут же стали широко пользоваться своей возможностью перемещения для переселения в города — туда хлынули миллионы и миллионы переселенцев, не желавших больше работать в колхозах даже за возросшую плату.
Широкая распашка новых, целинных земель позволила ослабить государственный контроль за колхозами на старых землях, однако воспользовались они этим своеобразно, максимально сократив посевы. Целины, однако, хватило ненадолго, и пришлось вновь возвращаться к жестким приказам — что сеять, как пропалывать, какие удобрения вносить, когда собирать урожай и сколько чего сдавать государству…
В промышленности дела обстояли похожим образом. Из отлаженной сталинской системы стимулирования труда Хрущев, отменив полувоенное трудовое законодательство, вынул, как оказалось, ее ключевой элемент — страх перед драконовским наказанием за любое нарушение трудовой дисциплины. Отменить-то он это законодательство отменил, а материальные стимулы к работе, на которые Хрущев надеялся, так по-настоящему и не заработали…
Взялся улучшать управление страной, но уперся Никита Сергеевич все в тот же тупик — никакие системы управления тоталитарным государством не работают без страха. В данном случае речь шла о страхах перед знаменитыми ночными «посещениями» агентами НКВД чиновников любого ранга. Этот страх ушел — и эффективность работы чиновников-управленцев пошла на спад. Способа заставить их работать в полную силу Хрущев, несмотря на бесчисленные «перетряски аппарата», так и не сумел.
Единственной отраслью, которая по-прежнему работала более, чем результативно, был военно-промышленный комплекс (ВПК). Наиболее зримым проявлением этой результативности стал запуск первого спутника и полет в космос Гагарина. Эти публичные запуски повергли в шок весь Запад, который правильно их воспринял, как «гражданское» проявление советской ракетно-ядерной программы.
Однако, мы до сих пор не можем оценить эффективности работы этого комплекса отраслей (затраты/результат). Знаем лишь, что в нем был сосредоточен весь цвет советских ученых, инженеров и рабочих, что поступление в пищевой, педагогический или холодильный институты, а не в вузы «военного профиля», было уделом лишь «троечников», что средства госбюджета, выделяемые ВПК, не шли ни в малейшее сравнение с отраслями «гражданскими».
Сталинская система организации промышленности была создана для ВПК и таковой оставалась вплоть до своего развала вместе со всем СССР. И она продолжала поглощать труд всего общества во все возрастающих масштабах даже тогда, когда насущной надобности в ее продукции уже не было, а лидер государства объявлял об острой необходимости резкого увеличения производства товаров для населения.
И если, например, американское вложение каждого доллара в свой ВПК, в результате использования разрабатываемых там технологий на «гражданке», давало в итоге 5-6 долларов прибыли, то вложение рубля в ВПК советское пропадало там бесследно и на выходе давало только ракеты, танки, самолеты и прочие военные «железки».
Но время правления Хрущева, будучи чередой проблем, которые он решал в силу своего разумения, тем не менее, вовсе не было временем сплошных неудач и провалов. По сравнению со сталинскими временами отдача от колхозов увеличилась. А в промышленности в его распоряжении оставался еще большой — и последний — резерв роста. Это был многомиллионный приток деревенских жителей в промышленные центры. И под них строились новые заводы и фабрики, что давало ощутимый прирост производства. Но к концу его правления этот резерв иссяк, «расширяться» экономика больше не могла.
Теперь надо было научиться сделать работу на имеющихся мощностях более эффективной и качественной. Но как это сделать, Хрущев не знал. В его оправдание можно лишь заметить, что этого не знал никто — и так и не узнал до самого конца СССР.
И, кстати, весьма любопытные тут вопросы возникают:
Почему при Сталине продовольствие из страны экспортировалось, а при Хрущеве его стали ввозить из-за границы?
Хрущев оставил страну в гораздо лучшем состоянии, чем ее принял. Чем же можно объяснить, что отношение к нему в самых широких слоях населения на протяжении многих последующих лет было в основном насмешливо-недоброжелательным?