РазговоР. Московское царство. 16 век
В 16 веке Московское царство сложилось примерно в том виде, каковую Россию мы видим и посейчас. Определение это не кажется нам слишком смелым, хотя с тех пор уже прошло уже пол-тысячелетия. Ведь именно тогда явственно обозначились те черты, которые характерны для российского населения, и которые нам хорошо знакомы. Тогда же выявились и особенности российской государственности, которые возрождаются вновь и вновь после любого российского катаклизма. Это заставляет нас вглядываться в страну 16 века особенно пристально.
Именно тогда Московия расширила свои границы на востоке настолько, что ее новые приобретения стали намного превышать по территории «коренную» ее область. Но, так же, как и сейчас, гордость за ее величину вряд ли имела под собой реальные основания — ее новые приобретения были, хоть и пространны, но малонаселены, малопригодны для жизни людей, дики, и столетия потребовались на освоение даже малой их части.
К тому же, как Московия была окраиной Запада, так и ее новые приобретения были дальней окраиной Востока. Так что, каких-либо новых идей и традиций с восточных рубежей прийти не могло, — кроме мечты быть могущественной «ордой», идеала, который уже существовал у недавнего улуса сарайской Орды.
Это территориальное расширение как нельзя лучше подошло стремлениям тяглого населения вырваться из-под контроля и из-под налогов государства — бежать было куда. Стремление вполне естественное у любого населения, что у английского, что у французского, что у итальянского. Но куда податься крестьянину или горожанину в Англии? — Разве что в лес, к Робин Гуду… А у задавленного повинностями русского такая возможность с 16 века появилась. В северо-восточной Азии был, как выражаются современные геополитики, «вакуум силы», и туда все больше начало втягиваться население, тихо, не говоря худого слова («по-английски»), сбегавшее из исторического центра страны. И если житель скученной Западной Европы вынужден был бороться за свои интересы, то подданный московских государей, имея такую географическую возможность, просто уходил жить туда, где не могла его достать ни боярская, ни монастырская, ни царская рука. Эта характерная черта отечественного населения, так удачно названная историком «жидким телом», с тех пор надолго закрепилась в русском сознании и подсознании.
С этим, казалось бы, далеким веком все мы связаны кровно, подсознательно, нашими общими корневищами. Это важнейшее время, когда формировался тот народный характер, который мы имеем честь и удовольствие иметь и в настоящий период времени.
Тогда же появившейся формулой «Москва — третий Рим» население постепенно прониклось настолько, что она дожила до наших дней, хотя, казалось бы, никаких реальных для нее оснований больше не осталось. Давно выветрилась идея высокой ответственности за судьбу мира последней хранительницы «истинного», православного христианства, «третьего Рима», «нового Израиля», но глубокое убеждение в своей особой избранности, в том, что «мы лучше всех», что «никто нам не указ» — осталось у нас до сего дня.
С того же времени идет и современное массовое представление о христианстве, как о «русской вере». И если в те времена такой чисто языческий взгляд на христианство можно было хоть как-то объяснить полной оторванностью Московии от тогдашних европейских религиозных борений, то сегодняшний отказ признавать христианами последователей западных Церквей выглядит несколько комично.
И еще одна из особенностей Московского царства того века — самовластье государей — также дожило до нашего времени. Речь идет не о том, что «с царями России не везло» — когда с королями «не везло» англичанам, то одному из них отрубили голову, а другого просто выгнали из страны, сменив решением парламента династию. Речь идет о вещи гораздо более серьезной — об отношении народа к своему верховному правителю. Кровавое царствование Ивана IV показало, что даже такой царь люб и мил населению страны. И люб он не только своими «демократическими» жестами, но люб по определению — как наследственный носитель власти, как «природный» государь.
Это можно было бы списать на укоренившуюся традицию отношения к власти «от Бога», которая была характерна для всех средневековых стран. Однако, будет в российской истории эпизод, когда «помазанника Божия» не только свергнут, но и при одобрении большинства народа зверски лишат жизни вместе с наследником и всеми домочадцами, — а потом будет абсолютное самовластье другого правителя и его преемников, с религиозной идеей совсем не связанных. Значит, обоснование этого народного взгляда на власть не только религиозное, есть тут и что-то другое. И это другое, на наш взгляд — желание кому-нибудь передоверить ответственность за страну. И это постоянное стремление от времен самодержавных (когда для него были веские основания) благополучно дожило до нашего 21 века, до времен хотя бы формальной демократии (когда основания для него, вроде бы, исчезли).
Надо сказать, что у страны в том веке были возможности развиваться и по другому пути.
Во-первых, противостояние «нестяжателей» и «иосифлян» могло закончиться совсем по другому, на стороне «заволжских старцев» поначалу был сам великий князь. Распространение взглядов «нестяжателей» — свидетельство того же самого углубления христианской веры, начала «второго (внутреннего) крещения», которое в Европе вылилось в Реформацию и Контрреформацию. Однако поражение «нестяжателей» остановило в Московии этот процесс. Верх взяли «иосифляне», которые за вполне земные выгоды фактически отказались от морального контроля над светской властью, чем поставили Церковь в весьма уязвимое положение. Это привело к снижению авторитета Церкви среди населения и, сначала, к ликвидации патриаршества (при Петре I), а затем и к потере основных богатств (при Екатерине II).
Второй возможностью смены стратегического курса Московского царства стало двенадцатилетнее правление людей, окружавших молодого Ивана IV, — так называемой Избранной рады, в состав которой входил духовник царя протопоп Сильвестр, явный «нестяжатель».
Впервые в русской истории был созван Земский Собор, в котором, похоже, приняли участие выборные от всех сословий. Собор принял Судебник — первый в русской истории нормативно-правовой акт, провозглашенный фундаментом российского права. На Соборе выступил сам царь, который объявил, что по всему государству, по всем городам, пригородам, волостям и погостам и даже в частных владениях самими жителями должны быть избраны старосты и «целовальники»; что для всех областей будут написаны уставные грамоты, при помощи которых области могли бы управляться сами собой без государевых наместников. Вскоре был созван церковно-земский собор («Стоглавый»), который подтвердил решения Первого земского собора.
Это могло открыть новую страницу в истории Московского царства. Но не открыло. Наметившаяся тенденция собирать депутатов со всей страны для обсуждения и принятия важных решений сошла на нет. А к избранным населением старостам и «целовальникам» довольно скоро власти стали относиться, как к своим порученцам.
Почему перестали собираться соборы? Почему сгнило на корню намерение завести на Руси самоуправление («чтобы сами, без государевых наместников»)? Сейчас уже точно и не скажешь. Но есть один признак, по которому можно судить об общественном мнении о царе Иване — это народный фольклор, который успели в 19 веке зафиксировать. В песнях, легендах о том времени царь предстает не душегубом, кромсавшем направо и налево правых и виноватых, людей всех званий, не самодержцем, не сыноубийцей, собственной рукой оборвавшем свою династию, а некоей природной силой, стихией, катаклизмом, которого не имеет смысла судить, прав он или нет. При жизни Ивана Грозным не называли, это его посмертное «народное» имя. Этим народ очень точно выразил свое отношение к царю — не Кровавый, а именно Грозный. В этом данном ему имени и страх, и уважение, и восхищение. Отрицательным персонажем Иван в народном мнении не был и не стал до сих пор. Так зачем же ему нужны были эти соборы с самоуправлением, если у него был такой народ?
Складывание национального характера народа происходит под воздействием множества причин — природных условий и ландшафта, во многом определяется условиями производства, в огромной степени влияют на этот процесс религиозные установки, оно идет под воздействием исторических обстоятельств народной жизни. Но когда господствующий психологический тип личности, наиболее приспособленный к социально-природной среде, в основных своих чертах сложился, то он сам начинает оказывать мощное воздействие на ход истории страны. Определить его, понять, прочувствовать его значит очень многое понять в прошлом, настоящем и будущем своего народа. Вот одна из таких попыток:
«В татарской школе, на московской службе выковался особый тип русского человека — московский тип, исторически самый крепкий и устойчивый из всех сменяющихся образов русского национального лица… Что поражает в нем прежде всего… это его крепость, выносливость, необычайная сила сопротивляемости. Без громких военных подвигов, даже без всякого воинского духа — в Москве угасла киевская поэзия военной доблести, — одним нечеловеческим трудом, выдержкой, более потом, чем кровью, создал москвитянин свою чудовищную Империю. В этом пассивном героизме, неисчерпаемой способности к жертвам была всегда главная сила русского солдата — до последних дней Империи…
Свобода для москвича — понятие отрицательное: синоним распущенности, «наказанности», безобразия.
Ну а как же «воля», о которой мечтает и поет народ, на которую откликается каждое русское сердце? Слово «свобода» до сих пор кажется переводом с французского liberte. Но никто не может оспаривать русскости «воли». Тем необходимее отдать себе отчет в различии воли и свободы для русского слуха.
Воля есть прежде всего возможность жить, или пожить, по своей воле, не стесняясь никакими социальными узами, не только цепями. Волю стесняют и равные, стесняет и мир. Воля торжествует или в уходе из общества, на степном просторе, или во власти над обществом, в насилии над людьми. Свобода личная немыслима без уважения к чужой свободе; воля — всегда для себя. Она не противоположна тирании, ибо тиран есть тоже вольное существо. Разбойник — это идеал московской воли, как Грозный — идеал царя»
(Георгий Федотов)
И еще одна цитата.
Мы как-то привыкли (со времен первых же российских историков) считать правление Ивана IV временем крайнего деспотизма, кровавых эксцессов, массовых репрессий, после которого стала возможна всеобщая Смута. Но существует и другой характерный взгляд на этот период российской истории, озвучиваемый, среди прочих, и современным церковным иерархом, уже цитированном в учебной главе — митрополитом Санкт-Петербургским и Ладожским Иоанном:
«Середина XVI века стала эпохой величайшего церковно-государственного торжества на Руси… Вся русская жизнь проходила под знаком благоговейной церковности и внутренней религиозной сосредоточенности. Неудивительно, что именно в царствование Иоанна IV Васильевича был создан грандиозный летописный свод, отразивший новое понимание русской судьбы и ее сокровенного смысла… Составляющие его 10 томов были написаны на лучшей бумаге, специально закупленной из королевских запасов во Франции… Похоже, редактором «Лицевого свода» был сам Иоанн IV, сознательно и целенаправленно трудившийся над завершением «русской идеологии»…