РазговоР. Индустриальная цивилизация
То, что началось где-то с конца второго тысячелетия, то, что происходит сегодня, — совершенно невообразимо. Настоящий технологический ураган! Как жить в этом новом мире, в который мы вступили — это другая тема. Сейчас же стоит отметить, что началось все это — в веке 19-м.
Вообще, надо сказать, что несмотря на претензии века 20-го, 19-й был гораздо продуктивнее в технологическом отношении. Мы, авторы, 19-м веком откровенно восхищаемся. И мы считаем 20-й век (да и начало 21-го века) «вторичным», лишь совершенствующим, увеличивающим масштабы того, что было открыто и создано веком 19-м.
Сейчас многие изобретения тех десятилетий (все эти прялки «Дженни», «самобеглые коляски», «этажерки»-аэропланы, паровозы) у нас могут вызвать лишь снисходительную ухмылку. Но оглянитесь внимательно по сторонам, – и вам откроется любопытная картина:
– именно на модификациях тех самых первых прялок (механические станки) производится наибольшее количество продукции до сих пор;
– именно паровые машины и сегодня дают большую часть энергии (их модификациями являются даже атомные станции);
– ни в чем принципиальном не изменились и двигатели внутреннего сгорания;
– принцип летательной машины братьев Райт и по сию пору воспроизводится в каждом новом поколении самолетов;
– в рельсовом и водном транспорте по-прежнему работают изобретения 19 века;
– радио и телевидение развились на основе открытий и технологических принципов 19 – начала 20 веков (на основе фантастической, революционной идеи использовать электромагнитные волны, генерировать и принимать их);
– ничего принципиально нового не появилось в области электрических движителей;
– основные виды современных энергоносителей – уголь, нефть, газ – стали таковыми тоже в 19 веке;
– основы современной биологии – генетика и эволюционная теория – были открыты в 19 веке.
Так что же принципиально нового появилось в веке 20-м?
Скажете: а открытие атомной энергии? Но в этой области появилось только принципиально новое оружие массового уничтожения (которое из-за своей сверхмощности было применено лишь однажды, да и то, сколько по этому поводу каялись и ужасались). А «мирный атом» – лишь один из энергоносителей, греющий воду все для той же паровой машины… Подлинно революционными могли стать овладение неисчерпаемой термоядерной энергией и «съемом» ее без посредства паровой машины, но ведь ни того, ни другого в промышленных масштабах пока нет! Как нет пока и другого ожидаемого открытия, способного перевернуть мир технологий – эффекта сверхпроводимости при «комнатных» температурах.
Суда на «воздушной подушке»? Да, это принципиально новый способ передвижения, но – уж больно дорогой, энергорасходный (пока его могут позволить себе только военные). То же самое можно сказать и о солнечных батареях.
Теперь нам предстоит предугадать технологические основы новой фазы цивилизации европейского типа. Ее ростки уже пробились, – информационная революция на наших глазах сдвинула лавину открытий во всех областях. Фантастика технологий начавшегося века поможет воспроизвести ощущения людей века индустриализации, их надежды на науку и технику в решении всех человеческих проблем.
И обратите, пожалуйста, внимание на то, что в 20 веке великие изобретения предыдущего века стоили жизни нескольким сотням миллионов людей. И если в нашем веке также будет допущено создание общественных, государственных организмов, не соответствующих технологическим возможностям, – катастрофа будет пострашнее двух мировых войн вместе взятых.
Не забудем, что именно в 19-веке родились великие общественные движения — либерализм, социализм, консерватизм — которые живут и развиваются сегодня вокруг нас. 19-й стал и «отцом» национализма, ныне весьма бурно доживающего свой век, да и идущий ему на смену глобализм — также его порождение.
С какими чертами традиционного общества Европа рассталась без сожаления, а о чем с теплотой вспоминает до сих пор? Что хорошего и что плохого внесло индустриальное общество в жизнь людей?
Про хорошее — с этим все более или менее понятно, это нам близко. Несколько сложнее осознать, что люди потеряли.
Главное ощущение – индустриализованный мир лишился былого (средневекового) уюта. Раньше каждодневная работа людей была частью их личных взаимоотношений. В новом мире работа и личные отношения оказались разделены («мухи отдельно – компот отдельно»). Процесс работы – это всегда взаимодействие людей, даже если они выполняют стандартные «конвейерные» операции, так что привыкнуть к формально-договорным, безличностным отношениям здесь было очень трудно [на наш (авторов) взгляд, практически невозможно], — это был разрез «по живому».
Новое соединение трудовых и личных отношений в массовом масштабе неизбежно. Но соединятся они на базе массового применения новейших технологий. Этого очень ждут сейчас и пристально вглядываются в новые возможности, которые принесет рождающееся у нас на глазах постиндустриальное общество, – там есть весьма обнадеживающие «человеческие» перспективы (но не будем забегать вперед).
Вонючие, чадящие фабрики, рост городов создали для человека искусственную среду жизни. Индустриализация произвела с людьми еще одну очень болезненную хирургическую операцию «без наркоза» – она разделила их с их матерью – природой. Эта рана тоже незаживающая. Индустриальный разрыв с природой обернулся соблазнами ее «покорить», что обернулось экологическими катастрофами.
Принудительный, диктуемый бездушной, механической технологией темп и ритм человеческого труда обернулся для десятков миллионов индустриальных работников постоянным, уже не замечаемым ими самими стрессом, приводящим к массовым психическим отклонениям.
Десятки миллионов работников стали наниматься для выполнения функций живых придатков машин, для работы бездумной, по чужому «загаду». Для подавляющего большинства работников исчезло ощущение «делания вещей», был потерян изначальный смысл индивидуального человеческого труда.
Что в индустриальной цивилизации главное?
Вы, наверняка, начнете отвечать что-нибудь вроде: «Ну… промышленность чтоб была, заводы там, фабрики разные…». Мы можем предложить вам следующую ситуацию:
Страна во время войны подверглась массированным бомбардировкам вражеской авиации, и от всех ее промышленных предприятий («заводов там, фабрик разных») остались одни головешки или всю промышленность смыло наводнением, разрушило землетрясением и т. п. Можно ли сказать, что с гибелью промышленности в этой стране уничтожена индустриальная цивилизация?
Этот несколько абстрактный вопрос можно конкретизировать: возьмется ли население восстанавливать разрушенное производство (например, химическое или бумагоделательное) или разбредется по стране в поисках пропитания, «хлеба насущного на каждый день»?
Можно привести примеры еще более конкретные – разбомбленная до фундаментов Германия принялась восстанавливать (и на западе, и на востоке) свою промышленность, а промышленные предприятия, построенные европейскими колонизаторами в Экваториальной Африке, после обретения независимости встали, были разворованы и так никогда и не смогли восстановиться (даже если на их возрождение находились деньги).
Можно привести и более сложный пример стран Северной Европы: Швеция, Норвегия были сельскохозяйственными странами, и вплоть до 20-х годов 20 века какой-либо заметной промышленности там не имелось. Относились ли эти страны к миру индустриальной цивилизации? Вроде бы — по формальным признакам — нет А почему, как только в этих странах решили построить собственную промышленность, это оказалось возможным сделать быстро и безболезненно для населения?
Да нет же, не индустрия главное. Главное в цивилизации – человек. Создатели индустриальной цивилизации – внутренне свободные, уверенные в себе оптимисты, люди активные, деятельные, для которых приращение богатства – не самоцель скряги-накопителя, не возможность жирно жрать и сладко пить, а – новые и новые возможности для творческого труда во всем, в чем Создатель дал им таланты (от науки или торговли до земледелия или тортопечения). Общество, которое предоставляло таким людям свободу делать то, что каждый из них считал нужным (и без чего сама жизнь им была не в радость), за исторически короткий срок преображалось неузнаваемо – оно входило (часто помимо своей осознанной воли) в новый мир индустриальной цивилизации со всеми ее огромными возможностями и мучительными противоречиями.
Их усилиями (каждого в своей конкретной области) изменился строй жизни всех остальных: преимущество в новом обществе получили те, кого раньше всеобщая молва осуждала, – индивидуалисты, непокорные родовым кланам, жаждущие новизны и свободы. Жить в этом невиданном мире индивидуализма пришлось всем – и тем, кто хотел этого, и тем, кто от всей души осуждал новые «веяния». В этом мире уже не было привычного деления на «старших» и «младших» – отныне все и во всех отношениях были «взрослыми», «совершеннолетними».
Обратите внимание, как написал о времени промышленного переворота один из самых глубоких и проницательных русских мыслителей прошедшего века, историк и православный философ Георгий Федотов, ведь он совсем не о технологиях говорит:
«XIX век был одним из величайших веков в истории человечества: одним из самых творческих и, уж конечно, самым гуманным и самым свободным»;
«…Утвердившись в хозяйстве,.. свобода распространяется быстро на все сферы: политику, быт, семью, воспитание, гигиену, общественную мораль. Всюду ограничивается… значение норм, авторитетов, принуждения, порядка. Общей предпосылкой становится оптимистический взгляд: свободная борьба стихий в личности и обществе сама по себе приводит к гармонии…»
Почему в одних странах промышленная революция шла быстрее, а в других медленнее? От чего это зависело?
Люди, способные своей деятельностью создать промышленную цивилизацию, в большем или меньшем числе есть в каждой стране, живут в каждом народе (часто даже не подозревая о своем потенциале). Таким образом, темпы вхождения той или иной страны в индустриальную цивилизацию зависят от того, в какой степени государство и общество предоставляет свободу тем, кому она нужна, кто без нее жить не может. Здесь речь идет не только (и не столько) о государственной политике, сколько о готовности самих людей к существенным переменам в обществе, о том насколько глубоко в общественное сознание въелись патриархально-клановые традиции, понятия «пчелиного роя», где каждая пчела — ничто, и лишь рой в целом — всё.
Для современной России вопрос о вхождении в индустриальную цивилизацию (речь не о строительстве «заводов там, фабрик разных») по-прежнему более, чем актуален. Крестьянскую страну буквально пинками загнали в закупленные на Западе новейшие заводы и фабрики, приставили к станкам, к поточным линиям, заставили выполнять нормы выработки за нищенскую плату. При этом ни о какой индивидуальной свободе, о «выработке» человека, соответствующего новому технологическому уровню, и речи не шло — крепостное право осталось и на новых предприятиях, и в городах. Открытым государственным террором, ценой неисчислимых, многомиллионных, жертв создали систему управления всем этим хозяйством, заставив его работать и даже как-то развиваться. А когда через много лет, вчистую проиграв соревнование со «свободным» миром, пришлось «отпустить вожжи», вся эта индустрия рухнула… И как же все тогда удивились!
А удивляться было особо нечему. Мы привыкли мериться со своими конкурентами числом предприятий, объемами вырабатываемыми ими продукции. Но совершенно упустили из виду, что наличие даже большой, огромной промышленности еще не означает, что страна вошла в индустриальную цивилизацию, если в ее основе нет главного — соответствующего ей массового человека-работника.
Те, кому накануне того обвала хотелось в России свободы, из страны уехали или примолкли, а оставшиеся уверили себя в том, что все это произошло из-за бездарности руководителей, «распустивших» страну, и поверили тем, кто обещал восстановление старой системы, при которой «всё работало»…