НЭП. Крушение мечты
Коммунистический эксперимент
После окончательного разгрома сил «старой» России стало ясно, что Россия «новая» не хочет жить (и не может выжить) в условиях «военного коммунизма». Сил у правящей партии было пока недостаточно, чтобы воевать со всей крестьянской страной, поэтому в начале 1921 года ее съезд принял решение резко изменить экономическую политику – отказаться от попыток немедленно «добить» частное предпринимательство.
Смысл нового курса партии заключался в том, чтобы выполнить экономические требования крестьянства и одновременно закрепить политическую диктатуру большевиков. Этот курс получил название НЭП («новая экономическая политика»).
Конец гражданской войны. Ненавистную крестьянам продразверстку отменили, вместо нее был введен вдвое меньший продналог — сельские хозяева получили право излишки своего урожая свободно продавать (или горожанам на базарах, или государству по ценам чуть ниже рыночных).
Но одного такого разрешения было недостаточно, чтобы деревня повезла продовольствие в город, – со своим хлебом, мясом, маслом крестьянин поедет туда для того, чтобы обменять их на гвозди и керосин, на ткани и кровельное железо, на посуду и сапоги – на то, что не может сделать собственными руками. Городская же промышленность уже давно и безнадежно стояла…
Фактически признав, что госпредприятия и госторговля не в состоянии быстро наладить производство и обмен товаров, государство разрешило кустарное производство товаров повседневного спроса и стало отдавать мелкие предприятия, магазины и лавки в частную собственность желающим стать новыми хозяевами. «Частники» и кооператоры взяли в свои руки почти всю розничную торговлю, часть пищевой и легкой промышленности и сумели довольно быстро наладить производство простейших обиходных товаров и восстановить торговлю.
Этих уступок вполне хватило, чтобы сбить волну массовых крестьянских восстаний, и гражданская война, наконец, закончилась. Красную Армию демобилизовали и около пяти миллионов солдат вернулось к мирным занятиям.
С переходом к нэпу партийное руководство перестало поощрять стихийное насилие по отношению к «классовым врагам», обуздав слишком ретивых чекистов и комиссаров, уверенных в своем праве «экспроприировать» любое приглянувшееся им добро и «ставить к стенке» каждого, кто им не нравится. ВЧК преобразовали в более централизованное и дисциплинированное Главное политическое управление (ГПУ); репрессивный аппарат был поставлен под строгий контроль партийных органов. После произвола гражданской войны вновь созданная система «социалистической законности» давала мирным обывателям некоторые гарантии мира и спокойствия.
«Законность», правда, больше напоминала юридически оформленное беззаконие. Советские суды полностью подчинялись партийной власти, по-прежнему официально были обязаны руководствоваться не столько писаным законом, сколько «революционным правосознанием».
Восстановление хозяйства. Восстановить торговлю было невозможно без «настоящих» денег. Почти ничего не стоившие «совдензнаки» времен гражданской войны в 1924 году заменили новыми рублями, которые теперь печатались не в таком количестве, «сколько надо» государству, а в соответствии с золотыми запасами страны. Денег стало мало, но зато они вновь стали настоящими деньгами, – за них уже можно было купить необходимые вещи. Прилавки магазинов начали постепенно наполняться товарами.
«Командные высоты» в экономике – банки, внешняя торговля, транспорт, вся крупная и большая часть средней промышленности – остались в руках государства. Заводы и фабрики объединили в крупные промышленные объединения (тресты), и предоставили им некоторую свободу хозяйственной деятельности – с тем, чтобы они себя окупали и давали прибыль. Руководство трестов получило право увольнять лишний персонал, самостоятельно заключать сделки с поставщиками и покупателями, договариваясь о ценах. На заводах прежняя уравнительность в оплате труда была заменена материальным поощрением рабочих за более интенсивный труд. По сравнению с методами хозяйствования времен «военного коммунизма» это был большой шаг вперед, и промышленность стала подниматься из руин.
Разрешение частной инициативы и рыночных отношений позволило стране оправиться от чудовищного разорения гражданской войны. Урожай 1925 года превзошел уже довоенный уровень, а два года спустя восстановилось и поголовье скота. Вновь обеспеченные сырьем и получившие хозяйственную свободу, быстро оживились легкая и пищевая промышленность. И хотя в отраслях тяжелой индустрии успехи были скромнее, национальный доход страны к 1928 году сравнялся с довоенным. Выросла производительность труда и зарплата (реальные доходы рабочих при 7-часовом рабочем дне приблизились к дореволюционным).
В памяти большинства населения годы нэпа остались светлой полосой относительной сытости между голодухой и разором «военного коммунизма» и нелегкими временами коллективизации и индустриализации.
РКП(б): разочарования, планы и мечты. Героическая вседозволенность классовой войны сменилась компромиссами гражданского мира. Те, кто примкнул к большевикам в годы революции и гражданской войны (а таких среди нескольких сот тысяч членов РКП было подавляющее большинство), были сбиты с толку, деморализованы [в 1925 году среди умерших членов ВКП(б) 14% составляли самоубийцы]. Для них невыносимо было видеть вновь безнаказанно торгующих «спекулянтов», считаться с выгодами или невыгодами «обывателей», «мещан», терпеть советы, а тем более указания «буржуазных спецов». Партийному руководству стоило больших усилий сдерживать тех коммунистов, кто слишком привык устанавливать справедливость при помощи «товарища маузера», кто, не в силах обуздать свои порывы, продолжал «ставить гадов к стенке» [в Сибири еще несколько лет после окончания гражданской войны действовали «красные» банды, организованные теми, кто не смирился с таким «зажимом инициативы»].
Партийные вожди не уставали разъяснять, что нэп – политика необходимая и неизбежная. Но одновременно они не скрывали, что эта уступка крестьянству – временная, что пролетарская диктатура «прикроет» свободный рынок и частную инициативу, как только сочтет это возможным. Коммунисты, призывала партия, в годы нэпа должны научиться управлять государством и хозяйственной жизнью страны (Ленин сформулировал эту задачу вызывающе-резким лозунгом: «Учиться торговать!»).
Предполагалось, что государственная промышленность под большевистским руководством вскоре докажет свое преимущество – сможет выпускать товаров больше, дешевле, лучшего качества, чем «частники», выиграет у них в конкурентной борьбе и полностью вытеснит «новую буржуазию» с рынка. Город станет социалистическим и будет в состоянии предложить деревне не только серпы и плуги, но и трактора, комбайны, другие современные сельхозмашины. Применение на полях такой техники сулит невиданный рост производительности сельского труда. Но машинные технологии невозможно внедрить на малых семейных участках, – сама жизнь, реальная выгода побудит крестьян порвать с частнособственническим прошлым и перейти к коллективному ведению хозяйства.
Считалось, что ускорит осуществление этих социалистических мечтаний долгожданная помощь пролетарских государств Запада, – надежда на «мировую революцию» была сильна по-прежнему.
А пока, отступив под напором «мелкобуржуазной стихии» и рассчитывая на экономические успехи национализированных предприятий, правящая партия использовала мирную передышку для укрепления своей политической власти.
Укрепление однопартийной диктатуры. Советы рабочих и крестьянских депутатов сохранились, но самостоятельной роли не играли ни в центре, ни в провинции. «Душой» и организующим костяком нового государства была большевистская партия.
Одновременно с переходом к нэпу партийное руководство жестко укрепило дисциплину внутри РКП(б). На протяжении всей гражданской войны ни один серьезный вопрос не решался в правящей партии без ожесточенных споров; те, кто оказывался в меньшинстве, создавали фракции и группы, продолжая отстаивать перед большинством свою правоту. Такое положение дел признали недопустимым, и фракции внутри РКП были запрещены. Меньшинство, в чем-либо не согласное с проводимой политикой, лишалось права эту политику критиковать и обязано было исполнять решения большинства беспрекословно – под угрозой немедленного исключения из партии.
В первые же мирные годы были добиты остатки всех старых политических партий – в тюрьмы и ссылки пошли последние видные меньшевики и эсеры. Никакой организованной оппозиции коммунистам более не существовало.
Активно подавлялись и центры духовной оппозиции коммунистическому режиму и мировоззрению. [ПОДРОБНЕЕ] Были казнены или отправились в концлагерь многие иерархи православной церкви и рядовые священники. По всей стране закрывались храмы, развернулась широкая и очень агрессивная антирелигиозная пропаганда.
ГПУ организовало церковный раскол, поддержав группу молодых священников (так называемых «обновленцев»), готовых сотрудничать с коммунистами. Православные священники и верующие, которым казалось кощунственным возносить в храмах молитвы за правителей-атеистов, ушли в подполье. После смерти в 1925 году патриарха Тихона власти запретили выборы нового главы православной церкви. Гонениям, шельмованию подвергались все организованные религиозные общины – христиане, мусульмане, иудеи, буддисты.
Руководители новой России проявляли подчеркнутую заботу о некоторых наиболее знаменитых ученых-естественниках, но поспешили избавиться от самых известных ученых-гуманитариев. В 1922 году специальным рейсом парохода в изгнание за границу были вывезены 160 крупнейших русских философов, историков, экономистов, социологов, писателей, ректоров университетов – «золотой фонд» российской интеллигенции. Органы политической полиции (ОГПУ) наладили разветвленную систему слежки за оставшимися в России представителями старых «образованных классов». Малейшие проявления политической нелояльности к новой власти грозили им отправкой в концлагерь, устроенный на Соловецких островах в стенах бывшего монастыря [это был первый «остров» будущего «архипелага ГУЛАГ»].
Политическая система коммунистической диктатуры получила в 20-е годы завершенный вид. Партийные ячейки, созданные буквально на каждом предприятии, в каждой городской конторе и при каждом сельсовете, контролировали работу администраторов-управленцев на всех уровнях. Разросшаяся до миллионной численности партия сумела буквально «пронизать» собою все государство и общество.
Кадры новой советской «элиты» в эти годы бурно росли – сотни тысяч принятых в партию рабочих и крестьян почти сразу же продвигались в аппарат управления. Отсутствие образования и компетентности не мешало карьере (скорее наоборот – «слишком грамотные» вызывали подозрение), и новые «выдвиженцы», благодарные советской власти, становились самыми преданными и ретивыми проводниками политики партии.
«Щупальцами в руках партии» (по выражению Сталина) стали многомиллионные профсоюзы и прочие «добровольные общества», контролируемые коммунистами. Власти стремились вовлечь в них как можно больше людей; от советских граждан требовалась не просто лояльность властям, но активное участие в организуемой и направляемой «сверху» общественной жизни. Тех, кто уклонялся от этого, клеймили позором за «отсталость», «мещанство», «мелкобуржуазную психологию». Право на участие в выборах стало постепенно перерастать в обязанность – партийные агитаторы, не жалея сил, обеспечивали явку «несознательных» избирателей на собрания. При этом любые попытки самоорганизации «снизу» (например, создания массового крестьянского союза) пресекались в зародыше.
От империи – к СССР. Одним из первых документов большевистского правительства была «Декларация прав народов России», в которой провозглашалось право населявших Российскую империю народов на самоопределение. Тем самым, казалось бы, узаконивался начавшийся сразу после отречения Николая II распад «единой и неделимой» империи. Однако коммунисты вовсе не собирались мириться с потерей Польши, Финляндии, Украины, Прибалтики, Закавказья и Средней Азии – закрепившись у власти в центре, они приступили к поглощению, «советизации» соседних государств.
Марксистская теория утверждала, что такие понятия, как «национальные интересы», «национальное единство» и т. п. – не более чем обман, к которому прибегает буржуазия, чтобы держать рабочих в повиновении. Вечно дерущиеся из-за прибылей капиталисты – главная причина межнациональной вражды. Поэтому «самоопределяться» должны не нации, а пролетарии, интересы которых во всех странах совпадают и заключаются в том, чтобы избавиться от капиталистов и создать «всемирную республику труда». Таким образом, «пролетарским» вариантом самоопределения может быть только соединение с другими «пролетарскими» государствами, тогда как отстаивать национальную независимость может только буржуазия.
В соответствии с этой логикой, вооруженное вторжение Красной армии на территорию любой страны являлось не агрессией, а проявлением «пролетарской солидарности».
Официально признав независимость бывших частей Российской империи, большевики не отказались от тайной подготовки вооруженных восстаний против их новых национальных правительств. При первых же успехах мятежников на помощь им приходила Красная армия. Таким образом удалось вновь присоединить Украину, Азербайджан, Армению, Грузию. С независимостью Эстонии, Латвии и Литвы советскому правительству пришлось смириться под давлением Антанты. Сохранила свою независимость и Финляндия – мятеж, поднятый в 1918 году финской «красной гвардией», только что сформированное правительство страны быстро и жестоко подавило при поддержке германских войск.
В декабре 1922 года советские республики, созданные на территории бывшей Российской империи (РСФСР, Украина, Белоруссия и Закавказская федерация) были объединены в Союз Советских Социалистических Республик (СССР). В 20-е годы на среднеазиатских территориях РСФСР были образованы новые союзные республики – Узбекистан, Туркмения и Таджикистан, а место Закавказской федерации заняли Азербайджан, Армения и Грузия.
В конституции СССР было записано, что каждая из союзных республик вступает в Союз добровольно и сохраняет свой суверенитет, включая право выхода из единого государства. Вместо дореволюционной политики русификации в республиках стали на первых порах всячески поощрять национальную культуру и языки, привлекать к управлению национальные кадры (одновременно при этом «выкорчевывая» исторически сложившуюся национальную интеллигенцию, как носительницу «буржуазных» или «феодальных» традиций).
При абсолютной власти единой для всех коммунистической партии национальная независимость советских республик была чисто декоративной.
Считалось, что в состав СССР в будущем должны войти новые республики, а после победы мировой революции в этом Союзе объединятся народы всей Земли. Эта идея была заложена даже в государственный гербе СССР – земной шар с серпом и молотом и девиз: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
В календарях 20-х годов 7 ноября обозначалось как «День начала всемирной революции».
Штаб мировой революции. Созданный в 1919 году Коммунистический Интернационал за несколько лет превратился в широкую и разветвленную организацию. Компартии появились в десятках стран на всех континентах.
Коммунистические партии создавались не для победы на выборах, а для вооруженного захвата власти. Поэтому их главными врагами были не «буржуазные» партии, а социал-демократы, стремившиеся ввести «классовую борьбу» рабочих в мирные, законные рамки. Коммунисты должны были действовать противоположным образом – не сглаживать, а всячески обострять конфликты, разжигать недовольство масс и готовить их к вооруженной борьбе. Одним из условий приема в Коминтерн была железная внутрипартийная дисциплина; партия, называющая себя коммунистической, не должна была терпеть никаких разногласий, сомнений и колебаний в своих рядах.
РКП(б) формально была лишь одним из равноправных членов Коминтерна, по сути же все важнейшие решения всемирного коммунистического движения принимались в Кремле – большевистское руководство снабжало компартии немалыми деньгами и опытными кадрами. В СССР обучались иностранные партработники, которые затем направлялись на нелегальную работу в те страны, где, по мнению Коминтерна, в них была особая нужда (немец мог оказаться под чужой фамилией в Китае, болгарин – в Германии, американец – в Бразилии и т. д.).
Агентурную сеть Коминтерна с самого начала активно использовала советская внешняя разведка, так что часто трудно было различить, где кончается революционное подполье, и начинается шпионская сеть. Шпионаж в пользу СССР иностранные коммунисты воспринимали не как измену своей родине, а как благородное дело помощи «первому в мире государству рабочих и крестьян», как свой вклад в создание будущей «Всемирной Республики Советов» [фото].
В Европе державы-победительницы, заключая договоры с новыми восточноевропейскими государствами, создавали тем самым вокруг границ СССР «санитарный кордон» против проникновения на Запад «большевистской заразы» (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва, Польша, Чехословакия, Венгрия, Румыния, Болгария, Югославия). Прорвать этот «санитарный кордон» СССР пытался с помощью Коминтерна.
В 1923 году в разгар экономического кризиса в Германии была сделана попытка поднять на восстание немецких рабочих. На нелегальную работу в германскую компартию командировали опытных организаторов из России, через советское посольство (постпредство) в Берлине закупалось оружие для коммунистических боевиков. Однако средства, потраченные на германскую революцию, пропали даром – баррикадные бои в Руре, Саксонии и в Гамбурге закончились поражением коммунистических отрядов.
Неудачно закончилась и коминтерновская попытка прорвать «санитарный кордон» в Болгарии – поднятое там в том же 1923 году восстание было подавлено.
Одновременно большое внимание в 20-е годы Коминтерн уделял «южному» и «восточному» направлению, стремясь «разбудить Азию». Считалось, что народы колоний и полуколоний – естественные союзники коммунистического движения в борьбе с «империалистическими» великими державами. Возникла даже идея, что «отсталые» народы, если им помогут коммунисты индустриальных стран, шагнут в социализм непосредственно из феодализма. «Нелегалы» Коминтерна появились на Ближнем Востоке, в Иране, Афганистане, Индии.
Особые надежды связывали с Китаем, охваченным гражданской войной. В националистическую армию генерала Чан Кайши было направлено несколько тысяч военных советников, а китайская компартия стала союзницей генерала. Чан Кайши разбил соперников в кровопролитных боях и подчинил своему контролю почти всю страну, – но тут до него дошла достоверная информация, что его коммунистические союзники намерены в ближайшее время от него избавиться. Реакция генерала была мгновенной – в резне 1927 года с коммунистами расправились быстро и жестоко. Остатки коммунистических отрядов были блокированы в горных районах, где с трудом отражали натиск националистов (помощь Чан Кайши стали оказывать уже западные державы).
Все попытки разжечь пожар мировой социалистической революции в 20-е годы ни к чему не привели. В создании нового общества коммунистам СССР можно было рассчитывать только на себя. А внутри страны накапливались нелегкие, трудноразрешимые проблемы…
Противоречия НЭПа. Нэповскую «смешанную экономику», в которой централизованный государственный сектор возвышался в рыночном море мелких частных хозяйств (крестьян, ремесленников, торговцев), с самого начала постоянно лихорадило.
Государственная промышленность в условиях рыночной конкуренции оказалась малоэффективной. Надежды на ее победу в экономическом соревновании с частным сектором не оправдывались – везде, где существовала хоть какая-то конкуренция, «частник» побеждал. Как ни парадоксально это выглядело для партийных теоретиков, изделия мелких кустарных мастерских оказывались на рынке привлекательнее, чем продукция трестов. Неповоротливая госпромышленность никак не могла приноровиться к рыночному спросу: многих товаров первой необходимости остро не хватало, другие годами пылились на полках. Управляемые не хозяевами, кровно заинтересованными в доходах, а чиновниками, тресты вязли в бесчисленных инструкциях, согласованиях, бесконечных отчетах, и наплодили поэтому огромную армию управленцев-бюрократов – их численность к концу 20-х годов почти сравнялась с количеством фабрично-заводских рабочих. «Совслужащие» вполне освоили худшие традиции российского чиновничества – волокиту, взяточничество, казнокрадство. Прибыльность промышленности и транспорта в целом оставалась вдвое ниже довоенной.
Но в условиях «диктатуры пролетариата» не могло развернуться и частное производство.
Серьезные предприниматели (которых с полным основанием можно было называть капиталистами) сбежали из страны почти сразу же после установления советской власти. Новое же поколение «деловых людей», выдвинувшееся с началом нэпа не имело ни опыта, ни квалификации своих предшественников. При этом они находились под контролем власти, которая поставила перед собой задачу создать общество без частной собственности, без торговли, без денег…
Перед этой властью человек, решивший начать свое «дело», был беззащитен. Формально законы признавали частную собственность и права личности, но сам народный комиссар юстиции открыто заявлял на партийном съезде, что законы в пролетарском государстве есть «хорошие» и «плохие» и что «хорошие» исполнять надо, а «плохие» – необязательно. Многочисленные случаи самоуправства коммунистов по отношению к «чуждым элементам», как правило, оставались безнаказанными (а наиболее жестокие «борцы» после символических наказаний оказывались в штате ГПУ…).
«Частника» давили и вполне законными способами.
Закон жестко ограничивал число работников, которых мог нанять частный предприниматель; прогрессивный налог на его предприятие с ростом доходов повышался так круто, что делал невыгодным расширение дела. В деревне богатеющим крестьянам ограничивали возможности арендовать землю в дополнение к выделенным им наделам. Каждый, кто использовал в своем производстве наемный труд, символически как бы исключался из общества – он лишался не только избирательных прав (в условиях диктатуры это не имело практического значения), но и в повседневной жизни становился человеком «второго сорта». Детям такого человека («лишенца») были перекрыты все пути к образованию и государственной службе.
Правящая партия называла нэп вынужденным и временным своим отступлением, – в воздухе висело ощущение недолговечности, зыбкости этой «передышки» на пути в неизвестное будущее. Полновластные большевики были убеждены, что новое наступление обязательно будет, и спорили только о его сроках.
В этих условиях, при такой власти ни о каком серьезном развороте дела в частном секторе не могло быть и речи – повсеместной была тактика: урвать побыстрее куш и «прикрыть лавочку» (средний срок существования частной фирмы в годы НЭПа не превышал трех месяцев).
Вкладывать капиталы в развитие производства было невыгодно и опасно. Именно этим во многом объяснялась разница в поведении, образе жизни европейского скопидома-буржуа, каждую лишнюю копейку несущего в дело, и разгульного, жуликоватого советского «нэпмана», транжирившего свои деньги в дорогих ресторанах и игорных домах так, как будто он живет последний день.
Были попытки привлечь в Россию иностранные инвестиции, но среди западных компаний нашлось мало желающих вкладывать свои деньги в такой стране, где правящая партия провозгласила борьбу с мировым капиталом.
В нэповской деревне сохранились, и даже обострились, многие старые проблемы. Отсутствие частной собственности на землю, последовательная «антикулацкая» политика властей, постоянные переделы земли «по справедливости», невозможность по доступным ценам купить сельскохозяйственный инвентарь – все это отнюдь не способствовало повышению производительности сельского хозяйства. Поэтому земельный голод в 20-е годы не стал слабее, хотя все помещичьи угодья перешли крестьянам. При этом найти приработок крестьянам стало труднее, чем до революции: немногие решались теперь нанимать работников, не желая попадать из-за этого под суровые законы против «эксплуататоров».
Главной статьей государственных доходов был сельскохозяйственный налог [c 1924 года его стали взимать не продуктами, а деньгами], который с крестьян взимали гораздо более строго, чем в дореволюционные времена (у неплательщиков описывали и конфисковали имущество, чего «при царе» никогда не делали). Правительство, однако, стремилось получить от деревни не только рублевые, но и валютные доходы, источником которых мог бы стать (как это было до революции) хлебный экспорт. Но купить у крестьян требуемое количество хлеба по приемлемым для себя ценам государственные заготовители никак не могли – даже после того, как в 1926 году запретили оптовую скупку зерна конкурентам-«частникам». Вместо того, чтобы продавать хлеб по назначенным государством ценам, крестьяне просто оставляли его для собственных надобностей.
Тогдашние экономисты подсчитали, что к 1927 году деревенские запасы хлеба почти в восемьдесят раз превышали то, что государственным заготовителям удалось наскрести для экспорта. Предложение промышленных товаров было слишком скудным, чтобы соблазнить крестьян и «выманить» этот хлеб на рынок. То, что удавалось дореволюционным капиталистам, оказалось непосильно для государства. Свободный и взаимовыгодный обмен между городом и деревней не получался.
Экономические итоги НЭПа. Высокие темпы промышленного роста в первые годы нэпа объяснялись тем, что шло восстановление дореволюционного производства: возобновлялась работа на остановившихся во время войны заводах, фабриках, шахтах, мастерских, вновь запускались в дело старые станки и оборудование, ремонтировались паровозы и вагоны, налаживались прежние производственные и торговые связи. После того, как были освоены все производственные мощности, созданные еще до революции, хозяйство новой России могло расширяться и развиваться уже только за счет своей собственной прибыли, собственных накоплений. Однако доходов восстановленной промышленности не хватало даже на то, чтобы заменять быстро стареющее, вконец изношенное оборудование. Немного давало казне и сверхвысокое налоговое обложение существующего «на птичьих правах» частного сектора. Крестьянские же хозяйства стали в целом еще более «натуральными», чем до революции, и свою продукцию в основном потребляли сами.
Таким образом, экономическим результатом нэпа стало быстрое восстановление хозяйства и жизненного уровня населения при отсутствии серьезных накоплений для дальнейшего развития производства.
Международная помощь российским коммунистам не пришла ни с Запада, ни с Востока.
Что делать? Куда вести страну дальше? – эти вопросы решались в высшем руководстве правящей партии.
Внутрипартийная борьба. С самого зарождения большевизма и до 1922 года партийный курс определял единственный безусловный и безоговорочный лидер – Ленин. У него не было соперников в руководстве партией, на его авторитете, на вере в него рядовых коммунистов во многом держалось единство партии на самых крутых поворотах событий. Обладая огромным даром убеждения, он почти всегда мог склонить на свою сторону большинство делегатов партийных съездов и добиться от них принятия таких решений, которые он считал единственно правильными. Но весной 1922 года резкое обострение болезни превратило его в беспомощного инвалида – врачи предрекали близкий конец. В Центральном комитете началась закулисная, но ожесточенная борьба за власть. В редкие моменты улучшений Ленин пытался предотвратить распад коллектива своих давних соратников, но предостережения умирающего вождя в расчет уже не принимались.
Вечером 21 января 1924 года Ленин умер. Его забальзамированное тело было помещено в специальный мавзолей на Красной площади для всеобщего поклонения, а Петроград был переименован в Ленинград.
В ожесточенной борьбе за власть сцепились несколько наиболее влиятельных большевистских лидеров, членов Политбюро ЦК. За спиной каждого из них стояли группы их сторонников – партийные, хозяйственные, военные, коминтерновские руководители различных рангов. Это была борьба за власть практически в чистом виде – почти все конкуренты (кроме Троцкого) готовы были легко менять свои взгляды в зависимости от ситуации в кремлевских интригах.
Участники этой борьбы иногда заключали временные союзы, чтобы совместными усилиями «утопить» наиболее опасного конкурента, затем бывшие союзники начинали бороться друг с другом, блокируясь со вчерашними противниками и т. д. (сначала Зиновьев, Каменев и Сталин вместе обрушились на Троцкого, потом Сталин и Бухарин добились снятия со всех постов Зиновьева и Каменева, а затем добились осуждения взглядов и действий объединенного блока этих трех в недавнем прошлом высших руководителей партии, а позже был оттеснен от власти и Бухарин).
Победу в этой сложной и ожесточенной борьбе за власть одержал генеральный секретарь ЦК РКП(б) И. В. Сталин
Пост генерального секретаря ЦК партии среди большевистских вождей поначалу считался непрестижным (проверка деятельности низовых организаций, перемещения партработников с одного места на другое, повышение или понижение их в должности и т. д.) – работа кабинетная, «бумажная», невидная, на которой трудно «блеснуть». Сталин получил эту должность (в 1922 году) потому, что поначалу не считался серьезным конкурентом, самостоятельной фигурой в руководстве.
Менее других образованный, с трудом говоривший по-русски, блекло и невыразительно пишущий, никогда не выдвигавший своих собственных идей, чаще всего предпочитавший оставаться в тени и голосовать вместе с большинством – он явно, казалось, проигрывал на фоне таких блестящих ораторов и публицистов, «генераторов идей», как Бухарин или герой революции и войны Троцкий, он никогда не пользовался таким уважением в партии, как Каменев, и не был многолетним личным другом Ленина, как Зиновьев. Наголову превосходил своих соперников Сталин в одном – в жажде власти и умении властвовать.
Сталин первым понял, что во внутрипартийной борьбе победит не тот, кто способен увлечь за собой массы, а тот, кто постепенно и методично сумеет внедрить «своих» людей в руководство местных парторганизаций и дать им почувствовать, что их карьера напрямую зависит от возвышения их покровителя. Он понял, что решения партийных съездов будут зависеть не от ярких выступлений вождей, не от убедительности их аргументов, а от того, как будут подобраны делегации, каких делегатов проведут на съезд губернские партийные комитеты. И, наконец, он понял, что неважно, как голосуют – важно, кто подсчитывает голоса.
Все партийные комитеты обязаны были выполнять решения ЦК (коллективного органа руководства партии), но судьба и карьера каждого из партработников в отдельности (куда пошлют, на какую должность выдвинут) зависела от Секретариата и, в конечном итоге, от мнения генерального секретаря. Не деловые качества, не поддержка рядовых партийцев, а только личная преданность Сталину становилась гарантией продвижения по партийной лестнице.
Для того, чтобы еще больше усилить роль партийного управленческого аппарата и подорвать влияние авторитета прежних вождей, в партию стали ускоренно приниматься сотни тысяч новых членов. За несколько лет численный состав РКП(б) разбух более чем в два раза, превысив миллион человек, но при этом снизился культурный и образовательный уровень партийных рядов: среди членов РКП(б) лишь 1% когда-то учился в высших учебных заведениях, 90% партийцев имели лишь начальное образование или не имели никакого. Эта малограмотная масса была гораздо более управляемой, послушной и доверчивой, чем партийные ветераны так называемой «ленинской гвардии».
Силу партийного аппарата и его руководителя остальные лидеры оценили лишь тогда, когда он окончательно «перекрыл им кислород», разорвав их связи с парторганизациями, когда они начали систематически подвергаться грубым нападкам в печати, а голосования против них на партийных съездах становились все более единодушными. Они пытались сплотить группы своих сторонников в разных городах, но их обвинили в создании «параллельной» партии и в 1927 году исключили из ВКП(б). В начале 1928 года Сталину удалось избавиться от своего самого непримиримого врага – Троцкого: вместе с группой своих сторонников тот был отправлен в ссылку, а вскоре и вообще выдворен из СССР. Соперники были повержены – во главе партии безраздельно утвердился Иосиф Джугашвили (партийные псевдонимы – Коба, Сталин).
Выбор пути. Можно было пытаться продолжать «новую экономическую политику». Это значило сохранять и поддерживать в стране более или менее спокойную обстановку гражданского мира, продолжать «учиться торговать» и производить, учитывать интересы всех групп населения, искать и находить приемлемые для всех компромиссы. Большевистская партия меньше всего была приспособлена для подобной роли, – возможную эволюцию такого рода в среде коммунистов принято было презрительно и опасливо называть «буржуазным перерождением». Продолжение рыночного хозяйствования при политическом господстве компартии обрекало страну на экономическую отсталость (западные страны-соперницы в 20-е годы в условиях свободного рынка не только восстановили и превысили уровень довоенного производства, но и почти полностью обновили свой парк машин и оборудования). С другой стороны, к концу 20-х годов стало очевидно, что задуманного «социализма» из плохо работающего государственного сектора промышленности не получится.
Но можно было использовать мощную инерцию старых социалистических лозунгов, не умершую еще в обществе социалистическую мечту для того, чтобы решиться на новый общественный переворот и создать принципиально новый общественный строй – без рынка, почти без торговли, без свободы, с беспрекословным повиновением населения абсолютной власти государства. Такой строй предоставил бы все силы и ресурсы общества в бесконтрольное распоряжение политического руководства и мог превратить страну, несмотря на ее общую экономическую и культурную отсталость, в мощную великую державу.
Этот путь и был избран обновленным партийным руководством и на несколько десятилетий определил судьбу страны.
Ситуация в СССР в конце 20-х годов. При планировании общественного переворота сталинцы очень умело использовали социальное напряжение, нараставшее при нэпе и в деревне, и в городе.
Крестьянство осуществило свою вековую мечту и получило в свое распоряжение всю землю. Землю разделили «по справедливости» («по едокам»), но уже через несколько лет опять появились «бедняцкие» дворы, которым снова не хватало земли для прокормления.
Выраставшие крестьянские дети создавали свои семьи, отделялись от родителей и, начиная собственное хозяйство, дробили отцовские наделы. Богатеть крестьянскому двору в нэповской деревне (сверх определенного властью «потолка») было невыгодно – объявят «кулацким», обложат дополнительным налогом, а потому темпы дробления больших семей и их хозяйств вдвое превышали дореволюционные.
В результате к концу 20-х годов уже у каждой третьей крестьянской семьи земли оказалось настолько мало, что им даже стало невыгодным держать лошадь – она съедала больше, чем могла наработать.
Все более зажиточными становились крупные семьи, с большим числом земельных паев и рабочих рук, а малые все больше скатывались в бедность (копя ненависть к более благополучным соседям).
Решившиеся на переезд в город попадали там также в трудное положение – предприятиям, работавшим в жестких условиях рынка, требовались только квалифицированные кадры, а не чернорабочие, и найти работу вчерашним земледельцам было очень трудно; низкие прибыли городской промышленности не позволяли расширять производство и создавать новые рабочие места (безработные составляли 12% трудоспособного населения городов).
Горожан становилось все больше, а у малодоходных госпредприятий не было средств для строительства нового жилья. Жилищный кризис и безработица, с одной стороны, и картины судорожного прожигания «горячих» денег нэпманами – с другой, сгущали в городе атмосферу недовольства и ненависти, рождали призывы к властям навести «революционный порядок».
Этим, теряющим под ногами привычную почву, людям снова был предложен «быстрый и простой» – силовой – способ решения всех проблем.
К 1928 году Сталин тщательно подобрал, воспитал и испытал в деле «своих» людей, расставил их у всех рычагов власти и через них уверенно контролировал партию, правительство, армию, карательные органы. Как только его конкуренты во внутрипартийной борьбе оказались повержены, новый вождь единоличным решением неожиданно и круто развернул политический и экономический курс – с гражданским миром в стране было покончено.
Большинство членов партии и «сочувствующих» были уверены, что в СССР началось долгожданное наступление социализма.
Читать дальше: