Гаррисон СОЛСБЕРИ
Известный американский журналист. Из Москвы и Лондона он освещал ход мировой войны, написанная им в 1955 году серия статей о большой поездке по Сибири получила Пулитцеровскую премию и пятилетний запрет на посещение СССР, отправившись в южные штаты освещать движение за гражданские права, нарвался на иск о клевете — и выиграл суд, освещал убийство президента Кеннеди и Вьетнамскую войну, добившись интервью с северовьетнамским премьер-министром и удостоившись нападков президента Джонсона.
«У него была физическая и моральная бодрость, удивительно подозрительный ум, замечательный инстинкт обнаружения лжи и наслаждение от её разоблачения в печати, его значительный вклад в качестве журналиста заключался в способности создавать проблемы для влиятельных людей»
«Я не понимал, что происходит со страной, но было такое ощущение, что разваливается вся система. Мы проезжали через Гэри, где едва дымились сталеплавильные заводы. … Чем ближе к Детройту, тем было очевиднее, что остановилось сердце Америки. Кладбищенская тишина царила на заводах Генри Форда в Ривер-Руж, предприятиях Дженерал моторс, Крайслера. Ни струйки дыма, ни облачка пара. Все поразила смерть. Замерло сердце системы. Умерла и она сама. Вдоль реки Детройт протянулись города-трущобы, тысячи и тысячи сколоченных из жести лачуг… – промышленные отбросы, беспомощные безработные, безмолвно стоящие вокруг железных кастрюль и посудин, в которых варилась нищенская похлебка или бурлила вода. Люди грелись у этого тепла. Слабым взглядом угаснувшей надежды провожали они проходивший поезд … Я сидел в вагоне поезда «Нью-Йорк централ» и смотрел в окно. Зеленоватые в сумерках огни костров освещали силуэты черных заброшенных фабричных корпусов. Я записал в своем дневнике, что стал свидетелем апокалипсиса «американской мечты». …Я внимал «лебединой песне вымирающих динозавров» и не мог себе представить, что ждет нас всех в будущем.
…Я на следующее утро отправился в мэрию, чтобы побеседовать с мэром, молодым радикалом Фрэнком Мэрфи. Новое лицо, новое имя, которого позднее ФДР [ФДР – так в разговорах американцы обычно звали президента Франклина Делано Рузвельта] послал в Верховный суд. Его кабинет был открыт для всех – просто часть зала мэрии… Пока я ждал, пришли четверо или пятеро посетителей. Судя по одежде они были важными птицами.
В традиционных брюках в полосочку, в коротких гетрах, по крайней мере один был с тростью с золотым набалдашником: крупные, полные достоинства фигуры – одним словом банкиры. Мэрфи приветствовал их мальчишеской улыбкой, пытался рассадить их поудобнее, но им было не до того. Они спустили страну с рельс и не знали, что делать дальше. Они пришли в надежде, что этот молодой радикал им поможет. Я не слышал разговора, но видел, как у них дрожали губы, один залился слезами. Мэрфи застенчиво обнял его за плечи. Что, кроме нескольких утешительных слов, мог он им сказать? Это знал Мэрфи, да это знали и они сами: их банки были полностью разорены. …
В то утро я немного побеседовал с Мэрфи. … «Я видел вас вместе с банкирами», – сказал я ему. «Да, бедные ребята, – ответил он. – Я ничем не могу им помочь… Они настолько разорены, что у них даже нет денег на трамвай» …
Я посочувствовал банкирам, но гораздо большее сочувствие у меня вызвали сломленные, подавленные люди – обломки человечества, которых я увидел по берегу реки Детройт. Я отправился к ним и попытался завязать разговор. Это не получилось… Система выкинула их, они потеряли работу, не могли больше содержать семьи. Им было стыдно… Ведь никто не пришел к ним и не сказал, что они во всем этом не виноваты»;
«Все, сказал я себе, все пошло к черту. США кончились»
«Однажды, уже после смерти Сталина, я гулял по улице Горького. Я чувствовал, что что–то изменилось, но не мог понять, что именно. Я остановился и две или три минуты просто стоял, глядя на улицу и проходящую толпу. И вдруг меня осенило – не было людей в форме! Годами каждый второй носил форму, не обязательно военную – форму железнодорожников, шахтеров, речного транспорта, министерства связи. За одну ночь она исчезла. Мимо меня проходили мужчины в серых пальто, на которых еще виднелись следы сорванных, споротых погон и были пришиты новые пуговицы. Это стало символичной чертой послесталинского периода»
«Итак, Сталина положили в Мавзолее рядом с Лениным. Он был мертв, закончилась его эпоха. Что-то новое ждало впереди. На следующее утро, за несколько часов до рассвета я возвращался в «Метрополь», отправив последние материалы о похоронах Сталина и о наступлении новой эры. Шел мимо Колонного зала. Под призрачным светом сварочной дуги рабочие снимали огромный, высотой шестьдесят футов портрет Сталина. Когда портрет опускали, он выскользнул и упал на мостовую.
«Осторожней», – закричал один.
«Ничего, – ответил другой. – Он уже им больше не понадобится»
СССР после Победы. 1945-1953 годы
«Никита Сергеевич Хрущев не поддается описанию. Всякий раз, как я пытаюсь найти какие-то слова, он срывается со страницы и бросается в жизнь, размахивая руками, работая челюстями, его крохотные свиные глазки мечут молнии, вздернутый нос суется во все, и весь он такой же сгусток ненасытного любопытства, как король обезьян в китайской сказке»