Выигранные войны чаще всего ведут к консервации порядков в стране, к замедлению ее развития. Проигранные — к интенсивному переустройству, обновлению жизни. Отечественная война 1812 года и в целом победа над наполеоновской Францией на несколько десятилетий остановили развитие России, Испании и ряда других европейских стран. Поражение же России в Крымской кампании показало слабость государства столь наглядно, что заставило на время замолчать «державников», желавших, чтобы все в стране оставалось по-старому, что дало возможность более либеральной части правящего класса провести Великие реформы, втолкнувшие Россию в общеевропейское русло развития.

 

Причины военного столкновения Российской империи с европейским «западным» миром в 1853 году не совсем ясны. При осторожном, аккуратном ведении международных дел этого конфликта вполне можно было избежать. Однако в данном случае амбиции возобладали над разумом…

Давно прошли те времена, когда мусульманская Османская империя угрожала христианской Европе. Империя одряхлела, управляющее ею чиновничество погрязло в коррупции, ее армия и флот более или менее успешно могли противостоять лишь откровенно слабым противникам в Азии или в балканских колониях. По мнению российского самодержца Николая I, наступал момент, когда можно было подтолкнуть южного соседа к окончательному краху, развалу и поделить между державами его владения.

Однако его попытки обсудить вопрос о будущем разделе Блистательной Порты с британскими представителями успеха не имели. Получив контроль над самой важной, с их точки зрения, частью империи, Египтом (где в дальнейшем построят Суэцкий канал), по отношению ко всей Османской империи англичане проводили политику ее сохранения. Они понимали, что в случае ее развала наибольшую выгоду получит Россия, которая сделает Черное море своим «внутренним озером» и выйдет в Средиземное море, где сможет угрожать жизненно важным для Великобритании коммуникациям с Индией, Китаем, Австралией. Стало ясно, что распространение российского влияния на Турцию и находившиеся в ее подчинении балканские народы встретит со стороны Англии твердый отпор.

Не сложились у русского царя и отношения с Францией. Он вынужден был признать ее фактическим правителем Луи-Наполеона, но не считал Наполеона III легитимным императором. В своих письмах Николай Павлович называл его не как положено по его статусу «дорогой брат», а ограничивался обращением «дорогой друг», что в дипломатическом мире считалось публичным оскорблением — самолюбивый Луи-Наполеон был в ярости.

Очень осторожно относилась к «русской» экспансии на Балканы давняя, традиционная союзница России Австрийская империя. Россия стремилась здесь добиться отделения славянских территорий от Турции. Но независимые славянские государства были для Австрии опасны — они превратились бы в очаги национально-освободительной борьбы, ставящих целью включить в свой состав соплеменников, живущих в Австрийской империи.

Шла обычная, в общем-то, дипломатическая борьба, которая вряд ли вылилась в войну, если бы не неловкие и агрессивные действия российского и французского императоров и резко антироссийский настрой общественного мнения в Европе.

К середине 19-го века разрыв между Россией и европейскими державами превратился чуть ли не в пропасть. Пройдя через корчи промышленной революции, европейцы получили в свое распоряжение машинную, «паровую» индустрию, которая в соединении с европейскими традициями качества работы вывела их в технологические лидеры тогдашнего мира. Едва родившись, промышленность начала в массовом масштабе выбрасывать на рынок все новые товары; обеспечивать их бесперебойный сбыт стало едва ли не главной заботой европейских правительств. Появились технологии, позволяющие очень точно, качественно производить операции, ранее доступные лишь высококвалифицированным ремесленникам, что тут же сказалось на качестве нового оружия. Благодаря достижениям металлургии и химии появились новые стволы, новые патроны, усовершенствовались пороха, производить которые могли только в Европе. Соответственно, резко увеличилась дальнобойность и точность оружия. Паровая машина пришла во флот, совершив там полный переворот — винтовые бронированные пароходы мгновенно обесценили деревянные многопушечные парусники, былую гордость всех флотов мира — при столкновении с боевыми пароходами у них не было ни малейших шансов.

Технологические прорывы и создание производства на их основе стали возможны там, где в массовом сознании пробивались ростки хотя бы некоторых либеральных убеждений — хотя бы такое, что человек не может принадлежать другому человеку как вещь, как орудие, как движимое имущество. С крепостным состоянием в Европе было покончено, а там, где его остатки еще сохранялись, на них смотрели как на отсталость, требующую скорейшей ликвидации.

В России же нахождение миллионов работников, людей в полной собственности у их владельцев воспринималось не как осколок древности — оно считалось благом для страны, на нем строилась вся система государства. На европейскую промышленную революцию здесь привыкли смотреть со злорадством, выискивая в ней самые негативные стороны и предрекая скорое и неизбежное «крушение Запада».

Между тем, экономический «вес» России в первой половине 19 века неуклонно снижался. Показательно, что если при Екатерине в российском экспорте готовые изделия составляли 20%, то при Николае их доля снизилась до 3%. Доля России в мировом производстве за это время снизилась более чем втрое. Из былых лидеров в металлургическом деле Россию оттеснили на второстепенные роли. Американский хлопок вытеснил с рынков русский «одежный» лён, льняная парусина — важнейший стратегический российский товар 18-го века — с приходом в военные и торговые флоты пара оказалась мало кому нужной, а знаменитая русская пенька из конопли стала повсеместно заменяться на более легкие и прочные «манильские» канаты из банановых волокон.

Подавляющее большинство населения — и крестьянские, и помещичьи хозяйства — жило в основном тем, что производило для себя само, не слишком нуждаясь в рынке. Поэтому масштабы промышленности и торговли были весьма скромными. Рабочие руки были дешевы, хлеб тоже, так что, о более  рациональном производстве, о внедрении станков и не думали.

Против железных дорог уже покрывших Западную Европу (в сравнительно небольшой Британии было уже 7 тысяч километров рельсовых путей, связавших основные промышленные центры) в России выступало не только финансовое ведомство но и само министерство путей сообщения. Электрический телеграф, связавший своими кабелями Европу, в России начал прокладываться лишь накануне Восточной войны.

Стремительно нараставшее отставание от развитых европейских стран не могло не сказаться и на состоянии вооруженных сил. Англия и Франция активно начали перевооружать свои войска, отказываясь от гладкоствольного оружия и переходя на винтовки, что давало значительное повышение дальности выстрела и увеличивало точность стрельбы. Это оружие требовало при изготовлении нового оборудования, новых материалов, повышенной точности обработки и квалифицированных работников. Российские специалисты-оружейники видели преимущества винтовок, но сознавали, что изготавливать их, а также новые, сложные патроны к ним, российские оружейные предприятия не могут — заводы, выпускавшие военное оборудование, работали на устаревших, изношенных станках, по большей части на принудительном крепостном труде, так что, ждать от них качественных изделий военного характера не приходилось.

В международных же делах российский император вел себя так, будто соотношение сил после наполеоновских войн ничуть не изменилось, и его империя по-прежнему оставалась ведущей европейской державой. И у Англии и Франции велик был соблазн показать Николаю истинное место Российской империи в изменившемся мире. Оставаясь в стороне, того же втайне желали и его традиционные союзники, Австрия и Пруссия.

В начале 50-х годов Николай I почувствовал растущее противодействие своим планам. Англичане упорно уклонялись от разговоров с ним на тему «что будет, если Османская империя потерпит поражение и развалится», французы выиграли у него дипломатическое сражение за передачу ключей от палестинских общехристианских храмов в руки католической общины. Султан, ободренный англо-французской поддержкой, отказал русскому царю в праве быть покровителем его христианских подданных.

И тут император совершил роковую ошибку, приказав своим войскам занять подчиненные туркам Молдавию и Валахию («в залог, доколе Турция не удовлетворит справедливым требованиям России»). А после взаимных объявлений войны российская эскадра уничтожила практически весь черноморский турецкий флот, укрывшийся от шторма в Синопской бухте на южном берегу моря.

Англия и Франция ввели в Черное море свои боевые корабли и потребовали от России очистить Молдавию и Валахию. Николай обратился к Австрии и Пруссии с просьбой в разгорающемся конфликте соблюдать нейтралитет, надеясь высвободить свою находящуюся на западном направлении армию, однако получил отказ. Две традиционные союзницы России заключили между собой договор о том, что если русские войска не покинут Молдавию и Валахию сами, то они начнут наступательные действия. Российская империя в вооруженном столкновении с западными державами осталась в одиночестве…

 

В сентябре 1854 года союзный, англо-франко-турецкий десант с 256 судов высадился в Евпатории, в пятидесяти километрах от своей главной цели — базы российского Черноморского флота Севастополя.

Русские войска попытались остановить поход 60-тысячного десанта на реке Альме, но были опрокинуты. Командующий флотом адмирал Корнилов, сознавая безнадежность обороны Севастополя, готов был напасть на англо-французские корабли, несмотря на их огромное количественное и техническое превосходство, но был остановлен командующим князем Меньшиковым, приказавшим затопить корабли Черноморской эскадры перед входом в севастопольскую бухту. Через месяц союзный десант, расположившийся на подступах к базе, впервые подверг севастопольские укрепления артиллерийской бомбардировке, при которой адмирал Корнилов погиб. Попытка союзного флота войти в бухту была русскими артиллеристами отбита.

А через несколько дней 16-тысячный отряд русской армии попытался уничтожить базу снабжения британских войск в Балаклаве, которую защищали 3.5 тысячи англичан и тысяча абсолютно небоеспособных турок. Но даже при таком большом численном преимуществе русским войскам не удалось сломить сопротивление британцев. Тем не менее, удалось перерезать путь из Балаклавы к Севастополю так, что зиму английские солдаты провели не только без теплого обмундирования, но и голодными.

Десант подтягивался к севастопольским укреплениям, готовясь их штурмовать, когда 32-тысячная российская группировка в густом утреннем тумане атаковала английские позиции. Англичан было не больше 8 тысяч и вначале им пришлось несладко. Выручил пришедший на подмогу французский отряд той же численности — нападавшие были отброшены.

А через десять дней после этого сражения под Инкерманом жесточайший ноябрьский шторм потопил более полусотни кораблей союзников. Особенно ощутимой для них стала гибель в волнах двадцати пяти транспортов с зимней одеждой и медикаментами — осаждать морскую крепость пришлось первое время без самого необходимого.

Главные силы русской полевой армии не входили в саму базу, прикрывая пути снабжения Севастополя с «большой земли» и беспокоя осаждавших извне. Сами же восьмикилометровые укрепления, были хоть и недостаточны для успешной обороны, но имели более 5 тысяч пушек, в основном, крупных калибров. Костяком личного состава стали 18 тысяч сошедших с бесполезных уже парусников моряков, прекрасно обученных обращению с тяжелыми пушками.

Зиму 1853-54 гг. противники провели в беспрерывных артиллерийских дуэлях и наращивании сил. Англичане сумели привезти все необходимое из Британии и проложить от Балаклавы до своих позиций 24-километровую железную дорогу, которая решила многие проблемы по снабжению войск всем необходимым. На союзных батареях появлялось все больше крупнокалиберных нарезных орудий, гораздо более точных и дальнобойных, нежели гладкоствольные пушки обороняющихся. Преимущество в количестве пушек у защитников Севастополя сводилось на нет недостатком снарядов и пороха. 130 тысяч лошадиных и воловьих упряжек по ужасным дорогам везли Севастополю все, в чем нуждался его гарнизон, делая в день иногда лишь пять километров. При этом стоимость этих перевозок была в пятьдесят раз выше, чем это можно было сделать по железной дороге, заранее к южным рубежам империи не проложенной.

К весне осаждающие обжились, осмотрелись, обустроились, их численность превысила силы русских противников в Крыму. Но на неподготовленный должным образом штурм Севастополя они не пошли. Вместо этого они захватили Керчь и ворвались в Азовское море. В результате были уничтожены стратегические запасы российского военного ведомства, которых хватило бы на снабжение стотысячной армии в течение четырех месяцев — Севастополь оказался на еще более голодном пайке, чем раньше.

Тем временем, разворачивались события и на других, второстепенных участках Восточной войны. Русские войска очистили Молдавию и Валахию, их место по договоренностям с союзниками заняли австрийцы. Одновременно русская армия весьма успешно воевала против турок в Закавказье. Англо-французская эскадра, опасаясь наступательного похода балтийского флота, блокировала его в Кронштадте. Союзный десант высадился на Аландских островах и разрушил пытавшуюся обороняться крепость, другие десанты на Балтике были неудачны. В Белом море союзные корабли перерезали русские торговые пути, захватывали купеческие суда и обстреляли Соловецкий монастырь. На другом краю Евразии англо-французская эскадра дважды неудачно атаковала Петропавловск-Камчатский.

В декабре 1854 года Австрия объявила о том, что присоединяется к антироссийской коалиции, а в январе ряды союзников пополнились и итальянским королевством Сардинией (Пьемонтом), которое начало активно бороться за объединение Италии и рассчитывало в этом на помощь Англии и Франции — 15 тысяч итальянских солдат влились в осаждающую Севастополь союзную армию. А в феврале 1855 года умер Император Всероссийский Николай Павлович.

Французы попытались штурмом взять укрепления севастопольцев, но были с большими потерями отбиты. Сообщение об этом вселило в Петербурге надежду в то, что силы десанта уже на исходе, и можно попробовать наступать самим и заставить союзников снять осаду с Севастополя. Приказ на наступление в тылах союзников поступил из Петербурга от нового государя Александра II. Командующий же крымскими войсками князь Горчаков подобных иллюзий не питал — перед ним были вдвое превосходившие его в людях силы противника, лучше вооруженные, укрепившиеся в удобных для обороны складках местности.

Но приказ есть приказ… В августе 1855 года российские войска перешли в наступление через Черную речку, впадавшую в Севастопольскую бухту, но организовано оно было из рук вон плохо и быстро захлебнулось. Потеряв 8 тысяч убитыми русские войска откатились, а франко-итальянские войска, потерявшие  три сотни убитыми, их не преследовали. Это была последняя попытка снять осаду, после неудачи которой всем стало ясно, что база Черноморского флота обречена.

На другой же день после сражения на Черной речке началась последняя, самая жестокая бомбардировка севастопольских бастионов, которая почти без перерывов продолжалась три недели. В течение этого артиллерийского боя обороняющиеся понесли потери впятеро большие, чем союзники (20200 русских на 3815 французов и англичан). Был выбит практически весь командный состав, из 18 тысяч моряков — основы обороны — в живых осталось едва 4 тысячи. В результате того ада, который устроили севастопольцам союзники, нервы у командования не выдержали — началась эвакуация войск через бухту в северную часть города.

Осаждающие шли ва-банк — после этой канонады у них вообще не осталось снарядов. И 8 сентября 1855 года начался решающий штурм русских укреплений. Схватки были жесточайшие, упорнейшие, чаша весов колебалась то в одну, то в другую сторону, на узком участке штурма с обеих сторон погибло 23 тысячи человек, но, наконец, французам удалось выбить из укреплений Малахова кургана его защитников. Малахов курган — самая высокая точка севастопольской обороны, с которой, как на ладони, были видны все остальные укрепления. Потеря этой высоты означала конец обороны. Все, что можно было взорвать, было взорвано, на дно гавани легли последние корабли Черноморского флота…

«Враги видели, что что-то непонятное творилось в грозном Севастополе. Взрывы эти и мертвое молчание на бастионах заставляли их содрогаться; но они не смели верить еще под влиянием сильного, спокойного отпора дня, чтоб исчез их непоколебимый враг, и молча, не шевелясь, с трепетом ожидали конца мрачной ночи.

Севастопольское войско, как море в зыбливую мрачную ночь, сливаясь, развиваясь и тревожно трепеща всей своей массой, колыхаясь у бухты по мосту и на Северной, медленно двигалось в непроницаемой темноте прочь от места, на котором столько оно оставило храбрых братьев, — от места, всего облитого его кровью; от места, 11 месяцев отстаиваемого от вдвое сильнейшего врага, и которое теперь велено было оставить без боя.

Непонятно тяжело было для каждого русского первое впечатление этого приказания. Второе чувство было страх преследования. Люди чувствовали себя беззащитными, как только оставили те места, на которых привыкли драться, и тревожно толпились во мраке у входа моста, который качал сильный ветер. Сталкиваясь штыками и толпясь полками, экипажами и ополчениями, жалась пехота, проталкивались конные офицеры с приказаниями, плакали и умоляли жители и денщики с клажею, которую не пропускали; шумя колесами, пробивалась к бухте артиллерия, торопившаяся убираться.

Несмотря на увлечение разнородными суетливыми занятиями, чувство самосохранения и желания выбраться как можно скорее из этого страшного места смерти присутствовало в душе каждого. Это чувство было и у смертельно раненного солдата, лежащего между пятьюстами такими же ранеными на каменном полу Павловской набережной и просящего Бога о смерти, и у ополченца, из последних сил втиснувшегося в плотную толпу, чтобы дать дорогу верхом проезжающему генералу, и у генерала, твердо распоряжающегося переправой и удерживающего торопливость солдат, и у матроса, попавшего в движущийся батальон, до лишения дыхания сдавленного колеблющейся толпой, и у раненого офицера, которого на носилках несли четыре солдата и, остановленные спершимся народом, положили наземь у Николаевской батареи, и у артиллериста, 16 лет служившего при своем орудии и, по непонятному для него приказанию начальства, сталкивающего орудие с помощью товарищей с крутого берега в бухту, и у флотских, только что выбивших закладки в кораблях и, бойко гребя, на баркасах отплывающих от них.

Выходя на ту сторону моста, почти каждый солдат снимал шапку и крестился. Но за этим чувством было другое, тяжелое, сосущее и более глубокое чувство: это было чувство, как будто похожее на раскаяние, стыд и злобу. Почти каждый солдат, взглянув с Северной стороны на оставленный Севастополь, с невыразимою горечью в сердце вздыхал и грозился врагам».

Подпоручик граф Лев Толстой «Севастопольские рассказы».

Весной 1856 года в Париже собрался международный конгресс, где были выработаны условия окончания Восточной войны.

Черное море стало нейтральным — и Российской, и Османской империям запрещалось иметь на этом море военные корабли. Царь и султан также взяли на себя обязательства не создавать на его берегах своих военно-морских баз и крепостей. Турция обязалась закрыть Проливы в Черное море (Босфор и Дарданеллы) перед всеми военными кораблями в мирное время. В обмен на захваченные в ходе военных действий турецкие города и крепости Российской империи возвращались города, занятые союзниками в Крыму.