Сын провинциального помещика и пленной турчанки, которому дали фамилию домашнего учителя — Жуковский. Воспитывался в Благородном пансионе при Московском университете, где подростком организовал свой первый литературный кружок. Был замечен Карамзиным и введен в круг поэтов. Стал известен своими вольными переводами европейских поэтов. Во время Отечественной войны вступил в ополчение и в военном лагере, сторожившем Наполеона, написал своего знаменитого «Певца в стане русских воинов», которое в тысячах списков распространилось в армии. Написал текст первого российского гимна. Его назначили воспитателем наследника престола (будущего императора Александра II), с которым он объехал всю Россию и Европу. Последние 12 лет прожил за границей и умер в 1851 году в немецком Баден-Бадене.

 

ПУШКИН

 

Он лежал без движенья, как будто по тяжкой работе

Руки свои опустив. Голову тихо склоня,

Долго стоял я над ним, один, смотря со вниманьем

Мертвому прямо в глаза; были закрыты глаза,

Было лицо его мне так знакомо, и было заметно,

Что выражалось на нем, — в жизни такого

Мы не видали на этом лице. Не горел вдохновенья

Пламень на нем; не сиял острый ум;

Нет! Но какою-то мыслью, глубокой, высокою мыслью

Было объято оно: мнилося мне, что ему

В этот миг предстояло как будто какое виденье,

Что-то сбывалось над ним, и спросить мне хотелось: что видишь?

 

 

НОЧНОЙ СМОТР

 

В двенадцать часов по ночам

Из гроба встает барабанщик;

И ходит он взад и вперед,

И бьет он проворно тревогу.

И в темных гробах барабан

Могучую будит пехоту:

Встают молодцы егеря,

Встают старики гренадеры,

Встают из-под русских снегов,

С роскошных полей италийских,

Встают с африканских степей,

С горючих песков Палестины.

В двенадцать часов по ночам

Выходит трубач из могилы;

И скачет он взад и вперед,

И громко трубит он тревогу.

И в темных могилах труба

Могучую конницу будит:

Седые гусары встают,

Встают усачи кирасиры;

И с севера, с юга летят,

С востока и с запада мчатся

На легких воздушных конях

Один за другим эскадроны.

В двенадцать часов по ночам

Из гроба встает полководец;

На нем сверх мундира сюртук;

Он с маленькой шляпой и шпагой;

На старом коне боевом

Он медленно едет по фрунту:

И маршалы едут за ним,

И едут за ним адъютанты;

И армия честь отдает.

Становится он перед нею;

И с музыкой мимо его

Проходят полки за полками.

И всех генералов своих

Потом он в кружок собирает,

И ближнему на ухо сам

Он шепчет пароль свой и лозунг;

И армии всей отдают

Они тот пароль и тот лозунг:

И Франция — тот их пароль,

Тот лозунг — Святая Елена.

Так к старым солдатам своим

На смотр генеральный из гроба

В двенадцать часов по ночам

Встает император усопший.

 

 

РОССЕТ-СМИРНОВОЙ

 

Милостивая государыня Александра Иосифовна!

Честь имею препроводить с моим человеком,

Федором, к вашему превосходительству данную вами

Книгу мне для прочтенья, записки французской известной

Вам герцогини Абрантес. Признаться, прекрасная книжка!

Дело, однако, идет не об этом. Эту прекрасную книжку

Я спешу возвратить вам по двум причинам: во-первых,

Я уж ее прочитал; во-вторых, столь несчастно навлекши

Гнев на себя ваш своим непристойным вчера поведеньем,

Я не дерзаю более думать, чтоб было возможно

Мне, греховоднику, ваши удерживать книги. Прошу вас,

Именем дружбы, прислать мне, сделать

Милость мне, недостойному псу, и сказать мне, прошла ли

Ваша холера и что мне, собаке, свиной образине,

Надобно делать, чтоб грех свой проклятый загладить и снова

Милость вашу к себе заслужить? О царь мой небесный!

Я на все решиться готов! Прикажете ль — кожу

Дам содрать с своего благородного тела, чтоб сшить вам

Дюжину теплых калошей, дабы, гуляя по травке,

Ножек своих замочить не могли вы? Прикажете ль — уши

Дам отрезать себе, чтоб, в летнее время хлопушкой

Вам усердно служа, колотили они дерзновенных

Мух, досаждающих вам, недоступной, своею любовью

К вашему смуглому личику? Должно, однако, признаться:

Если я виноват, то не правы и вы. Согласитесь

Сами, было ль за что вам вчера всколыхаться, подобно

Бурному Черному морю? И сколько слов оскорбительных с ваших

Уст, размалеванных богом любви, смертоносной картечью

Прямо на сердце мое налетело! И очи ваши, как русские пушки,

Страшно палили, и я, как мятежный поляк, был из вашей,

Мне благосклонной доныне, обители выгнан! Скажите ж,

Долго ль изгнанье продлится?.. Мне сон привиделся чудный!

Мне показалось, будто сам дьявол (чтоб черт его по́брал)

В лапы меня ухватил, да и в рот, да и начал, как репу,

Грызть и жевать — изжевал, да и плюнул. Что же случилось?

Только что выплюнул дьявол меня — беда миновалась,

Стал по-прежнему я Василий Андреич Жуковский,

Вместо дьявола был предо мной дьяволенок небесный…

Пользуюсь случаем сим, чтоб опять изъявить перед вами

Чувства глубокой, сердечной преда́нности, с коей пребуду

Вечно вашим покорным слугою, Василий Жуковский.

 

 

***

 

Был у меня товарищ,

Уж прямо брат родной.

Ударили тревогу,

С ним дружным шагом, в ногу

Пошли мы в жаркий бой.

Вдруг свистнула картеча…

Кого из нас двоих?

Меня промчалось мимо;

А он… лежит, родимый,

В крови у ног моих.

Пожать мне хочет руку…

Нельзя, кладу заряд.

В той жизни, друг, сочтемся;

И там, когда сойдемся,

Ты будь мне верный брат.

 

 

РЫЦАРСКИЙ ТУРНИР

 

Сто красавиц светлооких

Председали на турнире.

Все — цветочки полевые;

А моя одна как роза.

На нее глядел я смело,

Как орел глядит на солнце.

Как от щек моих горячих

Разгоралося забрало!

Как рвалось пробиться сердце

Сквозь тяжелый, твердый панцирь!

Светлых взоров тихий пламень

Стал душе моей пожаром;

Сладкошепчущие речи

Стали сердцу бурным вихрем;

И она — младое утро —

Стала мне грозой могучей;

Я помчался, я ударил —

И ничто не устояло.

 

 

***

 

Теснятся все к тебе во храм,

И все с коленопреклоненьем

Тебе приносят фимиам,

Тебя гремящим славят пеньем;

Я одинок в углу стою,

Как жизнью, полон я тобою,

И жертву тайную мою

Я приношу тебе душою.

 

 

ПИСЬМО К ***

 

Я сам, мой друг, не понимаю,

Как можно редко так писать

К друзьям, которых обожаю,

Которым все бы рад отдать!..

Подруга детских лет, с тобою

Бываю сердцем завсегда

И говорить люблю мечтою…

Но говорить пером — беда!

День почтовой есть день мученья!

Для моего воображенья

Враги чернильница с пером!

Сидеть согнувшись за столом

И, чтоб открыть души движенья,

Перо в чернилы помакать,

Написанное ж засыпать

Скорей песком для сбереженья —

Все это, признаюсь, мне ад!

Что ясно выражает взгляд

Иль голоса простые звуки,

То на бумаге, невпопад,

Для услаждения разлуки,

Должны в определенный день

Мы выражать пером!.. А лень,

А мрачное расположенье,

А сердца тяжкое стесненье

Всегда ль дают свободу нам

То мертвым поверять строкам,

Что в глубине души таится?

Неволи мысль моя страшится:

Я автор — но писать ленив!

Зато всегда, всегда болтлив,

Когда твои воображаю

Столь драгоценные черты

И сам себе изображаю,

Сколь нежно мной любима ты!

Всегда, всегда разгорячаешь

Ты пламенной своей душой

И сердце и рассудок мой!

О, сколь ты даром обладаешь

Быть милой для твоих друзей!

Когда письмо твое читаю,

Себя я лучшим ощущаю,

Довольней участью своей,

И будущих картина дней

Передо мной животворится,

И хоть на миг единый мнится,

Что в жизни все имею я:

Любовь друзей — судьба моя.

Храни, о друг мой неизменный,

Сей для меня залог священный!

Пиши — когда же долго нет

Письма от твоего поэта,

Все верь, что друг тебе поэт, —

И жди с терпением ответа!

 

 

ЛЕСНОЙ ЦАРЬ (Гёте — Жуковский)
    Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?
    Ездок запоздалый, с ним сын молодой.
    К отцу, весь издрогнув, малютка приник;
    Обняв, его держит и греет старик.

    «Дитя, что ко мне ты так робко прильнул?» —
    «Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул:
    Он в темной короне, с густой бородой». —
    «О нет, то белеет туман над водой».

    «Дитя, оглянися; младенец, ко мне;
    Веселого много в моей стороне:
    Цветы бирюзовы, жемчужны струи;
    Из золота слиты чертоги мои».

    «Родимый, лесной царь со мной говорит:
    Он золото, перлы и радость сулит». —
    «О нет, мой младенец, ослышался ты:
    То ветер, проснувшись, колыхнул листы».

    «Ко мне, мой младенец; в дуброве моей
    Узнаешь прекрасных моих дочерей:
    При месяце будут играть и летать,
    Играя, летая, тебя усыплять».

    «Родимый, лесной царь созвал дочерей:
    Мне, вижу, кивают из темных ветвей». —
    «О нет, все спокойно в ночной глубине:
    То ветлы седые стоят в стороне».

    «Дитя, я пленился твоей красотой:
    Неволей иль волей, а будешь ты мой». —
    «Родимый, лесной царь нас хочет догнать;
    Уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать».

    Ездок оробелый не скачет, летит;
    Младенец тоскует, младенец кричит;
    Ездок погоняет, ездок доскакал…
    В руках его мертвый младенец лежал.