Византийское восточное православие после мусульманского завоевания замерло, окуклилось, когда господствующей идеей была вовсе не свобода, а идея божественной любви к человеку, и гарантом ее выступала императорская власть. Эта жажда божественной любви обуревала и западное христианство, и ему потребовались века и величайшие усилия, чтобы уйти из этого не имеющего решения тупика «приоритета любви» и утвердить безусловный приоритет христианского принципа свободы. Московская же церковь оградила, заморозила «русскую веру» столь крепко, столь глубоко, что любое западное, католическо-протестантское «мудрование», тем более напоминавшее о свободе христианина в выборе жизненного пути, не вызывало даже осознанного отторжения — оно стало русскому человеку попросту непонятным.