Николай Добролюбов, публицист:

«В восточной [Крымской] войне мы сходились с ними [с европейцами] начистоту и под конец решились признаться в превосходстве их цивилизации, в том, что нам нужно многому еще учиться у них. И, как только кончилась война, мы и принялись за дело; тысячи народу хлынули за границу, внешняя торговля усилилась с понижением тарифа, иностранцы явились к нам строить железные дороги, от нас поехали молодые люди в иностранные университеты, в литературе явились целые периодические издания, посвященные переводам замечательнейших иностранных произведений, в университетах предполагаются курсы общей литературы, английского и французского судопроизводства и пр.»

 

Игорь Слепнев, историк:

«Проложенная в рекордно короткие сроки, Великая Сибирская магистраль, резко изменила устоявшиеся представления о труднопреодолимых восточных просторах. За полтора десятилетия стальные рельсы между Челябинском и Владивостоком прорезали 7416 километров: таежные пространства, сплошные болота, степи, вечную мерзлоту. Были пробиты десятки горных тоннелей, возведены мосты через Обь, Енисей, Иртыш и несметное число других больших и малых рек»;

«Показателем изменившегося под влиянием магистрали отношения к возможностям и перспективам освоения Сибири стала отмена в 1899 году сибирской ссылки. Перемена в общественном сознании следующим образом была отражена в одном из очерков: «Когда свист паровоза разогнал мрачную, дикую легенду о застланных снегом сибирских равнинах, тишину которых нарушал только вой волков да звон цепей каторжников, перед глазами человечества открылась великолепная страна, в скором времени обещающая обратиться в житницу Старого Света»;

«Материалы о строительстве Великой Сибирской железной дороги были представлены на проходивших в конце XIX века Всемирных выставках, выражавших апофеоз достижений индустриальной цивилизации. В 1893 году на Колумбовой выставке в Чикаго отмечался символический факт почти полного совпадения по времени празднования 400-летия открытия Америки и начала сооружения Великого Сибирского пути, призванного приблизить Старый Свет к Новому. …

Русская и зарубежная печать восторженно писала о том, что Сибирская магистраль превзойдет не только Канадскую, но и Тихоокеанскую железную дорогу между Сан-Франциско, Чикаго и Нью-Йорком. В результате из любого европейского города можно будет проехать прямым железнодорожным путем до Тихого океана в два-три раза скорее и дешевле, чем морским путем вокруг Индии. …

Наибольшие надежды на освоение еще никем не занятого сибирского рынка возлагали американцы. Они рассчитывали на успешную конкуренцию с западноевропейскими промышленными товарами благодаря низким морским фрахтам и удобному морскому соседству с Сибирью через Тихий океан. С истинно американским прагматизмом печать указывала на выгоды, которое несло освоение Россией сибирских пространств. В имевшем богатый колонизационный опыт американском обществе не выражалось сомнений в том, что Сибирская железная дорога оживит эти обширные и щедро одаренные природой территории и создаст благоприятные условия для американского экспорта в Сибирь. С данным фактом связывались надежды развитие американского «Дикого Запада» в результате переориентации его на удовлетворение потребностей разработки сибирских горных, лесных и рыбных богатств, распашки плодородных земель, на производство и поставки железнодорожного подвижного состава. …

Вдоль Сибирской магистрали рождались новые города, на десятки и сотни верст по обе стороны пути распространилась народная колонизация. Транссиб с его двадцативерстными скоростями переселенческих составов поистине стал дорогой в будущее…»

 

Граф Е. Канкрин, министр финансов, 40 гг. 19 века:

[Железные дороги] «лишь подстрекают к частым передвижениям безо всякой нужды и таким образом увеличивают непостоянство духа нашей эпохи»

 

Игорь Слепнев, историк:

«На заре железнодорожного строительства в России существовало немало противников введения нового вида транспорта. Они выдвигали самые разнообразные доводы, в том числе пугали опасностью демократизации страны. Одни говорили, что под влиянием железных дорог будет нарушена размеренная жизнь империи и внесена нежелательная динамика в общественные процессы. Другим казалось сомнительным, с точки зрения здравого смысла, что две проложенные по земле полоски железа вызовут прогресс земледельческого производства, рост старых и рождение новых городов. То ли дело соответствующие тогдашнему уровню экономики дешевые водные пути!»

 

Из пьесы Александра Островского «Гроза», 1860 год:

«Феклуша: Последние времена, матушка Марфа Игнатьевна, последние, по всем приметам последние. Еще у вас в городе рай и тишина, а по другим городам так просто содом, матушка: шум, беготня, езда беспрестанная… огненного змия стали запрягать: все, видишь, для-ради скорости.

Кабанова:  Слышала я, милая.

Феклуша:  А я, матушка, так своими глазами видела; конечно, другие от суеты не видят ничего, так он им машиной показывается, они машиной и называют, а я видела, как он лапами-то вот так (растопыривает пальцы) делает. Ну и стон, которые люди хорошей жизни, так слышат. …

Тяжелые времена, матушка Марфа Игнатьевна, тяжелые. Уж и время-то стало в умаление приходить. …Умные люди замечают, что у нас и время-то короче становится. Бывало, лето и зима-то тянутся-тянутся, не дождешься, когда кончатся; а нынче и не увидишь, как пролетят. Дни-то и часы все те же как будто остались; а время-то, за наши грехи, все короче и короче делается».

 

Глеб Успенский, писатель:

«Ведь вот стерла же она [цивилизация] с лица земли русскую бойкую, «необгонимую» тройку, тройку, в которой Гоголь олицетворял всю Россию, всю ее будущность, тройку, воспевавшуюся поэтами, олицетворявшую в себе и русскую душу («то раздолье удалое, то сердечная тоска») и русскую природу; все, начиная с этой природы, вьюги, зимы, сугробов, продолжая бубенчиками, колокольчиками и кончая ямщиком, с его «буйными криками», – все здесь чисто русское, самобытное, поэтическое… Каким бы буйным смехом ответил этот удалец-ямщик лет двадцать пять тому назад, если бы ему сказали, что будет время, когда исчезнут эти чудные кони в наборной сбруе, эти бубенчики с малиновым звоном, исчезнет этот ямщик со всем его репертуаром криков, уханий, песен и удальства и что вместо всего этого будет ходить по земле какой-то коробок вроде стряпущей печки и без лошадей и будет из него валить дым и свист… А коробок пришел, ходит, обогнал необгонимую»

 

«Что же будет, ежели паче чаяния эта ядовитая цивилизация вломится в наши палестины хотя бы в виде парового плуга? Ведь он уже выдуман, проклятый, ведь уж какой-нибудь практический немец, в расчете на то, что Россия страна земледельческая, наверное выдумывает такие в этом плуге усовершенствования, благодаря которым цена ему будет весьма доступная для небогатых земледельцев… Все, начиная с самых, по-видимому, священнейших основ, должно если не рухнуть, то значительно пошатнуться и, во всяком случае, положить начало разрушению…»

 

Из письма к другу восемнадцатилетнего юноши, 1861 год:

«…Что сказать тебе о чугунке и не знаю, потому что слишком уж много хочется сказать. Тут, брат, все новость – чудо-юдо морское, да и только. Ни по каким описаниям и рисункам не доберешься до того, что дается понятию при взгляде; дело не в одном пониманье механизма, который для меня наполовину и теперь не понятен, но и во впечатлении, какое производит он в первый раз. Меня морозом подрало по коже, когда я сел в вагон, и машина, послушная звонку, тронулась сперва медленно, а потом все более и более ускоряла и, наконец, понеслась так, что трудно было рассмотреть мелькавшие мимо предметы. И при этой быстроте (до 30 верст в час) не тряхнет: колеса катятся по рельсам ровно, без толчков. В вагоне говор: знакомятся на живую нитку, курят, болтают, закусывают, спят – все что угодно; машина спокойно тащит за собой целую деревню вагонов, только по временам фыркая, как лошадь, или же оглушая продолжительным свистом, очень похожим на ржанье здоровой лошади: это выпускают из нее пар. И при этом обольстительно прислушаться, как неумолкаемо идет ее механическая работа: рычаги ворочают и колеса стучат по чугунным рельсам, ну, словом, есть от чего морозу пробежать по телу, не от страха – он и на ум никому не придет, когда сидишь в вагоне, а просто от восторга»

[когда автор этого письма вырос, он стал замечательным историком, имя которого знал в России любой культурный человек — Василий Осипович Ключевский]